Kitobni o'qish: «Духовный путь русской поэзии»
По милости Твоей обрёл я зренье, слух,
А с ними – этот лес, и в белой кашке луг,
И без предела степь, и небеса без края!
На краткий век земной – и этот дом, и дол!
По милости Твоей я целый мир обрёл,
По милости Твоей Тебя я обретаю!
«Не жди любви – давай ее!..»
Лев Болеславский:
О, времени земного встреча
С небесной вечностью! …Страшась,
Её зовем мы смертный час.
И каждый день – его предтеча.
Чего же больше в нём – прощанья? –
И не сдержать рыданья мне, –
Иль радостного ожиданья
За обещаньем в вышине?!
Но здесь и там, Творец, я буду
В любой из двух твоих отчизн,
Благодарить Тебя за чудо,
Которое Ты дал мне: Жизнь!
Лев Ионович Болеславский – уникальное явление не только в истории российской поэзии, но и в истории российской религиозно-философской мысли, в неразрывном, гармоничном и высоком единстве первого и второго. В России было немало одаренных поэтов и немало религиозных философов, а вот религиозно-философских поэтов, да еще и с ярко выраженной гражданской направленностью – знаем ли мы вообще таких? Вспомним то воинствующее атеистическое время, с лукавым ликом его помпезных и насквозь фальшивых псевдогуманистических лозунгов, в которое выпало жить Льву Болеславскому – и станет в довершающей полноте ясна его неоценимая подвижническая роль в российской культуре и духовности последнего полувека.
Главная человеческая и творческая миссия Льва Болеславского – поэт-проповедник, поэт-просветитель, поэт-миссионер. Опять-таки талантливых проповедников было немало, но очень немногим даёт Господь дар проповедовать Своё учение в поэтическом слове, в рифмах и ритмах высоких религиозных озарений.
Лев Болеславский обладал именно таким даром. Много лет ездил он по разным городам – большей частью по российской глубинке – с поэтическими выступлениями, написал около пятидесяти книг и неисчислимое множество искусствоведческих статей. Нёс людям человеческое тепло, родниковую свежесть высокой поэзии, веру, надежду и любовь.
В декабре 2013 года закончился земной путь поэта Льва Ионовича Болеславского – произошла «времени земного встреча с небесной вечностью» – как написал он сам. Упокой, Господи, душу его во Царствии Твоём! А нам Лев Болеславский оставил в утешение и назидание бесценный Дар – очищающее и возвышающее поэтическое слово, осенённое Божественной Благодатью.
В чем ни искал бы благодать,
Я вечных тайн коснусь опять:
В любви и теореме строгой
И в рифмах, льющихся в тетрадь,
И что б ни тщился разгадать,
Везде разгадываю Бога…
Стихи для Льва Болеславского были как молитва, это был ЕГО способ благодарить Господа за дар жизни, за всю щедрость Его, милость и всепрощение. Всю свою жизнь Лев Болеславский растил – совершенствовал – сам себя и свои стихи до молитвы:
Дорастите стихи до молитвы,
Чтобы строки и слёзы мои
Стали связью небес и земли,
А не связью словес для элиты.
Чтоб ответил мне свыше Отец,
И внимал я, раскрывши объятья,
И обрёл я себя, наконец,
Причащённый Его благодати.
Сам Лев Болеславский нередко повторял, что своим главным, программным произведением считает стихотворение-покаяние «Молитва» – наверное, потому, что именно в этом творении во всей проникновенной искренности выразилось его кредо – и как верующего человека, готового смиренно предстать пред Высшим Божественным Судом, и как поэта, осмелившегося обращаться к людям с поэтическим словом – «глаголом жечь сердца людей»:
Приближаюсь к последней черте,
Плачет сердце моё безутешное.
Вот он я, Иисусе Христе,
Сыне Божий, помилуй мя грешного!..
