Kitobni o'qish: «Развод в 45. Ягодка или перчинка», sahifa 2

Глава 3

Переезд – это, как оказалось, не просто логистика по перемещению нажитого имущества из точки А в точку Б. Это целый ритуал прощания, причём довольно затянутый и болезненный. Каждый предмет, который я с безразличным видом паковала в коробки в нашем с Игорем пентхаусе, буквально вопил об ушедших годах. Вот фарфоровая балерина, купленная в Венеции во время нашего второго медового месяца – тогда я ещё верила, что браки заключаются на небесах, а не в кабинетах юристов. Вот толстенный альбом с фотографиями маленького Егора, где он смешно морщит нос, пытаясь съесть лимон. А вот идиотская пепельница в виде черепахи, которую Игорь привёз из какой-то сомнительной командировки и которой я всегда тайно желала скорейшей и мучительной гибели. Увы, она оказалась на редкость прочной. Вся эта материальная летопись двадцати лет жизни теперь лежала по картонным гробикам, ожидая своей участи.

Моя новая квартира, которую мы со Светкой нашли за один час панических поисков, была… другой. После залитых светом пространств пентхауса, где эхо от моих шагов могло бы заблудиться, эта двухкомнатная квартирка на седьмом этаже казалась почти кукольной. Но в ней было то, чего давно не было в моём прежнем доме – тишина. Не звенящая, холодная тишина отчуждения, а спокойная, умиротворяющая тишина уединения. Здесь пахло свежей краской и робкой надеждой, а не дорогим парфюмом и застарелой ложью.

Первые несколько дней я спала на надувном матрасе, который жалобно скрипел при каждом движении, питалась едой из доставки и вела бесконечные телефонные баталии с адвокатом. А потом в мою новую жизнь настойчиво позвонили в дверь. На пороге стояли два угрюмых грузчика, которые без лишних слов занесли в прихожую стопку плоских, унылых коробок с сине-жёлтым логотипом. Моя первая в жизни самостоятельная покупка. Мебель из ИКЕА.

Я с каким-то странным азартом смотрела на эти коробки. В моей прошлой жизни мебель не покупали – её заказывали у модных итальянских дизайнеров, месяцами ждали доставки и платили за неё суммы, сопоставимые с бюджетом небольшой африканской страны. А тут – всё и сразу, в разобранном виде. Стеллаж «Билли». Звучит почти как имя старого доброго друга. Я решила, что начну именно с него. Мне отчаянно нужно было место, куда можно будет поставить пару книг, фотографию Егора и припрятать бутылку вина на случай экстренной психологической помощи.

– Ну что, Билли, – бодро сказала я вслух пустоте комнаты, – сейчас мы с тобой подружимся. Я же не совсем белоручка. Я могу организовать благотворительный аукцион на триста персон, значит, и с какой-то деревяшкой справлюсь.

Оптимизм мой испарился ровно через десять минут, когда я разложила на полу все детали и открыла инструкцию. Меня встретил весёлый нарисованный человечек без лица, который с энтузиазмом показывал, что и куда нужно вкручивать. Ни единого слова. Только картинки, стрелочки и загадочные символы. Это было похоже на попытку расшифровать древние египетские иероглифы, не имея под рукой Розеттского камня. В отчаянии я набрала Светку.

– Спасай, – выдохнула я в трубку, едва подруга ответила. – Я, кажется, ввязалась в неравный бой со шведским злом.

– Так, без паники, – раздался её бодрый голос. – Что стряслось? Игорь прислал очередное ядовитое письмо через адвоката?

– Хуже! Я пытаюсь собрать стеллаж из ИКЕА.

В трубке повисла пауза, а затем раздался сдавленный смешок.

– Элина Каменева собирает мебель? Дорогая, это даже звучит как начало анекдота. Ты уверена, что держишь инструкцию правильной стороной? И, умоляю, скажи, что ты не пытаешься забить шуруп каблуком от Маноло Бланик.

– Очень смешно, – пробурчала я, тыча пальцем в схему. – Тут нарисован человечек, и он явно надо мной издевается. Он улыбается! Он знает, что я ничего не понимаю!

