Kitobni o'qish: «Цена проклятия»

Я всегда был не таким, как остальные члены моей семьи, из-за своей одержимости смертью. Мой отец при жизни прозябал в бедности, а после смерти не оставил нам ничего кроме карточных долгов. Мои братья и сестры, лишь появившись на свет, не успевали распахнуть глаза, чтобы увидеть небо, закопченное смогом фабрик, как сразу умирали. Движение прогресса убивало их. Движение прогресса и мучительная бедность. Мать сносила смерть младенцев с присущей беднякам стойкостью, утверждая, что все мы смертны и рано или поздно все отправимся к Господу Богу. И только сам Господь Бог знал, что на самом деле творилось в потемках ее души. «Зачем же он забирает моих братьев и сестер так рано?» – вопрошал я, но мать лишь отвечала мне, что так надо, поскольку иного ответа дать не могла. Зато она часто водила нас послушать проповеди, ища в них какое-то утешение. Некоторые вещи я запомнил из них наизусть еще ребенком. Иногда мать рассказывала нам истории на ночь, чтобы хоть как-то унять голодный плач; сказки о лучшей жизни, о том, что есть волшебный замок, где все счастливы, где столы ломятся от пирогов, отовсюду льется музыка, а дамы танцуют в великолепных платьях. Она утверждала, что и сама бывала на таких приемах и отплясывала с лучшими кавалерами, а мы ей верили. Возможно, так и было в ее мечтах, и, чтобы подпитывать свои мечты, она пристрастилась к курению опиума в самых грязных районах Лондона. В какой-то момент снова появлялся ребенок, который также скоропостижно умирал.

Всего нас было семеро: старший брат Генри, сестра Сара, я, близнецы Эндрю и Анна, малышка Джейн и совсем кроха Джо. Прокормить столько ртов мать не могла, и, предоставляя нас самим себе, все чаще исчезала в тех ужасных местах, где люди выдыхали с парами свои мечты, боль и жизнь.

Меня всегда влекла смерть, ее тайны, и то, что скрывалось за вечным умиротворением, опускавшимся на лицо очередного моего брата или сестры. Я задавался вопросом, а можно ли победить смерть? Эта мысль меня преследовала все время с тех пор, как я впервые столкнулся с ней, но в особенности после того, как наша мать слегла.

– Виктор, – как-то позвала она меня, бледная и изможденная, с почерневшими зубами и впалыми щеками. – Ты всегда был добрым мальчиком, выручи свою бедную мать. Дай мне лекарство.

И ее костлявый палец с грязным ногтем указал на грубо вытесанный комод, из которого я извлек темный стеклянный пузырек лауданума.

– Дай его мне, дай скорее. – Я нерешительно прижал пузырек к себе. Но она слезно умоляла, заламывая свои еще не старые, но все же напоминавшие скрюченные ветви руки. – Дай скорее.

И я дал. А через несколько часов она умерла. Эта смерть произвела на меня странное впечатление. Смерть не от старости и не от болезни. Смерть скоропостижная и даже намеренная, а я стал пособником смерти, словно забил последний гвоздь в угасшую жизнь матери. Мы продали что-то из ее вещей, чтобы бренные останки в наскоро сколоченном гробу можно было навсегда опустить в землю.

Генри, давно взявший на себя обязательства главы семьи, подрабатывая то тут, то там, в конце концов, устроился работать на фабрику, где вечный смрад и ядовитые пары неизменно косили работников. Сара тоже работала на фабрике по изготовлению спичек, но после смерти матери забота о младших детях легла на ее хрупкие плечи. Что касается меня, то сначала я разносил газеты, и однажды продал одну из них врачу, из короткого разговора с которым я понял, что он очень занятой джентльмен. Именно тогда у меня возникла идея. Мне пришлось долго обивать его порог, но все же мои терпение и настойчивость были вознаграждены – доктор Уайтнинг заметил меня. Я просился к нему в помощники, умоляя его взять меня разносить лекарства тем, кто не мог дойти сам или же к кому не мог попасть вовремя доктор. Он коротко бросил, что не может допустить, чтобы немытый оборванец приходил к его пациентам. На следующий день я потратил все свои сбережения на приличную одежду и стрижку. И хотя я был необразованным, но все же неглупым, доктор Уайтнинг сдался перед моим напором. Каждый раз, когда появлялся новый пациент, я живо интересовался, чем он болен и как его недуг можно излечить. Видя мой интерес к медицине, доктор Уайтнинг стал приглашать меня на осмотры чаще. Однажды он протянул мне карточку, но, видя мое недоумение, спросил: «Ты не умеешь читать?». Мне было стыдно признаваться, я покраснел до кончиков ушей и отрицательно покачал головой. Так и началось мое обучение у доктора. Не знаю, почему он оказался так добр ко мне, обычному бедному мальчишке, коих на улицах было множество. Свои сбережения я тратил на книги, что вызывало негодование у Генри и Сары.

