Kitobni o'qish: «Девятая попытка Кота Митрохина»
Глава 1. Рыжий и усатый
Разрешите представиться: Кот! Большой, рыжий котище с белыми полосками, генеральскими усами и пронзительно-зелеными глазами. В полном расцвете сил. А почему именно Кот? Да так, для краткости и устранения неразберихи. Знаете, как бывает – придумывать имя лень, к тому же вдруг да не угадаешь, а Кот – самое то: «Эй, Кот! Кис, кис» или «Котик, рыбки хочешь? А Китикэта?» – редкостная гадость, между прочим. А то и «Пшел отсендова, Кот!» По-всякому, в общем. Мда…
Вот так и привык к прозвищу. А вообще-то, меня Веней зовут. Вениамин Митрохин.
Что за странное имя для кота, спросите вы. И будете правы, хотя и частично. Это не имя странное, а я, вернее, моя внешность. А если уж на чистоту, то я вовсе и не кот, а такой же человек, как и вы. Внутри. Не верите? Я бы тоже не поверил, но – увы! – так уж получилось.
Все началось одним ранним майским утром выходного дня, когда солнце, сговорившись с одуревшими от тепла птицами, не дает поспать лишний часок. Первое нахально врывается в комнату даже сквозь плотные занавеси, так и норовя «засветить» в глаз, а вторые надрывно щебечут переливами, словно пришел конец света. И даже попытка зарыться с головой в душные подушки не приносит долгожданного покоя и умиротворения.
Только не подумайте, будто я брюзга какой. По натуре я жизнерадостный оптимист и даже очень люблю и солнце, и весну, и всяких там птичек-воробушков. Но не в пять утра и не когда ты, вернувшись с шумной дружеской вечеринки в четыре часа, прилег наконец сладко вздремнуть!
Сам-то я почти не пьющий – не люблю это дело. Пропустил пару рюмок самодельной клюквенной настоечки, а потом весь вечер сидел дурак дураком, смотрел, как честная компания медленно «наклюквивается». Мне бы уйти сразу, да вот не вышло. Так и просидел до утра, пока последний из гостей ликом в салат не опустился. Растащил всех по диванам и кроватям, а сам – до дому. Только прилег, и тут – на тебе: солнце, птицы… Еще и будильник в телефоне запиликал, чтоб его…
В общем, сну пришел конец, окончательно и бесповоротно.
Вздохнул я, сполз с кровати и угодил ногой в бокал с холодным чаем. Надо же, забыл! Специально ведь поставил, вдруг пить захочется. Напился… Сижу с задранной ногой и мокрыми растопыренными пальцами, а по полу растекается темная лужица. Нет, вот же невезуха!
И стоит подумать о проклятой невезухе, как она мгновенно приклеивается к тебе и преследует весь день. Яичница пригорает к тщательно отскобленной сковороде, чего с ней обычно не случается. У чайника в самый неподходящий момент отваливается ручка. Бутерброд с маслом и джемом по неизвестной причине выскальзывает из пальцев, падает на колени и оттуда медленно, словно издеваясь, сползает на пол и устраивается на нем опять же липко-масляной стороной. А когда, дочиста отдраив половой тряпкой кухню и пролив полтаза воды мимо унитаза, собираешься принять освежающий душ, из него, вместо ожидаемой прохладной, бьет струя кипятка. И совершенно непонятно, откуда в трубе с холодной водой взялась горячая. От раскаленных струй, жалящих тело, словно рой обезумевших ос, внезапно наступает такая бодрость, что ты вмиг выскакиваешь из ванны, подобно олимпийскому прыгуну в высоту.
А тут еще и Серега Спицын названивает.
Нет, не буду брать трубку. Не хочу!
Телефон надрывается, потом смолкает. А через минуту-другую опять начинает кружить по столу, жужжа вибромоторчиком. Скрепя сердце беру телефон и, артистично изображая голосом вяло-сонное состояние – какой уж тут сон! – отвечаю:
– Алло-у.
– Веня? Здоров, друг! Как делищи? – Бодрый, с хрипотцой бас Сереги врывается в ухо, молотя по барабанной перепонке, словно папуас дубиной по обожаемому дун-дуну1.
