Kitobni o'qish: «Восточная быль Шахерезады»

1.

Городок Т., веками дремавший у самого порога необъятной пустыни среди проплешин солончака и зарослей верблюжьей колючки, был так мал, что обитатели его противоположных окраин могли с легкостью видеть друг друга, взобравшись на плоские крыши своих саманных жилищ.

Но картина решительно изменилась, когда рядом развернулась великая стройка. Будто по мановению джинна, сюда, в эти края, подобно тучам саранчи, хлынули орды чужаков – русские, кавказцы, корейцы, крымские татары, немцы, турки-месхетинцы и прочие инородцы, всех не перечесть. В считанные недели город оказался в тройном кольце вагончиков-контор и сборных бараков-общежитий. На пологих холмах, повсюду, куда достигал взор, быстрее весенних маков поднялись скопища подъемных кранов и железных мачт. Полчища вертких, настырно снующих самосвалов стерли в мелкую пухлую пыль всю степь вокруг, и овец пришлось перегонять за пределы самых дальних пастбищ. Гул великой стройки не умолкал ни днем, ни ночью, ее мощный многоязыкий водоворот бесцеремонно втянул в себя неторопливое течение местной жизни. Теперь даже аксакалы не удивлялись тому, что важные новости не успевают облетать Т. на протяжении дня, а то и вовсе гаснут по дороге.

Вот почему ни друзья Джанджигита, ни друзья их друзей, ни кто-либо из земляков ничего не могут сообщить о завязке этой драматической истории, отголоски которой впоследствии заставляли содрогнуться – и не раз – даже самые черствые сердца.

Всё открылось как-то вдруг, с середины, вспоминают друзья Джанджигита.

2.

Свои свободные вечера они проводили обычно всей компанией на берегу канала или в старой чайхане у трех карагачей, а то у кого-нибудь в гостях, и Джанджигит неотлучно находился с ними, в общем кругу, хотя и держался неприметно в силу своего кроткого, даже робкого нрава. С таким характером лучше бы родиться девушкой. Случалось, друзья подтрунивали над ним, но всегда – добродушно.

И вот однажды они спохватились, что уже третий день подряд никто из них не видит Джанджигита и не имеет о нем никаких известий.

Не испытывая, впрочем, никакой тревоги, друзья отправились к нему домой.

Еще издали они заметили у знакомого дувала его синий самосвал, а вот и сам Джанджигит вышел через низенькую калитку на пыльную улицу. При виде нежданных гостей он остановился, потупив взор, а на его нежных, с персиковым пушком щеках заиграл яркий румянец.

– Эй, Джанджигит! – окликнули его друзья. – Всё ли у тебя хорошо? Здоров ли ты? Как себя чувствует твоя уважаемая матушка? Не обижает ли кто твоих младших братишек и сестренок? Быть может, у тебя возникли неприятности в гараже? Или же опять начудили твои бестолковые дядья? Говори прямо, не стесняйся, ведь мы тебе не чужие.

Джанджигит поднял глаза, и друзья с изумлением обнаружили, что его румянец вызван не смущением, а какой-то совершенно несвойственной ему досадой.

И еще они разглядели только сейчас, что он аккуратно подстрижен и причесан, что на нем не привычная всем чумазая футболка, а выглаженная белая рубашка, что обут он не в стоптанные сандалии на босу ногу, а в начищенные до блеска выходные туфли, не успевшие еще запылиться.

Он порывисто прошагал мимо них к машине, обдав их чуждым ароматом – не того дешевого одеколона, которым здесь освежались после бритья, а каких-то терпких благовоний, забрался в кабину и уже оттуда крикнул – опять же с несвойственной ему гордыней:

– Незачем ходить за мной по пятам, подобно стаду баранов! Я вас не звал и в вашей помощи не нуждаюсь! – Тут он завел самосвал и резко газанул, накрыв компанию густым облаком глинистой желтой пыли.

