Kitobni o'qish: «Ала ад-Дин и повелитель джиннов»

Глава 1. Кошмар Ала ад-Дина

Огромная железная птица с полым нутром и широко распахнутыми крыльями, гудя, свистя и постукивая, неспешно прокатилась по узкой дорожке, помеченной по краям веселыми яркими фонариками. Ворчливо проверещав металлическим голосом, она замерла в ожидании неизвестно чего.

Ала ад-Дин, прикованный прочным ремнем к невиданному им доселе мягкому креслу, сидел ни жив ни мертв, ожидая смертной участи, когда птица начнет переваривать своих жертв. Помимо Ала ад-Дина в чреве птицы находились и еще люди, странно одетые и совершенно апатичные ко всему происходящему. Одни полулежали, откинувшись на узкие спинки кресел, другие глазели в расцвеченную разноцветными фонариками ночь сквозь круглые, затянутые прочным теплым льдом отверстия в боках птицы. Похоже, все они уже смирились со своей участью.

Внезапно погас свет, а птица словно взбесилась. Издав противный, все нарастающий вопль то ли боли, то ли торжества, она ринулась вперед. Замелькали фонарики, все быстрее и быстрее уносясь назад. Несчастного Ала ад-Дина неведомая сила вжала в кресло. Птицу затрясло, словно в припадке безумия, ее негнущиеся крылья забила мелкая дрожь, и вдруг земля провалилась. Что-то грохнуло, потом еще раз. Птицу повело влево, а ее крылья начали уменьшаться. Казалось, птица вбирает в них широкие стальные «перья». Птицу тряхнуло – раз, другой, качнуло из стороны в сторону. Уши у донельзя перепуганного Ала ад-Дина заложило, в груди возник предательский холод, а тело молодого человека сковал липкий страх, хотя, казалось, больше, чем он уже напуган, испугаться просто невозможно. Ала ад-Дин закричал, забился в прочных путах…

– Сынок, что с тобой? – разорвал жуткий кошмар знакомый голос. Он, добрый и полный нежности, всегда нес душе молодого человека ощущение покоя.

Ала ад-Дин подскочил на постели и огляделся. Тело его, покрытое холодным потом, била мелкая дрожь. Но брюха страшной птицы уже не было, и фонариков не было, и столбов, озаренных яркими светильниками – тоже. Не было ничего, был лишь его родной дом, комната, наполненная плотной тьмой и ласкающей слух тишиной.

– О-о, какой кошмар! – пробормотал Ала ад-Дин, отерев непослушной ладонью лицо. – Присниться же такое.

– Что на этот раз? – вздохнула старая женщина, удрученно качая головой. – Расскажи мне.

– Вы не поверите, мама: огромная железная птица проглотила много-много людей и собралась куда-то лететь! А еще там была белая девушка.

– Белая? – нахмурилась мать.

– Именно, – подтвердил Ала ад-Дин.

– Хм-м… Красивая? – заинтересовалась любопытная от природы женщина.

– Не знаю, разве только ноги… – честно признался Ала ад-Дин, порядком запунцовев, что в темноте осталось незамеченным, и скромно потупил глаза. – Я смотрел на ее голые ноги.

– О Аллах! Она что, голая была? – Старушка отшатнулась от сына.

– Не то чтобы… На ней была надета жилетка. И еще синий поясной платок. Даже не платок, а платочек. У-узенький такой, – показал руками Ала ад-Дин.

– Уй-юй! Не показывай на себе, остолоп ты эдакий, еще привяжется! – возопила старушка-мать и воздала молитву всевышнему.

– Ну вот, – как ни в чем не бывало продолжал свой рассказ Ала ад-Дин, – и эта девушка размахивала руками, будто пораженная джинном безумия и что-то все время говорила, говорила. Но я не понял ни слова. Мне кажется, она предлагала купить рыжую штуку, похожую на слюнявчик, но никому она была не нужна. А ноги у нее – прости Аллах! – будто из воска, но блестят, словно начищенная таньга.