– Эля, он нарисованный. У него нет злого умысла. Просто делай, как он показывает. Левая дощечка в правый пазик, или как там у них, у плотников.

– У меня такое чувство, что для этого нужен диплом инженера и мужская сила. А у меня в наличии только диплом филолога и свежий маникюр.

– Маникюр – это уже половина успеха, – не унималась Светка. – Ладно, слушай сюда. Глубоко вдохни. Выпей бокал вина. И представь, что этот стеллаж – твой бывший. И тебе нужно его хорошенько… собрать. В единое целое. По частям. Думаю, такая мотивация тебе поможет. Звони, если решишь сжечь его к чёртовой матери.

Я хмыкнула и отключилась. Совет был, конечно, в духе Светки, но что-то в нём было. Я налила себе полбокала вина, сделала глоток и снова посмотрела на разбросанные детали.

Первый час прошёл в бесплодных попытках соединить боковую стенку с нижней полкой. Крошечный шестигранный ключ, который шёл в комплекте, казался мне орудием пыток. Он постоянно выскальзывал из пальцев, а винты входили в пазы под таким немыслимым углом, что вся конструкция напоминала Пизанскую башню на минималках. Весёлый человечек в инструкции продолжал глупо улыбаться.

– Да что тебе надо, кусок ты прессованных опилок! – в отчаянии прорычала я, обращаясь к недоделанному стеллажу. – Я с тобой по-хорошему пытаюсь!

Через два часа я сидела на полу посреди хаоса из досок, винтиков и пакетиков с фурнитурой. На глаза навернулись слёзы. Глупые, злые, беспомощные слёзы. В голове, как назойливая пластинка, зазвучал голос Игоря: «Да кому ты нужна? Ты же абсолютно не приспособлена к реальной жизни! Ничего не умеешь… Пустое место…».

И в этот момент что-то во мне сломалось. Или, наоборот, починилось. Слёзы мгновенно высохли, уступив место ледяной, всепоглощающей ярости. Я вскочила на ноги.

– Ах так?! Не приспособлена?! – крикнула я в пустоту квартиры, обращаясь к невидимому призраку бывшего мужа. – Пустое место, говоришь?! Да я сейчас из этого пустого места такую крепость построю, что твой пентхаус покажется картонной коробкой!

Я схватила инструкцию и впилась в неё взглядом, будто пыталась прожечь в ней дыру. Я разложила все винтики и шпунтики по кучкам, как генерал перед решающим сражением. Шестигранный ключ в моей руке превратился из орудия пыток в скипетр, в символ моей новообретённой власти над собственной жизнью.

Я работала со звериным упрямством. Я закручивала винты, игнорируя стонущие мышцы и ноющие пальцы. Я стучала кулаком по полкам, чтобы они встали в пазы, и в какой-то момент даже использовала тот самый каблук от туфель, о котором говорила Светка. Я ругалась такими словами, которых не слышали даже стены кабинета моего адвоката. Я не собирала стеллаж – я штурмовала Бастилию. Я покоряла свой личный Эверест из ДСП и шпона.

И вот, спустя ещё час, грязная, взлохмаченная, с сорванным ногтем, но с горящими глазами, я отступила на шаг назад. Посреди комнаты стоял он. Мой стеллаж. Немного кривоватый, с одной полкой, установленной вверх ногами, и с парой загадочных лишних деталей, оставшихся на полу, как павшие в бою воины. Он был несовершенен. Он был нелеп. Но он был моим. От первой до последней щепочки.

Я провела рукой по его шероховатой поверхности и рассмеялась. Впервые за последние дни – по-настоящему, от души. В огромном доме, обставленном лучшими дизайнерами, не было ни одной вещи, к которой я приложила бы руку. Всё было чужим, выбранным для статуса, для картинки. А этот кривобокий стеллаж был первым настоящим предметом в моей новой жизни. Мой первый трофей. Мой первый камень, заложенный в основание моей личной крепости. И глядя на него, я точно знала: я справлюсь. Со всем.