Друзья, никак не ожидавшие от Джанджигита ни таких речей, ни такой выходки, на минуту онемели. Затем переглянулись и, выждав, пока уляжется пыль, направились в чайхану, чтобы без помех обсудить случившееся.

3.

Уже после первого чайника они единодушно пришли к заключению, что нет иных причин, кроме сердечных, которые могли бы так непостижимо повлиять на манеры их всегда стеснительного товарища.

Вообще-то, говоря откровенно, Джанджигит, несмотря на свою скромность, переходящую в застенчивость, несмотря на свою худощавую, даже в какой-то степени подростковую фигуру, был самым симпатичным парнем в компании. Да что там симпатичным! Красавцем хоть куда!

Своим удлиненным, благородного рисунка лицом он походил на сказочного принца со старинной миниатюры: такой же высокий чистый лоб, такие же густые и податливые темные волосы, шелковистые брови, тонкий нос с дерзкой горбинкой и раздувающимися ноздрями, мягкая щеточка усиков и глаза раненого оленя. С некоторых пор было замечено, что на него с интересом поглядывают не только свои девушки, но и русские, и кореянки, и татарки!

И вот именно этому писаному красавцу, еще не осознавшему, впрочем, всю силу своей природной притягательности, этому славному, тишайшему и безобиднейшему парню так не повезло в жизни! Преждевременная смерть его уважаемого отца оставила семью без средств, с большими долгами, а дядья оказались пустыми, никчемными людьми, неспособными наладить даже собственное хозяйство, не то чтобы помочь ближайшему родственнику твердо встать на ноги.

Кто же отдаст свою дочь за представителя семьи, которая не в состоянии устроить свадебное угощение и уплатить калым, будь жених хоть трижды раскрасавец!

Конечно, в газетах давно уже писали, что старый свадебный обряд чересчур обременителен, что нелепо годами ограничивать себя во всем ради двух-трех дней показной роскоши, уж лучше молодым истратить эти деньги, коли они собраны, на обстановку, на обновы, на интересное путешествие… Многие соглашались с этими доводами. На словах. Потому как существовала и другая точка зрения. В газетах о ней не писали, но ее горячо поддерживали многие уважаемые люди, особенно среди старшего поколения. Дорогая, пышная свадьба – твердая гарантия против скоропалительных разводов, залог крепкой семьи, доказывали они. Или вы хотите, чтобы у нас разводов было столько же, сколько у русских? Да и негоже отказываться от обычаев предков. Неизвестно, куда это может завести.

Разговоры разговорами, но свадьбы в Т. всегда проводились по старому обычаю: мулла, пятьсот-шестьсот гостей, достойные подарки для близких и соседей, музыканты с дутарами и карнаями, да и многое другое. А это значит – расходы, расходы, расходы…

Вот почему каждый заботливый родитель сразу же после рождения сына начинал упорно копить на его будущую свадьбу. Не был исключением и уважаемый отец Джанджигита, но коварная болезнь спутала его планы, и все накопления ушли на лекарства, а затем на похороны (которые тоже справлялись с широким размахом), да еще пришлось занимать, и новые долги прибавились к старым, ведь отец Джанджигита еще не успел рассчитаться за собственную свадьбу!

В этом деликатном вопросе друзья Джанджигита сочувствовали как раз самым передовым веяниям, зная, впрочем, что их самих ожидают пышные свадьбы, и не когда-нибудь, а нынешней зимой, вскоре после сбора урожая. Необходимые долги уже сделаны, отцы все подготовили. Не перечить же воле старших!

Ладно! Вот когда они сами станут главами семейств, уважаемыми людьми в округе, тогда уж они позаботятся о более разумных порядках, чтобы на плечи их будущих детей никогда не ложилась тяжелая долговая ноша.

А пока нужно как-то помочь другу. Это ничего, что он повел себя немножко не по-товарищески. Это понятно и извинительно. Это он от неопытности и растерянности. Влюбился, наверное, в симпатичную соседку с глазами, как спелая черешня, и теперь расстраивается, что сыграть свадьбу ему не по карману.