Чудо поэзии Льва Болеславского в том, что, молясь в стихах за спасение собственной души, взывая ко Всевышнему от своего имени, он дарит эту молитву и другим людям, другим сердцам, откликающимся на тот удивительный свет и редчайшую чистоту, которыми пронизаны все поэтические строки Льва Болеславского. Всю свою жизнь поэт получал письма благодарности от читателей. Многих его стихи обратили в Веру, вознесли к светлой вершине бытия, многих спасли от отчаяния. Это ли не высший смысл существования поэта и человека? При этом Лев Ионович был по-христиански скромен, его миновали гордыня и самолюбование. Болеславский не переставал повторять, что и в жизни, и в стихах – он лишь малая частичка Божественного Мироздания:
Я памятник себе не воздвигал.
Я недостоин. Да и не тщеславен.
Я не Гораций, да и не Державин.
Но вера и любовь – мой пьедестал.
Я сочинил от сердца много строк.
Не знаю, что сердца людей задело.
Но лучшее продиктовал мне Бог.
Я записал лишь на бумаге белой.
Забудут обо мне наверняка.
Но если в души западёт немного
Моих стихов иль хоть одна строка –
Пусть вспоминают не меня, а Бога.
В своём творчестве Лев Болеславский продолжал лучшие гуманистические традиции поэтов-классиков от Пушкина до поэтов Серебряного века. У поэта много талантливых посвящений и обращений к самым разным собратьям по перу: Пушкину, Лермонтову, Тютчеву, Фету, Жуковскому, Алексею Толстому, Пастернаку. Пронзительные строки Лев Болеславский посвятил Михаилу Лермонтову:
Теперь он – ТАМ, где весь с мечтой своей!
А здесь, глядим, оставил нам так мало –
Горсть строк, каких прекрасней и больней
Ты, русская поэзия, не знала…
Не желая, разумеется, заниматься каким-либо сравнением двух столь разных поэтов, да ещё и живших в такие разные времена, всё же невольно отмечаешь про себя: а ведь это именно так – ведь и Лев Болеславский оставил нам, благодарным читателям и будущим потомкам «горсть строк» – и немалую! – каких прекрасней и больней – в пронзительности Веры и переживания за духовную судьбу России – русская поэзия не знала! И узнает ли ещё в обозримом будущем?
А вот строки, посвященные Борису Пастернаку:
Такой заряд любви был вложен Богом,
Что, изумленный, он смотрел на лес,
На рдест, на речку, на туман над логом,
На каждого, как чудо из чудес.
Ему природа женственной казалась, –
Не оттого ль вплывала в каждый стих
Влюбленностью, где пела несказанность,
Которую, как женщину, постиг…
Чуткость восприятия искусства, творчества, лирического естества других поэтов была у Льва Болеславского воистину уникальной. Это была чуткость на грани чуда, ведь он проницал в других поэтах то, чего они даже не всегда касались напрямую словом. Вот и в творчестве Пастернака Болеславский сразу же почувствовал главное: заряд Божественной любви и умение смотреть на каждого из живущих, как на «чудо из чудес», и ещё – возвышенное женственное начало, которым пронизана природа.
С не меньшим даром сопереживания и проникновения обращается Лев Болеславский и к музыкальным шедеврам, созданным гениальными композиторами на протяжении всей музыкальной истории человечества. В музыке он видит безграничное Божественное естество, призванное – как и в поэзии – рождать в людях светлые, возвышающие душу, чувства, служить любви и милосердию. Высокое искусство для Льва Болеславского всегда пребывает в соответствии с высотой Божественной Воли:
Где ива – там, наверно, пруд.
Где буря – вольный буревестник.
Мир полон древних соответствий,
И где-то новые прядут.
Не потому ли вновь легко
Слетает музыка с ладони
И дышит светом и любовью,
И дальнее недалеко?
В своих стихах Болеславский как будто перевоплощается в Баха – одного из самых гениальных религиозных композиторов на планете – и говорит с нами от его имени:
Я клялся: ненависть мою
К безличью, серости, измене
Не взрывом черных нот измерю,
А светом жалости сменю.
И говорил, отсеяв сор:
Искусства цель и назначенье
Не гневное разоблаченье,
Не осмеянье, не укор.
А в том, чтоб вечно, всюду, сплошь
Лишь вызывать в душе любого
Глубоко спрятанного Бога,
Как солнце или летний дождь…
Вот оно – кредо истинного искусства в представлении Льва Болеславского. Именно эту миссию и он, как поэт, выполнял всю жизнь:
Свой дар – дар музыки и слова
Я, как отличье, принял снова.