* * *

Мой кривобокий стеллаж «Билли» из ИКЕА гордо стоял посреди гостиной, словно памятник неизвестному солдату, павшему в неравной битве с инструкцией на шведском. Я победила его только с третьей попытки, вооружившись видеоуроком на YouTube и парой не самых цензурных выражений. Теперь он, единственный предмет мебели в комнате, не считая надувного матраса, который жалобно сдувался каждую ночь, вызывал у меня приступы иррациональной нежности. Эта маленькая мебельная победа придала мне сил. Я даже начала находить сомнительную прелесть в гулком эхе пустой квартиры и в том, как утреннее солнце рисует на голых стенах причудливые узоры. Но эйфория от завоёванной независимости, пахнущей лапшой быстрого приготовления, стремительно сменялась глухой, ноющей тревогой. У этой тревоги было имя, лицо и привычка сутулиться над клавиатурой. Егор.

Все эти дни я изображала из себя Наполеона в юбке. Вела войну на два фронта: с адвокатом обсуждала тактику и стратегию раздела совместно нажитого фарфора, и всего на что мой глаз должен упасть. Я была занята, собрана и на удивление эффективна для женщины, чей мир только что разлетелся на кусочки. Но стоило наступить тишине, как из самого тёмного угла моего сознания выползал главный страх. Разговор с сыном.

Я достала телефон и открыла его фотографию. Егор, щурясь от солнца, стоит на палубе яхты во время нашего прошлогоднего круиза по Греции. У него мои глаза и отцовская линия подбородка, но взгляд уже совсем свой – насмешливый, умный, проникающий в самую суть вещей. Он никогда не был обычным подростком. В то время как его сверстники гоняли мяч и впервые влюблялись, мой сын взламывал школьные серверы, чтобы «протестировать систему безопасности», и читал книги по квантовой физике, которые я не могла даже правильно произнести. Он был моим самым близким человеком, моим молчаливым союзником в этом холодном, выверенном до миллиметра мире Игоря. И теперь мне предстояло взять и собственноручно взорвать его мир.

Я закрыла глаза и, как режиссёр-неудачник, начала прокручивать в голове возможные сценарии разговора. Каждый был провальнее предыдущего.

Сценарий первый, мелодраматический: «Мать-наседка». Я приезжаю к нему в его элитную гимназию, отвожу в уютное кафе, заказываю его любимый тройной чизкейк и, глядя на него влажными от подступающих слёз глазами, начинаю лепетать: «Егорушка, солнышко моё… Понимаешь, в жизни взрослых людей иногда так бывает… Мы с папой больше не можем быть вместе. Но мы оба тебя очень-очень любим, и для тебя ровным счётом ничего не изменится…». Бр-р-р. От этой фальши у меня самой сводило зубы. Егор бы выслушал этот бред с вежливой скукой, доел бы десерт, а потом спросил что-нибудь вроде: «Мам, у тебя всё в порядке? Ты случайно не пересмотрела дешёвых сериалов? Пакетная передача данных с твоей стороны идёт с ошибками». Он ненавидел, когда с ним сюсюкали.

Сценарий второй, в стиле его отца: «Современная бизнес-мама». Я звоню ему по видеосвязи, на заднем фоне – мой новый, деловой интерьер (пока состоящий из того самого стеллажа и голых стен). Голос ровный, почти безэмоциональный. «Егор, привет. Нам нужно обсудить один организационный вопрос. Наша семейная структура претерпевает некоторые изменения. Мы с отцом приняли решение о прекращении партнёрских отношений. Это взвешенное и обоюдное решение двух взрослых людей, направленное на оптимизацию дальнейшего взаимодействия». Господи, это же лексикон Игоря! Так он обычно объявлял об увольнении очередного топ-менеджера. Егор бы решил, что меня похитили инопланетяне и заменили на не очень качественную копию.

Проблема была не в том, чтобы сказать ему правду. Я знала, что он её переварит. Проблема была в том, что я слишком хорошо изучила методы Игоря за двадцать лет. Он уже наверняка начал свою игру. Он не будет кричать и обвинять. Он будет действовать тоньше, подлее, как настоящий мастер манипуляций. Он представит всё так, будто это я, его неблагодарная, взбалмошная жена, впала в возрастной маразм и разрушила «идеальную семью».

