Kitobni o'qish: «Дороги джунглей. Великий Индийский путь»
© Международный Центр Рерихов, 2016
Премьер-министр Индии Индира Ганди вручает Международную премию имени Джавахарлала Неру сотруднику кафедры истории Индии Института стран Азии и Африки при МГУ Людмиле Васильевне Шапошниковой
Книга удостоена Международной премии имени Джавахарлала Неру за 1967 год
Часть I
Джунгли Кералы
Путешествие начинается
Был канун Рождества. В городе царила предпраздничная суматоха. На узких улочках под пальмами продавали разноцветные бумажные фонари, сделанные в виде рождественских звезд. Фейерверк красными, желтыми и зелеными искрами рассыпался в темном звездном небе. Ребятишки на порогах домов, крытых пальмовыми листьями, жгли бенгальские огни. Церкви были до отказа набиты людьми. Там этим вечером шла служба. На лотках перед церквами были разложены картинки с изображением христианских святых, маленькие иконы, кресты, ярко раскрашенные глиняные фигурки Христа и Девы Марии, рождественские поздравительные открытки. Все это так не вязалось с тропиками, с кокосовыми пальмами, с темнокожими людьми, со всем укладом жизни индийского города. На рождественских открытках были изображены незнакомые в этих местах елки, никогда не виданный в Керале снег, укутанные в одежды не для этих широт розовощекие Санта-Клаусы. Около лотков толпились босоногие дети. Взрослые бережно перебирали лежащие на лотках «реликвии», долго раздумывали и приценивались. Потом вынимали из тщательно завязанных узелочков монетки и смятые рупии и бережно уносили картинки, фигурки, кресты. Это было, пожалуй, все, чем могло порадовать их Рождество.
Так выглядел Тривандрам в декабре 1963 года. Я приехала туда второй раз после четырехлетнего перерыва. На этот раз я воспользовалась рождественскими каникулами в Мадрасском университете. Я намеревалась познакомиться с некоторыми племенами, живущими в джунглях горной части штата. В Тривандраме, столице Кералы, мне необходимо было найти людей, которые помогли бы в этом. Я перебирала в своей памяти десятки учреждений и наконец решила, что Отдел по переписи населения подходит для этой цели. Директор отдела, немолодой грузноватый мужчина, внимательно выслушал меня и сказал:
– А знаете, мне нравится ваш план. Значит, вы хотите побывать у маннанов, маласаров, кадаров и мудугаров?
– Именно так, – ответила я.
Директор стал барабанить пальцами по лежащей перед ним папке с бумагами.
– Н-да, значит, вы хотите побывать у маннанов… – И снова забарабанил по папке. Затем поднялся, будто на что-то решившись.
– А вот машины-то у нас нет. Есть два джипа, но они в разъезде.
– Но я не прошу джип, мне нужно ваше содействие на месте. А уж добраться я сумею.
– О, – обрадовался директор. – Тогда все в порядке. Но все-таки мы еще постараемся достать джип. Вы знаете Бюро по благосостоянию хариджан?
– Знаю.
– Мистер Джозеф! – позвал директор. – Вы на сегодня свободны. Сделайте все, чтобы помочь нашему русскому другу. Поезжайте в Бюро.
В Бюро по благосостоянию хариджан джипа тоже не оказалось, но был Чинмайя. Он по крайней мере знал дорогу в район маннанов и маласаров.
– Так вот, – сказал ему директор Бюро, – поезжайте вместе. Даю вам четыре дня. А там увидите, что делать дальше.
Чинмайя, коренастый, крепко скроенный малаяли с темным скуластым лицом и хитрыми глазами, молча выслушал директора и только коротко спросил меня:
– Когда едем?
– Завтра.
– К семи часам утра будете готовы?
– Конечно.
Вечером Джозеф и Чинмайя сидели у меня в номере в отеле «Маскот». Перед нами лежала карта горного района Кералы. Тщательно обсуждался каждый пункт предстоящего маршрута. Мы все трое оказались порядочными спорщиками. Вначале никто не соглашался друг с другом. Джозеф решил оберегать меня от всех трудностей. Чинмайя допускал трудности, но, как он сам выразился, «каждая трудность требует своего отдыха». Я не могла себе позволить избегать трудностей, если они были связаны с интересными местами, и решительно отвергала тезис Чинмайи об отдыхе.