За что такая благодать?
Я думал: это поощренье,
А это было – порученье
И за него мне отвечать.
Да, Лев Болеславский всегда чувствовал ответственность за свой дар, свой поэтический талант. Он понимал, что поэтическая одаренность даётся не каждому. Можно, увы, поставить её на службу лукавым силам мира сего, а можно нести людям посредством поэтического слова любовь и Веру. Именно по этому пути всю жизнь шёл Лев Болеславский.
Любовь – наверное, чаще всего повторяющееся слово в его творчестве. Болеславский – человек и поэт – был, действительно, одарён Божественным Даром любви. Он умел любить, он нёс людям любовь, он пробуждал её в людях, он являл любовь в самых разных лирических образах. И этим поэзия Льва Болеславского уникальна и неповторима!
Да я наивен, я дитя,
я руки к вам простёр, летя!
Меня одна любовь взрастила.
Я беззащитен пред людьми.
Защита вся моя в любви.
Но что пред нею чья то сила?…
И еще – поэт всегда знал, что любовь должна быть действенной и бескорыстной, только тогда это Божественная Любовь:
Не жди любви давай её
Даруй! Не требуя отдачи.
В свет обрати, в поток горячий
Существование своё!
«Горячий поток существования» поэта Льва Болеславского состоял из своего святого триединства – того главного, ради чего он жил и творил:
Перед земным своим итогом
Лелею те из прошлых дней,
Когда по тропам и дорогам
Шёл, осиянный, средь людей
С ЛЮБОВЬЮ, МУЗЫКОЙ и БОГОМ.
И, конечно же, Болеславский – удивительный поэт-философ, причем философ не изолированно книжный, водящий читателей лабиринтами абстрактных образов, далёких от реальной жизни. Его философскую поэзию можно назвать так: просветлённая простота глубины. Она понятна и доступна всем. Каждый найдёт в ней что-то созвучное для себя, возможно, ответит на какие-то мучившие духовные вопросы, обретёт духовную гармонию, успокоение и благодать:
***
Жить не затем, чтоб утверждаться,
А чтобы вечно возрождаться
И просветлённо каждый день,
Осознавая, как ни трудно,
Своих поступков смысл подспудный,
Всходить на новую ступень.
***
Не превращайте жизнь в прощанье
И в старческое причитанье
Пред строгим Промыслом творца.
Она пока не отзвучала, –
Лишь продолжение начала,
А не преддверие конца.
И еще нельзя не отметить одну очень важную особенность поэзии Льва Болеславского – она исповедальна. Он открыт и беззащитен перед своими читателями и перед Господом, которому он доверяет самые сокровенные свои мысли и чувства. Он не боится предстать в своих стихах несовершенным, грешным, слабым и временно беспомощным.
Но именно в этом его бесстрашие и сила, потому что поэт воспринимает свой земной путь – этапом духовного роста и уникальным шансом самосовершенствования – шансом, который Господь даёт каждому из нас:
То отступая и таясь,
То нарастая, каждый раз,
Когда нам горестно и плохо,
По крохам, по слезе, по вздоху
Идёт преображенье в нас.
К сожалению, земная жизнь конечна, и в этом её печаль. Бывает, промелькнёт в стихах Болеславского грустная нота – ведь ничто человеческое и ему не чуждо:
О Господи, всё меньше мне
Встреч остаётся на Земле,
А расставаний – больше, больше.
И все, почти на рубеже,
Сливаются в одно уже, –
В последнее прощанье, Боже.
Но не таков поэт Лев Болеславский, чтобы долго предаваться грусти. Небольшое облачко печали, набежавшее на бескрайний небосвод солнечной Веры, тут же изгоняется гимном всепобеждающей Божественной Любви и благодарности Богу за всё, что Он посылает людям:
Да святится, о Господи, Имя Твое!
Восклицаю и внемлю чудесной молве,
Не смолкающей в ветре, листве и траве,
В беспорочной, не знающей дна синеве.
Эти звёзды – Твои, эти воды – Твои,
Эти рощи и в рощах Твои соловьи!
Свет восторга, в моей растворенный крови, –
Капля света, Твоей беспредельной любви!