Я почти слышала его вкрадчивый, убедительный баритон, разливающийся в его роскошном кабинете: «Сын, я до последнего пытался спасти наш брак. Твоя мать… она сейчас в трудном периоде. Кризис среднего возраста, понимаешь? Ей захотелось какой-то новой жизни, острых ощущений. Она просто ушла, хлопнув дверью. Оставила нас. Но мы с тобой мужчины, мы справимся. Я всегда буду рядом, сынок». Он выставит меня сумасшедшей, эгоисткой, предательницей. И самое страшное, что Егор мог ему поверить. Ведь со стороны всё выглядело именно так: у меня было всё – деньги, статус, роскошный дом. И я сама от всего этого отказалась. Как объяснить шестнадцатилетнему парню, пусть и гениальному, что можно задыхаться в золотой клетке, даже если в ней есть вай-фай и личный повар?

Я встала и прошлась по пустой комнате. Шаги гулко отдавались в тишине, подчёркивая моё одиночество. Я подошла к окну. Внизу текла обычная городская жизнь: спешили по делам люди, ползли в пробке машины, мама с коляской гуляла по скверу. Обычный мир, к которому я, по словам Игоря, была совершенно не приспособлена. «Ты без меня пропадёшь, Эля. Ты даже не знаешь, как платить за квартиру». Может, он и прав? Может, я и впрямь совершаю самую большую ошибку в своей жизни, втягивая в неё самого дорогого мне человека?

Но потом я снова вспомнила лицо Егора. Вспомнила, как он, будучи ещё совсем мальчишкой, находил меня плачущей на балконе после очередной ссоры с Игорем. Он не задавал вопросов, просто подходил, молча обнимал за колени и сидел так, пока я не успокоюсь. Его маленькая макушка утыкалась мне в бок, и это было лучше любых слов. Вспомнила, как в прошлом году, когда Игорь накричал на меня за какую-то мелочь при гостях – кажется, я купила не то оливковое масло, – Егор демонстративно встал из-за стола и сказал: «Пап, ты не прав. Извинись перед мамой». В тот вечер Игорь с ним неделю не разговаривал, но я поняла – мой сын видит и понимает гораздо больше, чем мы думаем. Он не был слепым обожателем своего всемогущего отца. Он был наблюдателем. Умным, ироничным и очень проницательным.

И в этот момент я поняла, как именно нужно с ним говорить. Не как с ребёнком, которого нужно оберегать от страшной правды. И не как с деловым партнёром, которому докладывают о реструктуризации. А как с единственным настоящим другом, который у меня остался. Как с равным.

Нужно просто рассказать всё, как есть. Без истерик и без попыток выставить себя жертвой. Рассказать про любовницу, про слова Игоря о «фасаде», про своё решение уйти не «от хорошей жизни», а для того, чтобы сохранить остатки самоуважения. Не обвиняя его отца, а просто констатируя факты. Он заслуживал правды. Какой бы уродливой она ни была.

Страх никуда не делся. Он всё так же холодным комком лежал где-то в районе солнечного сплетения. Я боялась его реакции, боялась осуждения, боялась сделать ему больно. Но решимость была сильнее. Хватит прятаться.

Я снова взяла в руки телефон. Он казался тяжёлым, как кирпич. Пальцы нащупали зелёную иконку вызова рядом с его именем. Сердце заколотилось так, что, казалось, его стук слышен даже соседям снизу. Я сделала глубокий вдох, выдохнула и нажала на экран. Длинные, мучительные гудки полетели на другой конец провода, отсчитывая последние секунды моей прошлой жизни.

Глава 4

Гудки в трубке тянулись, как расплавленная карамель – долго, мучительно, бесконечно. Я сидела на полу съёмной квартиры, обхватив колени руками, и гипнотизировала телефон, словно это могло заставить сына ответить быстрее. Каждый новый гудок отдавался у меня в висках ударом крошечного, но очень назойливого молоточка. Ну давай же, Егор, возьми трубку, умоляю! Я уже была готова сдаться и нажать на красную кнопку отбоя, когда на том конце провода наконец-то проснулись. Вернее, не проснулись. Сработал автоответчик. Бесстрастный механический голос какой-то тётки, которую я мысленно окрестила Кибер-Галиной, сообщил, что абонент находится вне зоны действия сети.