Чудак! Неужели он не слыхал о другом старинном обычае, как раз и рассчитанном на неимущих бедолаг?!

Невесту можно украсть, и таким образом избежать расходов на свадьбу! Но такое щекотливое предприятие должно быть тщательно подготовлено, и тут уж не обойтись без верных и надежных друзей. Они готовы стать ему опорой, но ведь он не зовет, напротив – как бы даже сторонится их участия.

А может, его избранница не из своих? Русская?

Некоторое время друзья Джанджигита оживленно обсуждали это предположение. Конечно, нравы русских свободнее: они не платят калым, не спрашивают разрешения у старших, считают в порядке вещей соединиться до свадьбы… Красота их женщин удивительна и разнообразна, но сердце русской красавицы своенравно и остывает так же легко, как и загорается. Семь раз нужно подумать, прежде чем жениться на русской. Подобного примера в Т. еще не бывало. Но ведь до великой стройки и русских здесь было наперечет.

После долгих споров друзья Джанджигита всё же сошлись во мнении, что связь с русской женщиной непременно заставила бы его искать их поддержки, чтобы не остаться один на один со всей махаллей. Но вместо этого Джанджигит ведет себя вызывающе, будто говоря: «Не такой уж я птенчик, каким вы меня считаете!» И откуда только в нем такая гордыня?!

Загадал же загадку Джанджигит!

До поздней ночи не покидали друзья чайхану у трех карагачей, поднявшихся над журчащим широким арыком, из которого, собственно, чайханщик и черпал воду для натужно гудящего самовара. Пиала за пиалой смаковали они янтарный напиток с привкусом желтой глины, привкусом, к которому здесь все привыкли с рождения, и говорили снова и снова о Джанджигите. Все годы их товарищества, которое брало отсчет еще от детских игр, друзья относились к нему покровительственно, как к более слабому, нуждавшемуся в защите, как к сироте, лишенному отцовского тепла. И вдруг оказалось, что этот тихоня обрел собственный голос! Ну, что ж, если он ощутил в себе мужскую силу, то в добрый час!

Вот только напрасно он не делится своей тайной с ними. Они ведь ему не чужие. Притом, хоть и разросся их некогда крошечный городок до размеров крупного райцентра, а всё же утаить что-либо от земляков здесь всё равно не удастся. Друзья не сомневались, что всё разъяснится очень скоро и Джанджигит еще вернется в привычный круг и поведает о своих душевных заботах.

– Ай, молодец! – согласились все.

4.

Между тем прошло еще несколько дней, а ясности не прибавлялось.

Джанджигит упорно избегал дружеских посиделок за дастарханом. Его синий самосвал не был замечен ни в Сухом Парке – микрорайоне, где большей частью жили русские, ни поблизости Химкомбината, где обосновалось целое поселение корейцев, ни на берегу Затона, где обособленно и замкнуто обитали, будто выжидая заветного часа, крымские татары, сосланные когда-то в эти места. Тихо было и в Старом городе. Правда, один из младших братьев Джанджигита поведал, что за последнюю неделю тот дважды возвращался домой среди ночи, однако это известие ничего не доказывало, поскольку все знали, что дядья Джанджигита пасут чужие отары далеко в степи, и племянник регулярно навещает их, задерживаясь у кошары допоздна, а то и оставаясь там на ночлег.

Но вот прошел слух, что самосвал Джанджигита видели – причем, после заката – вблизи Больших Чинар.

Тут уместно заметить, что в Т. всякое большое дерево являлось своего рода достопримечательностью с собственной историей. Правда, с началом великой стройки ее начальники предприняли поистине титанические усилия, чтобы озеленить город, особенно, его новые кварталы. Специалисты, прикомандированные чуть ли не из столичного ботанического сада, высадили тысячи саженцев, наладили дренажную систему, внесли горы удобрений, но соль всё равно оказалась сильнее, и деревца, пошедшие в рост весной, к осени захирели и засохли. Из тысяч прижились считанные единицы, но и им предстояла еще долгая борьба за выживание на бесплодной, агрессивной почве. Среди пропитанных солью мертвых саженцев и выжженных солнцем сорняков нелепо смотрелись веселенькие скамейки с фигурными чугунными спинками. Потому и прозвали это бесприютное место Сухим Парком.