– Серый, какие делищи? – Морщусь, отодвинув телефон от уха. – Ты вообще на время смотрел?
– Ну?
– Баранки гну! Полшестого утра, между прочим, – ворчливо огрызаюсь я.
Нет, все-таки Серый – нахальный тип! Я уже чувствую, сейчас будет что-нибудь клянчить. Халява – его конек.
И точно:
– Ну извини! Слушай, ты не мог бы подбросить меня до аэропорта? Оксанка прилетает, а я тут закрутился.
– Серый, ты в своем уме? Я спал всего час, – начинаю выкручиваться, хотя по опыту прекрасно знаю, что меня уже ничто не спасет. – Бензина ноль и денег ни шиша.
– Деньги… Да чего деньги-то! – с нахальной простотой заявляет Серый. – А заправка там, по пути. Зальешь.
Нет, как вам нравится – зальешь! Вот взял бы и сам залил. А до аэропорта, между прочим, пилить полсотни «кэмэ» в одну сторону.
– Серый, я серьезно, – хнычу я в трубку. – Честное слово, не могу.
И тут начинается:
– Я так и знал, – раздельно, с укором, произносит Серый. – Когда тебе надо было, я тебя выручил. Эх, никто добра не помнит. Помнишь, пятерку занял? А ведь у меня тогда тоже напруга с бабками была.
Пятерку он занял! Да это было еще при Мамае! Пятерка отдана три года назад, а проценты на нее, будь она трижды проклята, до сих пор капают! То подвези, то одолжи, то пузырь поставь. Чес-слово, сил моих больше нет! Вот возьму и пошлю куды подальше, и прямо сейчас!.. Но вдруг понимаю, что не смогу. Не такой у меня характер. Серый, конечно, нахал, прощелыга и стяжатель, и все же…
– Куда подрулить? – со вздохом сдаюсь я.
– Вот спасибо, друг! – восклицает Серый. – Да ко мне подруливай. Я дома, – и бросает трубку.
Естественно, ты дома. Здесь три шага до меня дойти, а я должен по узким дворам крутиться, от подъезда тебя забирать, словно шишкаря какого. Ну да ладно. Сочтемся еще, друг сердешный.
Вздыхая, гляжу в окно. На высоком клене, подернутом первой зеленью, расселись несколько воробушков. Чирикают, подлецы, скачут, ластятся друг к дружке. И такая тоска берет от этой пасторальной картины, а в голове сами собой возникают строки: «Дывлюсь я на нэбо, та думку гадаю – чому я не птыца, чому не литаю…»
Нехотя вдеваюсь в футболку, натягиваю потертые джинсы, поверх футболки – ветровку. В узкой прихожей, стукаясь локтями о стены с затертыми обоями, распихиваю по карманам телефон, ключи и права, обуваю разношенные кроссовки и, в сердцах хлопнув дверью, подхожу к лифту, запоздало вспомнив, какой у меня сегодня «счастливый» день.
Тыкать в кнопку вызова кабинки, разумеется, бесполезно. И дело здесь даже не в моей невезухе. Над кнопками нашего лифта давно уже пора разместить табличку с надписью «Вжимать до посинения». Строптивая маленькая кабинка чаще отдыхает, чем работает. Старенькая она, конечно, заезженная, но, подозреваю, дело вовсе не в ее почтенном возрасте, как нас желает убедить домоуправление, а просто руки у мастеров не из положенного места растут – от того и беды все.
С полминуты без толку потоптавшись у дверей лифта с прислоненным к их створкам ухом и затаенным дыханием в надежде на чудо, наконец понимаю – чудо по техническим причинам откладывается на неопределенный срок.
Сбегаю вниз по лестнице. На первом этаже с натугой упираюсь в железную дверь плечом – доводчик, видимо, сняли с бронированных дверей банковского хранилища – и вываливаюсь на улицу, едва не налетев на престарелую соседку с противным, вечно тявкающим на всех бельгийским гриффоном. Знаете, эдакое черное шерстяное чудо с выпученными нахальными глазками, мордой, словно у пьяного бомжующего Санта-Клауса и ростом от горшка полвершка. Говорят, будто гриффоны добродушны и жизнерадостны, но этот по характеру и гонору больше смахивает на какого-нибудь терьера или бурбуля. Во-во, и зовут соответственно – Булька. Так вот, на Бульку я чуть и не наступил.