Я уронила руку с телефоном, чувствуя, как по спине пробежал неприятный холодок. Ну конечно. Мой сын в своей элитной гимназии-пансионе, где использование телефонов во время занятий приравнивалось чуть ли не к государственной измене. Я не могу просто так ему позвонить и вывалить новость, которая перевернёт его мир с ног на голову. Нужно ехать. Нужно смотреть в его умные, всё понимающие глаза.

Но одна только мысль о том, чтобы снова сесть за руль, тащиться через весь город и, запинаясь, подбирать правильные слова, вызывала у меня приступ тошноты. Я была не готова. Совершенно. Я чувствовала себя сапёром-любителем, которому поручили обезвредить ядерную боеголовку, не выдав ни инструкции, ни даже кусачек. А права на ошибку, как водится, нет.

В голове снова и снова, как заевшая пластинка, прокручивались слова Игоря, брошенные мне на прощание: «Ты горько пожалеешь об этом, Элина! Я тебя уничтожу!». И я прекрасно знала, что его «уничтожение» начнётся именно с Егора. Мой бывший не побрезгует ничем, чтобы настроить сына против меня, чтобы выставить меня в самом неприглядном свете. Для него это была не семейная драма, а очередная бизнес-стратегия по захвату самого ценного актива. Нашего сына.

Я без сил плюхнулась на свой скрипучий надувной матрас, который за последние сутки успел побывать и кроватью, и диваном, и обеденным столом. Комната, ещё утром казавшаяся мне персональным островом свободы, теперь давила своей гулкой пустотой и запахом новой, дешёвой мебели из ДСП.

В этот самый момент мой телефон, лежавший рядом, завибрировал и зашёлся пронзительной трелью – какой-то дурацкой попсовой песенкой, которую Егор установил мне на свой контакт «для поднятия настроения». Я вздрогнула, как от удара током. На экране высветилось до боли знакомое имя. «Егор».

Сердце пропустило удар, а потом заколотилось с бешеной скоростью где-то в горле. Он звонит сам. Значит, Игорь уже успел. Нанёс свой упреждающий удар. Я судорожно сглотнула, пытаясь унять дрожь в голосе, и провела пальцем по экрану.

– Алло? Егор? Привет, милый.

– Мам, привет, – его голос в трубке звучал непривычно ровно, даже как-то отстранённо. Ни удивления, ни радости. Просто констатация факта. – У тебя есть минута?

– Конечно, есть. Всегда. Что-то случилось?

В трубке на мгновение повисла пауза. Я слышала только своё собственное прерывистое дыхание и стук сердца, который, казалось, мог услышать и он.

– Мне тут папа звонил, – наконец произнёс он, и эти три слова обрушили на меня ледяную лавину. Моё сердце не просто ушло в пятки, оно пробурило пол и улетело к соседям снизу. Ну вот и всё. Началось.

– Да? – мой голос прозвучал жалко и неуверенно, как у двоечницы у доски. – И… что он сказал?

– Сказал, что ты от нас ушла, – всё тем же монотонным голосом продолжал Егор. – Что у тебя какой-то сложный период, кризис среднего возраста, и тебе захотелось «пожить для себя». Рассказывал, как он пытался тебя образумить, даже предлагал переписать на тебя загородный дом, но ты устроила истерику и сбежала в неизвестном направлении к своей подруге. В общем, представил всё так, будто ты главная героиня дешёвого романа, которая внезапно решила всё бросить и уехать в закат на красном кабриолете. Только кабриолета у тебя нет, так что, видимо, на такси.

Я закрыла глаза. Каждое его слово было точным, выверенным ударом. Игорь не просто рассказал свою версию – он сделал из меня капризную, неблагодарную дуру, бросившую семью ради мифической «свободы». Я уже открыла рот, чтобы начать что-то лепетать в своё оправдание, что-то сбивчивое и жалкое про красные туфли и «брак-фасад», но Егор не дал мне сказать ни слова.

– Я его выслушал, – продолжил он, и в его голосе проскользнула новая, незнакомая мне металлическая нотка. – Внимательно так выслушал. А потом спросил, фигурировала ли в этой душещипательной истории какая-нибудь девица лет двадцати с волосами цвета перекиси водорода и интеллектом хлебушка.

