«Зимняя дорога. Генерал А. Н. Пепеляев и анархист И. Я. Строд в Якутии. 1922–1923» kitobidan iqtiboslar
Черный флаг над тифозными бараками - типичная примета сибирского города в последние месяцы правления Колчака.
В Народном театре ставилась пьеса Леонида Андреева «Савва». Когда-то запрещенная цензурой, она входила в рекомендованный Москвой репертуар, благо главный персонаж, психопатический бунтарь, мечтал взорвать чудотворную икону в монастыре и «уничтожить все старые дома, старые города, старую литературу, старое искусство». В середине последнего акта на галерке что-то громко треснуло, но зрителе в партере не обратили на это внимания. Пьесу доиграли, тогда только пронесся слух, что кто-то наверху застрелился. Смерть стала делом настолько обыденным, что соседи самоубийцы не подняли шума, чтобы без помех досмотреть спектакль, и спокойно сидели рядом с мертвецом. Когда публика покидала зал, автора газетной заметки подслушал чью-то реплику: «Раньше бы старушки плакали, полиции уйма. Теперь — ничего. Унесли, и кончено».
Смотри смело в глаза смерти и старайся понять её, тогда она не покажется ужасной.
Напрасный подвиг все равно оставался подвигом, поражение не умаляло их доблести.
Это типичный юношеский брак, когда поначалу оба уверены, что все знают о себе и друг о друге, а потом выясняется, что каждому ещё предстояло измениться и стать новостью для другого - тем большей, чем дольше жили врозь....Дух времени сильнее личного опыта.Не сам иду - выбирает меня судьба...Как один останешься, самые мрачные мысли начинают осаждать (Пепеляев)... Каландаришвили, год назад отаравляясь в Якутию, говорил соратникам, Строду в том числе: "Возможно, в боях тело будет изранено, и эти раны напомнят о себе в облачную погоду или при смене времени года, но те де раны напомнят нам и о красивейших, светлейших наших днях. Они возвысят и отличат нас от тех, кто увяз в трясине жизни".На исходе Гражданской войны, в мире, где самый грозный враг - не противник, а мороз, красные и белые уже не питали ненависти друг к другу и постоянно предлагали друг другу сдаться. Никому не хотелось убивать таких же русских людей, как они сами. Населенная непонятным народом чужая холодная земля, за власть над которой они сражались, объединяла их равной враждебностью тем и другим."Над ними было одно небо, которое ставило их всех перед лицом вечности, и глубокий снег, как саваном, окутывал из замерзающие члены" (Адвокат Пепеляева на судебном процессе в Чите)Единение перед лицом смерти - мощный наркотик."Ты умер, и сердце твоё уж не бьётся,
Но память о жизни твоей не умрет,
И время придет, и Россия проснется,
Про жизнь твою громко расскажет народ".
("Памяти П.А. Куликовского) Пепеляев"Народ только пользовался нами во избежание разверсток, налогов и прочая, а вопрос о власти его мало интересовал". (Пепеляев)"Мы знаем, что во вселенной плавают миры, ограниченные временем и пространством. Они распадаются и умирают, но в этих равнодушных мирах, не имеющих цели ни в своем существовании, ни в гибели, некоторые их части одержимы такой страстностью, что кажется, своим движением и смертью преследуют какую-то цель"
(Кронье де Поль в сентябре 1922 года на борту "Защитника")
Эти переименования и переодевания - не верноподданнический спектакль, поставленный свихнувшимся режиссером, как изображали дело по ту сторону фронта, скорее - нечто вроде надеваемой перед смертью чистой рубахи. Комический эффект возникал от того, что приходилось надевать ее на грязное тело и делать вид, будто к ней не пристает никакая скверна.
Зимой 1883 года Короленко из Иркутска везли в якутскую ссылку, в Амгу. Он, рассказывается в его “Истории моего современника”, тогда еще не бросил писать стихи и в пути, мысленно, поскольку записывать было нечем и не на чем, сочинял поэму о посмертном примирении Александра II и народовольца Андрея Желябова. В возке Короленко “не спал ночи, протирая обмерзшие стекла и следя, как над мрачными скалами неслась высоко холодная луна”. В “высоком холодном небе” над заснеженной Леной ему мерещились эти “два образа”; спустя два года после их гибели, “когда трагедия дошла до конца”, он видел обоих “понявшими и примиренными”. Вот, думалось ему, они “смотрят с высоты на свою родину, холодную и темную, и ищут на ней пути той правды, которая сделала их смертельными врагами, но когда-то одушевляла и царя, и революционера”. Потом эта правда “затерялась среди извилистых путей жизни”, потому что “русская толпа” всегда видела лишь одну ее половину.
СибВО в Новосибирске, на Воинской, 5, читал десятитомное следственное дело белого генерала Анатолия Николаевича Пепеляева. За год до моего приезда оно было передано туда из ФСБ по заявлению его старшего сына, Всеволода Анатольевича, просившего о реабилитации отца 1 . Такие заявления поступали тогда тысячами, у работников прокуратуры просто руки не доходили рассматривать их в установленные сроки. Выдавать следственные дела посторонним не полагалось, но в те годы служебные инструкции легко нарушались
деловых заметок и учета денежных трат
На победу расчитывать не приходилось,но в этом в случае можно было хотя бы погибнуть с честью.
