Kitobni o'qish: «Стремянной»
1.
Этой пьянящей ночью, 30 Апреля 1564 года, стремянной князя Курбского, Васька Шибанов, лежал, как всегда, на кошме под дверью комнаты где спал князь. Обычно по походной привычке он засыпал, как только его взъерошенная голова касалась земли, соломы, подушки, в общем, того, что было, и ни о чем не думал. Жизнь его была проста и понятна: он заботился о княжеской лошади, чистил оружие и доспехи, в бою рубился рядом с князем. Были они с князем погодки, служил он ему с отрочества, и понимали они друг друга без слов.
Но в эту ночь Васька не спал, ворочался и размышлял о том, как бы ловчее поговорить с князем. Он решил жениться и хотел просить у князя разрешения. В последнее время князь был не в духе, и Василий не хотел докучать ему своими заботами, но и ждать больше не мог. Он жил во грехе, и это ему было не по душе. А самое главное, ему не терпелось встать в церкви перед Богом и людьми и сделать своей женой самую желанную в мире женщину.
Он был уже раз женат, но жена умерла лет десять назад, а дети, которых она ему родила, умерли в младенчестве. Василий смирился с тем, что помрет холостяком. Деньги и подарки, которыми щедро награждал его князь за верную службу, он отдавал сестрам, брату да племянникам.
Всё изменилось когда князя назначили наместником в недавно завоеванной Ливонии, и они приехали в Дерпт, а по-русски, Юрьев. Город был издавна эстонским и немецким, но жили в нем и православные: украинцы, белорусы и литовцы. Нравы, однако, больше напоминали нравы Польши или Литвы, а не Москвы или Ярославля. Женщин и девок не держали взаперти, они свободно гуляли по улицам и по базару, одевались ярко и заманчиво.
Набожный князь с семьей молился каждое воскресение в единственном в городе небольшом деревянном православном соборе. Василий всегда стоял позади князя, чуть поодаль. Вдруг он почувствовал, что кто-то смотрит ему в спину. Повернулся украдкой. На него спокойно, не застенчиво, но и не бесстыдно, смотрели большие зелёные женские глаза. Василий смущённо отвернулся. При выходе из церкви она была рядом. Сказала чуть слышно:
– Меня Анастасией зовут.
Он ответил:
– А я Василий, – и почувствовал легкое прикосновение её руки.
В следующее воскресенье уже сам её выглядывал. Она поравнялась с ним на паперти, и он без слов пошел с ней рядом. По дороге молчали, но это было как-то даже и хорошо.
– Вот и мой дом.
Василий наклонил голову, прощаясь.
В следующее воскресенье, уже не думая, пошел её провожать. У дома она спросила: «Зайдешь, пообедаешь?». Он вошел в маленькую, чисто убранную горницу и сел за стол. Обед был вкусный. Настя подавала, потом, пока ел, говорила о себе, что была замужем, но муж уже два года как умер, и она жила одна. Василий смотрел на неё: на бледном лице огромными казались зелёные глаза, полный рот. Не знал что нашло, но вдруг взял её лицо в ладони и поцеловал в губы. И тут же сам испугался, вскочил, начал извиняться. Она была с ним одного роста, стояла очень близко, смотрела ему прямо в глаза спокойно, вдруг помолвила: «Я сама так хочу», – обвила его шею руками и поцеловала долгим, жарким поцелуем. Шел он домой, шатаясь, как пьяный, прохожие немцы неодобрительно на него поглядывали.
Васька еще раз перевернулся на своей кошме и твердо решил, что завтра же поговорит с князем. Решение принято, он наконец заснул, без сновидений.
2.
На другом конце города Анастасия тоже не могла заснуть, думая о странном повороте в своей судьбе. Она всё всегда делала не спеша, подумав. Когда овдовела, замуж опять не спешили, хотя желающие были. Но ей нравилась вдовья свобода. Поэтому сама себе подивилась, когда приглянулся ей княжеский слуга. Среднего роста, широкоплечий, какой-то весь ладный. Чуть взъерошенные русые волосы, коротко подстриженная русая бородка. На загорелом, обветренном лице резко выделялись серые, спокойные глаза. Понравилось ей, что держался он прямо и свободно, словно и не холоп вовсе. Да и лицо его, простодушное, честное, понравилось. По своему обычаю Анастасия не торопилась. Стала наводить справки о незнакомце. Осторожно заговорила с подружкой, которая служила у княгини. Подружка поболтать, посплетничать, любила, и сама упомянула про стремянного князя: «Князь его любит, жалует, но Васька с нами, бабами, девками, не разговаривает. Девки с ним шутят – смущается. Молчит все, слова из него не вытянешь. Если что надо, сделает. И не пьющий».
Настя слушала, и ей это все нравилось. Не нужен ей болтун да бабник. И наконец решилась. Когда ушел он в первую ночь, лежала в темноте, думала: «Грех это, но слава Богу мне очень хорошо». Сама не знала, чего хотела, только чувствовала себя с ним покойно. Ждала стука в заднюю дверь (приходил, когда мог, тайком; не хотел, чтоб соседи языками трепали), она всегда спрашивала: «Есть хочешь?». Отвечал хрипло: «Позже», брал её в объятия. Не могли они друг от друга оторваться. С мужем никогда так не было, даже не знала, что может так быть. И о будущем просто не думала.