Я замерла, перестав дышать.

– И что он? – прошептала я, боясь поверить в то, что сейчас услышу.

– Он почему-то очень обиделся, – в голосе сына впервые отчётливо прозвучала усмешка. Сухая, ироничная, очень взрослая. – Начал кричать, что я неблагодарный щенок, что он на меня жизнь положил, а я на стороне матери-истерички. А потом бросил трубку. Видимо, пошёл валерьянку пить.

В комнате повисла оглушительная тишина. Я молчала, потому что все слова, которые я так мучительно подбирала последние часы, вдруг оказались ненужными. Мой сын, мой гениальный, мой невероятно проницательный мальчик всё понял сам. Без моих объяснений и оправданий.

– Мам, – сказал он уже совсем другим тоном, тёплым и до боли родным. – Я не идиот. И не слепой. Я уже давно всё видел. Помню, как ты на его дне рождения в прошлом году улыбалась так, что я боялся, у тебя челюсть сведёт. Просто ждал, когда у тебя кончится терпение. Честно говоря, я удивлён, что оно у тебя такое долгое. Я бы на твоём месте сбежал ещё года три назад.

Слёзы, которые я так стойко сдерживала все эти дни, хлынули из глаз. Но это были не слёзы горя или обиды. Это были слёзы облегчения. Огромного, всепоглощающего, почти болезненного облегчения, от которого сводило скулы. Я сидела на своём надувном троне посреди пустой комнаты и ревела, как белуга, совершенно не заботясь о том, как это выглядит.

– Так, – деловито произнёс он, прерывая мои беззвучные рыдания. – Хватит реветь. Диктуй адрес. Или скинь геолокацию, так быстрее.

– Зачем? – не поняла я, шмыгая носом и пытаясь сфокусировать взгляд.

– В смысле «зачем»? Я еду к тебе, – ответил он так, будто это было единственно возможное и логичное решение во всей вселенной. – И вещи свои заберу. Мне всё равно мой новый сервер некуда было ставить, а у тебя, я так понимаю, места теперь навалом.

Я рассмеялась сквозь слёзы. Громко, немного истерично, но абсолютно счастливо. Мой мальчик. Моя опора. Моя гордость. Он не просто был на моей стороне. Он был со мной.

– Сейчас, – выдохнула я, пытаясь унять смех и слёзы. – Сейчас всё скину.

– Давай. Буду через час-полтора. Закажи пиццу. Две. «Четыре сыра» и «Пепперони». И скажи курьеру, что я очень, очень голодный. Кормят нас тут, знаешь ли, не очень.

Он отключился, а я ещё несколько минут сидела на своём дурацком матрасе, прижимая телефон к груди. Пустая квартира больше не казалась мне холодной и чужой. Она ждала. Ждала моего сына. Моя маленькая, ещё не достроенная крепость только что обрела свой главный бастион. И я знала, что теперь мы выдержим любую осаду. Особенно с двумя пиццами.

* * *

Час, который отделял меня от приезда сына, я провела в состоянии, которое можно было бы назвать «предстартовой паникой». Я нарезала круги по своей необъятной и гулкой квартире-студии, как львица в зоопарке перед кормёжкой. Моей главной задачей было сотворить из полного ничего хотя бы жалкое подобие уюта. С усердием, достойным лучшего применения, я расправила невидимые складки на надувном матрасе, который служил мне одновременно кроватью, диваном и обеденным столом. Протёрла свой единственный предмет мебели – кривобокий стеллаж «Билли» – от пыли, которой там и в помине не было. Даже коробки из-под пиццы, предусмотрительно заказанной заранее, я выстроила на подоконнике в идеальную пирамиду. Получилось нечто среднее между арт-инсталляцией на тему одиночества и баррикадой. Всё это было отчаянно глупо. Я пыталась задрапировать пустоту, но она, казалось, лишь громче хохотала в ответ, отражаясь от голых стен.

Когда в дверь наконец-то позвонили, я подпрыгнула так, словно сидела на катапульте. Сердце совершило кульбит, ухнув куда-то в район пяток, а затем взмыло к самому горлу. Я распахнула дверь, и на пороге стоял он. Мой сын. Мой Егор.

