Kitobni o'qish: «С неба женщина упала»
– Этого просто не может быть! – в сердцах воскликнула я, с досадой вешая трубку телефона-автомата. – Что за день?!
Выйдя из будки, я со злостью пнула подвернувшуюся под ноги пустую банку из-под кока-колы.
«Если день так начинается, то как он закончится?»
Придется топать к метро. Машина мне сегодня нужна до зарезу, а документы на нее до сих пор пребывали в портмоне моего дражайшего супруга.
Обогнув цветочную палатку, я чуть задержала дыхание и шагнула в плотный людской поток, вливающийся в распахнутые двери самого знаменитого в мире метрополитена. Предмет особой гордости каждого истинного москвича исправно заглатывал порции непрерывно прибывающих пассажиров, спешащих как можно скорее втиснуться в плотно набитые по случаю утреннего часа пик вагоны. Попав в вестибюль метро, я крепко прижала к себе сумочку и двинулась наискосок людского потока, рассчитывая пробраться к висящим на стене телефонным автоматам. Хотя последние годы я редко пользовалась метро, навыки, приобретенные в детстве, не пропали, и я вынырнула из потока точно там, где хотела.
Бегло оглядевшись вокруг, поняла, что мой любезный супруг в условленное место не прибыл. Этот факт нисколько не улучшил моего настроения, уже основательно испорченного с самого раннего утра его ближайшими родственниками. Я сурово оглядела всех стоящих поблизости и, весьма деликатно сдвинув обнимающуюся молодую парочку, уселась на широкий белый подоконник. Длинноволосая девица глянула на меня с вызовом, но я ответила ей чем-то средним между улыбкой и оскалом, сдвинула брови, и та отвернулась, так и не озвучив своих претензий. Я одобрительно покивала ей, потому как сейчас связываться со мной было опасно – я бы и сама не рискнула. Таким образом мы мирно поделили подоконник пополам, и каждый занялся своим делом: влюбленные обнимались, а я разглядывала проносящуюся мимо толпу.
Минут через десять голова пошла кругом, беспрестанное мельтешение перед глазами вызывало тошноту, и я готова была взорваться от злости, костеря про себя мужа всеми известными ругательствами. Мало того что два дня назад супруг испробовал на прочность фонарный столб, с незапамятных времён стоявший на повороте к нашему дому, что само по себе событие не столь уж значительное, но, к великому сожалению, в тот самый момент Антон Николаевич находился за рулем моей машины. Чем так досадил этот фонарь моему мужу, осталось тайной, покрытой мраком, поскольку супруг возник на пороге квартиры пьяным в стельку, что не помешало ему держаться весьма уверенно и утверждать, что он капли в рот не брал. Обычно это было сущей правдой, так как пить Антон не умел, не мог и не любил. После второй рюмки он тихо сворачивался где-нибудь калачиком, и весь оставшийся вечер его не было ни видно, ни слышно. Это всех вполне устраивало, ибо после первой рюмки муж обычно принимался с выражением читать стихи собственного производства. Ему быстренько наливали вторую, и он засыпал. Что подвигло его на сей раз сесть пьяным за руль, а также с кем именно он набрался, осталось неизвестным, но в принципе это мало что меняло: правое крыло моей ласточки выглядело плачевно, фара же вообще никак не выглядела – ее просто не было.
Созерцание на пороге квартиры пьяного Антона повергло в шок его маму, Веронику Александровну, особу весьма оригинальную и непредсказуемую. Пока я отгоняла в гараж побитую машину, героическая мать нашла в себе силы раздеть и уложить в постель глупо хихикающего сыночка. Когда я появилась на пороге, свекровь обожгла меня испепеляющим взглядом и молча удалилась в свою комнату. Весь остаток вечера она провисела на телефоне, сообщая последние известия всем родным и знакомым. Я несомненно фигурировала в новостях этаким злым гением и, хотя разговоров ее не слышала, вскоре убедилась, что это именно так.