Ты взыскал благодатью моё существо,
Но и боль я приму от Тебя, Божество,
Чтобы взять на себя часть страданий Того,
Кто на Землю пришёл от Отца Своего.
Через светлое в мире Твое бытие
Я со всеми в родстве, я в единой семье
Со звездою, и птицей, и рыбой в ручье…
Да святится, о Господи, Имя Твое!
Высокая поэзия Льва Ионовича Болеславского навсегда пребудет для нас, благодарных читателей, духовным маяком в бурлящем житейском море, той вершиной, к которой всегда будут стремиться наши души.
Нина Гейдэ,
поэт, литературный критик
«Веленью Божию, о муза, будь послушна!»
Александр Сергеевич Пушкин
Помню, как ещё в конце сороковых годов, когда я учился в 7-м классе, отчим привёз из командировки и подарил мне огромный фолиант – сочинения Пушкина! Вот это был подарок! Раскрыв том, я долго любовался замечательным портретом поэта работы художника Тропинина. Под стать ему был портрет кисти Кипренского. Пушкин, его вдохновенный образ – был само совершенство! Поистине – солнце русской поэзии! Ясный, незамутненный никакими волнениями и тревогами взор! Идеальный облик идеального поэта! И лишь со временем, вчитываясь в строки и строфы, а также знакомясь с пушкинианой, я понял, насколько всё непросто в жизни и искусстве.
Мы меняемся в течение лет, и меняется наше отношение к первоначальным впечатлениям. Это только Господь, Иисус Христос вчера и сегодня и вовеки тот же, как сказано в Послании апостола Павла к евреям (глава 13 стих 8). Только Он один – совершенство и наш духовный ориентир. Мы же, люди, в том числе и самые гениальные, такие, например, как Александр Сергеевич Пушкин, далеки от совершенства в миру, и проходим – каждый по-своему – свой жизненный путь, земную юдоль… Свой путь прошёл и наш великий поэт, которого мы все называем сегодня родоначальником новой русской литературы, создателем русского литературного языка, величайшим примером гармонического искусства. И – просто любимым поэтом!
Но не всё так просто. Не случайно Федор Достоевский когда-то сказал о сердце, что это поле битвы добра и зла, Бога и дьявола. Кто победит? Эта битва шла в сердце и за сердце Пушкина всю его жизнь. На следующий день после рождения в метрической книге церкви Богоявления в Евлахове появилась такая запись: «Во дворе коллежского регистратора Ивана Васильевича Скворцова у жильца его майора Сергия Львовича Пушкина родился сын Александр, крещён июня 8-го дня. Восприемник граф Артемий Иванович Воронцов, кума мать означенного Сергия Пушкина, вдова Ольга Васильевна Пушкина». Благотворное влияние на юного Пушкина оказала бабушка по материнской линии Мария Алексеевна. Ну, и конечно, няня Арина Родионовна.
А с другой стороны, Вольтер, Парни в библиотеке отца, с фривольностями, кощунствами и легкомыслием…
…Великим быть желаю,
Люблю России честь,
Я много обещаю –
Исполню ли? Бог весть!
Так пишет юный поэт. Бог у него пока что только в идиоматических выражениях, без духовной нагрузки. Хотя уже в лицее день Саши начинается с «Отче наш…» Каждое утро, в шесть часов, его будит дядька Фома: «Вставай, господин Пушкин!» А спать так хочется: «Который час?» – «Шесть. Пора!» А затем звук лицейского колокола.
