Kitobni o'qish: «Константинопольский Патриархат и Россия. 1901–1914»

Российская академия наук

Санкт-Петербургский институт истории

Греческий институт Филологического факультета СПб ГУ

Издание осуществлено при финансовой поддержке Российского гуманитарного научного фонда (проект № 12-61-01400)

Рецензенты:

чл. – корр. РАН И. П. Медведев

д. и.н. Е. Ю. Басаргина

Введение

Во второй половине XIX – начале XX в. Ближний Восток и Балканы являлись ареной соперничества западных держав – Англии, Франции, Австрии (Австро-Венгрии), Германии с одной стороны, и России – с другой. Постепенное ослабление и распад Османской империи открывали великим державам широкие просторы для колониальной экспансии. Обширные территории, крупные торговые порты Восточного Средиземноморья – все это привлекало внимание держав. Данный регион представлял особый геополитический интерес ввиду того, что через него лежал путь на Восток – к британским владениям в Индии, а также к странам центральной Азии и Китаю. Ключом к этому пути был Константинополь и проливы Босфор и Дарданеллы, соединяющие Черное море со Средиземным. Помимо конкуренции западных держав между собой, главное препятствие для их устремлений на Ближний Восток представляла Россия, которая со второй половины XVIII в. имела собственные интересы в регионе.

Получив в результате русско-турецких войн 1760-90-х гг. выход к Черному морю, Россия осознала своей первостепенной задачей обеспечение свободного доступа в море Средиземное, что давало ей возможность открытия новых торговых путей и экспорта сырья. Кроме соображений экономических, перед Россией лежала стратегическая задача: обширные южнорусские территории нуждались в обороне от посягательств со стороны Турции и европейских соперников. Поэтому преобладание в проливах и районе Константинополя стало для России первоочередным направлением в ее южной политике; путь к осуществлению этой перспективной цели лежал через Балканы.

Противостояние между Россией и западными державами за обладание проливами и Константинополем, господство на Балканах и в Восточном Средиземноморье определило все содержание политики на Ближнем Востоке в течение двух столетий и получило название восточного вопроса. На его решение были направлены военные и дипломатические усилия заинтересованных государств. Традиционно в историографии рассматриваются только военно-политическая и экономическая стороны восточного вопроса и при этом, как правило, недостаточно учитывается или вовсе игнорируется его важная религиозная составляющая¹.

Ближний Восток являлся перекрестком религиозно-политических интересов христианских государств еще со времен Средневековья. Иерусалим, Гроб Господень был центром паломничества еще с первых веков нашей эры. Обладание Палестиной стало заветной целью европейских правителей. Крестовые походы, направленные на освобождение Гроба Господня от сарацинов, привели к образованию нескольких государств на Ближнем Востоке, управляемых выходцами из Западной Европы, и первому серьезному столкновению интересов Запада с самым значительным в то время государством Восточной Европы – Византией. Захват Константинополя в 1204 г. положил конец старой системе монополии Византийской империи и явился началом новой эпохи национальных государств на Балканах. По мере политического ослабления Византии и особенно после окончательного завоевания Малой Азии и Балканского полуострова османами консолидировалось и возрастало Русское государство. Получив от Византии христианскую веру, Русь восприняла также ее универсалистскую государственно-политическую идеологию. Византия традиционно считала себя наследницей Рима, который был обладателем всего культурного мира-ойкумены. Константинополь именовался Новым Римом, а жители восточной части империи называли себя ромеями, т. е. римлянами. Римская государственная идеология получила новое наполнение с принятием христианства как государственной религии; теперь все варварские народы рассматривались Константинополем как потенциальные объекты миссионерской политики. Крещение варваров сопровождалось их вовлечением в сферу византийских политических и культурных интересов, а в дальнейшем могло привести к включению этих территорий в состав империи².

Византийская имперская политическая концепция была полностью воспринята на Руси. После падения Константинополя в 1453 г. окрепшее Русское государство осознало себя преемницей Византии. Эти идеи нашли идеологическое обоснование в теории Москвы – Третьего Рима, поначалу носившей эсхатологический характер. Определенное политическое звучание теории византийского наследства получили во второй половине XVII в., когда постепенное продвижение России на юг привело ее к прямым столкновениям с Османской империей, и перспективы выхода к Черному морю стали реальностью.