Утром муж выглядел несчастным и больным, мама трагически вздыхала, беспрестанно прижимала голову сыночка к груди и роняла скупые слезы на начинающую уже лысеть голову ребенка. Ребенок чувствовал себя виноватым, часто на меня моргал и клялся в течение ближайшего часа отогнать машину знакомому умельцу, который наилучшим образом поправит все вмятины. Не желая ввязываться в очередную затяжную склоку, я покивала любимому головой и отправилась на работу на метро. В пять супруг перезвонил мне, обрадовал сообщением, что слово свое (в кои-то веки!) сдержал и завтра машина непременно будет готова . Я воспрянула духом, посчитав, что после этого происшествия муж, возможно, возьмется за ум и, воодушевясь хорошим примером, сделает еще что-нибудь путное.
Вернувшись поздно вечером домой на полусогнутых, я водрузила сумку с продуктами на кухонный стол, наивно понадеявшись, что мои новоприобретенные родственники уже спят. Я вышла замуж за Антона всего три месяца назад, проживали мы совместно с его матерью, хотя могли бы жить в моей квартире. Конечно, три месяца для супружеской жизни не срок, однако последнее время меня все чаще посещали мысли о том, что жизнь превратилась в нечто фантасмагорическое, расплывчатое и весьма мне самой непонятное.
Итак, я водрузила сумку на стол, мельком глянула на часы, успев отметить, что уже пошел двенадцатый час, и оглянулась на скрип открываемой кухонной двери. К безмерному моему удивлению, в дверном проёме показалось насупленное личико Светули, родной сестры моего мужа, особы двадцати семи лет, не обремененной ни семьей, ни работой, ни даже завалящей канарейкой. Вслед за хранящей молчание родственницей протиснулась свекровь, скорбно поджимая губы и машинально поправляя сложнейшее сооружение на голове. Прическа являлась предметом гордости Вероники Александровны, из-за нее моя свекровь, в настоящий момент генеральская вдова, всю жизнь спала на животе, положив подбородок на сцепленные ручки. Убедившись, что «вавилоны» ее находятся в полном порядке, она молча прошла мимо меня, взяла с полки чайные чашки, сахарницу и печенье.
– Садись, Светуля, – проронила она едва слышно и продублировала приглашение жестом.
– Добрый вечер, – машинально сказала я, гадая, что означает этот спектакль и что делает дорогая золовка в нашем доме в столь позднее время.
У нее имелась своя собственная двухкомнатная квартира на Беговой, где, по моему разумению, она и должна была сейчас находиться:
Ответом на мое приветствие были два едва различимых кивка, сопровождаемых символическим поворотом головы. С трудом сдержавшись, я вышла, в который раз дав себе слово не обращать внимания на подобные выходки, возможно, у нашей старой девы возникли проблемы, которыми она собиралась поделиться с матерью.
Но проблемы, как выяснилось наутро, появились у меня.
Не успела я ещё сварить кофе, как из комнаты показался заспанный Антон.
– И мне свари, – попросил он, скрываясь за дверью туалета.
– Не забудь мне документы отдать, – напомнила я ему через некоторое время, – мне сегодня машина до зарезу нужна!
– Конечно, – отозвался муж, увлеченно поглощая бутерброды с сыром.
Сыр являлся его слабостью, если говорить честно, далеко не единственной.
– Отдай сейчас, забудешь ведь.
– Никогда! – Антон чмокнул меня в щеку и заглянул в глаза. – Алевтина, сделай ещё один!
– Тебе вокруг дома бегать надо, а не бутерброды трескать, – сурово отозвалась я и потянулась к маслу.
Все равно не отстанет. Сам он этого делать не умеет, а мамы по случаю раннего часа рядом нет. Но сегодняшнее утро во всех отношениях было необычным, и минут через пять на кухне собралось все святое семейство.
– Какую ночь не сплю! – трагически сообщила нам Вероника Александровна и тяжело опустилась на табурет.
Внимание, с которым заботливая дочь склонилась к страдающей матери, ясно дало понять, что разыгрывается очередной семейный спектакль, спланированный и отрепетированный загодя.