А ещё юный поэт знает, каким глубоко верующим человеком был его дед Абрам Ганнибал. Тот при крещении в 14 лет получил имя Петр. А когда вырос и стал семьянином, всех своих одиннадцать детей называл библейскими именами: Иосиф, Исаак, Яков и т.д. Так что маму поэта правильнее называть не Надежда Осиповна, а Надежда Иосифовна! С годами Пушкин будет всё больше и глубже постигать Книгу книг – Библию. Но путь его не раз будет искажён мирской суетой, страстями, нравственными падениями, унынием и одиночеством. Что с того, что он однажды – в стихотворном письме к Вигелю – написал: «Я слишком с Библией знаком». Именно знаком, но ещё не принял в сердце. Ещё в лицее Егор Антонович Энгельгардт, его директор, написал, правда с резким перехлёстом и недопониманием, о своём лицеисте: «Его высшая и конечная цель – блистать и именно посредством поэзии. К этому он сводит всё и с любовью занимается всем, что с этим непосредственно связано. Всё же ему никогда не удаётся дать прочную основу даже своим стихам, так как он боится всяких серьёзных занятий и сам его поэтический дух не сердечный, проникновенный, а совершенно поверхностный французский дух. И всё же это есть лучшее, что можно о нём сказать, если это можно считать хорошим. Его сердце холодно и пусто, чуждо любви и всему религиозному чувству и не испытывает в нём потребности». Нет, в Пушкине Энгельгардт не разобрался, но что-то всё же заметил…
Не случайно юный поэт Александр Пушкин к выпускному экзамену по российской словесности, к 17 мая 1817 года, написал стихотворение «Безверие». Это размышления о муках безбожника: «Ум ищет божества, а сердце не находит». Да и вообще поэта больше интересуют рифмы и образы:
Ах, ведает мой добрый гений,
Что предпочел бы я скорей
Бессмертию души моей
Бессмертие своих творений.
Эта лёгкость, чтобы не сказать легкомыслие, приводит его позже к «Гаврилиаде» или к кощунственным строкам из «Послания к В.Л. Давыдову»:
Помилуй, братец, – говорит,
Ещё когда бы кровь Христова
Была хоть, например, лафит…
Иль кло-д-вужо…
Воистину, в душе Пушкина, особенно в юности, уживались буйство, разгул с умудрённостью, сосредоточенностью, просветлённостью. Борьба за сердце не прекращалась.
Красноречив эпизод из жизни поэта. Ольга, старшая сестра, пришла к нему в гости. Это был конец мая 1828 года. Увидела его грустного, склонившегося над столом, где лежал листок с новым стихотворением. Прочитав стихи своей сестре, Пушкин сказал: «Хуже горькой полыни напрокудило мне житьё на земле! Нечего сказать, знаменит день рождения, который вчера отпраздновал. Родился в мае – и век буду маяться». При этом он зарыдал. Ольга также не могла удержаться от слёз… Что же это за стихи?
Дар напрасный, дар случайный,
Жизнь, зачем ты мне дана?
Иль зачем судьбою тайной
Ты на казнь осуждена?
Кто меня враждебной властью
Из ничтожества воззвал,
Душу мне наполнил страстью,
Ум сомненьем взволновал?
Цели нет передо мною,
Сердце пусто, празден ум,
И томит меня тоскою
Однозвучный жизни шум.
В другом варианте сказано ещё резче:
Растерзал мне душу страстью
И сомненьем всколебал.
Чувствуете здесь перекличку с горькими восклицаниями из «Книги Иова»? «На что мне страдальцу свет, и жизнь огорчённым душою, которые ждут смерти, и нет её…» Или «нет мне мира, нет покоя, нет отрады: постигло несчастие». Это всё из 3-й главы. Стихотворение Пушкина было опубликовано в альманахе «Северные цветы» за 1830 год. Прочитав его, митрополит Московский Филарет, используя рифмы и поэтические тропы Пушкина, спорит с ним, находя поддержку в духовной силе 50-го Псалма Давида: «Сердце чистое сотвори во мне, Боже, и дух правый обнови внутри меня».
Не напрасно, не случайно
Жизнь от Бога мне дана,
Не без воли Бога тайной
И на казнь осуждена…
Сам я своенравной властью
Зло из тёмных бездн воззвал,
Сам наполнил душу страстью,
Ум сомненьем взволновал.
Вспомнись мне, забвенный мною!
Просияй сквозь сумрак дум –
И созиждется Тобою
Сердце чисто, светел ум!
По мнению Филарета, Пушкин сам во всём виноват: для влияния среды, общества, истории, случайных обстоятельств ничего не оставлено.
Духовная убеждённость Филарета помогла Пушкину многое осознать, покаяться. Поэт признаёт, что речи митрополита поражают его не впервые. С 1826 года Пушкин был свидетелем владыки в Москве, а кроме того, читал его духовные произведения, на одно из них он даже ссылается в примечании к поэме «Полтава». А ещё известно, что Филарет был одним из переводчиков Нового Завета на современный русский язык. В своём ответном стихотворении Пушкин перекликается со 143 Псалмом: «Господи!.. простри с высоты руку Твою, избавь меня и спаси меня…» Вслушайтесь в пушкинские строки!