Шуму было! Собачонка, заливаясь визгливым лаем, с перепугу заметалась у меня под ногами, шмыгнула в закрывающуюся тяжелую подъездную дверь и, рванув поводок, потянула за собой свою щупленькую хозяйку. Из лучших побуждений я попытался придержать дверь, схватившись за ее кромку пальцами, но дверь своенравно выскользнула и защемила несчастного Бульку как раз посередине. Тут уж такое началось, хоть уши затыкай!
Бормоча извинения под гневным взглядом соседки, как будто в чем-то виноват, я спешно приоткрыл дверь. Собачонка припустила к лестнице, рулеточный поводок натянулся, и соседка, мотнув головой, словно строптивая лошадь, гордо вошла в подъезд. Ни тебе спасибо, ни до свидания!
– Надо же, как нехорошо получилось, – пробормотал я.
Все еще несколько переживая за случившееся, я направился к машине.
Нет, все-таки невезуха – она существует! Вроде бы прошло два часа, как оставил машину под деревом, а птички расстарались на совесть. Всю крышу, лобовое стекло и капот обильно покрывали белые потеки. Истратив десять минут и пять последних салфеток, взглянул на результаты своего сизифово труда – больше размазал, чем оттер. Плюнул в сердцах, задрал голову, погрозил кулаком ни в чем, в принципе, не повинным птахам, с любопытством наблюдавшим за мной, и полез в машину. Потом на мойку заеду.
Двигатель завелся с полчиха – хоть здесь повезло.
Вырулив со стоянки и попетляв меж домов, остановился у подъезда Сергея. Там, разумеется, и духом Серого не пахло! Это у него уже в привычку вошло, что его все ждать должны да уговаривать. Задерживается он, видишь ли!
Появился Серый лишь спустя минут пять. Вразвалочку обойдя машину, он распахнул правую дверь, забрался на сиденье, посетовав на слишком низкий потолок и, как он выразился, «непредставительно-грязный внешний вид авто», а затем хлопнул дверью так, что двигатель икнул. По салону автомобиля поплыл удушающий сладковатый аромат дешевого одеколона.
– Не хлопай дверями, – недовольно буркнул я. – И приоткрой окно, пока я не задохнулся.
– А чё такое? – нахально осведомился Серый, но все же немного опустил стекло со своей стороны. – Крутой одеколон!
– Вот пусть твоя Оксана и нюхает, – бросил я Серому, выжимая сцепление и врубая первую передачу.
Старенький «Рено» тронулся с места и весело покатил к арочному выезду со двора.
– Деньги взял? – нагло осведомился я.
– А зачем? – не понял Серый или прикинулся, будто не догадался, о чем речь.
– Бензин зальешь, вот зачем. Сказал же: я на нуле.
– Ну ты и хорек! – Серый осуждающе покачал головой. – Езжай, там разберемся.
Вероятно, он все еще не терял надежды прокатиться на дармовщинку.
«На себя лучше посмотри». – Меня немного зацепило, и я скосил глаза на нахала.
У Сергея лицо, если хорошенько приглядеться, и вправду напоминало морду хорька. Чуть вытянутое, с острым, длиннющим греческим профилем и широко расставленными глазами, это лицо несло на себе печать характера его владельца. Сходство с хорьком дополняли немного оттопыренные уши и темные мешки под глазами.
– Ты не мог бы чуток побыстрее? – Серый заметно нервничал, поглядывая на часы и наблюдая за моими неторопливыми перестроениями.
– Здесь ограничение сорок, – буркнул я. – Серый, отвянь.
– Ты же прирожденный гонщик, Веня, – сделал Серый неудачную попытку раззадорить меня.
– Да, а вон там камера, – соврал я. – Штраф ты платить будешь?
Платить – слово, страшнее которого для Серого не существует. Я знал, чем его пронять, и бессовестно этим пользовался. Серый действительно притих, сложил руки на груди и обиженно надул щеки.
На душе посветлело, и я немного поддал газу. Машина понеслась, все ускоряясь, к черте города. Последние дома остались позади. Замелькали, проносясь мимо, березы. Позади остался знак «конец населенного пункта».