– Это нечистая сила, точно тебе говорю! – встрепенулась старушка. – Жениться тебе надо, сынок, потому и распутные девки с восковыми ногами мнятся, к греху тебя подводят.

– Ну уж нет! – повел носом Ала ад-Дин. – Я еще слишком молод, мама. Не торопите меня.

– Непутевый ты, – обреченно вздохнула старушка. – Ох, гляди, помутится скоро твой разум. А все из-за проклятых книг, чтоб они провалились! Позавчера тебе снилось, будто ты сидел в темной зале, а с белой стены лупились, разговаривали и скалились злобные ифриты. Вчера на шайтан-арбе мчался куда-то, а сегодня вот в чрево железной птицы угодил. Ох, недоброе чует мое сердце, сынок! Бросил бы ты эти книги, а? Занялся сапожным ремеслом, как твой отец, и жил подобно всем честным людям.

– Вы хотите, чтобы я всю жизнь за медяки чинил всяким оборванцам вонючие чувяки и умер в нищете, как мой несчастный отец, да смилостивится над ним Аллах! – поморщился Ала ад-Дин, почесывая бок.

– Зато ему не снились никакие железные птицы и распутные девки с восковыми ногами! – парировала старушка. – У него были дом, работа, еда. И еще сын бездельник. О-хо-хо, – удрученно покачала она головой. – О Ала ад-Дин, прошу тебя, – взмолилась мать, воздевая ладони к небу, – возьмись за ум.

– Ох, мама! – устало выдохнул Ала ад-Дин. Подобные разговоры уже порядком наскучили ему. – Не начинайте все сызнова. Возьмусь я, возьмусь.

– Когда?

– Скоро!

Мать только рукой махнула от безысходности. Спорить с сыном было пустым делом, и кому об этом знать, как не ей.

Ала ад-Дин тем временем, уже порядком придя в себя от ночного кошмара, потянулся, нащупал рубаху и, нацепив ее, поднялся с постели. За окном начинало светать, и пора было собираться в город. Там на сегодня назначены петушиные бои, а прозевать такое событие было выше сил молодого человека…

День у Максима не задался. Вроде и встал с той ноги, и шеф похвалил на работе. И даже предложил зарубежную командировку – невероятно, но факт! И настроение отменное, в смысле, было…

Максима Короткова, бывшего вора, а ныне сотрудника серьезной конторы, торгующей техникой для безопасности, наконец заметили и сочли толковым работником, достойным проявить себя, свои способности, что изрядно польстило самолюбию Максима. Ведь теперь он на хорошем счету у шефа, и возможно, Максиму даже повысит зарплату, что пришлось бы очень кстати. Все-таки в честной жизни есть своя выгода, как ни крути. О том, как он жил раньше, Максиму и вспоминать не хотелось – тошно становилось на душе. А уж о жизни на сказочном Востоке и говорить нечего было – просто жуть брала от кошмарных воспоминаний. Да и было ли все это на самом деле? Хотя доказательством тому служила одежда Черного Кади, которую Максим все порывался выбросить, но так и не собрался с духом, ведь она оставалась единственным доказательством реальности событий двухгодичной давности, последней ниточкой, так сказать. Да и в выражениях Максим стал более сдержанным, старался контролировать каждое свое слово, хорошо помня, как обычная, казалось бы, фраза «Чтоб мне провалиться!» возымела реальное воплощение, отправив Максима далеко и надолго в неведомый мир, за тридевять земель, за тысячу лет. Тут уж поневоле призадумаешься!

Но почему Максиму вдруг вспомнилось все это? Не командировка ли тому причиной? Ведь отправляли его не куда-нибудь, а в Арабские Эмираты! Что это: чистейшей воды совпадение или мироздание вновь решило сыграть с Максимом злую шутку? Но чем он заслужил?