– Почему, мамочка?
В течение следующих пяти минут мамочка поясняла причины поразившей ее тяжелой бессонницы, которая, впрочем, не помешала ей храпеть так, что общая с ее комнатой стенка нашей спальни сотрясалась от переливчатых львиных раскатов. Вероятно, это была какая-то особая, озвученная бессонница, посещающая лишь особо одаренных и достойных.
Суть напасти крылась в следующем: положительный и достойный во всех отношениях ранее ее сын Антон по какой-то весьма загадочной и непонятной причине вдруг стремительно покатился под гору, начал спиваться и перестал писать что-либо достойное его истинного таланта. Затем слово взяла родная сестра поэта, стесняющаяся в выражениях гораздо меньше, чем маменька. Тем временем истинная причина всех этих бед и напастей на несчастную семью внимательно выслушивала все произносимое дорогими родственниками и медленно наполнялась не то что злобой, а самой что ни на есть черной ненавистью. Сам виновник тихо сидел в сторонке, понурив головку, затем с завидной ловкостью и вовсе с кухни исчез, словно бы растворился. Сраженная таким коварством супруга, я некоторое время молчала, затем, смахнув предварительно со стола все, что на нем было, взяла ответное слово, заставившее обеих женщин открыть рот и одновременно умолкнуть.
По этой самой причине я покинула квартиру в самом скверном расположении духа, сообразив лишь возле метро, что документы на машину Антон мне так и не отдал. Я взревела как раненый носорог и, спугнув с насиженного места двух алкашей, направилась к телефону. Взяв с мужа слово, что он доставит документы к метро в самое ближайшее время, направилась в магазин, рассчитывая, что пятнадцать минут в запасе у меня есть. Вернувшись, решила перезвонить, чтобы узнать, вышел ли он уже из дома, но в трубке упорно раздавались частые гудки.
Итак, я вышла на свежий воздух и пнула ни в чем не повинную пустую банку.
***
Через сорок минут сидения на жестком подоконнике, сделав глубокий вдох, затем выдох, я спрыгнула с насеста и подошла к висящим в вестибюле метро телефонам. Меня колотило от злости, но разрядиться возможности не представилось, номер был по-прежнему наглухо занят. Пойти навстречу Антону я опасалась, слишком велика была вероятность разминуться. Добраться от нашего дома до метро можно было менее, чем за десять минут, но несколькими дорогами, и какую из них изберет мой супруг, угадать невозможно. В принципе мне почти никогда не удавалось предугадать, что совершит мой муж: для обычных, человеческих поступков он был слишком творческой натурой. В результате присущего ему творческого подхода моя машина оказалась в автосервисе, не имеющем телефона и расположенном на противоположном конце города. И если до сего момента я все еще лелеяла надежду, что сумею забрать ее до обеда, то с каждой последующей минутой эта надежда таяла.
Утренний наплыв пассажиров потихоньку иссякал, устали обниматься мои соседи по подоконнику, а я все стояла, поминутно выглядывая в окно, опасаясь, что супруг перепутает телефоны, возле которых мы должны встретиться. Наконец в окне мелькнула знакомая зеленая ветровка, и супруг расположился возле уличных автоматов, недоуменно вертя головой. Я досчитала про себя до десяти, и вышла на улицу.
– А я тебя жду, жду… – Протягивая мне документы, муж заискивающе улыбнулся и чуть попятился назад.
– Ты где встал? – спросила я тихо, стараясь вести себя максимально сдержанно.
– У телефонов, где же еще… Ты же сама просила! – изумился мой супруг, а я вдруг поняла, что орать и объяснять ему что-либо бесполезно.
– Ты сюда целый час добирался? – все же не сдержалась я, а Антон сразу встрепенулся и восторженно принялся объяснять:
– Да ты понимаешь, Кулешин позвонил. Я сначала удивился, а он говорит, что мой сборник взял посмотреть Черепикин. Представляешь, чем это может закончиться?
