Kitobni o'qish: «Богатырская Русь. Языческие титаны и полубоги»

С благодарностью:

Героям и певцам Русских былин.

И.Я. Фроянову, Ю.И. Юдину, С.Н. Азбелеву – тем, кто продолжил дорогу.

Моей Апраксее – а вдруг еще встретимся…

Введение

Возможно, читатель, вас удивил подзаголовок этой книги. Какие тайны могут быть у русского эпоса, у Ильи Муромца и Алеши Поповича? Ведь все это знакомо нам с детства, растиражировано в десятках, если не сотнях, книг, фильмов, мультфильмов – и так далее, вплоть до анекдотов. Анекдотам повезло особенно – мало кто толком помнит содержание хотя бы одной былины про Илью Муромца, зато рассказать пару анекдотиков на тему вроде «поссорились как-то богатыри с мушкетерами» может любой школьник.

Ну хорошо, согласится автор этих строк, готов поверить, что былины всем хорошо известны… но давайте-ка все же, читатель, проверим. Берем былину про Вольгу Всеславича и Микулу Селяниновича. Былина очень известная, в редкий сборник не входит, и даже включена в школьную программу. Да-да, о том, как ехал однажды князь Вольга со своею дружиной и повстречал удивительного пахаря…

А вот теперь, читатель, опишите мне их. Как они выглядели в былине, Вольга и Микула, князь и пахарь?

Вот практически уверен, читатель, если вы взялись за эту задачу, то описываете примерно так: простоволосый, может быть, даже босой Микула Селянинович в белой рубахе и холщовых портах – и рядом закованный в кольчатую броню князь в островерхом шеломе. Все так. Именно таким образом дело предстает на иллюстрациях Билибина, Архипова, Кибрита, Перцова или Лосева, картинах Николая Рериха, Константина Васильева, Александра Клименко, лаковых миниатюрах палехских мастеров. Все так – и все совершенно неверно. Вот как выглядит пахарь-«оратай» в былине:

 
У оратая кобыла соловая,
Гужики у него шелковые,
Сошка у оратая кленовая,
Омешики на сошке булатные,
Присошечек у сошки серебряный,
А рогачик-то у сошки красна золота,
А у оратая кудри качаются,
Что не скачен ли жемчуг рассыпается,
У оратая глаза ясна сокола,
А брови у него да черна соболя;
У оратая сапожки зелен сафьян:
Вот шилом востры, носы востры,
Вот под пяту воробей пролетит,
Около носа хоть яйцо прокати;
У оратая шляпа пуховая,
А кафтанчик у него черна бархата.
 

Это еще не все, читатель, в иных вариантах на пахаре еще и шубка куньего меха обнаруживается. Странный пахарь, правда? Или сказители, русские деревенские люди позапрошлого столетия, не знали, как выглядит пахарь, – что, согласитесь, сомнительно. Или пахарь этот, скажем так, очень необычный.

А Вольга? Помните эпизод, когда он безуспешно пытается догнать оседлавшего «соловую кобылку» Микулу?

 
Тут Вольга стал да он покрикивать,
Колпаком он стал да все помахивать.
 

А вот тут как раз никаких загадок – попробуйте-ка провести несколько часов, пусть даже верхом, и не на очень большой жаре, в железной кольчуге и шлеме с бармицей. Благо при обилии клубов исторического фехтования в нашей стране это теперь не проблема. Сразу же поймете цену тем фильмам, картинам и книгам, где воины не расстаются с полным вооружением ни на минуту. Поэтому вполне естественно, что князь ехал за данью, выражаясь современным языком, «одетым по-граждански». И на голове у него была шапка, «колпак», а не стальной остроконечный шелом, в котором рисовали князя-оборотня поколения художников.