Перебирая в голове события последних двух лет, Максим никак не мог найти причин у мироздания быть недовольным им. Не воровал, не хамил, не ругался, пил не больше, чем остальные, по большим праздникам и торжествам, не сквернословил (не особо, по крайней мере). Вроде и не за что, а все же с Максимом происходило нечто странное, вселяющее как минимум здоровое непонимание: третий раз за день ему на глаза попадался какой-то оборванный араб.

Нет, сначала Максим, конечно, не обратил на него особого внимания. Мало ли какой чудик поднял в кинотеатре шум, так что пришлось прервать сеанс. Максим заглянул в кинотеатр по делам фирмы: монтировала систему пожарной безопасности, – а этот оборванец внезапно вскочил с кресла и, подвывая от ужаса, заметался меж кресел. Да еще сработала противопожарная система, включенная в тестовом режиме, к которой ушлый монтер уже успел прикрутить динамики, не сказав об этом никому. Так в кинотеатре такое началось!..

Максим, разумеется, получил нагоняй от шефа, несильный, но все равно обидно. Ведь ни за что же по большому счету!

После тот же араб встретился Максиму по дороге в аэропорт. Надо же такому случиться, что Максим подсел в автобусе именно к нему. Нервный загорелый молодой человек сидел, сжавшись, и круглыми, словно плошки, глазами наблюдал за проносящимся мимо него пейзажем среднерусской равнины. А потом Максим задремал, и араб куда-то незаметно слинял. Может, где на остановке по дороге сошел? Главное, что ничего у Максима не пропало, все вещи оказались на месте, и деньги в кармане, и документы с билетом – тоже. Но поволновался Максим изрядно, хлопая себя по карманам ветровки и перебирая содержимое сумки.

А тут еще оказалось, что и в самолете их места рядом. Бледный, донельзя напуганный житель Востока в рваной, заношенной одежонке и засаленной тюбетейке на лысой голове, оглядывал салон самолета, словно диво какое, ковырял обшивку грязным обкусанным ногтем, скребся в стекло и все дергал и дергал привязной ремень. А когда начали взлетать, так араб и вовсе сошел с лица и устроил истерику, а потом – хлоп! – и нет его. Вот только что сидел рядом с Максимом, распространяя вокруг себя удушающие ароматы потного тела и старой кожаной обуви, а стоило Максиму отвернуться на секунду – пропал, будто его и не было.

Максим, пребывая в ступоре, ощупал пустое кресло рядом с собой, даже все еще застегнутый ремень зачем-то подергал. А после вызвал стюардессу и путано рассказал о пропаже человека, при этом виновато и очень смущенно улыбаясь, только бы его не сочли умалишенным. Все оказалось гораздо хуже, чем полагал Максим: лучше бы бортпроводница решила, будто он и вправду не в своем уме, мило и понимающе улыбнулась, предложила воды и удалилась к себе. Так ведь нет! Она доложила обо всем командиру, и поднялась тихая паника. Ведь и проводница хорошо запомнила странного типа арабской наружности, особенно его запах.

Но обнаружить беглого пассажира в самолете не удалось. Не было его ни под креслом, ни в туалетах, ни на полках, забитых ручной кладью (интересно, как бы он туда забрался?), ни в подполе, где переплетаются километры проводов и ютятся различные тяги, трубопроводы и диковинные механизмы! В общем, поиски не увенчались успехом, и командир принял решение вернуться на аэродром, где пассажиров высадили, тщательно проверили и загнали в накопитель, а самолет уже более основательно обыскали вдоль и поперек. Говорят, даже собаку вызывали, но и та оказалась бессильна разгадать арабскую загадку: неизвестный словно сквозь фюзеляж провалился.

Несчастный Максим промучился в накопителе целых пять часов, томимый недобрыми предчувствиями, а после забылся беспокойным сном.