Но и старые деревья, сумевшие подняться над Т. в былые времена, росли или поодиночке, или небольшими группами, как три карагача у чайханы. И лишь вдоль берега старого канала, где всегда дул свежий ветерок, несколько десятков чинар смогли еще в незапамятную пору дружно пробиться корнями сквозь плотные слои желтой глины и серой соли и найти где-то там, в неизведанных глубинах, настоящую опору с чистой пресной водой. Оттого-то листва этих старых чинар всегда была зеленой как изумруд. Это был поистине благословенный уголок, почитающийся чудом природы на десятки километров вокруг, вплоть до самой долины, и получивший ласкающее слух название Большие Чинары. Всякому понятно, что под их тенистыми кронами могли обитать лишь самые уважаемые и могущественные люди города.

Глава 5

Эге, а не слишком ли высоко нацелился Джанджигит?

Так спрашивали многие, прознав, что парня принимают с задней калитки в доме бывшего управляющего городским промторгом Черного Хасана, того самого, которого нынешней весной приговорили к восьми годам с конфискацией имущества.

Подобно всем другим большим начальникам великой стройки, Черный Хасан не был коренным жителем Т., хотя и принадлежал к титульной нации. Его направили сюда с задачей чрезвычайной важности. Дело в том, что в городке всего-то и имелось каких-нибудь два-три магазинчика, которым более пристало бы называться ларьками, не говоря уже об их вечно полупустых полках. При прежнем укладе жизни такое положение было вполне терпимо. Но после того, как в Т. еженедельно начали прибывать сотни, а то и тысячи рабочих и служащих, включая семейных, с подобным уровнем торговли мириться было нельзя. Черному Хасану как раз и предписывалось наладить сеть разнообразных промтоварных и хозяйственных магазинов для удовлетворения повседневных нужд трудящихся.

Нужно отдать должное: Черный Хасан оказался разворотистым организатором. Начав, по сути, на голом месте, с нуля, он за какой-то год добился того, что в центре Т. поднялся двухэтажный универмаг со стеклянным фасадом и кафе под зонтиками на плоской бетонной крыше. В других оживленных точках города распахнули двери крупные промтоварные магазины и множество мелких лавочек, а за Сухим Парком раскинулась огромная торгбаза с нескончаемыми рядами складов и контейнерных площадок, где день и ночь разгружались автофургоны и трейлеры.

В этот начальный период своей деятельности на директорском посту Черный Хасан жил скромно и одиноко, занимая небольшую комнату в сборном бараке, который считался привилегированной гостиницей для кураторов стройки. Лишь на выходные, да и то не всегда, он укатывал на своей служебной белой «Волге» куда-то в долину, где, по неясным слухам, владел двумя домами и имел двух старых жен. В будни же он работал не покладая рук, вникал во все мелочи и обо всем знал. Никто и никогда не видел его пьяным или обкуренным анашой или же в компании распутных женщин, которые слетелись на запах баснословных заработков даже в эту плохо приспособленную для праздной жизни глушь.

Этот далеко уже не молодой, но все еще крепкий мужчина будто не ведал усталости. И всё выходило именно так, как он замышлял. На следующий год начали строить еще один, уже трехэтажный универмаг – как раз напротив городского базара, причем последний был значительно расширен и благоустроен – тоже благодаря хлопотам Черного Хасана. Внутри новых, поднявшихся, как степные шампиньоны после дождя, кварталов, среди однообразия панельных пятиэтажек, открывались отделанные с иголочки современные магазины – обувные, мебельные, по продаже телерадиоаппаратуры… Народ обживался здесь надолго.