Как видите, читатель, даже отлично знакомая, казалось бы, с детства былина, входящая – чего уж больше! – в программу средней школы (по крайней мере, входившая в нее в школьные годы автора этих строк), может преподнести не один сюрприз. А что уж говорить о тех былинах, о которых большинство русских едва слышали! «Князь Роман и братья Ливики», «Данила Ловчанин», «Дунай», былины про Ермака – совсем не того, что покорял Сибирь! – про Саура Ванидовича и сына его Саура Сауровича. Но даже хорошо известных былинных героев мы знаем по картинам, фильмам, повестям… анекдотам тем же. Причем анекдоты явно преобладают. Если еще, скажем, мультипликаторы советских времен относились к былинным сюжетам с каким-то уважением (ну заставили Василису Микулишну вместо литовского посла одеться ордынским, ну, обрядили зачем-то Чурилу Пленковича европейским щеголем эпохи Возрождения, ну – это даже понятно – заменили свирепый эпизод со стрелой Ильи, вышибшей глаз Соловью-разбойнику, на бескровный вариант), то наши современники в «Алеша Попович и Тугарин Змей» резвятся вовсю, нимало себя не сдерживая необходимостью считаться с былиной или там историей. От былины в этом «шедевре» отечественной анимации имена главных героев, князь Владимир, да названия двух городов – Киев с Ростовом. На подходе новый мультфильм «по мотивам» былинного эпоса – на сей раз жертвой бойких на руку дельцов от анимации станет другой русский богатырь, Добрыня. Уже по анонсам и ревю видно, что нас ожидает очередной анекдот. Вволюшку оторвались над русским эпосом фантасты Буркин и Лукьяненко в «Острове Русь»¹. И пьют все богатыри, не просыхая (в том числе и чистый спирт, и даже… «царскую водку», смесь азотной и соляной кислоты, в которой ювелиры растворяют золото), и приключения их срисованы с мушкетеров – опять же киношных, а не книжных, – и главный из них, Иван-дурак, неведомо как забредший из сказки в былинный мир, оказывается… негром. И так далее и тому подобное – «Три богатыря» Колычева, «Жихариада» Михаила Успенского…

Нет, я не против юмора, читатель. Нехорошо, когда нет чувства юмора – но и когда все и вся приносится в жертву смеху, когда из всех чувств остается одно чувство юмора – в этом тоже есть нечто нездоровое, не так ли? Вот испанцы, снявшие по мотивам своих «былин»-романсеро о рыцаре Родриго де Биваре по прозвищу Сид Кампеадор (изумительно, кстати, похожем на нашего Муромца), анимационный фильм «Легенда о рыцаре», нашли в нем место для улыбки, но и в сплошной стеб приключения национального героя превращать не стали. Им, наверное, и мысль такая в голову не пришла. А у нас… ну, сняли в советские времена несколько неплохих мультфильмов и один полнометражный «Илья Муромец». Только «Илью» теперь мало кто смотрит, а все советские мультфильмы по времени уложатся как бы не в четверть балаганного «Поповича». Дисбаланс. Неравновесие, говоря по-русски.

И, в конце-то концов, смеяться над тем, чего толком не знаешь – тоже не дело. Как гласит пословица, смех без причины… мда, нездоровый симптом.

Поэтому, надеюсь, читатель, вы согласитесь со мною, что такие книжки, посвященные нашему, русскому эпосу, еще долго не будут лишними. И неравнодушный к истории, к памяти и духу русского народа человек найдет в них – и в этой, которую вы держите в руках – немало интересного.

Изучение былин – краткости ради впредь я буду говорить просто «былиноведение» – переживало разные времена, как и любая наука. Бывали взлеты, бывали падения, был в истории изучения русского эпоса и глухой застой, и рывки-прорывы. Сейчас, кстати, тоже не лучшие времена. Особенно для тех историков, что обращаются к былинам, как к источнику о древнейших временах русского народа. Большинство ученых сейчас очень охладели к поискам сведений о древней Руси в былинах, и не без причины.

Почти всю вторую половину минувшего столетия наши ученые ожесточенно спорили об отношении русского эпоса к истории. С одной стороны выступал академик Борис Александрович Рыбаков со своими последователями – М.М. Плисецким, С.Н. Азбелевым и многими другими. С другой – Владимир Яковлевич Пропп, фольклорист с мировым именем, которого Дмитрий Балашов назвал «школой в нашей науке» – и был прав. Проппа также поддержали многочисленные ученики и последователи. В споре, однако, не родилась истина, напротив, спорщики в увлечении ушли от нее очень и очень далеко, пустившись в самые прискорбные крайности.