У меня был в распоряжении только месяц, и отдых не был запланирован. Чем больше я говорила, тем более тоскливыми становились глаза Чинмайи. Джозеф сидел с каменным лицом и наконец выпалил:
– Я уступаю вам только потому, что вы женщина.
– Это запрещенный прием, – парировала я.
– Тише, тише, – вмешался Чинмайя, – пусть не будет ни мужчин, ни женщин. Пусть будет добрая воля.
– Хорошо, пусть будет добрая воля, – согласились мы и все-таки продолжали спорить. Но часам к двенадцати ночи чувство доброй воли все-таки одержало верх. Приемлемый маршрут был выработан. Он проходил через два наиболее лесистых дистрикта Кералы: Коттаям и Палгхат.
«Конференция» кончилась, и Джозеф с Чинмайей ушли. Я бережно свернула чуть было не пострадавшую во время дискуссии карту и вышла на балкон. Высоко в небе над Тривандрамом стояла полная луна. Перистые кроны кокосовых пальм серебрились в ее свете. Ночные бабочки бились в лампочку фонаря, тускло горевшую под балконом. Мириады звезд на почти черном пологе неба лениво мерцали в душном неподвижном воздухе.
От тривандрама до тхеккади
От Тривандрама до Коттаяма – 87 миль
От Коттаяма до Кумили – 62 мили
От Кумили до Тхеккади – 3 мили
Автобус, в который мы с Чинмайей втиснулись утром следующего дня, большой и неуклюжий, с брезентовыми занавесками на широких окнах без стекол, долгое время не хотел заводиться.
– Эйо! – крикнул водитель. – Подтолкните кто-нибудь!
Но проход в автобусе был завален мешками, узлами, корзинами с живыми курами, связками бананов. И выбраться наружу было невозможно. Пассажиры вслед за водителем стали кричать в окна:
– Подтолкните нас! Что вы стоите и глазеете?
Несколько человек отделились от очереди, ожидавшей следующего автобуса. К ним присоединились стоявшие здесь же грузчики. Общими усилиями автобус был сдвинут с места, мотор заработал, и машина, кряхтя и треща фанерными стенками, лихо понеслась по еще пустынным улицам Тривандрама. Вслед за нами тянулся хвост синего дыма. Наше путешествие началось.
От Тривандрама автобус круто повернул на северо-восток. Дорога шла через предгорья Западных Гхат. По холмам предгорья были разбросаны плантации кокосовых пальм, каучука, ареки, маниоки, черного перца. Зерна черного перца сушились прямо на шоссе. Их покрывала пыль, летящая из-под колес проходивших автобусов, автомобилей и бычьих упряжек. Рядом с плантациями сахарного тростника, среди зеленых квадратиков рисовых полей, текли тихие реки с тенистыми берегами. В заводях рек черноголовые босоногие мальчишки ловили удочками рыбу. Медленная прозрачная вода несла лодки, груженные кокосовыми орехами.
Джунгли начались за Коттаямом. Они обступили дорогу. Тени мощных крон огромных деревьев лежали на шоссе. Прямо от дороги в заросли вели узенькие, поросшие травой тропинки. Селения попадались все реже. Только кое-где у обочины дороги появлялись отдельные домики и хижины.
Горы стали выше. Табличка у дороги показала: три тысячи пятьсот футов над уровнем моря. Наш автобус, отчаянно урча и чихая на поворотах, стал взбираться на перевал. Солнце уже скрылось за верхушками деревьев, и на джунгли спустились сумерки. Водитель включил фары.
– Скоро Кумили, – сказал Чинмайя. Приблизительно через час сквозь деревья засверкала цепочка фонарей. Мы приехали. Фонари тянулись только вдоль шоссе. За ними, утопая во мраке тропической ночи, смутно вырисовывались хижины.
Здесь начинался один из крупнейших заповедников диких животных штата Кералы, расположенный на берегу озера Перияр, или Великого. Центральный район заповедника, Тхеккади, был в трех милях от Кумили. Там, в доме для туристов, нам приготовили ночлег.