Я кивнула. Закончится, вероятнее всего, как обычно: подборка гениальных стихов полетит в черепикинском кабинете в мусорную корзину. Но муж просто светился от счастья, поэтому вслух я сказала совсем другое:
– Ладно, я опаздываю. Пока!
Муж махнул мне ручкой, и мы, развернувшись в разные стороны, направились каждый по своим делам.
Спускаясь по эскалатору, я размышляла, почему же моя семейная жизнь, толком еще не начавшись, начинала, похоже, разваливаться по всем швам. Проблемы и препятствия возникали у нас практически на каждом шагу, причем, как правило, на пустом месте.
Самая большая проблема моего мужа и его сестрички, а главное, их мамы Вероники Александровны заключалась в том, что любвеобильная мать сумела внушить своим чадам, что они талантливы. И не просто талантливы, а гениальны. Но кто из смертных может признать гения в своем современнике? Конечно, никто! Ее Светуля, одарённая, необычайно впечатлительная и ранимая натура, волею господней вынужденная прозябать в сером безликом обществе… Врожденная вредность и склочность любимой дочери не принимались во внимание никоим образом, даже намек на это считался святотатством и богохульством. И если бы свекрови пришло в голову поинтересоваться моим мнением, я, пожалуй, смогла бы объяснить, отчего моей золовке, достигшей весьма зрелого возраста, никак не удается выйти замуж.
А Антон?! Ах, Антон! В три годика он вышел к гостям, трогательно залез на стульчик и трогательно прочитал стихотворение Пушкина. Что был за стишок, Вероника Александровна точно не помнила, на моей только памяти было три разных варианта. Но подобная мелочь не помешала и в дальнейшем гениальному сыну гениально декламировать гениальные стихи. Как правило, чужие. Свои иногда появлялись, но достаточно редко. И, вероятно, остались бы незамеченными, если бы мать гения не хватала телефонную трубку и не обзванивала всех знакомых по списку, с чувством зачитывая им новое произведение.
Одна из моих приятельниц как-то пожаловалась мне на тяжкие телефонные творческие вечера, которые она стоически выдерживала не один год. Я с гением не была знакома, но проделки его мамочки чрезвычайно меня рассмешили, и я предложила приятельнице пригласить его на открытие выставки питерских художников Игоря Сельцова и Леонида Карасашьянца в галерее, где я работала.
Мое необдуманное решение вышло мне боком.
***
Народу на открытие выставки пришло столько, что я стала волноваться, как бы залы не превратились в подобие автобуса в час пик. Но все каким-то образом уместились, и мой партнер Семен Абрамович, сияя, словно солнце, лысой макушкой, радостно мне подмигивал, потирал пухленькие ручки, и весело качал головой.
Выставка удалась. Толпы искушенных в этом деле созерцателей небольшими стадами бродили по залам, урывками переговаривались, скрестив на груди руки, приседали, приближались к картинам, отходили и подходили снова, словно надеясь найти там глубинный смысл, доступный лишь их утонченному пониманию. Все это здорово походило на некий обрядовый танец и выглядело чрезвычайно солидно.
Карасашьянц был уже признанным мастером, его выставки проходили с неизменным успехом и сегодняшний вечер не был исключением. Мэтр вел себя солидно, с улыбкой отвечая на рукопожатия и поздравления, и с удовольствием раздавая автографы. Совсем другое дело было с Игорем Сельцовым. Он выставлялся первый раз в жизни. Несмотря на многочисленные увещевания доброжелателей, у меня хватило смелости послать их всех к чёрту и поверить в счастливую звезду парня. Я не ошиблась и выиграла. Успех был невероятный. Семён Абрамович, вытянув меня за руку из середины восторженной толпы, улыбаясь, качнул головой:
– Ты, Алевтина Георгиевна, умница. Ты не просто нашла, ты зажгла звезду!
А он всегда знал, что говорил.
Вскоре я заметила в дверях зала высокого молодого человека, словно сошедшего с обложки модного журнала. Безупречный вкус, классика. Эффект потрясающий. Это был наш щедрый спонсор. Нет, гораздо правильнее называть его меценатом. Без всяких условий он перечислял на счет галереи суммы, вызывающие уважение и даже некоторую робость. До его появления наша галерея выглядела гораздо скромнее.
