Kitobni o'qish: «Все время мира»
Я никак не мог уйти с этого нудного, второй час длящегося совещания. Раздражение, копившееся с самого утра, давало о себе знать нервным зудом. При любом движении правой руки я ощущал, как на боку, чуть выше ремня, рубашка неприятно тёрла тело.
Солнце уже заглядывало в окна переговорной. Становилось жарко.
«Какой дурак выставил такую высокую температуру на кондиционере, – всё сильнее закипая в прямом и переносном смысле подумал я. – Все всё равно весь день в пиджаках, зачем делать из офиса сауну? Есть же какие-то нормы санитарные, или как их там».
Кожа на боку горела.
В переговорную, наконец, вошла Монахова, и мы все встали, приветствуя её. Какой можно вообразить женщину с такой фамилией? Замкнутой, неприметной, робкой? А если эта женщина – владелец и директор крупнейшей аудиторско-консалтинговой компании? Старая, суровая, несгибаемая? Это гораздо ближе к истинному положению вещей. Она была властна, умна и совершенно непривлекательна.
Её строгое, исчёрканное морщинами лицо, немного смягчилось, губы тронула улыбка. Она кивнула и прошла на своё место во главе стола. Появление Анастасии Павловны означало переход совещания в финальную стадию. Присутствующие сели, машинально проверив верхние пуговицы пиджаков. Приземляясь в кресло, я задел боком подлокотник и чуть не вскочил обратно от жжения. Доклад начальника юридического департамента я слушал вполуха, потому что мысленно стал перебирать события прошедших дней, пытаясь найти причину неприятных ощущений. Травм не было, ничем не обжигался, незнакомой пищи не ел. Аллергия это или опухоль, фурункул, ожог, царапина, родинка – всё не то. Примерно неделю назад ещё ничего не было. Я бы запомнил. Неделю назад мы с Викой завалились в загородный спа-отель и все выходные вылезали из кровати только чтобы поесть или понежиться на массаже. Массаж! Я чуть не подскочил на месте. На меня покосились.
Точно! Массажист был суровый, казалось, что мышцы отрывают от костей. Правда, потом тело было лёгким и пружинистым, и чувство – будто летишь, а не идёшь. Наверняка он мне что-то повредил, может, ребро треснуло. Значит, заживёт. Я перестал концентрироваться на неприятных ощущениях и погрузился в работу.
Ещё около получаса на подведение итогов, стратегическая планёрка с топ-менеджментом, и, наконец-то, мы расходимся. Если честно, я люблю весь этот процесс. Он тешит моего внутреннего бюрократа, успокаивает перфекциониста и подбадривает трудоголика. Если удаётся удерживать темп и следовать плану совещания, то я получаю колоссальное удовлетворение. Выявлены и исправлены недоработки и ошибки, предотвращены катастрофы. Лентяи получили ускорение, работяги – похвалу.
Однако сегодня два часа совещания были для меня пыткой. По окончании мне всё-таки пришлось зайти в туалет, задрать рубашку и попытаться осмотреть место зуда. Чуть ниже рёбер, на боку, ровно там, где локоть касается тела, обнаружилась припухлость. На ощупь плотная, не так чтобы уж очень твёрдая. Я поклялся себе сходить на УЗИ.
Вечером перед сном я ещё раз осмотрел беспокоящий меня бок, и мне показалось, что опухоль увеличилась в размерах. Теперь у меня было ощущение, будто под кожей лежит яйцо. Даже формой оно было на него похоже: с одной стороны округлость имела больший объём, чем с другой. Немного поколебавшись: пугаться ли сейчас или дождаться вердикта врача, я всё же решил лечь спать, а начать паниковать уже утром.
Во сне я воевал с огромной осой, которая всё тянулась ко мне жалом, а я героически отмахивался мечом, как средневековый рыцарь. В какой-то момент, уже перед пробуждением, я увидел, что это не жало, а гигантский яйцеклад, который она хочет засунуть мне под кожу и отложить там свои яйца. И ещё я почему-то знал, что оса – это моя девушка Вика.