Утром я проснулась от разноголосого гомона птиц. Домик, где мы разместились, стоял прямо в джунглях. Разросшие ся ветви деревьев почти целиком заслоняли окно. По ветвям прыгали черные обезьяны. Они издавали гортанные пронзительные крики. Синие и зеленые попугаи порхали с ветки на ветку. Домик был обнесен глубоким рвом. Как я узнала позже, ров предохранял жителей дома от вторжения диких слонов. Солнце еще не поднялось, и сероватый предрассветный воздух был напоен предутренней лесной свежестью.
– Мэм! – услышала я голос снизу.
– Что такое?
Из кустов показалась взлохмаченная голова мальчишки.
– Хотите посмотреть, как дикие звери пьют воду?
– Конечно. А куда идти?
– Я сейчас вас провожу.
Каньяпен, так звали моего добровольного гида, указал на узенькую тропинку, уходящую в лес. Мы пошли по ней.
– А мне сказали, что вы из Москвы, – искоса поглядывая на меня, начал разговор Каньяпен.
– Тебе правильно сказали.
– А у вас дикие звери есть?
– Есть.
– И дикие слоны тоже есть?
– А вот диких слонов нет.
Каньяпен в замешательстве остановился.
– Как так нет диких слонов? Как же вы живете?
– Ничего, обходимся.
– И прирученных слонов нет?
– Нет.
– А кто же у вас работает в джунглях?
– В наших джунглях работают машины.
Каньяпен недоверчиво покачал головой, а потом хитро сощурился:
– Ой, что-то вы, мэм, от меня скрываете. Машины в джунглях работать не могут. Вы нарочно придумали, чтобы меня рассмешить, да?
И заливистый мальчишеский смех огласил джунгли.
– Вы очень веселая, мэм. Никто не смог такого придумать.
– А ну-ка, скажи, смешливый человек, кто ты и откуда?
– Я из племени маннанов. Наше селение недалеко отсюда. Надо пройти миль десять. Мой отец, – он махнул в направлении домика, – работает там. А я вот вожу иногда туристов.
Наконец деревья стали редеть. Тропинка вывела нас к берегу Великого озера. Расположенное в причудливой котловине между горами, оно было покрыто сейчас легкой вуалью утреннего тумана. Вершины дальних гор окутывали розовые облака. Постепенно на востоке стала разгораться алая полоса утренней зари. Туман исчезал. Розовые облака и красное небо отразились в зеркальной поверхности озера, и оно, казалось, до краев было наполнено розовой водой. Потом розово-красные цвета стали меркнуть, и из-за гор брызнули золотые лучи восходящего солнца. Как бы в ответ на это по джунглям прокатился мощный трубный глас. Вожак стада собирал диких слонов на водопой.
Мы прыгнули в небольшую, стоящую у узеньких причальных мостков лодку. Затрещал мотор, и его звук, дробясь о горы, мячиками запрыгал по разбуженной поверхности воды. Бурлящий след, вспоровший воду, тянулся за лодкой. Рулевой направил ее к восточному берегу. Мы прошли множество бухт и заливчиков.
Наконец лодка, заглушив мотор, вошла в небольшой залив, куда впадала стекавшая с горы узкая речушка с заболоченными берегами. Невдалеке послышался треск. Из-за деревьев показалась черная громада дикого слона.
– Тише, не шумите, – сказал Каньяпен, – они сейчас будут пить. Здесь два месяца назад лодка села на мель, и дикие слоны напали на нее. Спастись удалось с трудом.
– Да, – подтвердил наш рулевой, – мы не должны привлекать их внимания.
Вслед за первым слоном вышла слониха со слоненком. Они стали пить из речки. Затем слониха набрала в хобот воды и начала поливать слоненка. Тот, подставив под струю спину, неподвижно замер.
К этому слоновьему семейству через несколько минут присоединилось еще около пятнадцати слонов. Мы стояли с подветренной стороны, и слоны нас не чуяли. Но один из них все же увидел нас сквозь деревья, он заволновался и решительно шагнул в воду заливчика. Наш рулевой дернул рукоятку мотора, однако, как бывает в таких случаях, мотор не заводился. Рулевой чертыхнулся сквозь зубы. Каньяпен, схватив шест, стал отводить лодку на безопасное расстояние. При этом он приговаривал:
– Два месяца назад случилось то же самое… Два месяца назад…
Несмотря на усилия Каньяпена, слон неумолимо приближался к нам. Его примеру последовали два других.