Когда по городу прошёл слух, что князь с войском в поход выступает, вдруг испугалась. Василий забежал попрощаться, перекрестила его, сказала что молиться о нем будет. Он уже был где-то далеко, в походе, обнял, поцеловал, исчез в ночи. На следующий день князь выезжал из города. Настя стояла в толпе и смотрела. Князь красовался в расшитом золотом красном кафтане, белый в яблоках конь под ним так и пританцовывал. Василий ехал чуть позади, сидел в седле, как влитой, лицо суровое, глаза настороженные. Таким она его ещё не видела, боялась за него, но и гордилась. Потом в город потекли вести, что поход оказался неудачным. Много потерь, князя ранили. Называли имена живых, мёртвых. Холопа, понятно, никто не помянул. Настя места себе не находила, побежала к бабке-ворожихе.
Бабка смотрела на Настю ласковыми голубыми глазами:
– Что за печаль, красавица?
– Скажи, бабушка, жив мой мужик или нет?
– Дай мне что-то что он носил или подарил тебе, погляжу.
Настя сняла с руки серебряный браслет польской работы, протянула бабке. Глаза той блеснули жадностью. Она потерла браслет, пошептала что-то шамкающими губами, ещё раз протерла.
– Не бойся, красавица, жив твой любый. Ему не в чистом поле от меча или копья помереть суждено.
Настя покраснела. Сама себе еще не называла Василия «любимым». Да и не заметила странного взгляда, которым смотрела на неё бабка. Той от браслета повеяло мукой жуткой, а ещё чем-то страшным, не понятным. Но не скажешь же это по уши влюбленной молодице. А любовь у Насти на лбу была написана. Настя задала вечный женский вопрос:
– А скажи, бабушка, любит ли он меня? – Бабка засмеялась неожиданно молодым смехом.
– Как не любить, красавица, больше жизни любит. По угольям горящим к тебе доползет.
Настя опять смутилась, дала бабке монетку за гадание.
Привезли князя домой раненного. Подружка сказывала, что Васька-стремянной его из боя вытащил, жизнь ему спас. И ухаживает за ним, как нянька. Настя ждала. Когда пришел, обняла, приветила. Он все еще глядел сурово, насторожено. Сказал: «Сегодня из меня, Настенька, мужик никакой, ласки твоей хочу». Легли, она положила его голову себе на грудь, гладила взъерошенные волосы, шею, напряженную спину. Постепенно мышцы начали расслабляться, Василий обмяк, заснул. Настя смотрела на спящего, лоб его разгладился, рот приоткрылся, как у ребенка. И ей хотелось остановить время, так ей было в эти минуты хорошо. Но вдруг он открыл глаза, улыбнулся заразительно, как мальчишка, заговорил с убеждением:
– Настя, жениться на тебе хочу. Не хочу больше прятаться. У князя разрешение спрошу, он не откажет. А там и сватов зашлю. Возьмешь меня? – Настя слушала и не слышала того, что хотела.
– Все ты хорошо говоришь, а самого главного не сказал.
Васька нахмурился.
– Говорю как умею, если тебе не по вкусу, другого ищи, кто лучше скажет.
Он сел на кровати и начал одеваться. Но Настя остановила его.
– Другого не хочу – хочу, чтоб сказал мне от души.
Василий задумался на минуту.
– Что сказать, сама знаешь. Обворожила ты меня, днем твои глаза вижу, ночью во сне снишься. Жизни мне без тебя нет.
Настя довольно улыбнулась.
– Коли так, то ладно, засылай сватов.
Василий крепко обнял её, и она забыла обо всем на свете.
3.
Посреди ночи Васька внезапно почувствовал, что в комнате кто-то есть. Проснулся мгновенно, схватился за нож за пазухой, но услышал знакомый голос одного из дворян князя.
– Князя буди, гонец из Москвы от боярина Морозова приехал. – Васька вошел в комнату, легко прикоснулся к плечу князя:
– Гонец, велишь привести? – Курбский тоже по походной привычке мгновенно проснулся и приказал:
– Веди.
Васька сразу понял, что вести были нерадостные. Видно и вправду князю опала от царя выйдет за неудачный поход, а то и хуже. Васька знал князя лучше, чем кто бы то ни было, может быть, даже лучше, чем жена и мать родная. Князь горд, горяч, смел да неразумности. Он своей волей безропотно на плаху не ляжет и к Малюте на дыбу не пойдет. Он уйдет в Литву, сегодня же ночью и уйдет, иначе быть не может. И придя к этому выводу, Васька стал быстро и привычно собираться. Когда князь вышел с гонцом из комнаты, всё было уже готово. «Васька, собери наших, дай знать, что уйдем сегодня, иначе смерть. Я пойду к княгине».
Васька передал приказ одному из дворян князя, и через полчаса во дворе собралось с пол дюжины верных князю слуг. Князь вышел, из дома и все молча пошли по спящему городу, стараясь не шуметь оружием. Через стену перебрались ловко, перекинув и сумы с поклажей. Дальше шли в низине, в тумане, будто во сне. На поляне у лесочка ждали ещё несколько человек. Всего их собралось человек двенадцать. Васька знал их, воевали вместе много лет, все они любили и уважали князя. Курбский посмотрел каждому в глаза и сказал тихо: «Обратной дороги нет. Не помилуют». Оно было и так ясно. Кони для войска паслись неподалеку. Васька поддержал князю стремя и привычно сам взмахнул в седло.
