Kitobni o'qish: «Не любите меня! Господа!»
Жаркое марево горевшего особняка давным-давно осталось далеко позади. Остались вдали и версты лесных и проселочных дорог, сменявших друг друга, слезы и боль потери. Вокруг снова был лес.
– Погонять надо, барин! От пожога ушли, так здесь сгинем!
Фиолетовые брызги снега в лучах зимнего заката, из-под копыт пристяжного серого в яблоках коня тройки, которая замыкала торговый обоз в Оренбург, смешивались с морозным воздухом. Падая, они превращались в капли, на щеках молодой женщины в лисьей шубе и шапке, укутанной тремя медвежьими шкурами и почти дремавшей под ними в сумраке зимнего леса.
– Надо бы поспеть до темноты, барин! – худощавый парнишка в тулупчике, оборачиваясь к сероглазому бородатому мужчине в волчьей шубе, сидевшему рядом с женщиной слегка прищурился и вопросительно глядел на него, – Так чего? Погонять, что ли, отстанем ведь, барин, места здесь нехорошие. Зверья полно!
– Не гони, Колька, авось не отстанем. Ты мне барыню в дороге не растряси. Гляди, вон ей худо совсем.
Женщина приоткрыла глаза:
–Не беспокойся, Мишенька, гони, если надо, отстанем – хуже будет. Мне полегчало уже.
–Юленька, мы не отстанем, а тряска ни к чему хорошему не приведет. Зимник не наезженный. Сани так и подпрыгивают.
Юлия отвернулась. Тряска и правда была сильной, не смотря на плотный слой снега на лесной дороге. Шевелиться почти не было сил, холод пробирал до костей, не смотря на длинную теплую шубу и медвежьи шкуры.
– Долго еще до города?
– Да, поди, верст тридцать лесом и верст десять поселками. Не беспокойся, родная, успеем, вот и обоз недалеко ушел, виден нам еще, и они нас видят. Нет нужды волноваться, ребеночек как?
– Не знаю, успеем ли, болит все.
Сумерки спустились внезапно, Юлия уснула, обоз почти скрылся из виду. Полная луна, выглядывала из-за редких облаков, освещая, словно фонарем дорогу. Кони внезапно захрапели и прибавили скорости. Колька и Михаил разом обернулись.
Стая! Барин Стая! – Колька, что было силы, протянул хлыстом сразу по всем трём лошадям.
–Не ори, вижу! Барыню разбудил, идиот.
Сани словно взвились. Следом за отставшей тройкой неслись серые тени.
– Вот теперь, Колька гони, почитай штук двадцать насчитал, если своих не нагоним – не быть нам живыми!
– Э-эх барин, говорил же вам! Не слушали вы меня!
– Миша что происходит? Юлия задыхалась от ужаса. Ребенок, чувствуя страх матери, отчаянно бился под сердцем.
– Успокойся, родная, уйдем, обязательно уйдем, кони хорошие, идут уже правда долго, но справятся, вот увидишь, загоню, а уйдем. Успокойся.
Внезапно вожак стаи сделал рывок и вплотную приблизился к крайней лошади. Та заржала, – зубы зверя лязгнули прямо около её копыта. Михаил выхватил ружье и выстрелил. Вожак слегка отстал, но стая тихо, словно без всяких усилий, держась на одном расстоянии, преследовала сани. Юлия с трепетом глядела на происходящее, казавшееся каким-то кошмаром из далеких маминых сказок. Лицо Михаила выражало сосредоточенность и тревогу. Она понимала, что целиком и полностью зависит сейчас от него, хотя еще вчера, в прошлой жизни все было наоборот. Она не испытывала любви к мужу, всегда только дружбу и жалость. Он так любил её, просто боготворил, с самого момента их знакомства. Он добивался её всеми известными ему способами и плакал, как ребенок, когда она дала согласие выйти за него. Юлия дарила его своею милостью, всегда была ровна с ним и безумно скучала. Он вовсю старался развлечь её, как-то угодить, но она не видела в нем достойного собеседника и уважала только его умение держать данное слово, преданность ей и техническую грамотность, так необходимую ее отцу. Михаил был хорошим охотником – лучшим в их краях. Теперь все зависело только от его меткости. Охота была его страстью. Он знал о звере все, что может знать человек. Неделями он мог жить зимой в тайге, охотясь, когда выпадало свободное время, и всегда возвращался с богатой добычей.