Наконец-то! Разгон, пятая передача, педаль газа в пол – и полетели! Прохладный ветерок, врываясь в окна, лохматил волосы и слепил слезами глаза. Пришлось немного поднять стекло, хотя неизвестно, что лучше: слезы от ветра или от Серегиного одеколона, по действию на обоняние напоминающего ирритант.
Серега полез в карман куртки и выудил из него пачку «LM». Тонкими пальцами подцепил за фильтр сигарету и потянул из пачки.
Только этого еще не хватало!
– Места для некурящих, – язвительно заметил я, когда сигарета показалась из пачки наполовину, со злорадством наблюдая, как Серегино лицо досадливо вытягивается еще больше.
– Злой ты какой-то сегодня, – проворчал он, с трудом запихивая сигарету на место. Убрал пачку обратно в карман.
– Не выспался.
– Оно и заметно. – Серый выпятил скошенный подбородок и отвернулся вправо.
«Ничего, будешь знать в следующий раз, как ездить на халяву», – продолжал злорадствовать я, искоса поглядывая на него.
И вдруг справа, наперерез мне, выскочила, не сбавляя скорости, здоровенная фура. То ли водила одурел от многочасового бессонного бдения, то ли это его нормальное состояние – в общем, времени тормозить у меня не осталось.
Я вывернул руль вправо и вдарил по тормозам. Завизжали шины. Запоздало вскрикнул Серый. Машину повело, развернуло вправо.
– Да что ж за день-то сегодня такой! – только и успел сказать я, что есть мочи вцепившись в бесполезную баранку.
Машину перевернуло на левый бок, и она, вертясь веретеном, вылетела с обочины. Низ, верх, низ, верх. Небо, земля. Удар – сильный, даже очень. Меня вышвырнуло сквозь лобовое стекло и припечатало к земле. Надо же, даже боли не почувствовал!
Боясь распахнуть глаза, ощупал себя и прислушался. Боль действительно не ощущалась.
Открыл глаза.
Над головой безоблачное синее небо. Лежу себе на молодой травке, дышу свежим воздухом. Тишина, покой. Но вот зашуршали тормоза, раздались торопливые шаги, крики. Я приподнялся на локтях – бегут в мою сторону. Много, человек десять. Вот еще, и еще.
– Эй, народ, все нормально, – крикнул я, поднимаясь с земли и махая им рукой. – Я тут!
Нет, бегут не ко мне, а к моей машине. Вернее, к тому, что от нее осталось.
Машина выглядела жутковато: опрокинута на бок, передок смят в лепешку, крыша изувечена, левая водительская дверь вмята стволом дерева. Из движка что-то вытекает, над ним вьется сизый дымок. Рядом с машиной силится подняться с травы на непослушных руках Серый. Наконец ему это удается, и он, усевшись на землю, привалился спиной к дереву. У Серого рассечена левая щека.
Трое человек подбегают к нему. Остальные аккуратно опускают машину на покореженные колеса. Двое лезут в кабину… Эй, что там такое?! У меня перехватывает дыхание – не может быть! В кабине на водительском месте – я, собственной персоной. Весь в крови, голова на руле, одна рука вытянута вперед и лежит на приборной панели. Другую не видать. Но как такое возможно?!
В глазах у меня помутилось, и вдруг мне почудилось, будто какая-то сила настойчиво тянет меня вверх. Тело мое обратилось в пух. Не ощущая ни рук, ни ног, я задрал голову и испуганно вскрикнул – над моей головой в вышине разверзлась огромная жуткая голодная пасть воронки. Внутри нее бугрилась чернота, поблескивали просверки молний. Меня засасывало в нее, словно гигантским пылесосом. Но, странное дело, рядом со мной не шелохнулся ни один лист на дереве, ни одна травинка. И я наконец осознал, что умер. Окончательно и навсегда…
Забившись из последних сил в тисках неведомого урагана, я попытался дотянуться до проплывающего мимо толстого сука сосны, но рука лишь прошла сквозь него. Беззвучный крик отчаяния вырвался из моего горла. Края воронки надвинулись.