Я нацепила улыбку и пошла навстречу дорогому гостю, который уже начал тревожно оглядываться по сторонам.
– Здравствуйте, – опустив ресницы, мурлыкнула я. – Очень вам рады…
– Алевтина Георгиевна! Я уж решил, что в такой толпе мне вас не разыскать… – Он обрадованно вздохнул.
– Неужели меня не различить в толпе…
Гость перепугался:
– Что вы, что вы! И в мыслях не держал…
Поговорив таким приятным образом несколько минут, я занялась делом. Познакомила гостя с Леонидом Карасашьянцем, затем провела по всем залам и представила тем, кому считала нужным. Потом подозвала Игоря, перед тем приватно сообщив своему гостю о том, что цены на работы этого мальчика вырастут вдесятеро, после того как покинут стены галереи. Представив их друг другу, я вежливо покинула кавалеров. Мне нужно было переброситься парой слов с каждым присутствующим, чтобы никто не счёл себя забытым. Вскоре пробегающий мимо Игорь шепнул мне, что ему предложено продать двенадцать картин, а также посетить офис нашего мецената. Тот делал ремонт и хотел, чтобы Игорь предложил ему несколько работ, подходящих для интерьера.
– Не упусти! – пожелала я ему.
Тут меня разыскал и наш дорогой гость, повторив то же самое. Я уверила его, что это прекрасный выбор. Впившись взглядом в моё лицо, он отчётливо произнёс:
– Я всегда нахожу всё самое лучшее…
Чуть опустив ресницы, я мягко, едва заметно улыбнулась… Так, долгий лучистый взгляд… Порок и невинность, загадка, разгадать которую по силам только тебе… Зафиксировали. Раз, два… И откуда же это у нас было? Ах, да! Джоконда!
Я не круглая дура и прекрасно знала, «о чём поёт ночная птица»… Не зря длинные языки утверждали, что спонсор не слишком хорошо разбирался в искусстве, скорее отдавал дань моде. И пользы, по крайней мере, материальной, от галереи он не только не получал, но даже ею и не интересовался. Интересовался он, собственно, мной, и мы оба успешно делали вид, что совершенно этого не понимаем.
Итак, ведя разговор, полный таинственных намеков и недомолвок, мы мирно стояли в середине зала, держа в руках по бокалу шампанского. Как вдруг эта захватывающая идиллическая беседа была прервана самым оригинальным образом. На мне было новое декольтированное платье, купленное как раз по случаю торжества. И вот неожиданно я почувствовала… то есть не помню, что я почувствовала, но, вытаращив глаза и намертво стиснув зубы, рухнула прямо в объятия несколько опешившего собеседника, едва не выскочив из своего платья. Через пару секунд стало ясно, что же произошло. Позади нас стояла молодая пара. Кавалер в пылу творческого озарения, декламируя даме строки своих бессмертных произведений, выплеснул в припадке гениальности мне на спину бокал ледяного шампанского… Так я познакомилась со своим вторым мужем. После этого происшествия каждый вечер в моей квартире стали раздаваться звонки с извинениями и стихами. Чтобы покончить с этой пыткой, я не придумала ничего умнее, как выйти за него замуж. И вот тут-то началось…
***
– Назвать меня корыстной сукой! А кто же тогда она? Ну, конечно, не то чтобы я совсем не была сукой, каждая женщина иногда ею бывает, но уж чья бы корова мычала… – Я опять вспомнила раскрасневшуюся Светулю, как звала ее матушка, и рассмеялась.