Моральное право России считаться наследницей Византии в течение XVI–XVII вв. подтверждалось как восточными патриархами, так и многочисленными представителями духовенства, приезжавшими в Москву за пожертвованиями. В XVIII в. имперские амбиции России приобрели более отчетливые формы и направление, а к началу XIX столетия, казалось, приблизилось их осуществление – овладение Константинополем и проливами.

Между тем в начале XIX в. произошло формирование национальной идеи греческого народа, которая через несколько десятилетий переросла в знаменитую Великую идею – идею воссоздания Византийской империи и объединения всех исконных греческих земель в одном государстве со столицей в Константинополе. Первым практическим шагом в ее осуществлении была греческая революция 1821 г. и образование независимого Греческого государства. Если до начала XIX в. греки видели свое освобождение от османского ига только с помощью русского оружия, то в XIX в. они опирались больше на поддержку западных держав, в первую очередь враждебной России Англии. Результатом было столкновение двух имперских амбиций, двух претензий на восстановление Византийской империи – великодержавной русской и национальной греческой³.

Середина – вторая половина XIX в. – время формирования самостоятельных государств на Балканах и расцвета балканского национализма. Идеологической опорой для этих тенденций было образование национальных, независимых от Константинополя автокефальных церквей, что, как правило, сопутствовало государственному отделению от Османской империи, а иногда и предваряло его. Провозглашение автокефалии Элладской церкви в 1833 г. (признана Константинополем в 1850 г.), Румынской в 1865 г. (признана в 1885 г.), Болгарской в 1870 г. (признана в 1945 г.), Сербской в 1879 г. – вот основные этапы этого процесса. Происходило разрушение основного принципа организации восточно-христианского мира в составе Османской империи – системы миллетов, т. е. немусульманских общин, пользовавшихся автономией. Восстановление и образование национальных автокефалий, имевшее прецеденты в поздневизантийскую эпоху, происходило самыми разнообразными путями, встречало сильное противодействие со стороны Константинопольского патриархата, зачастую десятилетиями не признававшего ту или иную автокефалию и даже не остановившегося перед объявлением раскола в отношении Болгарской церкви. Реакция России и Константинополя на эту национально-политическую борьбу в ее конфессиональном ракурсе, оперирование понятиями церковного права и средневековыми шаблонами византийского и османского времени для прикрытия чисто политических целей является интереснейшей и все еще недостаточно исследованной страницей истории дипломатии и политического сознания конца XIX – начала XX столетия⁴.

Приняв на себя роль покровительницы восточных христиан, Россия наполняла все свои стратегические и политические инициативы в направлении Ближнего Востока религиозным содержанием: оправданием этих инициатив была поддержка православия. Таким образом, Иерусалим и Константинополь становились двумя объектами особого внимания русской политики – первый как главная святыня христианства, второй как символ христианской монархии. Старая средневековая идеология, как хорошо осознавали русские дипломаты XIX в., была незаменимым политическим орудием в руках России, тем орудием, которое давало ей неоспоримое преимущество перед западными державами: стержнем всей ближневосточной политики была опора на единоверное православное население Османской империи. Вместе с тем она же являлась источником политического ослепления и ошибок, которые постепенно привели Россию к потере своего исключительного влияния на дела православного Востока. Рыцарской военно-политической авантюрой в духе Крестовых походов была предпринятая Николаем I Крымская война; возвращение Гроба Господня в руки православных обернулось для России трагическим поражением и потерей черноморского флота. Не менее донкихотской была постоянная щедрая и, как правило, бескорыстная материальная помощь восточным патриархатам и монастырям. Исходя из общего принципа поддержки православия на Востоке, русское правительство отпускало ежегодные громадные суммы для церковных учреждений Ближнего Востока, причем отчет в расходовании этих денег требовался далеко не всегда, и зачастую они использовались не по предназначению. Постоянная дипломатическая помощь, которой пользовались восточные церкви со стороны России, также исходила из соображений содействия притесняемому в Османской империи православию в противовес католической и протестантской пропаганде.