В клинике, где у меня была страховка, и куда я не появлялся уже много лет, любезный женский голос сообщил, что на сегодня к хирургу есть окошко на семнадцать, а также предложили понедельник в одиннадцать. Я взял паузу, потому что понедельник есть понедельник. Уехать с драгоценной своей работы, чтобы заняться здоровьем? Это не ко мне. Сегодня же была вечеринка в честь дня рождения племянницы, в загородном доме моей сестры.
Желания выезжать на природу у меня никакого не было. Я вдруг понял, что не хочу встречаться с насекомыми, боюсь встретить ос, пчёл и даже комаров. Мысль об их хоботках вызвала тошноту. Я бросился к унитазу. Меня вырвало. Да что же это такое! Если это нарыв, была бы температура. У меня просто паранойя. Я взял себя в руки, собрался и поехал отмечать детский день рождения.
Сестра расстаралась на славу. Лужайка перед домом была украшена. Куча детей, визжа, носились по ней за аниматором в костюме человека-паука. Было немного непонятно: то ли это игра такая, то ли он спасается бегством от оравы вопящих дикарей. Я вошёл в дом. Взрослых было больше, чем детей, но эти хоть не бегали с воплями, а чинно перемещались по террасе и гостиной, нарочито оживлённо общались друг с другом, нацепив дежурные улыбки, и в целом производили впечатление статистов в фильме про высшее общество.
– О, вот и Борис пришёл! – сестра в элегантном простом платье, которое, за версту было видно, стоило немалых денег, двигалась мне навстречу.
– Привет. Я вот с подарком, куда поставить?
– Боже, что это такое? Не говори мне, что ты снова купил ей бальное платье! Сделаешь из неё принцессу-недотрогу, и так уже на кривой козе не подъедешь!
– Да, конечно, это моя вина, – как мог, съехидничал я. – Только я тут её балую, а вы держите на хлебе и воде.
Сестра пропустила всё это мимо ушей, с удовольствием рассматривая подарок сквозь окошко в коробке. Мы с ней близнецы и знаем друг друга буквально всю свою жизнь.
– Иди к мужчинам, они там на террасе с коньячком и сигарами, с дамами тут не задерживайся, дамы у нас все глубоко замужние.
Это была вечная тема: мои бесчисленные любовные подвиги, существующие и придуманные.
Она аккуратно поставила коробку с платьем на самое видное место среди чужих подарков и уже было повернулась уходить, но остановилась и, поймав мой взгляд, тихо спросила:
– У тебя всё в порядке? Что-то не так.
Это была наша кодовая фраза. С детства мы так выражали беспокойство, смутную тревогу, волнение и страх. Отвечать полагалось не «всё норм», а со всем вниманием и заботой. Мы друг друга поддерживали.
Я выдержал её взгляд:
– Да ничего страшного, ерунда какая-то выскочила, надеюсь, не спидифилис.
– У врача был?
– Нет ещё, но записался на понедельник, не волнуйся, – не моргнув глазом солгал я.
В этот момент её позвали. Уходя, она ещё раз обернулась на меня, и было видно, что её тревога не рассеялась. Но я уже воспрял духом. Действительно, что я так дёргаюсь, схожу к врачу на неделе, не такая уж и большая эта штука. Перед выходом из дома я заклеил её самым гигантским пластырем, который нашёл, и теперь почти не чувствовал зуда.
Выйдя на террасу, я с удовольствием набрал полную грудь воздуха с лёгким ароматом скошенной травы и примесью сигарного дыма. Люблю бывать в гостях у этой семьи. Здесь я всегда расслабляюсь, отключаюсь от текущих дел и купаюсь в лучах любви и заботы, заполняющих каждый уголок этой уютной просторной обители. Может быть, дело было в том, что в этом доме мы выросли, хотя, конечно, от старого дома мало что осталось. Если честно, ничего от него не осталось. И это было хорошо. Воспоминания не мучили.