Наконец злополучный мотор завелся. Рулевой вытер пот со лба. Лодка развернулась и вылетела из залива. Три слона, стоя по грудь в воде, провожали ее взглядами.
Мы снова вышли на большую воду, и лодка повернула к западу.
Маннаны – «люди земли»
В этот день мы отправились к маннанам. Небольшой поселок Маннанкоди находился в двух милях от Кумили. Его хижины были разбросаны среди бамбуковых зарослей, манговых деревьев и банановых рощ. Около хижин – небольшие участки рисовых полей, за полями начинаются джунгли. От Кумили к поселку ведет узкая лесная тропинка.
В поселке нас сразу же окружили женщины и дети. У них была темная кожа, широкие, чуть приплюснутые носы. На женщинах были надеты короткие кофточки и яркие длинные юбки. Говорили они на какой-то странной смеси двух языков – малаялам и тамильского. Мужчины бросили свои обычные занятия и присоединились к женщинам. На меня обрушился град вопросов: кто я, откуда, зачем приехала, нравятся ли мне маннаны, хочу ли с ними подружиться. Моя белая кожа вызвала некоторое замешательство.
Одна из женщин приблизилась ко мне и дотронулась до руки.
– Что такое? – спросила я.
– Можно потрогать?
– Конечно.
И сразу раздалось несколько голосов:
– И мне, и мне.
Я отдала руку на растерзание. Фотоаппарат и кинокамера тоже были тщательно обследованы. Высокий парень в клетчатой рубашке принес циновку и расстелил ее посередине селения рядом с брошенными деревянными ступами, где несколько минут до этого женщины рушили падди1.
– Садитесь, – сказал парень, – сейчас я расскажу вам, какая у нас беда.
Все ринулись на циновку, и мне не осталось места.
– Двигайтесь, двигайтесь, – засуетились женщины. – Пусть гость сядет в середину.
– Рассказывай, рассказывай, Канникерен, – оживились все.
– Вчера ночью на наши поля забрел дикий слон. Вытоптал рис и сожрал наш урожай. Что мы должны теперь делать?
Я не знала, что теперь делать. Все вздыхали и смотрели на меня.
– А у вас слоны есть? – спросил кто-то.
– Нет.
– Охо, охо, – снова зашумели все. – У них даже слонов нет. Откуда человек может знать, что теперь делать?
– Ну, а вы что делаете, чтобы охранять поля от диких слонов? – вышла я из затруднительного положения.
– Мы ночью бьем в барабаны и зажигаем огонь. Слоны пугаются и уходят.
– А что же случилось вчера ночью, почему слон не испугался?
– Пусть скажет тот, кто виноват.
Но виновника среди присутствующих не оказалось. Он благоразумно скрылся.
– Ему стыдно перед гостем, – объяснили мне. – Ведь он уснул, и наш барабан замолк.
Потом я заметила, что поля маннанов обнесены высокой бамбуковой изгородью. Это тоже от слонов. Однако животные нередко ломают изгородь.
Подошла высокая женщина. За ее спиной висел довольно упитанный малыш, привязанный к матери полосой ткани.
– Теперь пойдем ко мне в гости, – сказала она тоном, не терпящим возражений.
Я поднялась, и мы всем селением двинулись в гости к Лакш ми – так звали женщину. Хижина Лакшми, как и все другие хижины в селении, была построена из бамбуковых жердей. Крыша и стены были оплетены пальмовыми листьями. Высота хижины составляла метра три. Окон не было, свет проникал через три открытых дверных проема. Стоял специфический запах дыма и еще чего-то мне незнакомого. Жерди на потолке закоптились, и с них свисали пропыленные лохмотья сажи. По правую и левую сторону от основного помещения были отгорожены небольшие каморки; стенки в перегородках, отделявших эти каморки, не доходили до потолка. В одной из каморок хранились циновки и домашняя утварь. Мебели не было. Под крышей висели глиняные горшки и бамбуковые сосуды. На земляном полу у тлеющего костра лежало несколько циновок – это была спальня. На противоположной стороне находился другой очаг. Здесь на трех вертикальных камнях стоял глиняный горшок, в нем варился рис. Недалеко от этого был подвешен тростниковый мат, на котором обычно сушат рис, а под ним разводят огонь.