Меня завертело. Нахлынула темнота, липкая, парализующая. Было совершенно непонятно, где верх, а где низ. Лишь ощущение быстрого падения. Где-то на пределе слуха возник вой, накатывающий волнами. С каждой секундой он становился все громче и громче. Появился запах, вернее, вонь, ужасная, ни с чем не сравнимая вонь. Попытка зажать пальцами нос не принесла результатов. Вероятно, потому, что на самом деле носа у меня уже не было. Но тогда откуда ощущение смрада?..
Не знаю, сколько продолжался кошмарный полет в никуда, – может, несколько секунд, а может, годы, – но в какой-то момент все закончилось. В глаза ударил яркий свет, и другая воронка, точь-в-точь как та, что недавно (или давным-давно) проглотила меня, выбросила мою истерзанную душу, запульнув ей в молочную высь. Вонь рассеялась как-то сразу, в одно мгновение, и моего обоняния коснулся тонкий аромат луговых цветов.
Все удаляясь от жерла воронки, я увидел, как из нее вылетают другие люди, потешно болтая кажущимися с такого расстояния малюсенькими ручками и ножками. Некоторые летели, кувыркаясь, другие степенно плыли, словно по невидимой реке, а третьи неслись стрелой, зачем-то помогая себе конечностями – ведь дураку понятно, что от них здесь ничего не зависит.
Вдалеке, в направлении моего полета, сквозь молочную пелену показалось темное пятно, и я переключил внимание на него, пытаясь разглядеть конечную точку своего пути. Ведь должен же я куда-то прилететь! Пятно становилось все больше и больше, раздаваясь вширь и наливаясь красками, словно неведомый художник кистью прорисовывал контуры, добавлял мазок к мазку. И вот уже мне навстречу несся дивный мир, покрытый зеленью, чарующий неведомыми гигантскими цветами всевозможных оттенков и слепящий блеском лазурных вод чистейших речушек и озер. Глядя на все это великолепие с высоты птичьего полета, я внезапно осознал, что несусь к земле на сумасшедшей скорости.
Меня вновь объял леденящий ужас. Ни затормозить, ни закрыть глаза, ни просто крикнуть я не мог. Мне оставалось лишь взирать на стремительно приближающуюся поверхность широко распахнутыми глазами и пытаться убедить себя в нереальности происходящего. Но когда до земли оставались считаные десятки метров, и я уже смирился с участью быть размазанным по прекрасной долине рек и цветов, скорость внезапно начала падать. На землю я опустился, словно перышко, коснувшись ее раскоряченными с перепугу руками и ногами на манер краба.
Вероятно, стороннему наблюдателю мое приземление могло показаться забавным. Мне оно таковым не казалось.
Немного придя в себя и осознав, что опасность обратиться в плоскую неприглядность миновала, я осторожно сел и с опаской огляделся по сторонам, как и полагается цивилизованному человеку, попавшему в незнакомую обстановку.
Меня окружал диковинный мир. Земля подо мной казалась упругой, а не привычно-твердой. Ее покрывало нечто, сильно смахивающее на ковровый ворс, но более мягкий, шелковистый и приятный на ощупь. Это «нечто», совершенно непохожее на траву, переливалось оттенками зеленого. Проведя по земле ладонью, я ощутил ее тепло и нежную бархатистость.
Вокруг меня произрастали необычные растения. Некоторые из них напоминали змей, плавно извивающихся замысловатыми изгибами. Другие, похожие на длинные толстые палки, пульсировали, будто прокачивали через себя соки. Были и растения, похожие на цветы. Их безлистые ножки, закрученные спиралями, венчали склоненные к земле головки, обрамленные тончайшими лепестками всевозможных расцветок и форм. Некоторые из цветов едва достигали моего колена, другие возвышались на два и более метров. Но странное дело, все они были обращены ко мне, словно оценивающе присматривались к неведомому существу, примериваясь, откуда лучше откусить первый кусочек. От их пристальных «взглядов» становилось не по себе. Я на всякий случай отодвинулся подальше от странных цветов.
– Не бойтесь, Вениамин, они совершенно безобидны, – раздался позади меня голос.
Я поспешно обернулся и вскочил на ноги.