Рыбаков и его последователи отыскивали в былинах отражение событий и персонажей летописи. Притом, с одной стороны, не обходилось без натяжек – нам, читатель, еще многие из них предстоит рассмотреть. А с другой – и это, пожалуй, похуже любых натяжек – неповторимость и своеобразие былин как исторического источника недооценивали – и самым фатальным образом. Русский эпос становился переложенным на белый стих пересказом избранных мест из «Повести временных лет» печерского летописца. Всякое отличие отметалось, как «позднейшее наслоение», «искажение», «эпическая фантазия», «мифологический орнамент». И «в отвал» уходили полезные, подчас очень и очень ценные исторические сведения. Авторитет Бориса Александровича Рыбакова – патриота и замечательного ученого, но вместе с тем человека увлекающегося, – закрепил за поисками летописных «прототипов» былинным героям и их приключениям имя «исторической школы» в былиноведении. Между тем и до Октябрьской революции, и после нее существовала иная традиция исторического былиноведения. Когда-то сам Рыбаков и Плисецкий отдали ей дань – перед тем, как в азарте спора убрести на неверную тропку поисков летописных прототипов.

Отождествление этих поисков с собственно «исторической школой» оказалось на руку их соперникам. Они не просто указывали – вполне справедливо, впрочем, – на натянутость параллелей между былинными и летописными событиями и действующими лицами. Они делали из этого самые категорические выводы. Особенно отличился на этой ниве Борис Путилов. «Эпос никаких исторических событий не отражает, и герои его ни к каким историческим прототипам не восходят», – с беспощадной решимостью прокурора рубит он. И выносит приговор: «Вопрос этот в серьезном научном плане можно считать закрытым».

Тут, пожалуй, стоит вспомнить байку про некоего маститого поэта, изрекшего: «Вчера написал стихотворение о любви. Закрыл тему». Может ли ученый всерьез рассчитывать «закрыть тему», да еще не в своей – Путилов филолог – а в чужой, исторической области? Я уж не говорю о манере ведения дискуссии – любые возражения с ходу выводятся за рамки «серьезного научного плана». Подобные приемы, увы, свойственны не только ученикам Проппа – а с другой стороны, присущи вовсе не всем его последователям. Ведя обсуждение таким образом, исследователь рискует попасть впросак – и действительно, Путилов впросак попадает.

Вот он возражает тем, кто видит в былинном богатырстве историческую княжью дружину. «В былинах у князя Владимира нет дружины. Он окружен «князьями-боярами», «гостями торговыми», слугами, но о дружине речи нет. Нет никаких оснований уподоблять богатырей дружинникам».

Так-таки уж нет? Загибайте пальцы, читатель. Богатыри – конные профессиональные воины на службе киевского князя. Мы видим их в основном или в боевых условиях, или на пиру в княжьем тереме. Они собирают для князя дань. Они ездят по его приказанию в посольства к чужеземным владыкам. Они выполняют его различные поручения – увы, не всегда благовидные. Они объединены в спаянный солидарностью союз. Но притом, если богатыри недовольны князем, они считают себя вправе уехать от него и иногда вспоминают, как служили у других правителей. Ну, кто же это, говоря языком исторической науки? Да, задачка… для школьника – и то не читавшего учебники по истории.

Можно перечислять «основания», роднящие былинных заступников земли Русской с историческими дружинниками, еще очень долго. Они, эти «основания», составили значительную часть замечательной книги Р.С. Липец «Эпос и Древняя Русь» – и спорить с этой работой, понятно, задача потрудней, чем свысока шпынять историка и археолога Рыбакова за «филологический непрофессионализм».

Но достаточно ли профессионален сам филолог Путилов?

Вот в былине «Ермак и Калин-царь» Илья Муромец намеревается собрать богатырей:

 
А как съезжу я к чисту полю,
А как я сберу свою дружину да хоробрую
А как сберу я тридцать молодцев да без единого…
 

У главного героя русских былин слово с делом не расходится – и вот уже

 
А как ажно еде старой казак Илья Муромец,
А Илья Муромец сын Иванович,
А й со всей он дружиной с хороброю,
А й как тут уж съехались
А й как тридцать молодцев да со единыим,
А й как тридцать сильных русейских богатырей.
 

Как видим, в былинах есть дружина, и дружина эта – именно богатыри (почему она оказывается дружиной именно Ильи, а не Владимира Красного Солнышка – об этом будет, читатель, особый разговор). В былине «Ставр Годинович» Владимир устраивает пир

 
На многих князей да бояров,
На всю поленицу удалую,
На всю на дружину храбрую.
 

И тут Владимир окружен дружиной, причем упоминается она в перечне пирующих там, где обычно упоминают богатырей – которые на сей раз в списке не появляются. Как это понимать? А очень просто – дружина и есть богатыри. А богатыри – это и есть киевская дружина. И про это ясно сказано в былинах. Вот и гадай – то ли филолог и фольклорист Борис Путилов, полвека пишущий книги по русскому эпосу, толком в нем не разобрался, то ли знает все прекрасно – но все равно пишет другое.

Однако хороши бывают и историки – вот, скажем, Руслан Григорьевич Скрынников сообщает, что былины возникли в Х веке из скандинавских саг. То есть исландские саги – прозаические во всех смыслах слова, сухо-документальные по стилю – каким-то образом угодили на Русь, где и преобразились в эпические поэмы-былины, при этом превращении утратив, кроме прозаической формы, всех героев и все сюжеты. Как говаривал британский мыслитель и писатель Гилберт Честертон, более известный у нас, как автор детективов про отца Брауна: «Нельзя изменить перья у коровы или лапы у кита. Если что-то изменилось полностью, оно не изменилось». Что ж удивляться, что после таких «исследований» попытки историков обращаться к былинам встречаются фольклористами в штыки.

Мы можем согласиться с учениками Проппа – абсолютное большинство сопоставлений былин и летописей, которые проводят ученики Рыбакова, – натяжки, и натяжки очевидные. Далее я покажу не один такой пример. А вот соглашаться с выводом о полной неисторичности былин мы торопиться не станем. Обе стороны блистательнейшим образом упускают из виду одну очень простую и очевидную вещь: летопись – это только летопись. Не меньше – но и не больше. Летопись – это не история. Спор учеников Проппа и Рыбакова, по сути, оказывается спором не об историчности былин, а об их летописности. Речь шла о сопоставлении двух литературных жанров – что ж странного, что филологи в таком споре оказались сильнее и убедительней? Историки же сами загнали себя в тупик имени Нестора, ограничившись сопоставлениями былин с летописью – из всего огромного свода знаний и источников о русской древности.

В этой «битве титанов» оказалась откинутой в сторону и забытой настоящая сокровищница знаний о прошлом русского народа. Огромный слой содержащихся в былинах сведений, складывающийся в цельную, непротиворечивую картину. Картину эту образуют не столько имена былинных героев, – они, как мы увидим, изменяются со временем – не столько сюжетные коллизии – эти, напротив, очень мало изменяются от народа к народу и от эпохи к эпохе. Самое ценное – это черты культуры и общественного устройства в былинной Руси. Черты же эти оказываются на удивление древними – слишком древними даже для Киевской Руси Святослава Храброго и Игоря Сына Сокола. То есть сведения эти освещали эпоху, не освещенную еще летописями, взгляд изнутри, русский взгляд на те времена руси, как народа и Руси, как державы, что мы привыкли изучать по византийским, западноевропейским и восточным авторам. Чего уж ценнее! И вот эти сокровища последователи Рыбакова откидывали в сторону оттого, что те не укладывались в их концепцию, их противники – отчасти по той же причине, отчасти потому, что, будучи филологами по специальности, далеко не всегда могли постичь этих сведений для историка. Что ж поделаешь, еще Козьма Прутков утверждал – «узкий специалист подобен флюсу – полнота его одностороння».