Пассажиры словно по команде повернули ко мне головы, недоумевая, кому это в вагоне так весело. Рассудив, что действительно выгляжу странновато, я вздохнула и стала смотреть в окошко. Но, как известно, в метро пейзаж за окном большим разнообразием не отличается, поэтому через пару минут я развернулась, и стала ненавязчиво разглядывать попутчиков. Народу было не очень много, за время моего ожидания основной поток схлынул. Почти все сиденья напротив были заняты мужчинами весьма разнообразного вида, возраста и национальностей. Объединяло их лишь одно – непреодолимый повальный сон. При появлении на очередной станции женщин с тяжелыми сумками в руках самые впечатлительные представители сильного пола даже начинали всхрапывать.
«Мужик какой хилый пошел!» – подосадовала я, с огорчением разглядывая ряды хлюпиков.
Недалеко от дверей, у которых я стояла, сидела благообразная бабулька с огромной авоськой. Рядом, небрежно закинув ногу на ногу, сидела девушка в наушниках. Глаза ее были закрыты, а губы беззвучно шептали, видимо, повторяя слова песни. А, может быть, она учила иностранный язык, судя по количеству металлических фенечек, колечек, браслетов, а также пирсинга, украшавшего самые неожиданные части тела девушки, это могло быть нечто туземно-папуасское. Бабулька с авоськой явно терзалась отсутствием достойного собеседника, с которым она могла бы обсудить внешность экстравагантной особы. Она ёрзала, вздыхала, качала головой в надежде, что дремлющий по другую от неё сторону мужик одумается и уступит место более подходящей кандидатуре…
Вот забавный карапуз, усердно скачущий на коленях молодого интересного мужчины, вероятно, родителя. Невзирая на все попытки его усадить, дитя явно придерживалось на этот предмет собственного мнения, умудрившись испачкать крохотными ботиночками не только родного отца, но и всех окружающих в радиусе метра. Выбрав, наконец, удобный момент, малец вдруг резко распрямился, словно пружина и, выскочив из отцовских рук, припустил в другой конец вагона. Несчастный отец с воплем бросился за ним следом, а на освободившееся место плавно втёк прыщавый молодой человек с длинными немытыми волосами.
Закончив осмотр пассажиров, и не найдя более ничего интересного, я вспомнила об Антоне. Хорош, нечего сказать! Молча удалился с кухни, словно сосед по коммуналке! Я начала злиться, вспоминая поведение своего непутевого мужа. И на черта он мне, спрашивается, сдался? Муж – это кто? Правильно, защитник и добытчик, любящий мужчина. Защитника, как видно, не получается, добытчик тоже, извините, я! Что же остается? Любящий мужчина? Скоро я буду принимать это не иначе как со смехом. Почему-то вдруг стало так горько и обидно, что я едва сдержала слезы.
«Что за ерунда? – подбодрила я себя. – Чего ты скисла?»
– Станция… – бодрым голосом объявила диктор.
«Плевать, – продолжила я. – Пусть я и змея, и эгоистка. Зато вы все тоже узнали, кто вы есть на самом деле».
Я с удовольствием вспомнила вытянутые физиономии моих дорогих родственников в тот момент, когда покидала пределы любимого семейного очага. Но удовольствие продлилось недолго. Я вдруг почувствовала неприятное чувство то ли страха, то ли беспокойства.
«Что это со мной?» – повернувшись лицом к стеклянной двери, я посмотрела на свое отражение.
Вроде все на месте и неплохо выглядит. Тут я всей кожей ощутила на себе чей-то взгляд. Не тот оценивающий или любопытный, которым каждый вольно или невольно оглядывает стоящих рядом людей, а нечто совершенно необычное. Мне показалось, что он почти что осязаем.
«Стоп, – сказала я себе – стоп! Без паники!»
Знай я в тот момент, что такое настоящая паника, то, конечно, стремглав выбежала бы вон из этого вагона.
Я стала осторожно оглядываться вокруг, пытаясь определить: кто же так напряженно наблюдает за моей скромной персоной? Но мои попытки успехом не увенчались. Никто не пытался встретиться со мной глазами, никто не отворачивался слишком поспешно. Лица были спокойны и равнодушны.
– Осторожно, двери закрываются! Следующая… – все так же энергично возвестило радио.
«Моя! Слава богу, конец этому безобразию!» – обрадовалась я и, как выяснилось, напрасно.