Во второй половине XIX в., умудренное опытом Крымской войны и неблагоприятной для России ориентацией всех балканских государств, из которых некоторые совсем недавно получили освобождение силой русского оружия, русское правительство начинает изыскивать новые методы политики на Ближнем Востоке и решения восточного вопроса⁵. Идея Третьего Рима в царствование Александра III приобретает иную конфигурацию – теперь на смену славянофильской идеологии приходит политика национальная. Византийская идеология в 1880-90-е гг. становится преобладающей в русской политике; она нашла обоснование в публицистике и переживавшей подлинный расцвет русской школе византийских исследований. Российская империя, утверждали теоретики русского неовизантинизма конца XIX в., является единственной великой державой, имеющей православного царя; со временем она призвана господствовать над всем православным миром, включающим в себя Восточную Европу, Балканы и Ближний Восток. Однако неблагоприятные международные обстоятельства принуждали ее выжидать и собирать свои силы для будущего решения восточного вопроса, когда осуществится мечта всей русской политики – восстановления единого православного царства.

К началу XX в. в этой стройной внешнеполитической концепции появляются трещины: с одной стороны, активизируются сторонники немедленных действий в ближневосточном регионе, с другой – энергично разрабатываются планы политики на Дальнем Востоке. Уже тогда для многих было очевидным, что перенесение акцентов русской внешней политики с Ближнего Востока на Дальний, с таким энтузиазмом разрабатывавшееся С. Ю. Витте и его сторонниками, не было правильным. Поражение в русско-японской войне и революция 1905–1907 гг. показали со всей очевидностью не только ошибочность этого направления для внутренних дел государства, но и его пагубность для ближневосточной политики. Затянувшееся бездействие России на Балканах привело к ее самоустранению от дел в Восточном Средиземноморье. Вооружившись все тем же мечом объединения православных народов, в 1911–1912 гг. русское правительство добилось создания Балканского союза, который, однако, оказался далеко не столь послушным указаниям из Петербурга, как хотелось его инициаторам. Балканские государства, стремившиеся сами овладеть Константинополем и проливами, были остановлены Россией, которая не желала видеть другого хозяина на берегах Босфора, кроме себя. Пик имперских притязаний России и развития византийской идеологии пришелся на годы Первой мировой войны, когда осуществление мечты казалось уже почти свершившимся. Революция 1917 г., однако, привела к крушению этих планов, а вместе с тем и к концу византинизма в русской политике.

Сравнивая период начала XX в. с предыдущими двумя десятилетиями после русско-турецкой войны 1877–1878 гг., нельзя не отметить все большую политизацию византийской идеологии в сознании русской правящей элиты; церковно-политическая идея Третьего Рима теперь из предмета научных исследований и теоретизирований становится программой для практических действий и прямой агрессии в ближневосточном направлении. С другой стороны, очевиден все больший разрыв между грандиозностью замыслов и возможностями их практического осуществления: громкие имперские лозунги с претензией на господство над всем православным Востоком и шаблонные фразы касательно помощи православию находятся в противоречии с политическим бессилием перед лицом враждебных балканских государств и стоящими за их спиной европейскими великими державами. Отдельные успехи дипломатии и даже в целом успешная постоянная работа по укреплению русского влияния через русские учреждения на Востоке – такие как Императорское Православное Палестинское Общество, русское монашество на Афоне и за его пределами, конечно, приносили свои плоды, но были лишь островками на фоне общей малоблагоприятной для России ситуации в восточном вопросе. Кризис достиг крайней точки к середине 1910-х гг. и разразился Первой мировой войной.