– Чтоб тебя скорпион ужалил в голую пятку! – проворчал злой донельзя Ахмед, закидывая на спину давно опостылевшую, неудобную подставку под масляные лампы, связанную из бамбуковых палок. Он нервно одернул кожаные ремешки, впившиеся в его худые плечи, отчего медные лампы тихонько звякнули. – Кривоногий тушканчик, отрыжка верблюда, ханурик магрибский! У-у, ненавижу!

Кто такой ханурик, Ахмед не знал – мало ли он нахватался диковинных словечек от своего бывшего предводителя, исчезнувшего неизвестно куда прямо с площади во время суда. Но слово это, как казалось бывшему разбойнику, полностью отражало суть ненавистного колдуна, к которому Ахмед случайно прибился после удачно совершенного побега. Ахмеду тогда казалось, что в его жизни наступит просвет, и она забьет ключом. Еще бы, такой крупный и известный колдун, сколько зла можно с ним на пару сотворить! Но прошло уже два года, а все застопорилось на торговле проклятыми лампами с несуществующими джиннами. Торговать приходилось, разумеется, Ахмеду. Колдун же всецело был поглощен поиском настоящей лампы с джинном и ни о чем другом не помышлял.

– Что ты там ворчишь, бездельник? – донеслось до ушей Ахмеда, которому никуда не хотелось идти, и потому он нарочито долго натягивал поношенные, местами дырявые чувяки.

– Ничего, господин, – отозвался Ахмед, скрипнув зубами. – Вам показалось.

– Тогда почему ты еще здесь?

– Не беспокойтесь, я уже ушел, – буркнул Ахмед, распахнул дверь и, оглянувшись через плечо, вышел на двор.

Колдун проводил слугу недобрым взглядом и отвернулся, продолжив заниматься своим проклятым Аллахом занятием.

– Чтоб глаза твои повылезали, а самого скрутило в три дуги, – еле слышно проворчал Ахмед, закрывая за собой скрипучую дверь. – Нет! Лучше в пять! Хотя ему вряд ли уже хуже будет…

Тощий и косолапый престарелый колдун Абаназар действительно напоминал скрюченное дерево, его длинные суставчатые пальцы – кривые обрубленные ветви или крабьи лапки, а лицо по форме и цвету походило на сморщенный сушеный финик. Был колдун лыс, почти безбров и вечно недовольно тряс жидкими остатками козлиной бородки, придерживая пальцами огромную чалму, чтобы та ненароком не свалилась с его несоразмерно маленькой головы. Ахмед терпеть не мог скупого, вечно всем недовольного старикашку, но не без причины побаивался – колдун как-никак. Вдруг возьмет, да и обратит во что-нибудь эдакое. Колдун из Абаназара, по правде сказать, никакой, но в змею там или в жабу – так это запросто, подвернись ему кто под горячую руку. Неудачи последних лет сделали из Абаназара желчного, ворчливого старика, ведь лампа с джинном никак не давалась ему в руки, будто специально играла с колдуном в прятки. И не помогали Абаназару ни страшные опыты над животными, ни витиеватые заклинания, ни слышимый одному колдуну глас хитрых молчаливых звезд.

Загребая чувяками дорожную пыль, Ахмед понуро брел по дороге к городу вдоль полноводного арыка, мимо клочков земли, гордо именуемых чиновниками полями, на которых, не разгибая спин, трудились бедняки, чтобы накормить не столько себя, сколько бесконечное количество ненасытных чиновничьих ртов. На базар идти вовсе не хотелось – опять без толку проторчишь на душной и пыльной площади целый день, и никто ничего не купит. Ведь какой дурень возьмет лампу за тысячу динаров, чтобы исполнить всего одно желание, да и исполнится ли оно еще, неизвестно.