После смерти отца мы с ней, не сговариваясь, разделили недвижимость: она забрала дом, я остался в городской нашей квартире. И оба почти одновременно поняли, что не можем в них жить. Она затеяла глобальную перестройку, в результате которой всё приобрело совершенно иной стиль, размер, цвет, даже запах. Нетронутым остался только кусочек земли у воды, где она сохранила всё как было. Даже краску для старой лавочки она нашла ту же самую, синюю. Здесь прошли детские, самые безоблачные наши времена.
В городской же квартире мы зимовали, а потом уже полноценно жили в свои более взрослые, студенческие годы. В школу и из школы нас возили, учились мы, естественно, в одном классе, и это было удобно. А вот высшее образование развело нас по разным факультетам, расписание перестало совпадать. Ездить из загородного дома стало сложно, поэтому, посовещавшись на семейном совете, мы переместились в город. В квартире мне нравилось больше, я никак не мог насладиться городом, общением с новыми друзьями, кинотеатрами, кафе. Сестра же моя скучала по тишине, простору большого дома, чистому белому снегу или пению птиц, но тоже нехотя признавала удобство города. Когда же мы закончили второй курс, отец, уже отошедший от министерских дел, уехал снова за город, за тишиной и экологически чистым воздухом. Сказал нам, что ему требуется сосредоточение для написания цикла лекций. Сейчас-то я понимаю, что он хотел дать нам возможность отдохнуть от его надзирающего ока и познать прелести весёлой студенческой поры.
Когда он ушёл из жизни, квартира будто задалась целью свести меня с ума. Сестра уже к тому времени была замужем и жила отдельно. А я возвращался с работы в квартиру, где всё напоминало о нём. Все эти мелочи, на которые при жизни отца я не обращал внимания, стали вдруг «памятными вещами». Вот его стол, где он работал, вот его любимое кресло, где он отдыхал. На эту картину на стене он подолгу смотрел, из этой чашки пил кофе, на этих книжных полках копался в поисках нужной литературы. Это было просто невозможно. Можно было бы просто сделать ремонт и переделать всё под свой вкус. Но даже вид из окна был видом, на который смотрел он каждое утро перед тем, как надеть пиджак и выйти из дома. Я объяснился с сестрой и продал квартиру. Менять так менять, подумал я и вселился в современную высотку. Вид на тихий зелёный дворик сменился видом на реку и эффектную панораму города. Спокойный классический стиль тоже остался в прошлом, в моей новой квартире господствовал минимализм. Изобилию комнат я предпочёл открытое пространство, уюту – холод, сочности красок – монохром. Маленькая приватная зона спальни и ванной комнаты – не в счёт. Кстати, отцовское любимое кресло, торшер в технике Тиффани и ковёр из нашей старой квартиры перекочевали со мной и создавали невероятно притягательную, цельную островную композицию, интересно контрастирующую с остальной обстановкой и формой, и цветом, и температурой подачи. Это я не сам придумал, это так было написано в одном интерьерном журнале, который напечатал интервью с архитектором проекта.
Если что, архитектором была Маша, моя сестра. Насколько я был способен в точных науках и цифрах, настолько же она была погружена в мир цветов и форм. Она прекрасно рисовала с самого раннего возраста, могла надолго «зависнуть» над фотографией какого-нибудь знаменитого здания, прекрасно чувствовала цвет и гармонию построения пространства. Став чуть старше, она освоила необходимые компьютерные программы, искала себе добровольную практику на стройке, вникала и вгрызалась в науку и упоением и настойчивостью фанатика. При огромном конкурсе, без какой бы то ни было протекции отца, Маша поступила на один из самых престижных факультетов города и по окончании имела сразу несколько предложений о трудоустройстве от солидных архитектурных бюро.
Пространство моей новой квартиры она выстроила чётко по моему запросу, а вот относительно дизайна у нас были баталии, да ещё какие! Она ни в какую не желала «запирать меня в каменные джунгли» и считала, что пустое холодное пространство не подходит для шумной большой семьи, которой я просто обязан был обзавестись. Я же, напротив, был уверен, что всякая охотница за мужем, очутившись у меня в гостях, должна понять, что эта квартира предназначена для холостяка и точка.
В итоге я убедил Машу, что шумная большая семья, которой я обязательно обзаведусь чуть попозже, должна поселиться подальше от делового центра, поближе к лучшим школам, паркам и всяческим секциям и кружкам. Сестра поверила и смирилась.
Теперь, приезжая к ней в гости, я наслаждался природой, восхищался чистотой воздуха, лежал на траве и слушал пение птичек, после чего с наслаждением возвращался в свои «каменные джунгли» и не готов был променять их ни на какие райские сады.
Детские дни рождения прекрасны тем, что быстро заканчиваются. Юные гости начинают капризничать, клевать носом, и взрослые, вздыхая и извиняясь, создают небольшую суматоху, отыскивая забытые вещи, собирают их тут и там, как некий урожай, и, наконец, рассаживаются по машинам и разъезжаются по домам.
Наступившая тишина оглушает нас. У племянницы нет даже сил разобрать подарки. Она лениво сидит на полу у дивана, смотрит на все эти свёртки и коробки в яркой упаковке и отчаянно, заразительно зевает. Мы тоже начинаем зевать, смеясь и поглядывая друг на друга. Я прощаюсь, получаю сонный поцелуй в щёку от маленькой принцессы и уезжаю домой, где меня ждёт тишина, темнота и огромная пустая кровать.
Снять пластырь я решился только в воскресенье вечером. Изогнувшись под немыслимым углом, я постарался рассмотреть опухоль. Она не увеличилась, но на ощупь в нижней части выпуклости появились какие-то неровности. Я провёл пальцем по всей длине образования. В подмышках кольнуло резко выступившим потом. Это совершенно однозначно были какие-то щетинки. Мне живо представилась оса с лицом Вики.
Однажды в детстве я убил муху, ползающую по стеклу. Она упала на подоконник, и я стал рассматривать её. И вдруг из неё вылезли маленькие белые черви. Зрелище было отвратительным. Я несколько дней не мог избавиться от этого воспоминания, но гибкая детская психика приспособилась к новым воспоминаниям, стёрла, запрятала глубоко в мозг эту картину и много лет я даже и не вспоминал об этом. До сегодняшнего вечера.
Я твёрдо решил завтра сходить к врачу.
Утром, замученный ночными кошмарами, я встал совершенно разбитым. В ванной первым делом попытался разглядеть опухоль в зеркало. Совершенно ясно было видно, что по нижнему краю припухлости торчит ряд волосков. Мягкие, щетиной их было назвать уже нельзя. Хотя бы даже и потому, что они прилично выросли и перестали колоться. Зуда, кстати, я больше не ощущал. Хмуро рассматривая себя в зеркале, я напряжённо думал.
Думать – это вообще моя работа. Работник интеллектуального труда, вот такая у меня жизненная философия и профессия заодно. Должность моя числится в кадровом расписании как «Начальник отдела аудита». Что в аудиторско-консалтинговой компании составляет примерно половину удельного веса. Вторая половина была за Монаховой.