Настоящая книга является продолжением нашей работы по изучению церковной политики России на православном Востоке в конце XIX в.⁶. Ее целью является проследить дальнейшее развитие византийской идеологии в русском общественно-политическом сознании и влияние этой идеологии на политику на Балканах и Ближнем Востоке. Вторая задача работы состоит в восстановлении на основе неизданных архивных документов из российских и зарубежных архивов малоизученных или вовсе не известных страниц истории отношений России и Константинопольской церкви в начале XX в. Исследование политики России в пределах Вселенского патриархата проводится по основным направлениям, которые сформировались еще в предыдущий период: это непосредственные контакты русского правительства с патриархией и ее главой – патриархом; позиция России в таких важных для Константинополя проблемах, как боснийский церковный вопрос, отношения с султанским и младотурецким правительствами; участие русской дипломатии в поставлении сербов на македонские архиерейские кафедры патриархата (ускюбский церковный вопрос), отношения с Англиканской церковью. Особое внимание уделяется русской церковной политике в годы подготовки Балканского союза, Балканских войн и времени до начала Первой мировой войны. Отдельные главы посвящены наиболее крупным церковно-политическим сюжетам: центральному для Балкан греко-болгарскому церковному вопросу, главному камню преткновения для русской дипломатии после 1872 г.; русскому присутствию на Св. Горе Афон и русскому монашеству в Дечанском монастыре в старой Сербии. Хронологические рамки монографии определяются началом правления Иоакима III (1901), патриаршество которого составило принципиально новый этап в истории Константинопольской церкви, и вступлением России в Первую мировую войну в июле 1914 г. Некоторые линии церковно-политических отношений выходят за пределы 1914 г. и продолжаются вплоть до 1917 г.; в отдельных случаях мы позволяем себе проследить их до логического конца. Сосредотачивая свое внимание на балканском регионе и Константинополе, мы оставляем за пределами исследования участие России в контактах Вселенской церкви с другими восточными патриархатами, Элладской и Кипрской церквами. Отчасти мы делаем это сознательно: отношения России и православного Востока за пределами Константинопольского патриархата заслуживают отдельных исследований, а история русской политики в Иерусалимском патриархате на протяжении последних десятилетий успешно разрабатывается целой группой исследователей⁷.

Русская политика на Балканах в 1901–1914 гг. Общий обзор

На рубеже XIX и XX столетий Балканы были одним из самых напряженных регионов Европы. Освободительная борьба балканских народов происходила на фоне острых противоречий между этими народами за раздел территорий. Общая взрывоопасная ситуация усугублялась борьбой великих держав за сферы влияния при подготовке будущего раздела османских европейских владений. Неудивительно, что Балканы, этот «пороховой погреб Европы», занимали значительное место в политике Англии, Франции и, в первую очередь, России и Австро-Венгрии. С конца XIX в. усиливается германское влияние на Османскую империю. Постепенно Германия, официально выступавшая гарантом неприкосновенности Турции, заняла господствующее положение в ее экономике и военной области. Получив концессию на строительство Багдадской железной дороги, германское правительство прокладывало себе дорогу в сторону Персидского залива и открывало простор для дальнейшей экспансии. С проникновением германского капитала в турецкую экономику России удавалось только отклонять наиболее опасные для нее проекты – например, прокладку северного варианта Багдадской железной дороги на Диарбекир-Ван, которая могла непосредственно угрожать безопасности кавказских границ⁸. Усилия Англии, не согласной делиться позициями на Ближнем и Среднем Востоке, и Франции, претендовавшей на господство в Сирии и Палестине, были также направлены на борьбу с германскими амбициями. На Балканах шла борьба между Россией и Австро-Венгрией, которые имели там непосредственные территориальные интересы: России был необходим свободный выход через проливы в Средиземное море и гарантия безопасности черноморского побережья, Австро-Венгрии – выход в Эгейское море, что предусматривало подчинение западных регионов полуострова. Интересы Австро-Венгрии не ограничивались Адриатикой, а шли гораздо дальше – в сторону Македонии и важнейшего

Эгейского порта Фессалоники; венское правительство имело своих сторонников в лице болгарского князя и сербского краля, а также болгарского и сербского купечества, заинтересованных в интенсивных торговых контактах через Дунай. Все это создавало реальную угрозу устремлениям России к расширению своего влияния на славянские государства и укреплению позиций на подступах к проливам и Константинополю. Как Россия, так и Австро-Венгрия активно использовали политических агентов и церковную пропаганду. Католические миссионеры из Австрии, поддерживаемые Ватиканом, развернули настоящую кампанию среди местного населения – как славянского, так и албанского⁹. Одновременно они служили и политическими агентами, доставляя информацию в австрийские дипломатические представительства. Россия же продолжала свою традиционную политику поддержки православия.