Передо мной стоял глубокий старец с долгой седой бородой и совершенно лысый. Ну, почти лысый, если не считать жиденького венчика выбеленных временем волос. Взгляд у старика был пристальный, будто пронизывающий насквозь. Старик перебирал сухонькими ручками четки с тяжелыми амбарными ключами.
В голове щелкнуло.
– Ключник Петр! – Меня почему-то обуяла радость.
– Ну, если тебе так нравится, – уклончиво отозвался старик.
– Не понимаю, – немного растерялся я, но мне все же захотелось расставить точки над «i». – Так вы Петр или нет?
– В твоем понимании – да.
– В каком смысле? – оторопел я.
– Это лишь индивидуальное восприятие, Вениамин. Меня каждый видит таким, каким себе представляет.
– Теперь я уже вообще ничего не понимаю.
– Все очень просто. Твое сознание рисует привычный образ Петра, а этот мир воспроизводит его. Если бы ты, скажем, был египтянином, жившим тысячи лет назад, то, скорее всего, узрел бы перед собой Осириса. Будь ты из Древнего Ирана – перед тобой предстал бы Митра. Мусульманин узрел бы Мункара или Накира. Или обоих разом. А русич, возможно, встретился бы с Бабой Ягой.
– Бабой Ягой? – Меня начинали обуревать сомнения, не наткнулся ли я на местного сумасшедшего.
– Я не сумасшедший, Вениамин. Господь Всемогущий, кто бы знал, как я устал от человеческой гордыни! – удрученно покачал головой старик. – Всякий, с кем приходится общаться, первым делом наклеивает ярлыки, полагая себя судьей. Но при этом не отдает себе отчета, что его познания о мире, как правило, лишь набор дешевых стереотипов!
Мне стало по-настоящему неловко. Захотелось пошаркать ножкой и шмыгнуть носом.
– Простите, – сконфуженно выдавил я. – Но вы разве можете читать мысли?
– Ты сам – мысль, и я вижу тебя насквозь! – Глаза старца грозно сверкнули, однако он поспешно взял себя в руки, вернув себе смиренный вид.
– И все же, при чем здесь Баба Яга? Это же сказочный персонаж.
– Религия – сказка со смыслом. Одни видят в ней назидательные начала и путь к истине жизни, что хорошо. Другие же – возможность управлять неучами, лишенными собственного разума.
– Что совсем нехорошо, – ввинтил я.
– Что же касается Бабы Яги, то она некогда считалась проводником душ в Царство мертвых. Разве ты не знал этого?
– Впервые слышу, – честно признался я.
– Калинов мост – дорога в Царство мертвых. Правил им Кощей Бессмертный, а охранял – трехглавый Змей Горыныч.
– Вы серьезно?
– Как нельзя более.
– Сильно смахивает на древнегреческую мифологию. Река Стикс, царство Аида, этот, как его… Херон… Нет, Харон, перевозящий души! И еще собака такая страшная, трехглавая – Цербер.
– Ты прав, – согласился Петр. – Корни у них одни.
– А все же, кто вы на самом деле? – Меня так и подмывало протянуть руку и пощупать старика, натуральный он или нечто эфемерное.
– Щупать меня не надо. – Петр на всякий случай отстранился на шаг, звякнув тяжелыми медными ключами. – Я всего лишь скромный контроллер данного узла.
– Контроллер? – Я недоуменно воззрился на старика. Захотелось почесать макушку, которой у меня теперь не было. – Что еще за чушь?
– Видишь ли, Вениамин, это место – Его малая часть, – Старец сделал ударение на слове «его».
– Кого – его?
– Ты в самом деле настолько глуп или только прикидываешься? – Петр явно начинал выходить из себя.
– Но я действительно ни черта не понимаю, – развел я руками.
– Ты поаккуратнее здесь с выражениями, – нахмурился Петр и погрозил мне пальцем.
– Круто извиняюсь! – прихлопнул я ладошкой рот и на всякий случай огляделся.
– Место, в котором ты находишься – есть мизерная часть Его. Одна клетка среди миллиардов ей подобных.
– Его – это Господа Бога? – задохнулся я от внезапного прозрения и осознания масштабов.
– Так вы его именуете. Вселенский разум, связующий пространство и время! Он – это планеты, звезды, галактики! Все малое и все великое! – Петр торжественно воздел руки и вскинул острый подбородок, потом также внезапно опять обратился в эталон спокойствия. – Ну, в общем, как-то так.