С третьего курса я уже активно нарабатывал опыт в качестве стажёра в службе внутреннего аудита одной из крупнейших корпораций страны, затем, уже дипломированным специалистом два года грыз гранит сурового опыта на аудите бюджетных организаций. Отец, глядя на моё рвение и успехи, убедил Монахову взять меня в её новый, но уже довольно масштабный проект. Уж не знаю, чем она была так обязана моему отцу, но без собеседований и предварительных встреч приказала зачислить меня в штат прямёхонько на нынешнюю должность. Да, хотел бы я сказать, что прошёл этот путь с самых низов, прорвался через тернии и выстрадал кресло начальника отдела, но нет. Не скажу. Отца подвести я не мог. Вникал, сидел ночами, консультировался, падал от усталости, но испытывал настоящий драйв. Все, что касается бухгалтерии, финансов, юриспруденции давалось мне легко, я вообще любил учиться. Способности моего мозга, кажется, ограничивались только объёмом подаваемой информации. Однако, сложности всё равно имели место. Труднее всего для меня оказалось обнаружить под своим началом штат сотрудников. К этому я был не готов. Открытием стало то, что помимо рабочих обязанностей, эти люди занимаются своей личной жизнью, болеют, опаздывают, отпрашиваются в салоны красоты и химчистки. Вопросы коммуникации вызывали у меня наибольшие трудности. Где и как можно научиться быть начальником? Мне требовалась помощь. К Монаховой я обратиться не мог, делом чести было справиться самостоятельно, оправдать оказанное доверие, так сказать. Отец почувствовал мои мучения, выслушал меня, и дал мне совет, который я помню до сих пор:
– Люди, окружающие тебя, состоят из достоинств и недостатков, большая часть которых формируется из оценочных суждений. Человека можно посчитать склочным, а он просто воинствующий перфекционист. Рационализатор может оказаться лентяем. Весёлый человек – дурачком. Прими их такими, какие они есть. Ты не изменишь человека и не перевоспитаешь, но можешь знать и управлять. Используй слабости, задействуй сильные стороны. Будь внимателен, но твёрд, строг, но справедлив. Я говорю, может быть, штампами, но я знаю, что ты переваришь эту информацию и сделаешь из неё методичку.
Эта своеобразная инструкция, позволила мне испытать некоторое облегчение. Я сохранил требовательность к сотрудникам, и со временем убедил их, что в ошибках лучше признаваться сразу, чем скрывать и маскировать их. Научился различать кто из них спринтер, а у кого, напротив, длинное зажигание, кто может долго сохранять концентрацию, а кто требует регулярных маленьких перерывов. Зануду я ставил в арьергард, и он прекрасно закрывал проекты, а один довольно поверхностный, но невероятно обаятельный тип шёл в авангарде и выполнял роль буфера между нами и клиентом. Таким образом, мне удалось выстроить ту часть работы руководителя, которая была далека от дорогих моему сердцу цифр и отчётностей. Но до сих пор наибольшие трудности я испытываю, когда кто-то из подчинённых приходит ко мне с проблемами личного характера.
Мой предшественник, действительно очень крутой специалист, прошедший-таки весь этот путь от младшего помощника до начальника отдела, встретил меня до крайности нелюбезно. Ему было неприятно, что, покидая свой пост по состоянию здоровья и в силу возраста, ему приходится оставлять отдел какому-то выскочке, протеже и почти ребёнку. Тем не менее, видимо из уважения к Монаховой, он педантично ввёл меня в курс дела и ещё два месяца курировал работу отдела в статусе консультанта. За это время отношение его ко мне, надо сказать, изменилось на сто восемьдесят градусов. При торжественных проводах он, взяв заключительное слово, признался, что не верил в меня и был разочарован, что на это место не взяли никого из его подчинённых.
– Но теперь могу с удивлением и удовольствием констатировать, что столь смелое кадровое решение, – взгляд его пересёкся с Монаховой и она чуть вздёрнула подбородок, готовясь принять вызов. – Оказалось невероятно удачным и дальновидным!
Монахова чуть улыбнулась, а именно сместила уголки рта примерно на миллиметр. Бывший уже начальник отдела продолжал:
– Борис обладает всеми достоинствами, необходимыми для главы такого важного для нас направления, ключевого и системообразующего. Он умён, очень быстро соображает, ещё быстрее схватывает. Разбирается в предмете, что вообще удивительно, для буквально вчерашнего студента, зрело мыслит, видит возможности там, где их никто не видит, и имеет смелость донести их до руководства, а затем отстоять и внедрить.
С тех пор прошло почти десять лет. Отца моего уже нет в живых, и я уже давно не «министерский сынок», а сам по себе. Компания за эти годы разрослась, ширились направления и сферы, но я неизменно занимал на совещаниях кресло по правую руку от Монаховой и давно уже точно знал, что занимаю его по праву, а не по протекции.