Борьба балканских народов за Македонию

Берлинский конгресс 1878 г. оставил Македонию в пределах Османской империи. Тем самым было положено начало борьбы за эту территорию балканских государств – Греции, Болгарии и Сербии. На владение Македонией претендовали все три государства, так как ее население было смешанным: греки жили преимущественно в городах и по побережью, во внутренних же областях преобладали славяне. Между различными славянскими диалектами жителей не было четких границ, – следовательно, национальная идентификация их зависела, прежде всего, от успеха пропаганды политических агентов и от церковной принадлежности¹⁰. Мнение русского правительства касательно национальности македонских славян не было стабильным и зависело от политической ситуации: если сразу после русско-турецкой войны Россия рассчитывала на болгар как на свой оплот на Балканах, то к началу XX в. МИД был склонен поддерживать сербский элемент. «Является ли Македония болгарской областью? – спрашивал известный русский дипломат и общественный деятель Г. Н. Трубецкой. – На этот вопрос долгое время в России, Англии и других европейских государствах давался утвердительный ответ. На самом деле, у многих из наших консулов, на месте изучавших этот вопрос, ответ давался иной. Македония – не чисто болгарская и не чисто сербская область, но славяне, в ней обитающие, представляют нечто вроде теста, из которого можно сделать как сербов, так и болгар»¹¹. Сельское население поначалу относилось к болгарской политической пропаганде без особого энтузиазма; ее проводниками являлся тонкий слой интеллигенции в лице священников, учителей и торговцев; с годами, однако, эта агитация принесла свои плоды. В результате, делает вывод Трубецкой, к 1912 г. можно было говорить не о Македонии, а о Македоно-Болгарии¹².

Противоречия между греческим и славянским населением Македонии начали проявляться еще в первой половине XIX в., с подъемом национального самосознания балканских славян; постепенно они переросли в открытые конфликты. Начало борьбы было положено еще в 1860-70-е гг. с образованием самостоятельной Болгарской церкви. По замыслу лидеров болгарского освободительного движения, который нашел поддержку со стороны российского посла в Константинополе Н. П. Игнатьева, в территорию Болгарского экзархата должны были входить большинство епархий Македонии со смешанным греко-славянским населением. После провозглашения болгарской схизмы в 1872 г. начался период борьбы за эти епархии между Константинопольской патриархией и экзархатом¹³. Болгарская церковь утверждалась путем получения султанских бератов – документов на право осуществлять церковную власть – болгарскими архиереями. Сан-Стефанский договор 1878 г. предусматривал создание «Великой Болгарии», включавшей в себя основную часть этих епархий. Решения Сан-Стефанского договора вызвали, однако, сильнейший протест как греков, так и европейских держав, опасавшихся создания единого сильного славянского государства на Балканах, могущего стать опорой России¹⁴.

Берлинский трактат 1878 г. перечеркнул эти проекты, и Македония осталась по-прежнему в составе Османской империи. Теперь она стала ареной борьбы славян с греками за сферы влияния. Борьба велась, прежде всего, на церковном уровне, за которым скрывалось национально-политическое противостояние: экзархисты стремились любой ценой получить церкви в селах с преобладающим славянским населением и, следовательно, рассматривать эти села как потенциально болгарские, патриархисты же старались удержать их под властью Константинополя, что предполагало их будущий переход в руки Греческого королевства. Центрами борьбы становились города – Ускюб (Скопие), Битоли, Адрианополь, Драма, Кавала и др¹⁵. Далеко не все славянские деревни спешили присоединяться к экзархии; главным церковным мотивом экзархистов было богослужение на славянском языке, остальные соображения носили национально-политический характер – избавление от экономического и морального гнета греческого духовенства, надежда на скорейшее освобождение от турецкого владычества и присоединение к Болгарскому княжеству и проч. При рассмотрении коллективных писем от жителей того или иного села с просьбами о присоединении к экзархии рубежа XIX–XX вв. производит впечатление, что все они составлены по одному шаблону Очевидно, что образцы этих прошений распространялись болгарскими агентами, а жители ставили под ними свои подписи – зачастую славянские имена оказываются написаны греческими буквами. Греки, со своей стороны, проводили не менее активную деятельность. Опираясь на греческое население городов и сел со смешанным составом жителей, они оказывали давление на сельских старейшин; не следует забывать, что до 1870-80-х гг. все начальное образование находилось в руках греческого духовенства, осуществлявшего политику эллинизации населения. На протяжении двух десятилетий Македония стала ареной партизанской войны между болгарскими и греческими вооруженными отрядами, которые терроризировали крестьян и добивались угрозами и прямым насилием перехода в Экзархию или возвращения в патриархию.