Стансы
В часы забав иль праздной скуки,
Бывало, лире я моей
Вверял изнеженные звуки
Безумства, лени и страстей.
Но и тогда струны лукавой
Невольно звон я прерывал,
Когда твой голос величавый
Меня внезапно поражал.
Я лил потоки слёз нежданных,
И ранам совести моей
Твоих речей благоуханных
Отраден чистый был елей.
И ныне с высоты духовной
Мне руку простираешь ты
И силой кроткой и любовной
Смиряешь буйные мечты.
Твоим огнём душа палима
Отвергла мрак земных сует.
И внемлет арфе Серафима
В священном ужасе поэт.
Есть ещё один вариант концовки этого стихотворения:
Твоим огнём душа согрета,
Отвергла мрак земных сует, –
И внемлет арфе Филарета
В священном ужасе поэт.
Правда, трудно представить себе митрополита с арфой…
Грустные мысли и прежде не раз посещали поэта. И так трудно было их преодолеть, ещё не придя к Богу… Только разумом зная Книгу, но сердцем не приняв её.
Я пережил свои желанья,
Я разлюбил свои мечты;
Остались мне одни страданья,
Плоды сердечной пустоты…
И дальше:
Живу печальный, одинокий,
И жду, придет ли мне конец?
И это пишет 22-летний юноша. Как сказал бы Маяковский: «Иду красивый, 22-летний!»
Битва, которая идёт за сердце человеческое, никогда не кончается. Это мировая война, в которой нет передышки, нет перемирия ни на день, ни на час. И нет ничейной полосы. С одной стороны дьявол, коварство, соблазн, страхи, разочарование, грех, а с другой – Господь и спасение. В стихотворении «Воспоминание» Пушкин близок к раскаянию:
И с отвращением читая жизнь мою,
Я трепещу и проклинаю,
И горько жалуюсь, и горько слёзы лью,
Но строк печальных не смываю.
Труд души продолжается. Победа над собой сменяется поражением, и наоборот. Воля Божья и воля человеческая нередко не гармонируют. Тоска внезапно переплавляется в светлую устремлённость. Помогает природа. Возвращаясь из Закавказья, Пушкин записал: «Утром, проезжая мимо Казбека, увидел я чудное зрелище: белые, оборванные тучи перетягивались через вершину горы, и уединенный монастырь, озарённый лучами солнца, казалось, плавал в воздухе, несомый облаками». Так родилось прекрасное стихотворение:
Высоко над семьёю гор
Казбек, твой царственный шатёр
Сияет вечными лучами.
Твой монастырь за облаками,
Как в небе реющий ковчег,
Парит чуть видный над горами.
Далёкий, вожделенный брег!
Туда б, сказав прости ущелью,
Подняться к вольной вышине;
Туда б, в заоблачную келью;
В соседство Бога скрыться мне…
Это уже 1829 год. Поэту 30 лет. Но ещё раньше родилась в его душе строка, ставшая знаменитой: «Духовной жаждою томим». Перед ней вариантом звучало: «Великой скорбию томим». Нам внятна эта скорбь, эта духовная жажда человека, ищущего Бога. Я помню, в школе учительница объясняла нам, семиклассникам, что здесь говорится о роли поэта и поэзии, что поэт должен быть трибуном, борцом с несправедливостью, с угнетением. Но – ни слова о духовной жажде, о желании человека слить свою волю с волей Божьей и об провозглашении этой Воли! Потом со временем, я нашел первоисточник – 6-ю главу в книге Исайи. Но в не меньшей степени Пушкинский «Пророк» соотносится и с книгой Иеремии («Я сделаю слова Мои в устах твоих огнём, а этот народ – дровами, и этот огонь пожрёт их» – Иер.5:14) Интересно, что под стихотворением стоит дата 8 сентября 1826 год – это день судьбоносной для поэта встречи с царём, когда Пушкин был призван к новой жизни, а его мысль и поэзия, казалось, стали свободными. А ещё, видно, Пушкин отталкивается и от книги Иезекииля. По словам А. Смирновой, поэт рассказывал ей о том, как в Святогорском монастыре увидел на столе раскрытую Библию. Взглянул на страницу – это был Иезекииль. Он прочёл отрывок, который перефразировал в «Пророке».