Один только раз мы с Монаховой коснулись этой темы. Придуманная мною стратегия на грани аферы чуть не дала сбой, и накануне решающего дня она вызвала меня к себе. Был совсем поздний вечер, почти никого уже на этаже не было. Она сидела в кресле, сняв туфли и положив ноги на пуфик. Когда я вошёл, она не изменила позы. Вид этих холёных босых ног поверг меня в ступор. Я с трудом отвёл глаза от расслабленной фигуры в кресле, усталой руки, держащей бокал с шампанским, и этих ног и заставил себя сконцентрироваться на её лице. Ночная панорама за окном, выключенный верхний свет, добавляли ей морщин и образовывали жёсткую складку, ползущую от крыльев носа к краешкам губ. Я впервые подумал, что управление такой махиной даётся ей непросто, а все эти наши рисковые фокусы отнимают у неё годы жизни.
– Борис, налей себе шампанского, если хочешь, – она махнула рукой куда-то в сторону. Я отрицательно мотнул головой и остался стоять, где стоял. – Когда твой отец попросил взять тебя к себе, мы поругались. Мы никогда не ругались и всегда очень уважительно относились друг к другу. Если бы он просто просил дать тебе место, шанс проявить себя, вырасти, я бы поняла. Но он настаивал на руководящей должности. Он очень верил в тебя, Борис.
Я затаил дыхание, боясь спугнуть настрой на откровенность, внезапно охвативший мою несгибаемую начальницу.
– Я отказала в самой категоричной форме, но тогда твой отец прибегнул к запрещённому приёму. И я поняла, насколько ему это важно. – глядя на мои округлившиеся глаза, она первый и единственный раз на моей памяти тихо засмеялась. – Господи, да ты сейчас в обморок упадёшь, сядь же, наконец!
Я, не отрывая от неё взгляда, нашарил рукой что-то мягкое и сел. Теперь она смотрела на меня вполоборота, сумеречный свет окна из-за моей спины мягко осветил её лицо. Морщины исчезли, разгладилась складка, черты лица обрели мягкость, глаза притягивали, как два чёрных омута. Сейчас она была очень красива, и я удивился, почему раньше я этого не видел, считая её почти уродиной. Она снова стала серьёзной.
– Я была уверена, что ты не знаешь, а теперь достаточно посмотреть на твоё лицо, чтобы убедиться в этом. Мы с твоим отцом встречались в молодости, даже несколько лет жили вместе. Он очень хотел детей, а я не хотела становиться матерью. Когда я прервала беременность, он не смог простить меня, и мы расстались. Мы очень любили друг друга, Борис, но вместе быть не могли. А потом появилась твоя мать и жизнь твоего отца снова обрела смысл.
«А ваша жизнь?», – хотел спросить я, но, конечно, не решился.
– Потом твоя мать умерла при родах. Наверное, мы могли бы воссоединиться, но я по-прежнему не хотела быть матерью, а он… Он получил, что хотел: детей, да сразу двоих. Он был счастлив, и он был хорошим отцом, правда?
– Да, – хрипло ответил я тогда. – Он был замечательным отцом.
Я не знал, что сказать. Кроме того, я боялся заговорив, нарушить эту магию минутной близости, равновесие тишины, ход воспоминаний. Я ощущал солёную каплю, прочертившую мокрую дорожку к моим губам, и видел вторую в вечернем сумеречном свете, скатившуюся вниз и потерявшуюся в глубокой морщине у её рта.
Кстати, на следующий день моя стратегия, смахивающая на аферу, прошла по лезвию бритвы, но вырулила и принесла нам огромный успех, выведя компанию буквально на новый уровень.
Воспоминания, унёсшие меня на тридцать второй этаж башни в Сити, который занимала наша компаниея, прервались новыми необычными ощущениями. Опухоль едва заметно начала пульсировать. План действий был определён. Я связался с секретарём и отменил все встречи на сегодня. Затем я позвонил в клинику. Свободного времени на одиннадцать уже не было. Меня поставили в лист ожидания, но ожидать было не в моих правилах. Я быстро оделся. Пульсация не усиливалась, но и того, что я ощущал, было достаточно для лёгкой паники. Зазвонил телефон. Сестра унаследовала все лучшие качества нашей семьи: заботливость и настойчивость.
– Борис, ты как? – с ходу начала она. – Я что-то места себе не нахожу. Что там у тебя происходит?
– Да в целом всё хорошо. Волноваться пока не о чем, – я прикусил язык, но было поздно.
– В смысле «пока», а когда надо начинать волноваться? Ты мне как, отмашку дашь, можно уже волноваться или нет? Ты дома? Один, или с тобой кто-то есть? Вероника или как там, прости, не помню, как её зовут.
– Видимо, Вика, но, если ты хочешь, мы можем звать её Вероникой.
– Значит, один. Ты сегодня должен был идти к врачу. Во сколько? Мне приехать?
– Эй, помедленней, сестрёнка. Всё хорошо, как раз в клинику собираюсь, – в очередной раз солгал я.
– Отзвонись потом, пожалуйста, – тихо попросила она, и меня проняло.
Врач в обычном городском травмпункте недоумённо ощупывал опухоль. Чувствовалось, что его в принципе мало что может удивить, но тут он явно находился в тупике.
– Так, давай на УЗИ, потом опять ко мне. Если что, в гнойной хирургии разберутся что там отрезать, не переживай.
– В смысле – отрезать?
– В самом прямом. Это точно не печень, печень нормально пальпируется. Это какое-то образование, просто очень странное. Так что, исследуем и отрежем. Или в хирургии исследуют и отрежут. Кто-нибудь, да отрежет, за этим у нас не заржавеет, – доктор коротко хохотнул, потом сжалился. – Да не переживай, сначала правда, исследуем.
Травмпункт производил гнетущее впечатление. Я никогда тут не был, но ощущение, что ремонт тут делался ещё до моего рождения, не отпускало. Мрачное помещение, тёмные коридоры. В зоне ожидания, если так можно назвать маленький холл с тремя колченогими стульями, сидит парень с окровавленной головой. Крови столько, что непонятно, осталось ли что-то у него в сосудах, или вся она уже на одежде, руках, лице. При этом он уткнулся в смартфон, тыкает в него окровавленными пальцами и не выказывает никакой паники. Через стул от него сидит другой человек, обнял правой рукой безвольно лежащую левую и баюкает её, словно младенца. Молча. В двух шагах от них два врача стоят над кушеткой, на которой лежит абсолютно голое тело, прикрытое простынёй. Тело стонет и всё время пытается встать. Один из медиков задумчиво мнёт ему грудную клетку, попутно укладывая его обратно на кушетку, и вслух бормочет:
– Привезут с улицы, пойми тут: из окна выпал или под наркотой голый гулял по автостраде. Угадай, как говорится, с трёх раз.
Дальше всех от двери кабинета напротив друг друга, через проход, сидят две компании. В каждой из них по три человека и они напоминают мне боксёров по углам ринга. По паре секундантов без видимых повреждений и два бойца, у одного из которых сломан нос, а у другого наливаются два чёрно-синих фингала под обоими глазами. Битва уже явно позади и обе группы не проявляют никакой агрессии. Я живо представляю их через пару дней в каком-нибудь баре за совместным распитием пива. Если, конечно, через пару дней здоровье позволит по барам ходить.
Тем временем, меня зовут в кабинет.
В кабинете УЗИ в глаза бросалось допотопное оборудование. Но я уже был настроен решить свой вопрос любой ценой и не собирался сдаваться. На мониторе мы с врачом увидели чёрный пустой овал. Но если для меня это была чёрная пустота, то для него там явно было что-то интересное. Он молча вышел из кабинета и через три минуты вернулся с другим врачом и теперь они оба уставились в монитор.
– Мужики, ну что там? – у меня уже сдавали нервы.
– Любопытно, – сказал второй.
– Непонятно, – сказал первый.