В октябре 1893 г. в Фессалонике была основана Македонская революционная организация; председателем был назначен X. Татарчев, секретарем Д. Груев¹⁶. Целью организации было достижение автономии Македонии, как промежуточного этапа к окончательному присоединению этой области к Болгарии, на протяжении последующих двух десятилетий ВМОРО станет центром вооруженных действий болгарских отрядов-чет в Македонии. Интересно, что создатели организации допускали, что присоединение области к Болгарии может и в будущем не осуществиться, и тогда она «может послужить объединительным звеном федерации балканских народов»; дальнейшие действия четников, направленные не только против турецких властей, но и против сербов и греков, полностью исключили такую возможность. В Болгарии в 1893 г. возникли военные македонско-одринские братства. В качестве руководящего органа легальной организации македонских обществ в Болгарии в марте 1895 г. был создан Македонский комитет (впоследствии Верховный македонский комитет), который также провозгласил своей целью автономию Македонии. Первые шаги болгарских дружин нельзя назвать удачными; действия отрядов не имели достаточной организации, и они нередко занимались грабежом. Четники осознавали свою неподготовленность вести борьбу с регулярной турецкой армией и старательно избегали стычек с ней. В результате деятельность отрядов обернулась широкомасштабной провокацией, призванной разбудить мусульманский фанатизм и вызвать резню христиан Македонии с тем, чтобы привлечь внимание общественности в Европе и России и добиться провозглашения автономии Македонии под давлением держав. От действий четников страдало, прежде всего, мирное население, у которого отряды вымогали продовольствие и деньги. Сторонники активных действий и немедленного восстания (Я. Сандански, X. Чернопеев, С. Михайлов и др.) противопоставляли себя более умеренным «верховистам», членам легального Верховного комитета; дело дошло до открытого конфликта. Осенью 1902 г. вспыхнуло восстание в Горна Джумая, в которое было втянуто несколько десятков приграничных сел. В результате его подавления погибло несколько сот человек, а три тысячи беженцев отправились в Болгарию. В первой половине 1903 г. многочисленные террористические акты четников спровоцировали погром болгарского населения в Фессалонике, а затем в Битоли. С января 1903 г. проводилась подготовка крупнейшего за этот период Илинденского восстания, которое явилось пиком борьбы македонских болгар за независимость в первые годы XX в.

Митрополит Герман Каравангелис

Аналогичным образом действовала греческая сторона, сочетая пропаганду национальной идеологии через школьное дело и просветительские общества с вооруженной борьбой партизанских отрядов. Для греков борьба за Македонию была важнейшей составной частью осуществления великой идеи – объединения всех исторических греческих земель в одно государство и восстановления Византийской империи. В 1894 г. в Греции была создана патриотическая организация ЕЭллкг] етацта (Национальное общество), целью которой было укрепление эллинизма в греческих областях, находящихся под турецким владычеством. Первоначально она была ориентирована на Крит, но начиная с 1896–1897 гг. стала посылать отряды в Македонию. В состав общества входили многие известные деятели того времени – византинист С. Ламброс, профессор Н. Политис, юрист А. Матесис. Однако самыми деятельными членами его были профессиональные военные – К. Мазаракис, Павлос Мелас, капитан Геннадис и др. В 1902 г. была основана еще одна конспиративная организация – «Амина» («Оборона»), целью которой была поддержка греческих общин и централизация греческих сил в Македонии.