Решительно пробираясь к выходу, я почти уже достигла цели, когда моя впечатлительная и отзывчивая душа столкнулась с проблемой, не решить которую я не могла. Рядом с дверью, держась одной рукой за поручень, а другой за живот, стояла беременная женщина. Лоб ее покрыла испарина, она явно чувствовала себя плохо, но никто не уступал ей места в надежде, что это сделает кто-то другой.
– Вы будете сейчас выходить? – спросила я, тронув ее за локоть.
Она не ответила, только отрицательно покачала головой. Этого для меня было вполне достаточно, чтобы обнаружить черту характера, которую я называю состраданием. Набрав в легкие достаточно воздуха, в относительной тишине вагона я громко задала вопрос:
– Да что же это делается?
Стоящие рядом пассажиры с готовностью развернулись, явно желая узнать, что же интересного происходит. Убедившись, что завладела вниманием аудитории, я повернулась к сплоченным рядам сидевших мужчин.
– Ну что, неспящих совсем нет?
Но народ попался тертый. Быстро сообразив, о чем идет речь, некоторые джентльмены захрапели так виртуозно, что более впечатлительная натура, чем я, могла бы подумать, что они и правда спят. Однако некоторые среагировали более человечно, освобождая место несчастной женщине, а один даже принес извинения от себя лично и от имени всех присутствующих, чем настолько меня растрогал, что я чуть не прозевала свою станцию. Все это меня несколько отвлекло, но, поднимаясь по переходу на пересадку, я ощутила – опять. В горле противно запершило, я закашлялась. Пройдя в конец платформы, огляделась.
«Показалось, все нервы мне истрепали, вот и дергаюсь».
Через мгновение в тоннеле сверкнули фары поезда, мелькнуло сосредоточенное лицо машиниста, я еще раз огляделась и вошла в вагон. Народу в нем было достаточно. Вагоны на этой ветке старые и душные, поэтому я постаралась сразу пробраться поближе к открытому окну.
Уцепившись за поручень, я устроилась поудобней, вздохнула и тут услышала тихое:
– Эй!
***
Это было странное, тревожное, совсем ненужное слово, сулившее мне только одни неприятности.
– Только, пожалуйста, не поворачивайся и не пугайся, ладно? – Голос звучал глухо. – Я ничего плохого не сделаю, не думай. Но… ты должна мне помочь…
Ни больше, ни меньше! По большому счету, я даже не удивилась. Я должна! Да я всю жизнь всем должна! Вот если бы сказали:
– О, фея неземная! Исчезаешь… Как свет луча во след тебе идёт… – вот тут бы я удивилась, а так…
Физиономия у меня, что ли, слишком глупо выглядит? Ну, всем я
должна помочь! Мужу, свекрови, соседке, селёдке в банке… Вот жизнь!
– Молодец, не испугалась, не ошибся, – удовлетворенно продолжил мой неизвестный преследователь, как видно, созерцая мою не дрогнувшую, превратившуюся в железобетон спину.
Я перестала дышать, напряженно вглядываясь в свое собственное отражение в стекле.
– Я тебя еще в том вагоне распознал, деловая ты, как их всех построила!
Каких-либо вообще, а тем более таких лестных отзывов о своей подземной деятельности я не ожидала, поэтому выдержка мне изменила, и я оглянулась. Не знаю, кого я ожидала увидеть – косого, рябого, горбатого, – но голубоглазый паренек лет двадцати, почти на голову ниже меня, с шевелюрой цвета апельсина и частыми веснушками, меня озадачил. Несколько секунд мы молча разглядывали друг друга, а потом он заговорил быстро и очень тихо:
– Понимаешь, не могу я здесь долго бегать, не могу!
Я молча хлопала глазами, не успев сообразить, нужно радоваться этому обстоятельству или нет.
– Ты не дрейфь, делать-то тебе ничего не надо. Все будет нормально, поняла?