«Он меня внезапно поразил, – признавался Пушкин, – он меня преследовал несколько дней и раз ночью я встал и написал стихотворение». Обратите внимание, книге Иезекииля близок ритмический строй «Пророка», стиль, опирающийся на повтор союза «и», впрочем, характерный для многих стихов Библии.
Духовной жаждою томим,
В пустыне мрачной я влачился,
И шестикрылый серафим
На перепутье мне явился.
Перстами лёгкими, как сон
Моих зениц коснулся он.
Отверзлись вещие зеницы,
Как у испуганной орлицы.
Моих ушей коснулся он,
И их наполнил шум и звон.
И внял я неба содроганье,
И горний ангелов полёт,
И гад морских подводный ход,
И дольней лозы прозябанье.
И он к устам моим приник,
И вырвал грешный мой язык,
И празднословный, и лукавый,
И жало мудрыя змеи
В уста замершие мои
Вложил десницею кровавой.
И он мне грудь рассёк мечом,
И сердце трепетное вынул,
И угль, пылающий огнём,
Во грудь отверстую водвинул.
Как труп в пустыне я лежал,
И Бога глас ко мне воззвал:
«Восстань, пророк, и виждь, и внемли,
Исполнись волею Моей,
И, обходя моря и земли,
Глаголом жги сердца людей.
Я, правда, не хотел бы, чтоб моё сердце заменили углём, даже пылающим. Именно в трепетное человеческое сердце хочет войти Христос. «Се, стою у двери и стучу», – говорит Он. Но таковы образы Пушкина, стоящие на ветхозаветном материале. Образ поэта-пророка нашёл своё продолжение и у Лермонтова. Но это уже другой пророк:
Провозглашать я стал любви
И правды чистые ученья,
В меня ж все ближние мои
Бросали бешено каменья.
Поэты во все времена перекликаются, ведут спор между собой, ищут истину, и я думаю, что каждый из них прав по-своему. «В поэзии всегда война, – говорил поэт Осип Мандельштам, – и только в эпоху общественного идиотизма в ней наступает перемирие».
У Тютчева, наоборот, поэзия – не глагол, жгущий сердца людей, а примирительный елей.
Среди громов, среди огней,
Среди клокочущих страстей,
В стихийном, пламенном раздоре,
Она с небес, слетает к нам, –
Небесная к земным сынам,
С лазурной ясностью во взоре –
И на бушующее море
Льёт примирительный елей.
Кто прав? Оба! И Пушкин, и Тютчев.
Для Пушкина был важен именно тот поэт, который лежал, как труп в пустыне, но воскрес для новой жизни, нового слова. Как это напоминает притчу о зерне, слова Иисуса: «Истинно, истинно говорю вам: если пшеничное зерно, падши в землю, не умрёт, то останется одно: а если умрёт, то принесет много плода!» И дальше – так много объясняющее и в нашем великом поэте: «Любящий душу свою погубит её; а ненавидящий душу свою в мире сем сохранит её в жизнь вечную» (Иоанн, глава 12).
И ещё «Пророк» перекликается своеобразно с «Апокалипсисом». Там – суд надо всем народом, погрязшем в грехе, а у Пушкина – над одним человеком: «И он к устам моим приник…» и т.д.
В первых произведениях Пушкина особенно много языческих образов, я бы сказал, чисто условных, пиитических, декоративных образов, и древнерусских и греческих и римских мифологических. Это скорее орнамент, создающий особую лирическую ауру, мелодику, соблюдающую традицию Ломоносова, Державина, Жуковского и других учителей русской литературы. Но дальше у нашего поэта идёт смешение с образами Библии. И, наконец, язычество сходит на «нет» и остаётся только в русле поэтического привычного, ритуального. Даже в знаменитой cтрокe из позднего стихотворения «Памятник» в последней строфе читаем: «Веленью Божию, о муза, будь послушна…» Муза здесь уже не из греческой мифологии, а просто синоним Поэзии. Важнее в «Памятнике» другое: «Веленью Божию…» Ведь в начале у Пушкина было: «Призванью своему, о муза, будь послушна», а ещё и «Святому, жребию, о муза, будь послушна…» К этому велению Божию Александр Сергеевич Пушкин шёл всю жизнь.