Затем они мельком глянули на меня, и я ощутил себя лабораторной крысой.
– Но это точно не яйцо какой-нибудь плотоядной мухи? – жалобно спросил я, ожидая ободряющей улыбки, усмешки, хохота, в конце концов.
Но ни того, ни другого, ни третьего я не получил. Они по-прежнему пялились в монитор, не зная уже с какой стороны приложить датчик к моему животу. Потом доктор сделал несколько снимков и сухо велел одеваться.
Кое-как вытерев гель с живота, я натянул одежду и двинул обратно к травматологу. Кушетка, на которой лежал голый человек, из коридора уже исчезла, очередь в кабинет заметно поредела. «Быстро как со всеми разобрались, – подумал я. – Или это я просто так долго был на обследовании».
Врач-травматолог, откинувшись в кресле и прищурив один глаз, смотрел в монитор. На экране была моя «чёрная дыра».
– Прикрой-ка дверь, – скомандовал он. – Садись сюда.
Я двигался как во сне.
– Задал ты нам задачку. Это не опухоль. Не лимфоузел. По внешнему виду это… глаз.
– Что?
– Да погоди, не кипеши, я же не говорю, что это прямо глаз там у тебя. Просматривается стекловидное тело. Есть сеть сосудов. Варианта два: взять пункцию или вскрыть. Оба варианта имеют свои особенности и возможные последствия. Я направляю тебя на госпитализацию, потому что такие вещи лучше делать в стационаре.
– Я в какой-то момент решил, что в меня отложило яйцо какое-то инопланетное чудище. Гигантская оса, – я не мог отделаться от этой безумной идеи и ответ на этот вопрос занимал меня сейчас больше всего.
– А что, ездил куда-то в тропические страны?
– Так это может быть чьё-то яйцо?
– Яйцеклад такого диаметра ты бы не пропустил, поверь. Ну, просто бывает, личинки печёночного сосальщика, или кожный овод.
Меня почти стошнило.
– Но я тебе говорю, это не твоя история. У тебя какая-то аномалия развития. Я вижу сеть сосудов, будто у тебя растёт ещё один орган.
Я взял направление на госпитализацию и поплёлся на выход. На автомате сел в машину, но зажигание не включил. Мне нужно было подумать. Думать же – моя работа. Я горько усмехнулся. Мысли скакали, как сумасшедшие. Я думал о Вике, об опухоли, о маме, о больнице и об отце. Нужно успокоиться и разобрать всё это по отдельным «кучкам». Я положил руки на руль, откинул голову на подголовник, закрыл глаза. Первым выплыл образ мамы. Я никогда её не видел. Она умерла в день родов, от обширного кровотечения, которое не смогли остановить. Мы с сестрой убили свою мать. Но, если честно, я всегда винил только себя. Сестра родилась на полчаса раньше, и после этого мама была ещё жива. А после меня всё началось. Я всегда представлял себе, как все засуетились, как неонатологи унесли детей в детский бокс или как там оно называется. Как забегали акушеры, замелькали капельницы и иглы. Что думала она в этот момент? Осознавала ли, что умирает, или просто потеряла сознание от кровопотери? Было ли ей больно? Успела ли она понять, что у неё родился я? В этот момент я почувствовал слезу, катящуюся от внешнего края глаза куда-то к уху. Это всегда, всегда было больно – думать об этом. Нормальный человек обратился бы к психологу. Но не я. Я просто не могу войти в двери этой клиники. Отец и сестра таких проблем не имели. Отец там наблюдался всю жизнь, сестра регулярно проходила осмотры, и дочку рожала там же. Я даже немного на неё злился из-за этого. Но ни отец, ни сестра не знали о моём пунктике. Они были уверены, что я – такой же постоянный клиент самой крутой клиники города, потому что ну как же иначе? Итак, вывод номер раз: ложиться в городскую больницу я не собирался. В конце концов, глупо не воспользоваться отличной частной клиникой, с нормальным оборудованием и индивидуальной палатой. Вывод номер два: надо пересилить свои страхи и идти туда.