Опорой греческого влияния в Македонии были дипломаты, духовенство и школьные учителя. Вскоре после своего вторичного избрания на патриарший престол в 1901 г. Иоаким III уступает давлению со стороны греческого посольства в Константинополе и назначает в Македонию молодых, энергичных и хорошо образованных архиереев, всецело преданных делу эллинизма: Германа Каравангелиса в Касторию, Хризостома Калафатиса в Драму, Иоакима Форопулоса в Битоли. Они не только начали тесное сотрудничество с греческими дипломатическими представителями, но нередко брали на себя инициативу вооруженной борьбы против экзархии¹⁷. Поистине символом церковно-национальной борьбы стал Касторийский митрополит Герман Каравангелис (1900–1908). Он находился в тесном контакте с военными отрядами, посылавшимися в Македонию из Греции. Сам Герман ездил по Македонии в сопровождении вооруженного до зубов отряда и нередко силой заставлял экзархистов передавать своим противникам ключи от сельских церквей. Постепенно он организовал целый ряд боевых отрядов и фактически был координатором их действий. В 1901–1902 гг. ему удалось привлечь на свою сторону Котаса из Рулии, который был мухтаром своей деревни и был известен тем, что отстаивал права односельчан от произвола турецких солдат¹⁸. Вслед за тем он убедил перейти на сторону греков экзархиста Гелева, Вангелиса и других предводителей. Была у Германа также целая сеть агентов, которые внешне принадлежали к болгарской Внутренней организации, но на деле служили греческой стороне (большинство из них получало жалование от митрополита)¹⁹.

Греческая организация быстро пошла в рост после назначения Иона Драгумиса (родственника П. Меласа) вице-консулом в Монастырь. В это же время в Афинах был образован Македонский комитет. Под давлением Германа Каравангелиса П. Мелас, А. Мазаракис и С. Драгумис выслали первый боевой отряд, сформированный в Греции; он состоял из критян, которые предприняли действия против болгарских четников во время Илинденского восстания²⁰. Греки всячески старались подчеркнуть свою лояльность по отношению к турецким властям. Так, на встрече между Хильми пашой и Салоникским митрополитом Иоакимом в греческом консульстве летом 1904 г. специально отмечался факт взаимной поддержки греческого духовенства и османского правительства²¹. Обострение греко-болгарских отношений в Македонии и случаи расправы греков над болгарами при помощи турецкой жандармерии расценивались русскими обозревателями как верный признак «незрелости местных элементов для автономной жизни» и правильности политики, направленной на сохранение status quo²².

В августе 1904 г. П. Мелас был назначен главнокомандующим всеми греческими отрядами в районе Кастории и Монастыря; в том же году он был убит в стычке с турецкими солдатами, после чего его имя стало, наряду с митрополитом Германом, символом борьбы за Македонию²³. По сути, партизаны использовали традиционные методы греческих клефтов – они осуществляли внезапные нападения на отряды противника, а затем скрывались в лесах и горах. Не все руководители греческого движения разделяли подобную тактику. Так, Л. Коромилас, греческий генеральный консул в Салониках, считал ошибкой использовать отряды, состоявшие исключительно из местных партизан-клефтов. Он предпочитал формирование смешанных отрядов из местных жителей и выходцев из Греции; во главе подобных отрядов должны были стоять профессиональные офицеры, специально обученные для борьбы в Македонии. Руководство отрядами предполагалось осуществлять через посредство греческих дипломатов в городах Македонии. Одновременно в Македонию из Греции переправлялось оружие, которое хранилось в греческих монастырях, митрополичьих и частных домах. Этот план, представленный в 1905 г. К. Мазаракисом в Афинах, послужил основой для дальнейших действий в течение нескольких лет²⁴. Запрет перехода деревень в экзархию после Илинденского восстания и активизация деятельности греческих отрядов привели к тому, что славянское население предпочитало оставаться под властью патриархии. Когда в 1907 г. несколько консулов в Битоли посетили с. Скочивир, русский представитель спросил группу крестьян, почему они считаются греками-патриархистами, раз не знают греческого языка. Крестьяне отвечали, что они действительно не греки и не знают греческого языка, но предпочитают оставаться под патриархией в вере своих отцов и дедов и не хотят ничего другого, только жить мирно²⁵.