– Миша, ну что там?
– Не волнуйся, родная, сейчас я их положу всех по одному. А! Черт! Заклинило! Вот проклятье!
Сани тряхнуло на очередном ухабе, и ружье выпало из его рук. Словно по команде стая разделилась, и начала медленно с боков обходить тройку. Складывалось впечатление, что звери понимали – им ничего не угрожает, а несущаяся во весь опор упряжка словно стояла на месте.
Михаил с тоской посмотрел на Юлию.
–Нет выхода, родная, не поминай лихом.
Она с ужасом вцепилась в него:
–Нееет! Слышишь! Не смей!
–Нет выхода! Юлия! У нас нет другого выхода! Они порвут лошадей, а потом и нас. Колька! Береги барыню. Как в Оренбург прибудете – сразу к доктору её. Батюшке её телеграфируй!
Он погладил её по щеке. В его глазах были любовь и страдание.
– Прощай, родная. Гони! Колька! Гони что есть духу!
Выхватив кинжал, он бросился вон из саней. Юлия не могла обернуться. Слезы слепили глаза, Колька от ужаса всхлипывал и хлестал что было сил лошадей. Сзади, где-то далеко и удаляясь все сильнее, слышался визг, волчий вой и крик Михаила.
– Мишенька, Миша, что же ты наделал, Господи, помоги, Господи помилуй, – её губы еле слышно шептали слова молитвы. Она понимала, что он пожертвовал собой ради неё, и она никогда больше не увидит мужа живым. Ребенок, беспокойно бившийся под сердцем, внезапно замер. Резкая боль в животе пронзила со страшной силой. Она закричала. Колька обернулся:
– Барыня, вон обоз нагоняем, лес кончается! Потерпите, барыня!
Боль захватывала тяжелыми спазмами и сознание мутилось. Всплывали картины десятилетней давности. Словно в бреду она тоже ехала в санях, но ехала только уже не теперешней Юлией, замужней дамой, богатой наследницей, а той самой пятнадцатилетней Юленькой, – восторженной девчонкой, в сопровождении матери выезжавшей впервые в сердце России из далекого северного поселка. Там был рудник и заводы её отца, Григория Деменева, из простого купца, превратившегося в промышленника и не последнего в стране человека по богатству и известности.
Бред и явь сливались воедино, и она уже не понимала где она и что с ней. Ей казалось, что сани въезжают прямо в зимний Петербург и её, уснувшую в санях девчонку, лакей несет на руках прямо в её комнату в особняке на краю города. Няня Марья раздевает её и кладет в постель, укрывая теплым одеялом. Спать…. Хочется спать….
***
Глазам очень не хотелось открываться, но мучавшая жажда все– таки заставила Юлию приподняться на подушке и прошептать:
–Пить…
– Голубонька, лежи, лежи, не вставай, детонька. Сейчас водички подам!
Марево, пеленой застилавшее глаза, рассеялось. Юлия лежала в больничной палате. Вокруг неё суетилась пожилая сухонькая сиделка с добрым и морщинистым лицом.
– Вот, попей, детонька, попей!
– Где я?
– А в больнице, детонька, в больнице, в Александровской, в Оренбурге, где ж еще, еле-еле довез вас парнишка-то Ваш, на руках на второй этаж за минуту дотянул, мальчишка еще совсем, а какой сильный! Он и батюшке телеграфировал вашему, заснул вон на кушетке в коридорчике, истомился весь, очень за вас переживал. Плакал даже. Поездом отец ваш завтра к вечеру прибудет. Да ты, детонька, не сумлевайся. Доктор у нас самый лучший, Лука Лукич не одному младенцу жизнь спас – и твоего выходим. Вот капельки, выпей капельки.
– А муж мой! Где он! Что с моим мужем! Его нашли?!– жуткая картина произошедшего вдруг всплыла перед глазами.
– Вот капельки, выпей милая!
Горько-сладкий, вяжущий вкус невозможно было спутать ни с чем. Опий! Она помнила, как в детстве выпила капли, которые давали ее больной бабушке. Она тогда очнулась только через три дня – отец с матерью чуть с ума не сошли.