Он определённо стал выше, хотя мы не виделись всего пару мучительных недель. Плечи раздались вширь, а во взгляде появилась какая-то новая, взрослая серьёзность. Он вырос. Вырос, пока я была по уши занята выбором правильного оттенка салфеток для очередного ужина с партнёрами и поддержанием безупречного «фасада» нашего идеального брака. На нём была его стандартная униформа: растянутая чёрная толстовка с какой-то абракадаброй на языке программирования, потёртые джинсы и кеды, которые, кажется, помнили ещё динозавров. За спиной – огромный рюкзак, похожий на парашют, из которого хищно выглядывал угол ноутбука.

Мы молча пялились друг на друга несколько секунд, показавшихся мне маленькой вечностью. А потом он просто шагнул через порог и сгрёб меня в охапку. Крепко, чуть неуклюже, как это умеют делать только шестнадцатилетние парни, которые уже слишком взрослые для телячьих нежностей, но ещё отчаянно в них нуждаются. Он уткнулся подбородком в мою макушку, а я вцепилась в его толстовку, как утопающий цепляется за спасательный круг. Я вдыхала его до боли родной запах – смесь чего-то неуловимо мальчишеского, стирального порошка и общаги, который всегда витал вокруг его работающей техники. И в этот самый момент я наконец-то поняла, что я дома. Не в роскошном пентхаусе с видом на город, не в этой съёмной бетонной коробке, а здесь, в его объятиях.

– Мам, ты сейчас мне рёбра переломаешь, – пробормотал он, но рук не разжал.

– Прости, – выдохнула я, отстраняясь и торопливо смахивая предательскую слезу. – Ты… такой большой стал.

– Побочный эффект школьных котлет, – хмыкнул он и окинул мою новую резиденцию оценивающим взглядом, будто был риелтором из элитного агентства. – Хм. Смелое дизайнерское решение в стиле «постапокалиптический минимализм». Мне нравится. Куда ставить системный блок?

Он без лишних церемоний прошагал в комнату, с грохотом сбросил рюкзак на пол и немедленно начал распаковывать свои бесценные сокровища. Я смотрела на него, и моё сердце заливала такая волна нежности и гордости, что, казалось, оно вот-вот не выдержит и лопнет. В его глазах не было ни капли жалости или осуждения. Только спокойная, совершенно недетская решимость. Он приехал не утешать меня. Он прибыл на поле боя, чтобы стать моим главным союзником.

– Пицца остынет, – сказала я, стараясь, чтобы голос звучал бодро, а не дрожал. – Давай сначала поужинаем, а потом будешь разворачивать свой космодром.

Мы уселись прямо на пол, используя салфетки вместо скатерти, и открыли коробки. Божественный аромат горячего сыра и пепперони мгновенно наполнил комнату, делая её чуточку более жилой и уютной. Егор ел с аппетитом оголодавшего программиста, закидывая в себя кусок за куском.

– Так, – произнёс он, прожевав очередной ломоть «Четырёх сыров» и вытерев руки о джинсы. – Теперь давай твою версию событий. Без цензуры и смягчающих формулировок. Папину я уже выслушал, теперь для полноты картины и объективного анализа данных мне нужен твой отчёт.

И я рассказала. Выложила всё, как на духу. Про алые туфли на «запретной» территории, про девицу в нашей супружеской постели, про живописный, хоть и недолгий, полёт с балкона её вещей. И про слова Игоря. Про «жену-фасад», про «пустое место», про то, что я теперь «никому не нужна». Егор слушал молча, не перебивая, только желваки на его скулах ходили ходуном, а пальцы нервно выбивали какую-то дробь по крышке коробки. Когда я закончила свой сбивчивый рассказ, он задумчиво отодвинул от себя недоеденный кусок. Аппетит у него явно испарился.

– Ясно, – тихо произнёс он. – В принципе, его алгоритм поведения был предсказуем. Когда факты играют против него, он переходит на личности и пытается дискредитировать источник информации. Классическая манипуляция уровня «новичок».