А были и так называемые «уроки чистого атеизма», о которых он писал в перехваченном цензурой письме. У кого же он брал эти уроки? У некоего англичанина, «глухого философа», доктора Хатчинсона, домашнего врача графа Воронцова и его семьи. Интересно то, что со временем и сам этот учитель атеизма уверовал в Иисуса Христа! Воистину, для каждого – свой час и срок!
А Пушкин из Михайловского – из этой самой ссылки, куда он попал за «уроки чистого атеизма», пишет брату: «Отправь с Михайлом книги, о которых упоминаю в письме с сестрой. Библию, Библию!» В другом письме: «Библия для христианин то же, что история для народа». По свидетельству А.О. Смирновой, Пушкин предпочитал славянскую Библию, ибо «передавать этот удивительный текст пошлым современным языком – это кощунство даже относительно эстетики».
Постепенно Библия становится главной Книгой для поэта!
Но поэт то, казалось, нащупывает верную дорогу, то теряет из виду духовный путь и посреди друзей, знакомых, возлюбленных, любящих и почитающих чувствует приступы одиночества. Он всё время, в разъездах, нигде не может оставаться подолгу. В его лирике одним из главных мотивов становится мотив дороги (но ещё не пути!) При этом его дорожные впечатления и мысли пронизаны чувством грусти и тревоги. Да, Пушкин, на распутье, душевный неуют угнетает его. Нет пока истинной веры, обретения Бога, и поэтому литературные занятия и светские веселия нередко накрываются, как волнами, тоской и она на дорогах его странствий никак не хочет оставить поэта. И тогда Пушкин пытается найти выход из тоски в женитьбе. Многим он делает предложения руки и сердца, хотя сердца в этом мало. В 1828 гoдy в Петербурге делает предложение А.А. Олениной. Отказ. Тогда Пушкин писал Вяземскому: «Я пустился в свет, потому что бесприютен».
Это каламбур. Приютино – название имения Олениных. Остаётся только шутить. Сватается к дальней родственнице Софье. И опять неудача. Так продолжается вплоть до встречи в декабре 1828 года в Москве на балу со своей будущей женой Натальей Гончаровой! Она стала для поэта Мадонной:
Исполнились мои желания. Творец
Тебя мне ниспослал, тебя, моя Мадонна,
Чистейшей прелести чистейший образец.
Как знать, может быть красота земная и гармония этой прекрасной женщины; а главное истинная любовь к ней помогли Пушкину открыть и неземную красоту, ощутить мир, как Божье творение, и в себе самом открыть Бога! Но ведь он шёл к этому открытию всю жизнь, ошибаясь, падая, обретая и теряя вновь и снова обретая! Не случайны строки, посвящённые красавице Наталье:
Всё в ней гармония, всё диво,
Всё выше мира и страстей!
Обратите внимание на эти строки: всё выше мира и страстей! Наконец-то! В конце концов, не всё так однозначно. На протяжении всей жизни Святое Писание входило в душу поэта и постепенно, проводя в ней работу, преображало её.
И вот подтверждение – в словах, высказывания самого поэта. Однажды Фёдор Глинка, придя к своему собрату по перу в гости, увидел его с Евангелием в руках. «Вот единственная книга в мире, в ней всё есть», – сказал Пушкин. 3атем продолжил: «Религия создала искусство и литературу – всё, что было великого с самой глубокой древности, – всё находится в зависимости от религиозного чувства. Без него не было бы ни философии, ни поэзии, ни нравственности». В рукописях великого поэта мы находим и такую запись: «Не допускать существования Бога – значит быть ещё более глупым, чем те народы, которые думают, что мир покоится на носороге». А ещё он написал о Библии: «Если мы просвещённые миром или удручённые унынием, случайно откроем её, то уже не в силах противится её сладостному увлечению и погружаемся духом в её божественное красноречие».