– А в другой маленькой комнате у вас кто-нибудь живет? – спросила я Лакшми.
– Да, Танга и Раджу. Танга – моя дочь, – пояснила она, – а Раджу ее муж.
– Это я Танга. – В дверном проеме появилась тоненькая девушка лет шестнадцати.
– А где Раджу?
– Он спрятался, – засмеялась девушка. – Он стесняется. Раджу! – позвала она.
Однако в каморке по-прежнему не было движения. Раджу затаился.
– Пойдем к нему, – подтолкнула меня Лакшми.
Я заглянула в каморку. В углу, съежившись на циновке, сидел парень. Увидев меня, он прикрыл лицо ладонью, как стесняющаяся деревенская девушка.
– У вас все мужчины такие застенчивые? – спросила я.
– Большинство, – хихикнула Танга. – С ними очень трудно.
– Что же, они застенчивы как девушки?
– Как кто? – не поняла Танга.
– Почему как девушки? – вмешалась Лакшми. – Он застенчив как все молодые парни.
Теперь перестала понимать я. Только потом, когда я обнаружила, сколь сильны еще в родовой организации маннанов элементы матриархальных отношений, мне многое стало ясно. Эти отношения влияют на все стороны жизни племени.
Застенчивый Раджу живет в доме матери своей жены. Обычай такого рода довольно распространен среди маннанов, очень многие мужчины в Маннанкоди живут в семьях своих жен. Девушка, выходя замуж, продолжает принадлежать к роду своей матери. Брачная церемония, как правило, происходит в доме невесты. Расходы по устройству свадьбы родители невесты поровну делят с родителями жениха. Жених же обязательно должен подарить невесте новое сари. Самая важная часть брачной церемонии – завязывание тали2 на шее невесты. Этот обряд выполняет родственница жениха, в большинстве случаев – его сестра.
Старики племени хорошо помнят те времена, когда муж в обязательном порядке должен был жить в семье жены. Теперь времена меняются, и в племени появляются новые обычаи. Хотя старая традиция – селиться в семье жены – еще сильна, но уже появились случаи, когда мужчина требует, чтобы жена жила в его семье. Противоречия, возникающие на этой почве, приводят к частым разводам. Идет своеобразная борьба между матерями за дочерей и мужьями за жен. Нередко женщина, согласившаяся жить у мужа, уходит снова в семью матери. Поводом к этому служит то, что маннаны иногда на некоторое время покидают свои селения и трудятся в качестве поденщиков на соседних плантациях. Жены, воспитанные на матриархальных традициях, пользуются «благоприятным моментом», переселяются вновь в свои семьи и не хотят оттуда возвращаться, настаивая, чтобы мужья жили с ними там. А мужья не хотят. Они, владельцы небольшого заработка, начинают чувствовать себя материально независимыми и стараются занять в своей семье господствующее положение.
В племенах, где еще сильны элементы материнского рода, разводы допускаются свободно (как правило, они бывают сложны и трудны в обществе с устоявшимися патриархальными традициями). В племени маннанов разведенная женщина легко может вновь выйти замуж, правда не раньше чем через год-два.
Маннаны занимаются собирательством и земледелием. Из джунглей они приносят мед, кардамон, целебные коренья. Все это они сдают в Лесной департамент и получают за это гроши. В далекие времена собирательство было основным занятием племени, теперь все большую роль начинает играть земледелие. Когда-то маннаны практиковали подсечное земледелие. Они жили в джунглях, где было много свободной земли. Если земля истощалась, они выжигали новые участки джунглей и обрабатывали там свои поля. Но постепенно местные феодальные правители стали вытеснять маннанов с насиженных земель. Несколько сот лет тому назад правитель Мадурай согнал племя с плодородных земель долин, и маннаны постепенно откочевали в горы Кералы. Но здесь они тоже не избежали тяжелой участи. Крупные помещики и раджи, которым принадлежала земля горных джунглей, быстро «сориентировались» и оказали маннанам высочайшее «покровительство». За это «покровительство» племя заплатило дорогой ценой. Превращенные в полурабов-полукрепостных, маннаны умирали от болезней и недоедания в холодных горах. От некогда большого племени сейчас в Керале осталось около пятисот человек. «Покровители» и «защитники» бесцеремонно вмешивались в дела племени. Неугодные вожди и старейшины были смещены. Вместо них были назначены новые, в лояльности которых можно было не сомневаться.