– О-бал-деть! – пробормотал я. – Но я полагал…
– Понимаю, по образу и подобию и всякое прочее такое? – хитро прищурился Петр. – Человеческая мания величия. Мол, вон я каков, Господь меня по собственному облику и подобию вылепил. Вы не пуп земли, но Он наделил вас способностью мыслить. А на что вы ее тратите? Просто невероятно, сколько мусора в вашей голове, сколько всяких пустых условностей и вредных стереотипов. Вам с рождения забивают головы пустопорожней чепухой, тысячами наставлений и миллионами правил поведения, в которых может запутаться даже Он! Но при этом совершенно не учат мыслить. Все внушенное вы воспринимаете как истину, не озадачиваясь, откуда оно взялось и зачем вообще нужно.
– По-моему, вы несколько утрируете! – Я сделал шаг к Петру, гордо выпятив.
– Возможно, и так. Только не приближайся, пожалуйста. – Старец предупредительно выставил перед собой ладонь и отступил еще на шаг. – От тебя ужасно разит. Просто невыносимое амбре. Правда, не так, как от других, но все же.
– Разит? От меня? – Я на всякий случай обнюхал себя. – Сдается мне, вы решили меня обидеть? – ввернул я фразу, услышанную в каком-то фильме.
– Ни в коем случае! Ваши грехи – они… ужасно пахнут.
– Не морочьте мне голову! – вскинулся я, обиженный подобным обращением. – Как грехи могут пахнуть?
– Нарушение информационной ауры, так сказать, воспринимаемое здесь как нечто обонятельное. Грехи, фигурально выражаясь, есть некое отклонение от чистых помыслов, гниение разума. Их проявление и вызывает ощущение зловония.
– Чушь собачья! – выпалил я, но осекся. – Прошу прощения, Петр.
– Вениамин, ты до сих пор полагаешь, будто находишься в теле, реально разговариваешь с ключником Петром, а здесь, за углом, тебя ожидают врата рая?
Петр чуть склонил голову набок, в его зрачках заиграли задорные искорки.
– А… разве нет? – Слова старца окончательно добили меня. – Здесь нет рая?
– Здесь нет ничего из того, что навыдумывал себе человек. Место, в котором ты сейчас находишься – один из Его нервных узлов, в нем хранится и накапливается информация. А я управляю этим процессом.
– Час от часу не легче. – Сраженный наповал, я тяжело опустился на землю, вернее, на то, что казалось землей. Ноги почти не держали. – Но почему я вижу небо, землю, цветы, вас?
– Фантомное зрение.
– Как-как?
– Ты слышал о фантомных ощущениях?
– Разумеется!
– Так вот, у тебя фантомные чувства.
– О-фи-геть! – У меня уже голова шла кругом. – Тогда что же я, в таком случае?
– Сгусток энергии, копия своего бывшего сознания, искусственно поддерживаемая в деятельном состоянии.
– Им? – уточнил я, ткнув указательным пальцем вверх.
– Делать ему больше нечего, – презрительно фыркнул Петр. – Для этого достаточно возможностей одной Его клетки. И меня, разумеется.
Мозг пронзила любопытная мысль.
– Значит, приведения все-таки существуют?
– Не говори глупостей, Вениамин! – поморщился Петр, словно от кислого. – Ты же неглупый человек и в школе учил физику.
– А при чем здесь физика?
– При том. Являясь замкнутой системой, твое сознание в виде энергетического сгустка без внешней подпитки довольно быстро исчерпало бы себя и рассеялось в пространстве.
–– А может, его, то есть, их – я имею в виду привидения – кто-нибудь подпитывает, как и меня.
– Зачем? – состроил кислую физиономию Петр. – Пустая трата энергии и внимания. Можно подумать, мне больше заняться нечем, как содержать призрачный легион.
– Ну-у!.. – Я в сомнении повел плечами. – А вы? Кто тогда вы?
– Сознание данного узла, контроллер.
– А это? – Я обвел рукой пейзаж. – Что все это на самом деле?
– Граница его клетки. – Петр притопнул тощей ножкой, обутой в кожаную сандалию. – То, что тебе кажется растениями – различные эффекторы. А дымка над головой – энергетический фон.