Прозвище Черный пристало к нему сразу же из-за характерной внешности: он был чересчур смугл даже для туземца, его наголо выбритая крупная голова отливала едва ли не гуталиновым блеском, а на мясистой рыхловатой физиономии выделялись густые, будто наведенные сажей брови и темные жгучие глаза. Еще одной приметой, закрепившей за ним кличку, было большое, совершенно черное родимое пятно, расположенное чуть ниже левого уха.

Итак, Черный Хасан. Какое-то время это прозвище употреблялось всеми с оттенком уважительности, ассоциируясь с огромным объемом черновой, черной работы, от которой он никогда не отлынивал в отличие от многих других раисов.

Но вскоре знающие люди заговорили о том, что недаром, дескать, бог шельму метит. Откуда-то стало известно, что еще с прежней работы в долине за ним тянется длинный хвост всяческих грязных (черных) делишек, что будто бы на его совести есть даже загубленные души и что он выплатил немалый бакшиш за свою нынешнюю неспокойную должность.

Э, слушай, разве он мало сделал для нашего города, возражали другие. Посмотри, какие теперь у нас магазины! Какой товар! В универмаге напротив базара висят французские костюмы, в обувном магазине выставлены итальянские сапоги! Когда такое бывало?! Разве тут не заслуга Черного Хасана? Разве не печется он неустанно о новых поступлениях? О нашем общем благе?

Знающие люди грустно усмехались в ответ. Не столько для вас старается Черный Хасан, говорили они, сколько для себя. Ибо с каждого рубля, которым вы оплачиваете покупки, он получает свой доход. В промторге на всех постах сидят преданные ему люди, знакомые с правилами двойной бухгалтерии. А на крайний случай он держит под рукой двух отъявленных душегубов. Помните, прошлым летом в затоне на мелководье утонул начальник контейнерной площадки? Поговаривают, он хотел провернуть какую-то выгодную сделку за спиной Черного Хасана. Вот и поплатился, чтобы другим неповадно было!

Французские костюмы! А сколько ходового, модного и дефицитного товара пускает он в обход прилавков! Сколько направляет окольными путями в долину, где у него остались надежные связи! А разве вы не заметили, что одновременно с сетью магазинов при нем расцвел и черный рынок, на котором прежде у нас продавали один лишь бараний курдюк?!

И это еще не всё! Этот напористый, изворотливый и страшный «благодетель» сумел подмять под себя не только местных раисов, которые стоят перед ним навытяжку, но и больших начальников стройки, включая присланных из самой белокаменной столицы, так что теперь через его руки, через его волосатые черные лапы, проходят все фонды, предназначенные для передовиков и новаторов, – автомобили, мотоциклы, ковры, импортная мебель, видеокамеры, и, будьте уверены, не меньше двух третей этих фондов он продает по тройной, а то и десятерной цене другим казнокрадам.

А еще знающие люди утверждали, что богатый дом под Большими Чинарами обошелся Черному Хасану практически даром. Местные власти выделили лучший участок земли, который предназначался для детсада, один из начальников выписал стройматериалы, другой предоставил технику, третий – рабочую силу. Дом возвели, трудясь день и ночь, за неполные три месяца – вместе с подсобными помещениями, с кирпичной оградой выше человеческого роста, с фонтаном и большим хаузом, выложенными мраморными нежно-розовыми плитками с серыми и черными прожилками, плитами, завезенными для облицовки Дворца культуры химиков. А вы говорите – скромность! После отделки в дом еще целую неделю везли горы всякого добра – мебель, бытовую технику, ковры, посуду, белье, всё вплоть до туалетной бумаги!

Лишь после этого Черный Хасан отправился в долину за родственниками. Все ожидали, конечно, что он привезет одну из своих семей, а то и обе сразу, но он привез трех своих троюродных тетушек неопределенного возраста, молчаливых и необщительных, однако, как приметили позже, постоянно грызущихся между собой, а также свою племянницу Мухаббат.