Ответить утвердительно на этот вопрос однозначно означало соврать, а я всю свою сознательную жизнь придерживалась мнения, что всегда нужно говорить правду… насколько это возможно… К тому же я готова была поклясться, что не видела этого огненного мальчишку в вагоне, из которого вышла.
– Видите ли… э-э-э… – начала я, пытаясь донести до незнакомца, что я женщина кругом больная, робкая, местами даже с отклонениями от нормы и пугать меня нельзя.
Но столь трогательно, на мой взгляд, начавшаяся речь была прервана неожиданным, я бы даже сказала, неприличным поведением собеседника. Состав почти уже затормозил у следующей станции, когда Рыжий прохрипел мне в ухо:
– На, держи. – Я ощутила в своей ладони какой-то тряпичный сверток. – Только не потеряй, не потеряй. Я тебя сам найду, слышишь?
Он стал быстро пробираться к выходу, оставив меня стоять в оцепенении. Выскочив из вагона, он обернулся и повторил:
– Сам найду, сам… Не беспокойся, паспорт твой у меня.
Паспорт? Мой? У кого? Я не поверила своим ушам, но эта последняя фраза меня сильно обеспокоила. Какой-то маниакальной страстью к своему паспорту я не страдаю, но все же предпочитаю, чтобы он находился именно у меня. Немедленно заглянув в сумочку, я убедилась, что «молния» расстегнута, а документ, удостоверяющий мою личность, исчез… Первым желанием моей оскорбленной души было броситься вдогонку за вором. Но, подняв глаза и увидев спину убегающего обидчика, я замерла, и, уверяю вас, на это были свои причины.
Пробежав несколько шагов от вагона к выходу, Рыжий, вдруг вильнув, словно заяц, бросился обратно к дверям, затем вправо. Причину столь странного поведения парня я поняла через несколько мгновений, когда увидела бегущего к нему по вестибюлю станции высокого молодого человека в вызывающе длинном черном плаще. Слева у вагона показался еще один мужчина, который своей колоритной внешностью запросто мог бы с расстояния ста метров распугать целый класс воспитанниц воскресной школы. Он резво бросился наперерез Рыжему, схватил его за воротник куртки и рванул на себя. Рыжий сразу как-то обмяк, и было видно, что сопротивления он оказывать не собирается. Уже не спеша к ним приблизился высокий и спросил почти ласково:
– Ну, стручок, побегал?
Едва уловимое движение, и Рыжий вдруг сложился пополам, судорожно хватая воздух белеющими губами. Почти в ту же секунду последовал молниеносный крюк снизу, для незаинтересованного зрителя оставшийся практически незаметным. Рыжий, тяжело охнув, повис на руках мордоворота, и лицо его стало багровым. Неожиданно голова парня мелко затряслась, глаза закатились. Выглядело все это отвратительно, не реально, а как-то по-киношному. Невольные зрители в вагоне вздрогнули, раздался чей-то испуганный возглас, но никто не сделал ни единого движения. Двери нашего вагона захлопнулись, состав набирал скорость, безобразная сцена осталась позади. Какое-то время в вагоне царила гробовая тишина, затем кто-то пискнул:
– Безобразие! Куда милиция смотрит?!
Сердитый мужской бас что-то ответил, запричитала где-то в другом конце вагона старушка, граждане шевельнулись, вновь послышался привычный гул голосов. Возможно, я долго простояла бы в растерянном оцепенении, но неожиданно ко мне повернулась дородная дама в модном плаще красного цвета и назидательно пророкотала:
– Какие у вас друзья, девушка! Стыд!
И отвернулась с таким видом, что каждому в вагоне стало немедленно ясно, что у этой дамы таких друзей нет, и быть не может. Вагонная общественность окинула меня суровым взглядом, вздохнула и отвернулась, качая головой и бормоча что-то о нравах современной молодежи. При других обстоятельствах заносчивой толстухе пришлось бы долго сожалеть о том, что не в добрый час она зацепила высокую симпатичную брюнетку с обманчиво простодушной внешностью. Но сейчас… Я взяла таймаут и вышла на следующей станции.