Но все же лампы, пусть и очень редко, но покупали. Каждый раз, продав лампу очередному богатому остолопу, Ахмед трясся от страха, торопясь как можно быстрее покинуть город, потому как глупый богач мог и не получить того, за что заплатил. То были обычные лампы, коих в любой лавке жестянщика пруд пруди, а фокус заключался вовсе не в лампе, а в волшебном кольце Абаназара, которое колдун где-то раздобыл еще на заре своих времен и вот уже многие десятилетия бессовестно пользовал джинна кольца. И стоило колдуну вовремя не среагировать на желание вновь купившего лампу, тогда Ахмеду уж точно пришлось бы несладко. А уж если богатый дуралей пожелает чего-нибудь из ряда вон выходящего…

Ахмеду даже и думать об этом не хотелось. Джинн кольца был довольно слабым магом, но с желаниями каждого очередного остолопа пока справлялся, ведь заказывали всегда одно и то же: золото, драгоценности, новый дом в престижном районе или сундук, а то и два-три, барахла для сварливой жены – на большее фантазии, видимо, не хватало.

Одного Ахмед не мог уразуметь: зачем вообще Абаназару понадобилось так рисковать, пусть и не своей шкурой, а Ахмедовой, получая за лампу какие-то презренные тысячу динар, когда джинн кольца безо всяких проблем мог наполнить ветхое жилище мага до краев, да еще с горкой, золотом и драгоценными камнями. Однажды Ахмед спросил у колдуна напрямую, но тот только невнятно огрызнулся. Больше Ахмед к Абаназару с этим вопросом не приставал.

У ворот города, как всегда, толпились нищие, облепляя, словно пчелы мед, каждого приближающегося к воротам. Другие из них сидели вдоль дороги у стены, протягивая тощие, грязные ладони и непрестанно качая головами, – эти были несколько сдержаннее, но Ахмед всегда обходил и тех, и других стороной. Нищие вызывали у него омерзение, к тому же могли походя обобрать почище шустрого карманника. Поэтому, завидев нищих, Ахмед всегда старался принять как можно более забитый и изможденный вид, и оборванцы его всегда принципиально игнорировали. Но сегодня один из них, сидящий в сторонке у стены, не сводил с Ахмеда пристального взгляда, прямо-таки пожирал глазами. Было в нищем, к тому же очень странно одетом, нечто до боли знакомое. Ахмед остановился и присмотрелся повнимательнее, наморщив лоб, затем морщины его разгладились, а брови поползли вверх.

– Шеф? – хрипло выдавил Ахмед, облизнув враз пересохшие губы.

Лямки бамбуковой подставки соскользнули с его покатых плеч, и медные лампы загремели, рассыпавшись у ног Ахмеда. Позабыв обо всем, бывший разбойник взмахнул руками и бросился к тяжело поднимающемуся с земли молодому человеку, у которого на лице застыла неловкая улыбка.

– Шеф!!!

– …Вот так Ахмед все и было, – грустно закончил Максим, рассеянно вертя в пальцах пиалу с жидким зеленым чаем.

В маленькой чайхане, где Ахмед с Максимом сидели уже довольно долго, было немноголюдно и тихо, и ничто не мешало им спокойно вести задушевную беседу.

– Но как же тебе удалось спастись от палача? – спросил Максим, поднимая глаза.

– Повезло. – Ахмед отхлебнул из пиалы и почмокал губами. – Вы помните Стального Когтя?

– Ну?

– Так вот он засветил в глаз вертухаю…

– Ахмед, я тебя умоляю, завязывай ты уже с феней, – поморщился Максим.

– А чего? Очень даже круто!

– Ничего крутого. Культурные люди так не разговаривают. Понты – не более.

– Вы так думаете?

Ахмед подозрительно скосил глаза на своего бывшего предводителя. С ним что-то было не так. Ахмед никак не мог взять в толк, куда подевался его неугомонный, напористый шеф, которого он знал.

– Уверен!

– Ну ладно, – вздохнул Ахмед, безразлично пожав плечами. – В общем, Саид э-э… дал в глаз стражнику и раскидал еще двоих. Остальные стражники бросились на подмогу, а я смазал ласты под шумок. То есть сбежал, – поправился Ахмед.

– И перебрался в другой город, – понимающе покачал головой Максим. – Умно. Кстати, а что это за город?

– Гульканд. Разве вы не знаете?

– Ахмед, кончай тупить, – набычился Максим. – Я же тебе арабским языком объясняю: уснул там, у себя, а проснулся здесь, у городской стены.

– Да-да, я забыл, шеф.

– И не называй меня шефом.

– Как?! – подскочил на курпаче пораженный Ахмед. – Вы что же такое говорите?!

– То и говорю, – буркнул в сторону Максим. – Какой я тебе шеф? Я Махсум, просто Махсум, без всяких там титулов и прилагательных. Были да выветрились все.

– Чего? – почесал затылок Ахмед.

– Забудь, долго объяснять, – только отмахнулся Махсум, поднес к губам пиалу и сделал небольшой глоток.

– Нет! – грохнул пиалой об топчан Ахмед, расплескав остатки чая. Несколько человек, сидящих поблизости, повернули к нему головы. – Такое не забывается! Вы мой шеф навсегда, мы с вами вместе столько тягот и невзгод вынесли.

– Ты, главное, громче кричи. – Максим качнул пиалой, указав на других посетителей чайханы. – И не забудь рассказать всем и каждому про эти самые тяготы. Мне почему-то кажется, в Гульканде палачи не менее искусны, чем… сам знаешь где.

– Ох! – Ахмед поспешно прикрыл ладонью рот и понизил голос до шепота. – Знаете, мне без вас было так тяжело, так тяжело. О, как долго мне пришлось скитаться по городам и кишлакам. Я, правая рука самого шефа, вымаливал милостыню, словно последний нищий! Представляете? А пещера больше не открывается… – Ахмед всхлипнул, пустил слезу и утер пальцем нос.

– Ахмед, кончай нюни распускать, смотреть противно. Главное, жив-здоров, за ум вот взялся, лампами торгуешь.

– Да чтоб их шайтан пожрал, эти проклятые лампы! – Ахмед в сердцах пихнул локтем подставку с лампами, прислоненную к топчану. Лампы тихонько звякнули. – Ненавижу! Во где уже все сидит! – Бывший разбойник полоснул пальцами по горлу. – И лампы, и магрибинец – старый плешивый верблюд!

– Постой, постой, – остановил Максим, чувствуя, как некое воспоминание шевельнулось у него в голове, породив недоброе предчувствие. – Какой еще магрибинец?

– Да колдун, чтоб его верблюд последний расцеловал вон куда с его лампами и джиннами, – взмахнул рукавами Ахмед и сник, сложив руки на коленях, что выглядывали в прорехи заношенных штанов. – Ох, боюсь я его.

– Чего так?

– Страшный он человек. Не так зубом цыкнет – и все, откукарекался куренок.

– В чем проблема? Возьми да и уйди от него, – пожал плечами Максим.

– Уйди… – Ахмед нервно стряхнул хлебные крошки со штанины и задумчиво разгладил ее. – Он так уйдет, если узнает. Везде отыщет и руки с ногами местами поменяет.

– Сдался ты ему по большому-то счету, – хмыкнул Максим, жуя кусочек свежей, пахнущей углем лепешки, каких в его времени днем с огнем не сыщешь.

– Я пробовал. Он настиг меня и пригрозил. О-хо-хо…

– Ладно, не отчаивайся. Что-нибудь придумаем, – попытался приободрить Ахмеда Максим, но тот только рукой махнул.

– А-а-а. Ничего из этого не выйдет. Я…

– Вот ты где! А я тебя по всему городу ищу.

Ахмед вздрогнул и медленно обернулся. В узких дверях чайханы стоял высокий молодой человек, вертя на пальце лампу. Он сделал несколько шагов к топчану и навис над присмиревшим торговцем «волшебными» лампами.

– Я это… – сглотнул Ахмед, вжимаясь спиной в перильца топчана. – Того… Вот!