После приезда родственниц в доме началась совсем другая жизнь. Что ни вечер – гости, веселье, смех, музыка, шашлык-кебаб, плов с молодым барашком, дыни слаще меда… Всех мало-мальски значимых проверяющих, кураторов, командированных из Москвы или из своей столицы, приглашали сюда непременно, а уж иных принимали, как арабских шейхов…

Казалось бы, ну что может поколебать благополучие Черного Хасана, человека властного, состоятельного и дальновидного?

Но недаром ведь существует поговорка: «Осторожная ворона в силок боком попадает».

А поскользнулся он на тех самых плитах с прожилками. В буквальном смысле слова.

Вот как дело было.

Накануне в Т. прилетел очень важный московский сановник. Такой важный, что было бы правильнее написать это с большой буквы – Сановник. Вот так! Утверждали, что в Москве он был свободно вхож в самые высокие кабинеты и мог одним росчерком пера круто изменить судьбу чуть ли не любого человека. Между прочим, в столицу республики Сановник прилетел на персональном самолете, где даже туалет для него был устроен отдельно, – вот какой это был большой человек! А уж из столицы республики в Т. он прилетел на обыкновенном вертолете вместе с бригадой монтажников, поскольку, как рассказывали, не чурался при случае пообщаться накоротке с простым народом.

Вообще, в последнее время Сановник зачастил на великую стройку (хотя мог бы послать вместо себя любого из своих двенадцати заместителей). Это уже был его третий или даже четвертый приезд. По слухам, Сановник интересовался местными обычаями, а уж такой экзотики, как здесь, среди солончаков и барханов, было поискать! И будто бы именно на почве национальной экзотики Черный Хасан сумел расположить к себе эту могущественную персону.

Вот и на этот раз Черный Хасан постарался не ударить в грязь лицом. Для более детального ознакомления гостя с местными обычаями из областного музтеатра привезли самых стройных танцовщиц, а из циркового объединения – самых умелых канатоходцев, фокусников и факиров. По линии же национальной кухни в числе других деликатесов было приготовлено весьма редкое блюдо под названием «имам баилдий».

Вечер удался на славу. Важный гость выпил немного коньячку, отдал должное обильным закускам, с живостью наблюдал за танцовщицами в воздушных цветастых шароварах, чудом державшихся на полуобнаженных бедрах, смеялся анекдотам из жизни легендарного шутника Омирбека… Казалось, Сановник сделался почти ручным…

Принесли «имам баилдий». Пока источающее дивный аромат блюдо разделывали на порции, Черный Хасан объяснил гостю способ приготовления: тушки перепелов шпигуют кисло-сладкими сливами, затем этими перепелами начиняют тушу жирного барашка, всё натирают специями и плотно заворачивают в тыквенные листья, которые аккуратно обмазывают жидкой глиной. Когда последняя подсохнет, всю заготовку помещают в неглубокую яму, а сверху разводят несильный огонь, который поддерживают в течение суток… «Неужели целые сутки?!» – простодушно восхитился гость. «Двадцать четыре часа! – авторитетно подтвердил Черный Хасан, после чего дал вольное толкование названию блюда: – Это такое вкусное кушанье, такое вкусное, что даже имам, которому предписывается воздержанность в еде, не устоял и едва не проглотил язык от наслаждения! Притом, это блюдо очень полезно для мужчин. В этом отношении оно лишь немногим уступает бульону Улугбека. Знаете, что такое бульон Улугбека? О-о! Это сказка! В следующий раз, когда вы снова окажете нам честь, почтив нас своим высоким присутствием, мы обязательно угостим вас бульоном Улугбека и расскажем о способе его приготовления. А пока отведайте, пожалуйста, «имам баилдий», очень вас просим…» Гость попробовал и тут же закатил глаза: «Ммм… Я думаю, не только имам обалдел бы, но даже – хм…» Он не закончил, но все понимающе рассмеялись, давая понять, что по достоинству оценили изысканно-смелую шутку небожителя.

Беда стряслась внезапно, когда Черный Хасан ожидал ее меньше всего.

