Kitobni o'qish: «Палочник»

Дед

КПП совсем не изменился с тех пор, как Марк покинул город. Только кирпич по углам слегка раскрошился. Ступенька из деревянного поддона, на проходной – крашенная эмалью «карусель», облезлая и тёплая от чужих рук, тяжёлая. Исцарапанное пластиковое окошко было плотно заклеено объявлениями: портреты пропавших без вести и преступников в розыске, все будто на одно лицо, какие-то расписания и указы с выцветшими печатями.

Охранник глянул в протянутый паспорт, поднял глаза на Марка. Ну да, непохож на здешнего, но прописка-то есть. Турникет поддался и пропустил в город.

Очень хотелось самостоятельно вспомнить, где нужная пятиэтажка, не звонить. А то дед обидится, да и самому стыдно будет. Марк шёл медленно, слушал стрёкот кузнечиков в заросших палисадниках да смотрел под ноги, боясь оступиться на разломанном асфальте. Было ещё тепло, бабье лето. Вышел на солнце – припекает, в тень зашёл – холодно. Двадцать лет назад Марк любил в такие ясные вечера устроиться с местной шпаной на крыше разорившейся фабрики, на тёплом рубероиде и мечтать о том, на кого пойдёт учиться, куда потратит первые деньги. Когда был ещё младше и не очень оценивал расстояния, то думал, что Москва начинается там, где виден высокий универмаг со светящимися вывесками. Однажды после школы даже дошёл до него, но разочаровался. Рядом не было ничего интересного, только платформа электрички. Через несколько лет с этой платформы он уехал к отцу с матерью, которые слёзно клялись, что пить бросили и готовы воспитывать сына. Что ж, полгода и правда чин чином воспитывали. Потом в такой штопор ушли, что Марк не выдержал и сбежал из дома. Насмотревшись на алкогольные психозы, употреблял он сам редко и смог выбиться в люди, хоть и мотался по чужим квартирам. От шараги дали общежитие, иногородний всё-таки. Так и вытянул себя, как Мюнхгаузен, из болота за волосы.

За все эти годы дед не просил ничего, ну или просто не жаловался, зная, что Марку и так нелегко. А тут заработал инсульт и стал сдавать. В прихожей лопнули и отошли старые бумажные обои, а подклеить – голова кружилась. Марк не стал ждать, что дед будет просить, да сам приехал. Похлопывая себя по икре новым запечатанным рулоном, с пачкой клея в маленьком рюкзаке, он проходил между домов, где жили друзья. У Андрея мама пекла сладкие коврижки, о которых знали только избранные со двора. У Саши был видак с мультиками и приставка, а ещё его родители с дедом дружили. Из его окна видна была сгнившая «Волга», у которой колёса покрылись мхом и вросли в землю. Машину, конечно, давно убрали, но прямоугольник на земле почему-то особо травой не зарастал.

«Ага, если сзади КПП, Санин дом слева, значит наш справа», – вспомнил Марк.

Подъезд был открыт, деревянная дверь на пружине – распахнута. Внутри воняло кошками и прелыми тряпками. Лифт в таких домах вообще не был предусмотрен, так что пришлось подниматься по низким колотым ступенькам. Марк хорошо помнил, что этаж третий, ведь не раз с балкона запускал самолётики, застревавшие в кронах тополей.

Дед открыл дверь, и на гостя обрушился тёплый сладковатый запах стариковской квартиры.

– О, явился! Ну, проходи. Тапки твои вот. Причёска какая у тебя модная, ой! Сейчас все так ходят, чтоб с боков нет, а посередине волосья.

Марк вообще старался не упускать возможностей выглядеть как столичный студент, хоть возраст уже и поджимал. Ему это придавало уверенности и напоминало о том, чего стоило так органично вписаться в колорит Москвы.

На кухне он забрался в свой любимый угол, где зимой после горок грелся у тёплой стены. Дед налил чаю: сначала заварку, потом горячую воду. Почему-то раньше, ещё до эры пакетиков, так было принято.