Ахмед никак не мог припомнить, продавал ли лампу этому плечистому человеку или нет – мало ли их было. Неужели один из недовольных клиентов?

– Делать мне больше нечего, как бегать за тобой, – растягивая слова, произнес молодой человек и сунул под нос Ахмеду лампу. – Твоя?

– Да, то есть… нет… я не знаю, – пролепетал, бледнея на глазах, Ахмед и еще дальше отодвинулся от молодого человека.

– Твоя, твоя. Забирай! – Юноша бросил лампу на колени Ахмеду, но тот отпихнул ее, словно она была раскаленной.

– Она не моя! Ты ошибся, конечно же, не моя.

– Вот ненормальный, – хмыкнул молодой человек, упирая руки в бока. – Сам обронил, и говорит, что не его. Растяпа бестолковый. В первый раз такое вижу, клянусь всевышним!

– Обронил? – Лицо у Ахмеда вытянулось, и он шустро полез через перильца пересчитывать лампы. – Одна, две, три, пять. Моя! Ох, спасибо тебе. – Ахмед выдавил вымученную улыбку.

– Не за что. Слушай, а почем твои лампы? Я бы купил одну.

– Тысяча динар! – заученно, по привычке ляпнул Ахмед.

– Да ты в своем уме?

Молодой человек покрутил у виска пальцем.

– В своем, в своем. Она…

Ахмед спохватился: в чайхане нести вздор про лампы с джиннами не хотелось. Он и так порядком здесь «засветился».

– Э-э, забирай так. – Ахмед махнул рукой, и народ мгновенно утерял интерес к происходящему, продолжив прерванные трапезы.

– Ты точно не в своем уме, – хмыкнул молодой человек. – Вещь-то хорошая, денег стоит.

– А ты уже отработал. Когда вернул ее, – нашелся Ахмед.

– Да?

– Точно тебе говорю. Она твоя!

Ахмед подхватил с дастархана лампу и кинул ее молодому человеку, Тот ловко поймал лампу и повертел, разглядывая.

«Этот босяк все равно ничего не знает о свойствах лампы, так что и бояться нечего», – решил Ахмед. Ведь чтобы явился джинн, нужно было трижды потереть чеканку на внутренней стороне ручке, но откуда наивному юноше додуматься до подобного.

– Вот, спасибо! – поблагодарил молодой человек, развернулся и затопал к двери.

– Иди, иди, добрый человек. Да пребудет с тобой милость Аллаха!.. Фу-у! – Ахмед утер воображаемый пот со лба. – Чуть не погорел на фуфле. Не поверите, шеф, мне еще так страшно никогда не было!

– Ничего не понял, – честно признался Махсум. – У тебя что, товар не сертифицированный или лицензия просроченная?

– Серти… что? – похлопал глазами Ахмед.

– Ну, лампы там китайские, ширпотреб, некондиция. Вот шайтан, как же тебе объяснить-то?

– Нет, лампы нормальные, наши, – дотумкал наконец Ахмед, о чем толкует Максим. – Только вот содержимое не того… – неопределенно повертел он пальцами.

– Чего – не того?

– В том-то и дело, что ничего, – загадочно вздохнул Ахмед, не решаясь посвятить Максима в аферу с джиннами. А ну как Абаназар пронюхает. – Совсем ничего.

– Ой, Ахмед, – прищурив один глаз, Максим погрозил Ахмеду пальцем, – опять в какую-то аферу влез.

– Это не я! Это все он, он! – затараторил Ахмед, не выдержав нервного напряжения, рванул рубаху на груди и быстро зашептал, наклонившись вперед. – Проклятый магрибинец придумал глупость с кольцом и с лампами, чтоб ему, заразе такой, на сковородке в аду джигу отплясывать!

– Кольцо? Джинн? – вскинул брови Максим. – Ничего не понимаю. Да расскажи ты толком!

– Ну, слушайте.

Ахмед затравленно огляделся по сторонам и быстро зашептал Максиму почти в самое ухо.