– Какой кошмар! – Я схватился за голову. – Значит, ничего на самом деле нет? Ни рая, ни ада – ничего… Что же со мной будет?
– О тебе, Вениамин, отдельный разговор. Не думаешь же ты, будто я трачу столько времени на пустую болтовню с каждым прибывающим сюда.
– А разве нет? – Я поймал себя на том, что повторяюсь.
– Воистину человеческой наивности нет предела! Во всем должна быть рациональность. Пустая же трата времени, коей является развеивание застарелых предубеждений, совершенно иррациональна. Даже в твоем понимании моих функций, я всего лишь должен взвесить греховные и праведные деяния и решить, куда кого направить.
– То есть оценить, кто источает зловоние, а кто благоухает, словно чайная роза?
Петр озадаченно похлопал глазами, словно вопрос застал его врасплох.
– Ну, положим, – продолжил он спустя некоторое время, – здесь никто не благоухает. Одни… пахнут больше, другие – меньше. Ты вот, к примеру, еще не успел наполнить сознание информационной скверной до краев.
– Тогда в чем прикол?
– О мне этот ваш слэнг! Прикол, молодой человек, в том, что ты избран для выполнения одной важной миссии.
– Я?! – неподдельный испуг внезапно овладел мной. – Может не надо, а?
– Разумеется, ты вправе отказаться, – добавил Петр. – Но перед тем как ты примешь окончательное решение, я должен показать тебе кое-что. Дай мне руку.
Старец протянул сухую ладонь. Я долго смотрел на нее, потом осторожно вложил в нее свою. Пальцы Петра сжались, и мир словно истончился, смазался, понесся куда-то сломя голову.
Спустя минуту, год, вечность все вдруг остановилось. Туман рассеялся, и моим глазам предстал весьма необычный пейзаж: степь, совершенно голая, если не считать коротких серых пульсирующих столбиков. То там, то здесь, разбросанные в полном беспорядке, возносились к самому небу параллелепипеды удивительных строений без окон и дверей. Их грани гипнотически переливались радужным сиянием. Строения облепляли колышущиеся живыми волнами многотысячные толпы людей всевозможных рас, полов и возрастов. И не поймешь, то ли они облачены в некие белые мерцающие одеяния, то ли так выглядят сами их тела. Люди взволнованы непонятностью происходящего с ними, а некоторые, судя по их лицам, пребывают в полнейшей панике или замешательстве. Периодически с неба, словно шальные метеоры, то в одну толпу, то в другую влетали новоприбывшие, чудом успевая затормозить над головами людей.
Толкаясь, напирая друг на друга, люди продвигались к башням, в которых то и дело растворялись небольшие оконца, словно лопалась тончайшая мембрана, и тогда ближайших людей всасывало внутрь. На освободившееся место тут же выталкивали очередного человека. Некоторые пытались вернуться обратно в толпу. Другие же, наоборот, рвались вперед, работая ногами и локтями. Над толпами витал невообразимый гомон, перемежаемый стонами, плачем и истеричными воплями.
Шокирующая картина привела меня в неописуемый ужас. К тому же здесь невозможно было дышать. Смрад был настолько плотен и силен, что казался осязаемым. Он забивался в нос, щипал глаза и отдавался яркими вспышками в мозгу. Хотя странно. Вроде и тела у меня уже нет, а ощущения вот присутствуют…
– Что здесь творится? – превозмогая помутнение сознания, спросил я. Язык мой едва ворочался, ноги дрожали.
– Это вход в чистилище, как вы его называете.
– Я шибко извиняюсь, но нельзя ли как-нибудь избавиться от ужасного зловония? Я сейчас просто в обморок грохнусь!
– Уже? – насмешливо спросил Петр. – А ты представляешь, что творится там, внизу?
– П-представляю.
У меня перед глазами плыли разноцветные круги. Я вцепился в руку старца, словно в спасительный канат и медленно начал оседать.
– Слабак! – поморщился старик.
Он сделал рукой замысловатое круговое движение, и мы оказались в трехметровой прозрачной сфере, парящие в ее центре. Ни запахов, ни шума – ничего. Сплошная благодать!