Зачем они поят её опием, это же вредно для ребенка! Но говорить не было сил. Глаза закрылись сами собой. Сон рисовал картины прошлого. Опять один и тот же сон. На протяжении последних десяти лет она видела его каждую ночь. В тех или иных вариациях, но сон повторялся. Как будто проживая днем одну жизнь, во сне она жила в параллельном мире. Этот параллельный мир из ее прошлого возвращал ей давно забытые чувства.
Они путешествовали с матерью и отцом впервые за всю её жизнь. Зимний Петербург, весенняя Москва и, наконец, Екатеринодар. Столица Кубанской области. Небольшой городок, полупровинциальный, казачий, и одновременно такой яркий и разгульный в своих торжествах. Традиционные казачьи ярмарки и народные гулянья каждый церковный праздник, чередовались с приемами у местной знати. Приезжие дворяне, направлявшиеся в Черноморскую губернию к морю, по дороге останавливалась именно здесь. В особняке генерал-лейтенанта Истомина балы давали по случаю приезда той или иной особы практически ежемесячно. Май на юге был необычайно красив. Буйная зеленая листва сменила цветущие облачка на ветках деревьев. Все дышало свежестью, улицы буквально утопали в зелени, даже в этом душном городе парки и скверы были основной достопримечательностью.
Григорий Деменев, намерзшись на северах, отчаянно мечтал переехать всей семьей куда-нибудь на юг. Не имея возможности насовсем оставить завод, он ограничился покупкой имения рядом с Отрадной, и небольшого особняка в центре Екатеринодара. При этом предварительно договорился с женой, что та с Юлией будет обустраивать хозяйство, а он в осень будет возвращаться назад, на север, на завод, а к весне приезжать в Екатеринодар к семье. Другого выхода не было. Оставить на управляющего все дело своей жизни Григорий Тимофеевич не мог. Освоившись, первые три дня на новом месте, матушка с батюшкой принялись активно знакомиться с соседями и обживаться обстановкой. Григорий Тимофеевич весь день был в разъездах с визитами, а матушка так активно хлопотала по хозяйству, что под вечер ни у нее, ни у слуг не было сил, все падали замертво и уже были не в возможности поднять головы от подушки. Для Юлии, которая привыкла к скромному дому в северном поселке, напоминавшему больше сказочный теремок, с маленькими уютными комнатами, особняк, купленный в Екатеринодаре, с его бальной залой и многочисленными комнатами, и спальнями, был просто царским дворцом. Она, по воле родителей отстраненная от бытовых забот, который день скучала с книгой. Сидя на резном, плотно увитом плющом балконе второго этажа она не первый раз обращала внимание на соседский милый особняк генерал-лейтенанта. Сложенный из белого кирпича, он стоял словно сказочный замок, окруженный садом, прятавшим в своих ветвях летнюю беседку. Виден был лишь один её край, резная насквозь стенка и перила. Там всегда было какое – то движение, слышались голоса, но сад прятал фигуры и все происходящее.
Солнце садилось. Юля отложила книжку и задумчиво глядела в сторону особняка. Вдруг на перила беседки вспрыгнул и уселся боком юноша, улыбаясь и определенно глядя прямо на Юлию. Она засмущалась и отвернулась. Юноша, видимо, не собирался уходить. Почему-то Юлии стало не по себе. Он был симпатичным, по крайней мере, ей так показалось издалека. До этого она никогда не испытывала того, что почувствовала в этот момент. Словно сжатое ледяной рукой сердечко бросили куда-то в живот. Дыхание перехватило. Рядом с юношей показался еще один – коренастый, светловолосый. Даже не взглянув в её сторону, он ухватил друга за рукав и потащил вглубь беседки.
– Андрэ! Тебе шах!
В глубине комнат послышался маменькин голос:
–Юлия! Немедленно спускайся. Портниха ждет уже четверть часа!
Юлия сбежала по лестнице вниз в большую залу.
– Ты, милочка, верно, забыла, что сегодня у тебя последняя примерка – завтра бал у генерал-лейтенанта, и, между прочим, в нашу честь, так что будь любезна! Раздевайся! – маменька явно сердилась.
Юлия скинула домашнее платье и надела бальное. Шелковое, легкое, бирюзовое, скорее даже, цвета морской волны, шитое по последней моде – оно было почти готово. Юлия стояла около большого зеркала, а портниха подшивала подол. В отражении Юлия видела, как маменька смахивала слезу украдкой, любуясь красотой юного создания.
– Мама, ну не плачь!
– А кто тебе сказал, что я плачу? – Я просто радуюсь. Гляжу, какая ты у меня красавица выросла! Кто бы мог подумать, еще пару лет назад ты была совсем ребенком.
Портниха, приподняв голову и взглянув на Юлию, закивала, поддакивая хозяйке:
–Ваша правда, сударыня. С таким лицом и такой фигурой ваша дочь произведет фурор! Местные дамы конечно холят своих дочерей, но Ваша -это просто нечто– настоящий бутон!
–Ой, – Юлия фыркнула, – Да с каким там лицом, какой фигурой! Тоже мне, «бутон»!
Она глядела в зеркало и, как будто, сама для себя открывала себя совсем другую. Взрослое платье выгодно подчеркивало её тонкую таллию, для её достаточно невысокого роста она действительно была неплохо сложена, кареглазая, с длинными локонами коньячного цвета, она действительно была хороша, так хороша, что даже самой себе нравилась. Совсем другая, чем в этих детских нарядах с бантами в косах, какой была еще год-два назад.
– А что мама, у генерал-лейтенанта большая семья?
– Признаться, семья не большая, он да супруга, сын у них восемнадцати лет.
Портниха снова вмешалась в разговор:
– Какой у генерал-лейтенанта сын! Настоящее сокровище. С отличием окончил гимназию, учится на инженера, у них на чердаке огромная труба, – телескоп – он по нему звезды изучает. Книг прочел, поговаривают, не одну сотню. А уж как хорош собой! Но, знаете ли, больно серьезный. Книжки всё, да книжки! Как экзамены закончил, так все читает, да читает, боксировать, говорят, еще любит.
– А что, он завтра тоже будет на балу? Мама, а как ты думаешь…
– Ну, все! Милочка! Готово! А теперь снимай наряды и марш в свою комнату. Спать! Выпить молока с печеньем и спать! – маменька, словно пресловутый генерал-лейтенант отдавала команды, – завтра у нас трудный день. Завтра все сама увидишь.
***
Большая бальная зала была заполнена больше, чем наполовину. Юлия волновалась так, что дрожали коленки. В своем новом платье, золотых, с замысловатой огранкой, заколках в волосах, уложенных в затейливую прическу, в тесных туфельках, она чувствовала себя совсем неуютно. С какой радостью она сменила бы этот наряд на штаны с рубахой, в которых еще пару лет назад бегала в тайгу, или, в крайнем случае, на свое старое детское платье!
Генерал-лейтенант, в сопровождении семьи, подошел к вновь прибывшим. Юлия обомлела. На неё смотрел тот самый юноша, которого она видела вчера в беседке, и который так бесцеремонно улыбался ей. Теперь она могла разглядеть его с ног до головы. Он был довольно высок, широкоплеч, русые вьющиеся волосы были тщательно уложены, необыкновенные, ясные, серо-голубые глаза, взгляд пронзительный, смелый. Прямой римский нос, тонкие губы. Юноша глядел прямо на неё, не сводя с неё глаз. Юлия почувствовала вчерашний холодок в животе, и ей очень хотелось ухватить рукой и успокоить затрепыхавшееся, словно птица в силке сердечко. Генерал-лейтенант, пожал руку её отцу и, поклонившись маменьке, представился:
–Истомин Владимир Андреевич! Позвольте представить супругу мою, Валентину Михайловну, а это мой сын – Андрей Владимирович!
Григорий Тимофеевич, не заставив себя долго ждать, представил их в ответ:
– Позвольте, со мной можно без особых церемоний. Супруга моя – Валентина Семеновна, моя дочь – Юлия.
Раскланявшись с другими гостями, генерал-лейтенант представил вновь прибывшего Григория Тимофеевича, шутливо отрекомендовав его, едва ли не богатейшим жителем всея Руси, и своим добрым другом с первого дня приезда. Вереница местной знати потянулась длинным шлейфом, обмениваясь любезностями и карточками для визитов. Юлия стояла, сжав зубы и пытаясь утихомирить свое разбушевавшееся сердце. Сзади, в трех шагах стоял Андрей. Она чувствовала его взгляд спиной, он прожигал её насквозь. Ей пришла в голову мысль – теперь она понимает, нет – чувствует на своей шкуре всю прелесть фразы «душа ушла в пятки». Да отчего ж ей так страшно?! Она сердилась на саму себя до слез, она всегда была сорванцом, в бой шла сломя голову, она могла закидать в одиночку снежками дюжину деревенских мальчишек. В детстве Юлия даже дралась с ними, однажды невольно вызвав скандал, оттого, что нечаянно выбила зуб здоровенному детине, оказавшемуся вдобавок сыном местной знахарки. Та, как увидела окровавленную физиономию своего чада, разразилась дикой бранью. Осыпала Юлию проклятиями, в ряду коих было «схоронить тебе и мужей, и детей», да «детей родить в муках адских, и от них и окочуриться». Немыслимо жестокая и неприглядная сцена не вызвала тогда у нее особого страха. Батюшке пришлось раскошелиться на компенсацию, а ей тогда влетело по первое число. Фраза «смелость города берет» была её пожизненным девизом. Нет, нельзя показывать своего интереса и своего испуга. А вот он, можно заметить, явно заинтересован! Будем неприступны…
Так, убеждая саму себя, она не заметила, как закончился поток приветствующих, и началась основная часть вечера. Генерал-лейтенант, поклонившись, тоном любезным, однако не терпящим возражения, пригласил папеньку с маменькой в соседнюю залу и более жестким тоном, обращаясь к сыну, произнес:
– Андрей, я надеюсь Юлия Григорьевна не останется без твоего внимания, и ты не заставишь её скучать. Поручаю её твоим заботам. Познакомь её со своими друзьями!
Андрей, поклонившись отцу и гостям, направился к Юлии. Она наблюдала за ним с восхищением. Все, что он делал – делалось с достоинством: походка, осанка, поворот головы, это был скорее не сын генерал-лейтенанта – он был, словно принц, цесаревич, особа королевской крови. Такие манеры кого угодно могли повергнуть в благоговейный трепет. Все уговоры самой себя выскочили из головы пулей. Андрей подошел, слегка склонив голову и улыбнувшись. Этот жест был полон такого обаяния, что бастионы, выстроенные на «неприступности» и «гордости», рухнули в тот же миг.
– Позвольте сопровождать вас!
– А…, – в горле у Юлии пересохло, нога подвернулась, и она немыслимым усилием сдержала слезы, чуть не брызнувшие из глаз от стыда и ужаса. Крепкая рука Андрея подхватила её под локоть, и словно по волшебству, в другой руке появился бокал лимонада.
– Юлия Григорьевна, пойдемте на свежий воздух, здесь очень душно, вы, верно, не привыкли еще, ведь вы, если я не ошибаюсь, с севера.
Он жестом пригласил её за собой на террасу. Свежесть вечернего воздуха помогла ей прийти в себя. Андрей, с заботой, спросил:
– Вам неуютно в этой золотой клетке? Я тоже не с самого рождения здесь, поэтому долго привыкал. Не переживайте, и вы привыкнете. – Он изучающе смотрел на неё.
Юлия с достоинством выдержала его взгляд и, взяв паузу, парировала:
– А вы всегда так добры к девушкам?
– Только к очень красивым девушкам, – снова склоняя слегка набок голову, ответил Андрей – А вы очень красивы, и очень непохожи на других.
Обескураженная такой искренностью, Юлия сразу не нашлась и выпалила то, что думала
– Вы тоже… вы тоже ни на кого не похожи… хотя нет … похожи…
– Вот как? – Андрей удивленно приподнял брови и улыбнулся. Улыбка добрая и полная обаяния озаряла его лицо каким-то необыкновенным светом. – На кого же?
– На принца… Юлия вдруг вспыхнула, поняв, что сморозила глупость, и уже ждала смешка или колкости.
– А вы на Золушку, – прекрасную и загадочную, точно, как в сказке.
Он вдруг несмело взял ее руку, и поцеловал кончики ее пальцев в кружевных перчатках. Юлия вспыхнула, она ведь не замужняя дама, это не принято, ей прежде руки никто не целовал. Послышалось шуршание бальных нарядов у входа на террасу
– Андрей! А! Ты здесь!
Стайка смеющихся девушек впорхнула в двери. Стоявшая посередине невысокая черноволосая, очень красивая девушка, тоненькая, хрупкая, с нежной белой кожей и большими пушистыми ресницами, только что заливавшаяся серебристым смехом, внезапно замолчала. Увидев сцену, происходящую на террасе, посерьезнев, она прохладным тоном произнесла:
– Вот вы оказывается где, сударь! А мы вас потеряли. Нехорошо бросать своего лучшего друга в моем лице на растерзание молодым повесам.
– Натали! – Андрей, с достоинством поклонившись и предложив руку Юлии, подвел её к компании, – Позволь представить тебе и всем присутствующим Юлию Григорьевну, мою соседку и надеюсь, с сегодняшнего дня добрую знакомую.
Натали, которой явно не шел цвет ее бального платья – она бы в сто раз лучше смотрелась в классической казачьей блузе, смерила презрительным взглядом Юлию с головы до ног и холодно бросила:
– Рада знакомству. Что ж, Андрей! Не задерживайся, помни, что старый друг лучше новых двух, мы ждем тебя в зале. Мы ведь вальсируем сегодня!
Андрей, усмехнувшись, поклонился и развернулся к Юлии, -
– Простите за дерзость! Юлия Григорьевна, я вас совсем мало знаю, вернее практически совсем не знаю, но хочу, чтобы вы дали мне одно обещание!
– Обещание? Какое?
– Прошу, чтобы вы сегодня танцевали только со мной, обещайте!
Он смотрел на неё прямо, слегка настырно улыбаясь, но одновременно так тепло и так завораживающе.
–Но…кажется вы уже пригласили даму на вальс.
– Да, но остальные танцы! Прошу вас!
– Хорошо. А Вы напористый, сударь!
– И еще! Простите, но у нас тут провинция, все друг друга знают с детства так, что, если официальная часть приема окончена, принято на «ты» … Можно? Юлия.
– Ну что ж, на «ты»? Ну, значит на «ты» …
Он, потянул её за собой.
– Вальс! Пойдем, Юлия, ты обещала!
– Андрей…
***
– Андрей… Андрей…
– Вот так уже третий день бредит, батюшка, Лука Лукич!
Сиделка смочила ткань прохладной водой и положила на голову Юлии. Доктор в больших очках в роговой оправе, седой и худощавый подошел к ней и, наклонившись, проверил пульс.
– Плохо дело, Микитична, плохо, если отец её не приедет в ближайшие часы я…
Внезапно дверь распахнулась, всклокоченный, бородатый, огромного роста мужчина в дорогой шубе ворвался в палату.
– Я – Деменев! Где моя дочь?!
Его взгляд упал на мертвецки бледное, с черными кругами под глазами, лицо Юлии. Он выдохнул и схватился за сердце
– Что с ней?!
– Прошу вас, Григорий Тимофеевич, выйдем, мне нужно с вами серьезно поговорить.
Они покинули палату, и сиделка только из-за двери едва слышала обрывки разговора.
–Прошу вас, успокойтесь, мы еще можем спасти мать. Ребенка уже, к сожалению, спасти нельзя.
– Как?!
– Вы слишком затянули с переездом, и потом… я слышал с её мужем… видимо этот страшный случай вызвал такие последствия. Плод замер около трех суток назад, необходимо его извлечь как можно быстрее, пока не началось разложение, иначе потеряем Юлию Григорьевну. Без вас я, признаться, не решался на это.
– Какого черта вы тянули! Делайте все что нужно…
– Мы вызовем схватки. Думаю, все пройдет быстро – рожая семимесячного, она сильно мучиться не будет. С вашего разрешения я должен дать снадобье.
– Делайте. Делайте же, черт вас дери, все что нужно! Только ради Христа, не говорите ей, что ребенок умер. Пусть она старается, верит, что рожает живого, здорового ребенка, а там уж как-нибудь…
– Воля ваша.
Доктор вошел в палату. Через несколько минут он вернулся к Деменеву.
– Сейчас начнется. Вам лучше уйти, – это не для отцовских ушей. Мы сообщим вам, когда…
– Это моя единственная дочь! У неё муж погиб, её спасая. Она думает, что осталась одна, я должен! Слышите вы, доктор, я должен быть с ней! У неё здесь больше никого нет.
– Ну что ж. Не смею возражать.