– Мы неделю могли жить сыто, – отчитывал меня брат. – Ты вообще соображаешь?

– Скоро зима и малышам нужна новая обувь, – говорила Сара. – Ты хотя бы подумал о них?

Мне было стыдно, но я понимал, что должен учиться, чтобы знать, как изгнать смерть. Лишь малышка Джейн меня поддерживала, она верила, что когда-нибудь я смогу стать врачом.

Я разглядывал, как устроены тела внутри и понимал, что это зрелище меня поистине завораживает. Оно было подобно магии – наблюдать то, что ведал лишь Творец, создавший все сущее, хотя, признаться, я перестал верить в его существование. Моя мать говорила, что я должен смириться со своей участью, я родился здесь и сейчас, значит, так нужно; я должен благодарить Господа за жизнь. Но наше жалкое существование тяжело было назвать жизнью. Если низшие слои населения, куда входил и я, вынуждены влачить тяжелые дни, гадая, а будет ли пища сегодня, если мы не могли позволить себе есть хотя бы раз в день, то это не жизнь, это выживание. Такие размышления терзали меня день ото дня, двигая вперед, через учение, такое сложное и выматывающее. Но я верил, что добьюсь успеха, ибо «Трудящийся достоин награды за труды свои»¹.

– Ты умный малый, – как-то сказал мне доктор Уайтнинг, хлопнув по плечу. – Должен признать, память у тебя феноменальная. Никогда бы не подумал, что столь сложные вещи можно так легко запоминать. Жаль только, что при твоих стремлениях и такому сильному желанию к познаниям ты не можешь получить надлежащее образование. Самообучение, конечно, хорошо. Но все же, чтобы стать врачом, этого мало. По крайней мере, я могу тебя кое-чему обучить, и, возможно, ты доживешь до лучших дней, когда бедняки смогут учиться наравне с аристократами.

Это были лишь мечты о светлом будущем, пусть и призрачные, но я так за них уцепился, словно они, как неизлечимый недуг, поселились в моих костях и не давали мне покоя. Я грезил тем, что смогу противостоять смерти, смогу вырывать жизни из ее цепких лап, стану рыцарем из историй матери, а может даже вторым апостолом Петром², о деяниях которого я слышал на проповедях еще ребенком.

Сейчас я должен признать, это было сущим везением, что доктор Уайтнинг подобрал меня, что нашей семье удалось остаться с крышей над головой, хоть отец все и проиграл. Удача нам улыбалась и в том, что никому из нас не пришлось обретаться в работном доме, о которых ходили леденящие кровь легенды.

– Господь всемогущий, – завопила Сара. – Чем это ты занят? Ну и дрянь! Зачем ты это притащил к нам в дом?

– Тише ты, – произнес я, не отрывая глаз от трупа собаки, лежавшего на нашем кухонном столе, и разглядывая его внутренности. – Мне нужно понимать строение органов. Ты ведь не хочешь, чтобы я исследовал труп человека прямо здесь?

– Никому не дозволено такое. Ты просто ненормальный, – бросила сестра, не скрывая омерзения. – Убери эту гадость сейчас же.

Генри, вернувшийся в этот момент с фабрики, полностью разделял ее возмущение. Он приказал мне немедленно избавиться от трупа и никогда больше подобным не заниматься. Увы, этого я не мог обещать, я должен был показать доктору Уатнингу, что сведущ в анатомии, пусть и животной. Генри разозлился и схватил меня за шиворот. Он был намного выше и шире в плечах, так что я полетел на пол, словно тряпичная кукла.

– Когда ты уже поймешь, Вик, что таким как мы не прыгнуть выше своей головы?!

– Это тебе не прыгнуть, – огрызнулся я. – А я добьюсь своей цели.

– Это ненормально, – Генри ткнул пальцем в труп пса, а затем в меня. – И ты ненормален. Ты больной.

Я стиснул зубы от злости. В сущности, брат был прав. Я был болен. Болен несбыточными мечтами. Но тогда я не хотел в это верить и не верил. Я лишь подхватил труп собаки и вышел из нашего убогого жилища.

Я сидел на ступенях у входа, пытаясь вглядеться в темноту этого грязного города, пока дождевые капли сбегали по волосам и падали за шиворот. Безнадега, болезни, смерть – вот чем пропахли эти улицы. А мне хотелось что-то изменить. Мои старшие брат с сестрой не верили в меня, и я почти их за это не осуждал. Сложно осуждать того, кто живет в такой же нужде, или того, кого любишь.

– Вик, – раздался позади детский голосок. Тонкие ножки Джейн торчали из прохудившейся рубахи, а руки обвили плечи в попытке защититься от сквозняков.

– Иди в дом, Джейн. Здесь холодно и сыро.

– Здесь всегда так, – покашливая, сказала она вовсе не по-детски и уверенно уселась рядом со мной на ступени. – Лондон похож на могилу. Он темный и холодный. Но я знаю, Вик, что ты сможешь все исправить.

– Как же я это исправлю?

– Ты станешь врачом. Я верю.

Я лишь обнял ее за хрупкие плечи. Если малышка Джейн верила в меня, значит, мне должно было сделать все, чтобы ее вера оправдалась.

Через некоторое время Джейн слегла с горячкой. Ее лихорадило так, что пришлось обратиться к доктору Уатнингу и умолять его осмотреть сестру. Он согласился и все же пришел в наше убогое жилье, за которое мне было безмерно стыдно. Его диагноз оправдал мои худшие опасения: нужны тепло, покой и хорошее питание. Он отозвал меня в сторону, пока близнецы крутились у кроватки Джейн, малыш Джо кричал на руках Сары, и сказал, что у Джейн все признаки чахотки. Когда Генри вернулся с фабрики, то был мрачнее тучи. Его побелевшие щеки напоминали грим актеров одной из театральных трупп, что выступали в захудалом театре на нашей улице. Он справился о самочувствии Джейн, но Сара отрицательно мотнула головой: ей становилось хуже. Тяжелая рука Генри опустилась мне на плечо, и я, вздрогнув, поднял на него усталые глаза – я всю ночь судорожно рылся в имевшихся у меня книгах в поисках ответов. Как лечить чахотку? Конечно, я ничего не обнаружил, и этот факт еще больше вгонял меня в тоску. Генри кивнул в сторону двери, этим безмолвным жестом призывая меня выйти вслед за ним. В пропахшей гарью кухоньке он со скорбным лицом сообщил, что его выгнали с фабрики, и наша семья сейчас в самом что ни на есть бедственном положении, потому что вынуждена будет существовать лишь на те средства, которые заработаю я. Кровь отлила от лица, когда пришло осознание, что мое скромное жалованье – лишь крохи.

– Тебя выгнали? – с ужасом воскликнула Сара, появившаяся из-за угла. По всей видимости, она вышла за нами и слышала часть разговора. – Что же мы будем делать? Дети окажутся в работном доме, а мне придется торговать телом за кусок хлеба.

– Я не позволю, чтобы моя сестра стала уличной девкой, – процедил Генри.

– А разве есть выбор? Будем жить на заработок Вика? Он один нас всех не потянет. Да и посмотри на него! – Она уже истерически кричала, вцепившись себе в волосы и дергая с силой. – Как бы констебли его не схватили за то, что он вытворяет. Хорошо, хоть не трупы ворует. Господь всемогущий!