Нельзя, однако, сказать, что эти залежи исторических сокровищ были вообще обойдены вниманием исследователей. Совсем нет, и даже наоборот. Отдельные «самородки» и «алмазы» из этого слоя привлекали внимание всех – или почти всех – школ в русском былиноведении позапрошлого века. Среди них были Ф.И. Буслаев и А.А. Котляревский, искавшие в былинах славянские мифы, и корифей школы заимствований А.Н. Веселовский. Слишком долго было бы здесь перечислять фамилии тех исследователей, что собирали драгоценные крупицы из этой сокровищницы в ХХ столетии, да и нужды нет. Нам все равно, читатель, предстоит пройти по их следам. Истории изучения русских былин будет посвящена первая часть настоящей книги. Очень хотелось бы, читатель, показать вам хоть мельком, хоть краешком «кухню» исследователей, их поиски и споры. В отношении к ученым человек, не принадлежащий к их узкому кругу, часто впадает в две противоположные крайности. Одному они кажутся бездельниками, невесть с какого потолка берущими теории о вещах, которых не знают и знать не могут, по чистому капризу принимающими одно и отвергающими другое. Другие, напротив, считают ученых чуть ли не бесстрастными небожителями, причастными к сокровищнице мифического «Объективного Знания». Первые, соответственно, вообще не склонны принимать мнения академических ученых во внимание, вторые считают, что раз уж УЧЕНЫЕ сказали – так оно и есть, спор окончен. И то и другое – крайность, путь наименьшего сопротивления, который всегда ведет вниз. Тем полезнее для читателя будет увидеть, как шла работа историков и фольклористов, какие мнения сталкивались, как влияли на ход исследований настроения того или иного времени, суровый надзор государства и еще более догматичный и нетерпимый диктат «прогрессивной, просвещенной общественности», в кругу которой вынуждены были вращаться, и из которой зачастую происходили сами исследователи русского эпоса. К труду ученых, в особенности историков и фольклористов, нельзя относиться потребительски. Каждый, берущий на себя смелость принять мнение ученого или отвергнуть его, должен знать, как рождалось это мнение.

Именно истории изучения русского эпоса будет посвящена первая часть книги. Разумеется, обзор этот не будет ни всесторонним, ни полным – на такой у нас нет времени и места. Нас занимает именно исследование учеными древнейших исторических пластов в русском эпосе.

Найденные учеными черты древнего быта и миропонимания расскажут нам о возрасте русских былин. Мы отправимся от одной такой черты к другой, как по вехам, в глубь времен – от более поздних черт ко все более и более древним. Такой подход называется ретроспективным. Это путешествие в далекое прошлое займет вторую часть.

А куда приведет нас это путешествие, в какие именно века, в какие края, где и когда совершали свои деяния прототипы былинных богатырей? Родине сюжетов и героев русского эпоса, былинной Руси, будет посвящена третья часть.

Часть первая
Ученые и былины

Глава 1
Как Владимир Красно Солнышко стал Святославичем, а Илья – Муромцем. Донаучный период изучения былин

Как я уже говорил, история изучения русского эпоса в целом – тема чересчур объемная. Да и подводить итоги, «закрывать темы» на манер Путилова в любой науке, особенно в гуманитарной, – дело крайне неблагодарное. Стоит хотя бы вспомнить, как лет тридцать-сорок назад советские историки объявляли опровергнутой норманнскую теорию, объяснявшую происхождение русского государства деятельностью пришлых норманнов – якобы варягов русской летописи. В настоящее время норманнизм чистейшей воды образца доклада Готфрида Мюллера в Петербургской де сиянс академии 1749 года господствует в специальных и популярных книгах о начале русской истории на правах последнего слова науки. В конце XIX века Джордж Фрэзер объяснил общие черты преданий Ветхого Завета с легендами и поверьями едва ли не всех народов Земли схожими путями развития общества и представлений людей о мире. В конце ХХ века господа Петрухин и Данилевский любое сходство между, скажем, «Повестью временных лет» и Библией объясняют цитатами из последней – скажем, те же варяги, братья Рюрик, Трувор и Синеус, пришедшие на Русь и севшие в Ладоге, Изборске и Белом Озере, это-де, оказывается, влияние ветхозаветной легенды о трех сыновьях патриарха Ноя, разделивших после потопа землю. Словно русские сказки не полны преданий о трех братьях-царевичах, словно еще скифских времен легенда не говорит о трех братьях-царях, разделивших землю скифов-пахарей на берегах Днепра – Коло, Липо и Арпо!

Таким примерам нет числа.

Мы ограничимся историей взглядов исследователей на отражение глубокой, дофеодальной, дохристианской, догосударственной старины в былинах.