Стремясь еще пуще развеселить гостя, директор промторга присоединился к танцовщицам, вступив в роль удалого джигита, как вдруг поскользнулся на тех самых мраморных плитах, которыми была вымощена также и площадка для представлений.

Нет, физически хозяин дома не пострадал, но последствия его падения были ужасны.

Всемогущий гость, чье драгоценное внимание доселе было сосредоточено на смуглых пупочках танцовщиц, разглядел внезапно, вот в эту самую минуту, злосчастные мраморные плиты.

Страшно переменившись в лице, он поднялся из-за стола, строго кивнув своим помощникам, находившимся здесь же, и, сопровождаемый ими, в гробовом молчании покинул хлебосольный дом.

Всё прояснилось назавтра. Оказывается, плиты эти были особенные. Их покупали в Италии за валюту специально для Дворца культуры химиков. Мрамор сам по себе был очень редкий, дорогой, по всей стране им были облицованы лишь несколько станций метро в Москве и Ленинграде. На беду, Сановник лично курировал эти поставки, придавая им, по прихоти сильного, некое исключительное значение. Может, он полагал, что Дворец культуры химиков в далеком Т. станет ему своеобразным памятником, что местные акыны сложат хвалебные песни в его честь… Кто знает! Сановника ничуть не шокировали богатые хоромы Черного Хасана, имам баилдий, танцовщицы и канатоходцы, но плиты! О, плиты – это совсем другое дело, это покушение на принципы, на святыни, подкоп под устои! Присваивать дефицитный материал, оплаченный валютой! И кто же осмелился на это?! Местный бай, который и без того купается в золоте! Куда же мы придем с такими аппетитами!

Вдобавок, гость разглядел, уходя, что редчайшим мрамором облицованы также кирпичные стойки ворот, а у забора высится десятка полтора ящиков с драгоценными плитками.

Этот эмоциональный порыв большого человека дорого обошелся Черному Хасану!

Возможно, в другое время дело удалось бы замять, но на беду Черного Хасана именно тогда в недрах высшего государственного аппарата вызрело решение ударить для страха по расхитителям социалистической собственности.

При всей его изворотливости, Черный Хасан не сразу осознал, меж каких жерновов угодил, и до конца надеялся отделаться партийным взысканием. Но на этот раз его взяла за горло железная рука. Верная примета: как ни падка Москва на лесть и подношения, а всё же лучше ее не сердить. Даже по мелочам.

И вот вместо ожидаемого выговора по партийной линии Черный Хасан получил восемь лет с конфискацией имущества.

Знающие люди говорили между собой, будто накануне суда свой, родной, прокурор чуть не плакал у него в камере. Мол, Хасан, дорогой, мы все тебя уважаем, ценим твою честность и порядочность и готовы помогать тебе во всем. Но что делать, если Москва требует?! Пойми, Хасан, и не обижайся на меня. Если там заслышат, что мы определили тебе мягкое наказание, то пришлют сюда другую, свою, комиссию, а что она здесь может накопать, одному Аллаху известно! Пострадают многие уважаемые люди, а тебя это всё равно не спасет, только срок добавит, да еще отбывать его будешь в чужих, холодных краях. Уж лучше перетерпеть обиду, Хасан. Для виду дадим тебе большой срок с конфискацией имущества. Я же знаю, что конфисковывать у тебя нечего, что всё свое имущество ты благоразумно записал на своих тетушек. Зато кичливая Москва будет очень довольна нашей принципиальностью. Так довольна, что быстро про тебя забудет. Подождем с полгода, а там потихоньку начнем пересмотр дела, и не позже следующей весны выйдешь по амнистии. Притом, содержаться будешь недалеко от дома, в хороших условиях, начальник тюрьмы – надежный человек, мой родственник… Свидания, передачи – хоть каждый день! Кушанье будет готовить специальный человек – бывший шеф-повар хорошего ресторана. Всё у тебя будет! Даже сможешь звонить домой из служебного кабинета. Только молчи!