Эта искусственно созданная верхушка стояла от остальных соплеменников несколько особняком. Раджа Пунджата сам назначил первого главу племени. Им стал Вараджилкишу Маннан из Теллраймалаи. Серебряный меч и серебряный браслет были подарены ему как символ власти. Вараджилкишу стали величать королем. Появились также новые старейшины, или каникараны. Королю и им было дано право распоряжаться земельным фондом племени. И они, конечно, себя не обошли.
Новый король и старейшины в знак благодарности стали приверженцами господствующей религии – индуизма. Старые боги были заменены новыми. Великая богиня Амма-мать была свергнута с пьедестала. Но женщины с этим не согласились. До сих пор они поклоняются своей богине. Однако годы сделали свое дело. В легендах маннанов стали фигурировать индусские боги, люди постепенно забывали древние божества. Старики уносили в могилы предания. Завещанное предками умирало вместе с ними. С годами молодые превращались в стариков, но они уже ничего не помнили. Полузабытая история племени и новые боги фантастически переплелись в их мозгу.
– Откуда появились первые маннаны? – спросила я двух стариков, сидящих передо мной на циновке.
– Мы ничего об этом не знаем, – сказал один из них.
Другой слезящимися глазами смотрел на вершину дальней горы. Там, над горой, светилась звездами зелено-голубая полоса неба. За селением глухо бил барабан. Ближние заросли бамбука тонули в сиреневой мгле сумерек. Старик поднял на меня слезящиеся глаза.
– Посмотри, – начал он, – как прекрасна эта земля. Она была еще прекрасней в ту ночь, когда Парвати, жена Шивы, сделала глиняного слона. Из слона вышел человек. Это был самый первый маннан. Все племя пошло от него.
– Разве Парвати богиня маннанов? – усомнилась я.
– Да, – ответил старик.
– Но ведь Парвати – богиня людей из долины. Как же она может быть богиней маннанов?
– Это так, – сказал старик. – Больше я ничего не знаю.
И он стал смотреть на зеленые квадратики полей, тянущихся между хижинами и джунглями.
– Как мало теперь у нас земли, – вздохнул он. – Раньше мы сеяли там, где хотели…
Земли в Маннанкоди действительно мало. Всего в поселке сто двадцать три акра. Самый маленький участок – пол-акра, и самый большой – четыре акра. Семьи у маннанов большие, и часто практически невозможно прокормить семью участком даже в четыре акра. В Маннанкоди культивируют рис, раги3, маниоку, сладкий картофель. Чтобы подработать, мужчины и нередко женщины нанимаются поденщиками в Лесной департамент, на плантации. Неподалеку организован центр ремесла, и здесь жители Маннанкоди плетут тростниковые циновки с красивым геометрическим узором. Плетение циновок – традиционное ремесло маннанов. Мне показывали много циновок, и ни на одной из них узор не повторялся. В этом же центре маннаны делают легкую плетеную мебель. Это занятие для них новое, но они с ним прекрасно справляются. В плетеных стульях, столиках и скамьях проявляется их своеобразный, неповторимый вкус. За эту работу жители Маннанкоди получают гроши. На жизнь не хватает. Поэтому так бедны их закопченные хижины, а одежда светит дырами и изобилует неумело посаженными латками.