– Ну чего, как мать с отцом?

– Живы.

– Где работаешь-то?

– Рекламу настраиваю.

– Платят много?

– Мне хватает.

Когда напились из вежливости чаю, в ход пошёл самогон, тягучий и терпкий, отдающий подгнившими яблоками. Обои клеить всё равно было поздно, света в прихожей не хватало и Марк отложил самое важное на утро.

На третьей рюмке, опрокинутой под классические сырно-колбасные бутерброды, он вышел на балкон подышать. Сумерки сгущались быстро. Перед ним был всё тот же двор, тот же Санин дом, вдалеке на фоне заката торчала полосатая труба фабрики.

Марк поспешил снять на телефон угрюмый пейзаж и задумался над текстом для поста в соцсеть. Чтобы не упустить мысль, быстро набрал:

«Есть два типа городков, в которых «ничего не меняется». В одних поддерживают порядок, в других всё просто деградирует и гниёт. И это не мило. Это печально».

Запись смотрелась хорошо. В меру мрачно, с картинкой. Только вот в ленту новостей ей не суждено было попасть.

– У вас тут сеть не ловит что ли?

– Всё ловит.

– Я про интернет.

– А… знать не знаю интернет ваш.

На половине бутылки дед заметил, что внука уже клонит в сон и отправил его в постель. В детстве Марк спал на солдатской раскладушке и очень её любил. Другие кровати казались ему жёсткими, а на хороший пружинный матрас нужно было не один месяц копить. Многие из его старых друзей такие матрасы встречали только в виде обгоревших остовов, на которых так здорово получалось прыгать во время прогулок. Их берегли и прятали в кусты от вездесущих бомжей, норовивших растащить детское добро, среди которого были каркасы диванов, куски линолеума и всё, что красиво горело.

Засыпая, Марк всё сильнее погружался в воспоминания и напоролся на особенно неприятное. У детского дома были помойки, в которых редко выбрасывали еду, но часто разные вещи. Дед доставал из них книжки с картинками, и те что оказывались почище, приносил домой. Какое-то время они воняли, потом выдыхались и их можно было листать без отвращения.

Проснувшись от навязчивых "вертолётов", Марк пожалел, что столько выпил. Привкус на языке был сивушно-кислый, алкогольная бессонница дала о себе знать. Он лежал неподвижно и просто пытался снова отключиться, разглядывая стену с ковром. Иногда возле дома проезжали машины и тени от оконных рам смещались из-за света фар. Движение было равномерным и параллельным, но вдруг что-то выбилось из этой скользящей картинки. В темноте всё равно ничего не было видно и Марк решил, что просто ветер тронул ветки тополя, растущего у фонаря.

Но движение повторилось. Медленное и целенаправленное. На потолке сместилось пятно, которое до этого момента Марк считал тенью от люстры со стеклянными привесками.

Как бы не так. "Пятно" оказалась продолговатым сегментированным брюхом, из которого по бокам тянулось несколько отростков. Марк закрыл глаза и зажмурился, подумав, что зрение его обманывает. А когда открыл, стал ещё лучше видеть невозможное.

По комнате, очень медленно переставляя тонкие лапы, передвигалось нечто вроде громадной мухоловки. От этого зрелища сердце разогналось за считанные секунды, оно застучало как отбойный молоток, как старая стиралка, выжимающая бельё, рёбра вибрировали, язык омертвел и стал липким. Как только Марк пошевелился, пытаясь натянуть на голову одеяло, нечто замерло, чуть оторвав лапу-иглу от пола.

Оно явно среагировало на движение.

Нужно было замереть, слиться с раскладушкой, и тут Марк понял, как же это тяжело, когда от ужаса начинаются нервные колики в руках и ногах и ими хочется двигать. Всё тело тут же стало затекать, но даже дышать слишком часто было опасно. Тварь сдвинулась с места и бесшумно пошла дальше, пока Марк задыхался и терял контроль над собой, рискуя дёрнуться. Наконец, она приблизилась к двери и легко проскользнула в щель у косяка.