Деменев устало присел на кушетку в коридоре. Под лежавшим рядом тулупом кто-то зашевелился. Показалась взлохмаченная голова Кольки.
– А! Это ты, парень, – Деменев положил мальчишке на плечо свою тяжелую руку. Спасибо тебе, парень! Спасибо за Юленьку.
– Да что вы, барин, Григорий Тимофеич, да я за Юлию Григорьевну, я ж её … он расплакался, уткнувшись в свой тулуп, – барина молодого жаль, эх! Если б вы видели, как он тогда прямо в стаю выпрыгнул….
–Поплачь, Колька, поплачь! Слезы, они душу омывают, поплачь Колька, авось полегчает. Святой был человек, прими его душу, Господи. Девочку мою спас – себя не пожалел. Эх, если б не бунт этот! Теперь надо скорее с Юленькой дело решить и назад ехать. Остался и без инженера. Эх, Миша, как погиб, упокой Господи. Завод стоит, управляющий в панике…
Рукавом шубы Деменев смахнул с глаз слезу и, рванув дверь, вошел в палату. Услышав шаги, Юлия открыла глаза:
– Папенька! Господи! Папенька, – она зарыдала.
Деменев бросился к её постели и обнял её.
– Ну-ка не реви, путешественница ты моя, горе моё луковое, ну-ка не реви, дитё перепугаешь, вон доктор говорит – роды у тебя начались. Давай мне, старайся, а я рядом буду. Я с тобой буду, слышишь.
– Папенька, тебе сказали? Миша!
– Знаю, милая, знаю, ты не хорони его раньше времени. Вот люди оттуда вернулись, и Колька, – все осмотрели – нету там его. Только трупы волчьи – авось и жив, авось стаю увел за собой, да схоронился где, а ты за него не беспокойся, ты ж его знаешь он и неделю в лесу проведет – не пропадет. Я уж и народ снарядил, ищут его, ищут. А ты старайся, старайся. Милая, моя, родная моя, а я рядом буду.
–Папенька они меня опием поили, это для ребенка вредно…
– Верь доктору, моя хорошая, то они тебе отдохнуть давали, силы собрать – роды у тебя начались, преждевременно правда, ну да авось Бог помилует. Я вот тоже семимесячным родился, а вот – гляди какой нынче.
Скрывая горечь, и через силу улыбаясь, Деменев встал во весь свой богатырский рост и повернулся кругом.
Боль, начинавшаяся, как простое покалывание, внезапно стала чаще и сильней. Пульсирующая, разрывающая все изнутри жесткая и непреходящая, точно судорога, она захватила все тело. Юлия закричала. Деменев, не вынеся этой картины, выскочил из палаты. Лука Лукич уже шел по коридору.
– Ну что! Началось? Вы батенька идите в храм, свечку ставьте, да молебен закажите, ну чтоб все как положено. Чтобы быстрее освободилась. Храм у нас на площади через три квартала, а здесь вам, право, делать нечего.
–Папааааа!!!!!! – Крик Юлии, раздавшийся вновь из-за двери, заставил обоих обернуться.
– Ничего, ничего Григорий Тимофеевич, обычное дело, все кричат, – он снял очки и протер их платочком, затем усмехнулся в усы. – Только знаете, обычно все кричат «Мама» … Любит она вас безмерно, видимо. Идите, сударь, идите, вы мне здесь ничем не поможете, только мешать будете. Мы все делаем правильно. Не сомневайтесь…
– Аааааааа!!!! Крик становился все громче.
Колька упал в ноги Деменеву.
– Батюшка, барин, можно и мне с вами, не выдержу я!
– Пошли, Колька, мне, признаться, тоже не по себе.
***
Вечером следующего дня Микитична постучалась к доктору в кабинет:
– Батюшка, Лука Лукич, ну сил нет смотреть, как болезная мучается, уж вторые сутки не может разродиться. Она уже и кричать не может, стонет только.
– Знаю, Микитична, знаю, уж и отец её у меня был, и пугал и молил, да только я-то, что могу сделать – мы уж и по французской технологии инъекции ей делаем, схватки идут, а толку… Это ж надо – так с семимесячным страдать, не был бы врачом – подумал бы что заговорили её.
– Так может операцию?