Он помолчал, глядя в стену, а потом криво усмехнулся.

– Знаешь, что он мне предложил, когда понял, что его душещипательная история про «маму-истеричку, которая сама всё разрушила» не сработала?

– Что же? – с замиранием сердца спросила я.

– Он решил меня купить. Прямо и без затей. Сказал: «Сын, я понимаю, ты злишься. Но давай будем реалистами. С кем тебе будет лучше? С матерью в какой-то съёмной конуре или со мной? Остаёшься – и я покупаю тебе любую машину, как только получишь права. Хочешь – „Мустанг“. И оплачиваю стажировку в Кремниевой долине следующим летом. Выбирай».

Я ахнула. Это было так в духе Игоря. Цинично, прямолинейно и с непоколебимой уверенностью, что у всего на свете есть свой ценник.

– И что ты ответил? – прошептала я, боясь дышать.

– Я сказал ему, что «Мустанг» – это, конечно, эффектно, но у него слишком большой расход топлива и безнадёжно устаревшая система бортового компьютера. А в Кремниевую долину я и сам поступлю, без его спонсорства. И что мой выбор – это не выбор между пентхаусом и надувным матрасом. Это выбор между человеком, который меня уважает, и человеком, который пытается вписать меня в графу «расходы». Кажется, после этого он и бросил трубку.

Он поднял на меня глаза, и в их глубине я увидела отблеск холодного, взрослого гнева.

– Мам, он тебя не просто предал. Он тебя растоптал. И он не остановится. Он будет давить на тебя через адвокатов, через общих знакомых, через прессу. Он попытается выставить тебя сумасшедшей и оставить ни с чем.

– Я знаю, Егор. Но у меня хороший адвокат. Мы будем бороться.

Сын задумчиво побарабанил пальцами по коробке. А потом посмотрел на меня с таким будничным выражением лица, будто собирался предложить мне обновить антивирус.

– А зачем сражаться по его правилам? Это долго и неэффективно. Есть путь короче.

– Это какой ещё путь? – насторожилась я, предчувствуя недоброе.

– Мам, давай я просто взломаю его почту, – совершенно спокойно предложил он. – И рабочую, и личную. И все мессенджеры заодно. Уверен, там найдётся столько всего пикантного, что твой адвокат-пиранья от восторга в ладоши захлопает. Найдём его офшорные счета, о которых ты и не подозревала. Переписку с другими его… пассиями. Компромат на партнёров, который он наверняка хранит на чёрный день. Да там, скорее всего, целая папка с названием «Судный день». После публикации этих данных он станет таким шёлковым, что сам принесёт тебе ключи от половины своей бизнес-империи и ещё сверху бантиком перевяжет. Делов на одну ночь.

Я смотрела на него во все глаза, не в силах произнести ни слова. Мой сын, мой тихий, домашний мальчик-гений, только что с невозмутимостью заказа пиццы предложил совершить десяток уголовных преступлений, чтобы защитить мою честь. Часть меня, законопослушная и правильная, была в ужасе. Но другая, самая большая и честная часть, была переполнена такой вселенской гордостью и любовью, что у меня снова предательски защипало в носу.

– Егор, нет! – я постаралась, чтобы мой голос звучал как можно строже, хотя внутри всё ликовало. – Категорически нет. Мы не будем опускаться до его методов. Мы не будем нарушать закон. Мы выиграем это дело честно. Ты меня понял?

Он картинно вздохнул, как гениальный учёный, которому не дали провести важнейший эксперимент из-за глупых предрассудков толпы.

– Понял. Выбираем долгий и скучный путь. Как скажешь, ты здесь босс. Но если что, мой ноутбук всегда в боевой готовности. Просто имей в виду.

Он подмигнул мне, и я не выдержала и рассмеялась – впервые за последние несколько недель. Мой защитник. Мой личный хакер.

– Ладно, – сказал он, решительно поднимаясь с пола. – Раз план «Б», он же «Быстрый и блестящий», отменяется, будем действовать по плану «А», он же «А-а-а, как долго». Помоги мне разобрать вещи. Мне нужно срочно организовать рабочее место. У меня завтра международная онлайн-олимпиада по криптографии, а я даже не начинал готовиться.