И только один человек в Маннанкоди резко отличается от других. Это – каникаран, или старейшина. Его зовут Перумал Купан. Высокий, худощавый, с седым венчиком длинных волос вокруг лысеющего черепа, он кажется гораздо моложе своих семидесяти лет. На его темном продолговатом лице выделяется длинный, хищно загнутый нос. Выцветшие глаза смотрят хитро, настороженно и оценивающе. Над верхней губой прилепились фатовски подстриженные усики. Не в пример соплеменникам на нем чистая добротная рубаха и дхоти. После первых слов приветствия он протягивает мне трость с серебряным набалдашником.
– Моя трость, – хвастливо говорит он.
– Очень приятно.
– Символ власти.
Кажется, этот человек предъявляет мне удостоверение в том, что он действительно каникаран.
У Перумала Купана есть солидный участок земли. На нем трудятся жители Маннанкоди. Каникаран их только кормит во время работы. Нередко вождь отбирает у маннанов то, что они смогли собрать в лесу. Ему несут мед, съедобные коренья, лечебные травы.
Согласно древним традициям, каникаран должен выполнять ряд обязательств перед своими «подданными». Теперь обязательства исчезли, остались только права.
У маннанов, живущих в районе Кумили, есть свой совет, во главе которого стоит Перумал Купан. Последний раз совет собирался два года назад. Когда были предыдущие советы, каникаран не помнит.
– У меня на совете обсуждаются самые важные дела племени, – гордо заявил мне вождь. – Два года назад мы решили перекрыть все крыши в Маннанкоди. А потом установили ночных сторожей, которые должны охранять поля от диких свиней и слонов.
Но разрушить древнюю родовую организацию племени еще не удалось ни раджам, ни старейшинам. Эта организация в какой-то мере сплачивает племя и служит ему своеобразным подспорьем в тяжелой борьбе за существование. У маннанов есть ряд экзогамных родов4. В районе, который мне удалось посетить, было только два таких рода: Панникуди и Аравакуди. Важный элемент уже угасающего материнского рода – наследование по женской линии. Пост вождя переходит к племяннику, или сыну сестры, собственность тоже переходит к нему. Но в последнее время появились явно выраженные патриархальные тенденции. В Маннанкоди имущество делится поровну между племянниками и сыновьями, а в некоторых семьях полновластными наследниками уже являются сыновья. Сын Перумала Купана Пандиен после смерти отца каникараном не будет, этот пост займет его двоюродный брат. А что касается имущества – тут у Пандиена другая точка зрения.
– Имущество отца будет принадлежать мне, – сказал он. – С него (имелся в виду двоюродный брат – Л. Ш.) хватит и того, что он станет каникараном.
И сам Перумал Купан подтвердил:
– Моя земля отойдет сыну. Я не должен заботиться о племяннике.
… Из селения Маннанкоди мы с Чинмайей возвращались поздно вечером. Выпала обильная роса, и наша одежда отсырела. Мы прошли окраинные дома Кумили и снова вступили в джунгли. Было совсем темно, тропинка еле угадывалась в густых зарослях.
Джунгли жили своей ночной жизнью. Трещали цикады, перекликались какие-то ночные птицы. В кустах что-то ворочалось и вздыхало. Наконец мы вышли на шоссе. В лунном свете оно казалось бесконечным длинным полотном. И на этом полотне лежали четкие узоры – тени гигантских деревьев. Прямо над головой сверкали россыпью драгоценных камней Плеяды. Совсем низко над джунглями висел ромб Южного Креста. Вдруг в какое-то короткое мгновение все изменилось. Деревья стали излучать зеленоватое сияние. Мне показалось, что мириады звезд спустились с неба и усеяли джунгли. Они были везде – на деревьях, кустах, на дороге. Зеленые огни светляков непрерывно двигались. И может быть, только это и отличало их от неподвижных созвездий в небе. Они перемещались с дерева на дерево, с куста на куст и манили, манили в чащу. Зеленые манящие звезды. Пойдешь за такой, а она обманет и улетит. И ничего не останется, кроме темноты и пугающей чащи джунглей…
Впереди, за черными силуэтами деревьев, совсем неожиданно лунным серебром блеснула вода Великого озера. Мы прошли еще с полкилометра и за поворотом сквозь заросли увидели освещенные окна нашего пристанища. Это было не ускользающее призрачное сияние светляка, а ровный необманчивый свет человеческого жилья. Свет ночлега, в котором мы так нуждались.