– Молчи, что ты понимаешь! Девчонка еще совсем, ей рожать – не перерожать, если сейчас разрежем – детей никогда больше не сможет иметь. Резать буду в последнюю очередь. Иди… не оставляй её ни на минуту. Сердце крепкое – выдержит. Иди, мне работать надо.
Микитична закрыла за собой дверь. Доктор вышел за ней в коридор. По всему зданию раздавался протяжный хриплый стон.
–Да-с. Горло сорвала уж себе. Так она и впрямь все силы растратит. Ты вот что, ты накапай ей там, ну сама знаешь… пусть хоть ночь поспит.
Юлия лежала не в силах пошевелиться от разрывающей её тело боли. Кричать сил не было, она могла только выть как раненый зверь, страшно и жалобно одновременно. Микитична вошла с каплями и стаканом воды.
– Ничего, детонька, ничего, вот, капельки выпей, они боль снимут на время. Потерпи, доктор сказал уж скоро совсем, потерпи, милая.
Юлия залпом выпила снадобье и откинулась на подушку. Вот если бы ради Андрея… ради него она бы терпела, стиснув зубы и неделю, но сейчас-то за что? Хотя, даже ради Андрея! Он теперь женат, где он сейчас? Если бы не Натали с её интригами, то не она, а Юлия была бы сейчас невесткой генерал-лейтенанта Истомина и женой самого красивого, самого желанного мужчины на свете. Жила бы сейчас, припеваючи, в благодатном Екатеринодаре, в белокаменном особняке. И, возможно, она уже была бы матерью его сына. Она мечтала об этом с самой первой минуты их знакомства. Можно было только предположить, как она могла быть такой беспечной, что позволила так всё подстроить Натали, и разрушить то, что с такой любовью строила долгие месяцы.
Снова захотелось пить, но Юлия уже не могла ни открыть глаз, ни пошевелить губами. Боль отошла куда-то на второй план, и сон снова завладел её сознанием.
***
– Юленька, моя Юленька! – Андрей стоял на коленях перед ней и целовал её руки, – ну наконец-то ты вышла ко мне! Зачем ты мучила меня целый месяц. За что твоя немилость?
Юлия с каменным лицом протянула ему записку:
– Родители были в отъезде, я не могла вас принять. Я полагаю, сударь, что после того, что вы мне написали, я и не должна больше принимать вас, не понимаю, зачем вы целый месяц обиваете мой порог и просите о свидании. После трех месяцев нежной дружбы прочитать это…как вы могли поступить так жестоко! Полагаю, между нами все кончено. Я вырвала вас из сердца. Один бог знает, чего мне это стоило.
Она сделала реверанс и, всучив ему в руки скомканный клочок бумаги, удалилась в глубину комнат. Андрей дрожащими руками развернул записку:
«Юлия, простите, но меня связывают обязательства, которые сильнее меня. Чувство к женщине, которую я знал задолго до Вас, переполняют меня, я никогда Вас не любил и не обещал Вам ничего. Мне невозможно более видеться с Вами.
В скором времени мне предстоит связать себя узами брака. Прошу простить меня и не навязываться мне с визитами. Более видеть вас у меня нет никакой возможности, поскольку это ранит мою возлюбленную. Надеюсь на Ваше благородное сердце и холодный разум – Вы найдете, что объяснить Вашим родителям.
Простите меня.
Андрей Истомин.»
Андрей опустил записку. Разум мутился. Откуда! Кто мог написать это! Юлия, бедная – теперь понятны её капризы, хотя нет – это не капризы. Так ранить это искреннее, доверчивое существо не могло ничего сильнее, чем слова в этой записке. Он бегом кинулся вверх по лестнице, опрокинув по пути лакея. Дверь в комнату Юлии была заперта изнутри, слышались всхлипывания. Он тихонько постучал, сдерживая эмоции.
– Юленька, открой, это чудовищная ошибка, открой.
– Подите прочь, сударь! Здесь маменька и… Я позову прислугу, и вас вышвырнут с позором. Подите прочь, я видеть вас не могу.
Андрей, сжав зубы, повернулся спиной к двери. Нет, её не уговорить. Он должен видеть её глаза! Отойдя на немного, он что было силы ударил плечом дверь. Крючок слетел с петли, и его глазам предстала изумленная, перепуганная Юлия. Глаза её были полны слез. Он схватил её за плечи и прижал к себе.