Первые попытки решить задачу взаимосвязи былин и истории начались задолго до появления исторической и филологической наук. Еще в шестнадцатом веке автор Никоновской летописи на свой лад решал эти задачи, вводя в текст былинных героев – Александра (Алешу) Поповича и Василия Буслаева. Именно он первым «превратил» былинного Владимира Красно Солнышко во Владимира I Святославича, крестителя Руси. Новые поколения уверенно шли по его следам. Так, писатель «века золотого Екатерины» Василий Алексеевич Левшин написал по мотивам былин «Русские сказки» – вдохновившие, кстати, Пушкина на создание «Руслана и Людмилы». В них Левшин также отождествляет «Владимира Святославича Киевскаго и всея России» с былинным князем. Показательно, что «Святославичем» он называет князя лишь в авторском предисловии, тогда как в самих «Сказках» он «Славный князь Владимир Киевский солнышко Всеславьевич». Вслед за Левшиным первый издатель «Слова о полку Игореве», приводя былинную цитату из «Древних российских стихотворений» Кирши Данилова, заменяет в ней отчество «Всеславич» на «правильное» «Святославич» – последнее в былинах появляется чуть ли не в ХХ веке. Наконец, это отождествление узаконивает своим авторитетом Николай Михайлович Карамзин – и после него оно считается общим местом, едва ли не аксиомой.

Любопытное замечание Василия Никитича Татищева, связывавшего, кажется, слышанные им от «скоморохов песни старинные о князе Владимире» не с крестителем Руси, а с древним языческим князем того же имени, предком призвавшего Рюрика Гостомысла, осталось, насколько мне известно, незамеченным.

Еще занимательнее история того, как главный богатырь русских былин обрел прозвище Муромец, под которым он сейчас и известен, а также место в сонме почитаемых православной церковью святых. Жизнь этого «святого», чьи «мощи» недавно были с помпой перевезены «на родину», в Муром, церковь относит к двенадцатому веку. Однако жития его, что показательно и что признают даже церковные авторы, не существует. В «Киево-Печерском патерике», подробно описывающем жизнь обители в том самом двенадцатом столетии, нет и намека на пребывание там муромского богатыря – хотя жизнеописания гораздо менее примечательных иноков дотошно пересказываются на десятках страниц. Впрочем, неудивительно – в двенадцатом столетии равноапостольный князь Константин только-только крестит упрямых «муромских святогонов», используя в качестве наиболее веского богословского довода камнеметные машины под стенами города. Первые известия о богатырских мощах в Киево-Печерской лавре также не называют их обладателя Муромцем. Посол австрийского императора Рудольфа II к запорожцам, иезуит Эрих Лясотта, первый описывает в 1594 году останки «исполина Ильи Моровлина». Двадцатью годами ранее, вне связи с мощами и лаврой, оршанский староста Филон Кмита Чернобыльский в письме Троцкому кастеляну Остафию Воловичу упоминает былинного богатыря Илью Муравленина.

Еще в конце XIX – начале ХХ века русские ученые Д.И. Иловайский и Б.М. Соколов убедительно доказали, что причиной превращения Муравленина в крестьянского сына Муромца стало появление в начале XVII века сподвижника известного повстанца Ивана Болотникова, казака-самозванца Илейки Иванова сына Муромца, выдававшего себя за несуществующего «царевича Петра». Многочисленные местные муромские легенды, связывающие названия урочищ, возникновение родников и пригорков с деятельностью Ильи Муромца, изначально, видимо, посвящались именно разбойному казаку. Подобные «борцы за народное счастье», от гигантов вроде Степана Разина, Емельяна Пугачева, Ваньки Каина до каких-нибудь Рощиных или Зельиных, были в Российской империи любимыми героями народных преданий. С ними как раз очень часто связывались – подчас самым невероятным образом – названия лесов, гор, рек. Так, речка Кинешма получила-де свое имя от тоскливого крика персидской княжны на разинском струге «Кинешь мя!». Надо ли говорить, что Степан Тимофеевич утопил несчастную пленницу за сотни верст от Кинешмы – кстати, и не в Волге, как поется в известной песне, а в Яике, который тогда еще не звался Уралом. На берегах Камы тот или иной холм оказывается в глазах местных крестьян грудой земли, высыпанной из сапога Пугачевым. В Жигулевских горах едва ли не каждый камень связывают с памятью если не самих Разина и Пугачева, то их сподвижников. И так далее и тому подобное. Вот про других былинных богатырей – Алешу, Добрыню, Святогора и прочих – подобных легенд нет, и муромские предания о ключе, забившем из-под копыт коня Ильи, или о холме, вставшем там, где он бросил шапку, примыкают не к былинам, а к разбойничьим историям. И только позднее их связали с былинным тезкой самозванца. Сам же богатырь много древнее: его имя, как мы увидим, возникает в германских легендах и шведских сагах в XI–XIII веках.

Сам культ «святого Ильи Муромца» расцветает к концу того же семнадцатого столетия. Во время Никонова Раскола в русской церкви многочисленные паломники в Киево-Печерскую лавру устремлялись к мощам святого богатыря. И тут возникает очень занятное недоразумение – старообрядцы, возвращаясь, уверяли, что рука святого сложена в «древлем двуперстном знамении». Никониане, в свой черед, видели пальцы святого, «в посрамление раскольничьему суемудрию», сложенные троеперстно. Наконец, когда страсти Раскола схлынули, рука «Ильи Муромца» оказалась покойно лежащей поверх облачений с распрямленными пальцами. Поскольку всякому понятно, что любая попытка согнуть или разогнуть иссохшие пальцы мощей – по сути, мумии – привела бы лишь к их разрушению, остается лишь два объяснения этому странному явлению. Первое заставляет предположить, что в лавре, этом средоточии православной святости, развлекался над паломниками (при помощи святых мощей) нечистый – ну не небесные же силы так жестоко глумились над чувствами верующих! Второе, более обыденное – к нему, читатель, склоняюсь и я, – состоит в том, что в конце XVII века печерские иноки еще не решили твердо, какие из мощей принадлежат Илье Муромцу. Пока шел Раскол, а власть российского государства и московского патриарха над Киевом еще была не тверда, печерские чернецы, кто из личных убеждений, а кто-то и из корысти – водили староверов к мощам с двуперстно сложенной десницей, а сторонников реформ Никона – к тем, что сложили пальцы «щепотью». Впоследствии же, чтобы не разжигать страстей, были подобраны на роль «святого Ильи Муромца» мощи с распрямленными пальцами – так сказать, ни вашим ни нашим. И вот по этим-то мощам безвестного черноризца иные горе-«ученые» в азарте «церковного возрождения» конца восьмидесятых «восстанавливали» и внешний облик былинного богатыря, и чуть ли не его биографию! И именно эти безымянные мощи недавно переехали «на родину». Остается воистину лишь молить Бога, чтоб хозяин «святых» останков при жизни имел хоть какое-то касательство к Мурому. Впрочем, ему, думается, это уже безразлично, зато муромцы получили «наглядное доказательство» того, что главный богатырь русских былин был их земляком, а муромские власти, светские и духовные, – неплохой источник дохода, как от паломников, так и от обычных туристов. В конце-то концов, если уж объявляют у нас Великий Устюг «родиной Деда Мороза», а село Кукобой Первомайского района Ярославской области – «родиной Бабы-яги» – чем «Илья Муромец» хуже?

Примерно той же степенью надежности и обоснованности отличается увязывание «святого Ильи Муромца» с двенадцатым столетием. Лясотта упомянул между делом, что-де «Элия Моровлин» геройствовал не то четыреста, не то пятьсот лет назад. Православные сочинители быстро отсчитали от времен Лясотты четыреста лет – и пожалуйста, двенадцатый век! Что никаких точных дат в преданиях, услышанных иноземным послом, не было и не могло быть, что, наконец, писания немецкого иезуита не самый лучший источник для поисков сведений о православном святом – это, по-видимому, никого не смутило. Главное – во благо церкви, во славу Христа. А истина – дело десятое. Что ж, наш современник Андрей Кураев, готовый и Гарри Поттера привлечь к делу православной проповеди, имеет достойных предшественников. Да они и не были первыми – разве не становились христианскими святыми языческая богиня кельтов Бригитта (родственница скандинавской Фригг, супруги Одина, и нашей Берегине) и александрийская язычница Ипатия, убитая христианами?

Как мы увидим еще, главный богатырь русского эпоса был «христианином» ничуть не лучше, чем эти достойные женщины.

Стоит еще заметить, что в связи с культом приписанных Илье Муромцу мощей в народе сохранялась очень устойчивая легенда, что мощи эти обретаются в пещерах на днепровском берегу со времен, предшествовавших заложению Антонием Киево-Печерской обители в начале XI века. Я прошу вас, читатель, запомнить это – мы вернемся к этому преданию, когда будем говорить о времени и месте возникновения русского эпоса.

Так создавалась, в некотором роде, атмосфера, в которой пришлось работать последующим исследователям эпических преданий русского народа.