Так волею судьбы процветавший Черный Хасан стал зэком.

Поначалу многие в Старом городе считали, что теперь-то тетушки заколотят дом, наймут сторожа, а сами вместе с Мухаббат переберутся в долину. Но нет, уезжать никто из них не помышлял. Гости в доме, конечно, уже не собирались, но жизнь за высоким кирпичным забором текла своим чередом.

Загадка немного прояснилась, когда стало известно, что освободившееся кресло Черного Хасана занял один из наиболее преданных ему людей, его дальний родственник. Тут уж все в открытую заговорили, что Черный Хасан по-прежнему руководит своей конторой, только из тюрьмы, а денежки как текли, так и текут в его сундук. Поэтому, наверное, и остались женщины в доме, чтобы держать крышку сундука открытой, да следить, не оскудевает ли денежный поток и все ли указания Черного Хасана выполняются точно и в срок. А что указания были, никто и не сомневался. Примерно раз в неделю, ранним утром, едва солнце показывалось над степью, из ворот дома выезжала белая «Волга», за рулем которой сидела Мухаббат, а рядом с ней располагалась одна из тетушек. Все знали, что они направляются в зиндан, где отбывает свою вину перед Москвой Черный Хасан, и до которого пути отсюда – пять часов быстрой езды.

И вот что любопытно: несмотря на все злоключения, розовый мрамор так и остался в доме Черного Хасана – и не только в виде облицовки хауза, но и как запас, сложенный в ящиках у кирпичного забора.

Глава 6

Подошел черед рассказать о племяннице Черного Хасана.

Конечно, те, кто входил в круг доверенных лиц директора промторга и часто бывал в его доме, могли бы это сделать гораздо лучше нас.

Однако же и простые обитатели Старого города имели достаточно возможностей, чтобы судить о нраве этой своевольной пери.

Одним из излюбленных занятий Мухаббат было носиться на белой «Волге» своего дядюшки по новым бетонным дорогам, лентами опоясавшим город, при этом рядом с девушкой непременно находилась одна из молчаливых тетушек. Уже сама манера вождения выдавала в Мухаббат характер решительный, даже авантюрный. Требовательно сигналя, она без колебаний пускалась на обгон огромных автопоездов, пролетала через оживленные перекрестки на желтый свет. С особым водительским шиком она проезжала по старому мосту над каналом, по тому деревянному мосту без перил, который так не любили даже опытные шоферы, настолько узкому, что с обеих сторон колеса двигались по самым кромкам настила. Но и по этой обрывистой теснине она неслась, не снижая скорости. Должно быть, несладко приходилось ее пассажиркам! Надо полагать, тетушки докладывали Черному Хасану о рискованных гонках Мухаббат, но, похоже, тот принимал сторону племянницы, веря в ее счастливую звезду. Было у них что-то общее в натуре. Родня!

А еще Мухаббат любила остановить машину где-нибудь в людном месте, например, у ворот базара, и пройти вдоль рядов туда-сюда, ничего не покупая при этом. Зачем же приезжала? Да себя показать!

А ведь было что показывать, было!

Природа наделила ее белым лунообразным лицом, на котором как бы спорили между собой смеющиеся, искристые глаза и капризно вздернутая верхняя губа. Густые черные волосы, заплетенные обычно во множество мелких косичек, ниспадали до пояса, источая аромат благовоний. А сколько глаз смотрели вслед ее крутым бедрам и легкой походке танцовщицы! Чувствовалось издалека, что она ни разу в жизни не брала в руки кизяк, чтобы растопить тандыр, или веник, чтобы подмести двор. Наряжалась она всегда по восточной моде, в хан-атлас и шелка, самые переливчатые и яркие, и была вся увешана драгоценностями. Трудно сказать, румянила ли она щеки или же это играла ее молодая кровь, зато легко было заметить, особенно в летнюю пору, что она красит хной не только каким ладони, но и ступни своих маленьких ухоженных ног.