Kitobni o'qish: «Воскресный очажок», sahifa 3
Мать наконец поняла тоску его и повела к соседке, но и там очажок стоял мертвый, холодный.
Мать обошла с Саней весь рабочий квартал, и всюду, у всех соседей, одинаково бездействовали очажки, удручая своей мертвечиной.
Опечаленная вернулась мать с Саней домой.
– Мама, – взмолился мальчик, – когда же у нас будет уголь и опять запылает очажок?…
– Потерпи, – стала утешать она его сквозь тихие, задавленные слезы.
– Злой дух все еще сторожит шахты?
– Да, но его скоро прогонят.
– Кто?
– Рабочие… папа твой, Федя… Все, все поднимутся и пойдут на него войной… Выбьют из рук его тяжелый меч и освободят шахты…
– Мама… Неужели? – И глаза у Сани залучились звездами, а на личике проступил легкий румянец.
III
Однажды, когда Саня лежал в кровати у окна, погруженный в свою тоску, а мать, сидя около, штопала чулок и рассказывала ему сказку, с улицы донесся шум и громкое, дружное пение сотен голосов:
Вставай, проклятьем заклейменный,
Весь мир голодных и рабов…
Мать и Саня выглянули в окно. Вдоль жалких лачуг с поломанными заборами, по длинной пыльной и грязной улице двигалась колонна рабочих, вооруженных шашками и винтовками. На картузах и пиджаках пылали алые банты.
Рабочие шли в ногу бодро, радостно, и над ними колыхались знамена.
По обеим сторонам, у лачуг, стояли оборванные, голодные женщины, подростки, махали руками и платками, а впереди колонны бежали мальчишки, кувыркались и били колотушкой в донышко заржавелой жестяной кастрюльки, подражая барабанщикам.
– Без угля не ворочаться, – кричали надрывно женщины.
– Мы к зиме все подохнем от холода, если не Судет топлива.
– Слушаем. Слушаем. Уголь или смерть… На Дон! На Дон! – восклицали среди пения «Интернационала» рабочие.
Мать порывисто привлекла Саню к груди и, давясь радостными слезами, проговорила:
