Kitobni o'qish: «От библейских древностей к христианским»

© Институт философии, теологии и истории св. Фомы

© Н.Я. Мерперт

© Л.А. Беляев

От авторов

Перед читателем, в сущности, две книги под одной обложкой. Это заметно по подходу к изложению материала и даже по форматированию. Есть и более глубокие различия, например, в понимании соотношения исторических и археологических источников, а также задач обзоров: первая половина книги (до начала эллинизма), в основном, суммирует позитивные результаты работ в области т. н. «библейской археологии»; вторая, перекрывающая период с эллинизма до начала византийской эпохи, сосредоточена на проблемах историографии и источниковедения, проблемах датировок, атрибуций, контекстуальных интерпретаций¹.

Внешняя причина объединения столь различных половин в том, что обе части написаны в качестве продолжений или приложений к двум уже изданным обзорам проблем, исследуемых археологией религии. Один был посвящен древностям Палестины в их соотношении с Ветхим Заветом (Мерперт, 2000), второй – сравнительному изучению памятников христианской Церкви (Беляев, 1998/2000). «Христианские древности» охватили большой период, от истоков позднеантичного христианства до конца Средневековья, при столь же значительном территориальном охвате (от первых шагов христианства на Ближнем Востоке и в Магрибе до широкого распространения и упрочения его на европейском континенте). «Очерки археологии библейских стран» в территориальном охвате были ограничены Палестиной с примыкающими районами Восточного Средиземноморья, но их хронологические рамки оказались не менее значительными: от появления на Ближнем Востоке древнейших предков человеческого рода до разрушения иерусалимского Храма вавилонским царем Навуходоносором II (586/587 г. до н. э.). Но оба обзора имели хронологические, а значит, и тематические, ограничения: «Очерки…» обрывались на сер. I тыс. до н. э., поскольку это традиционный для библейской археологии рубеж; в «Древностях», наоборот, почти не была затронута «ветхозаветная» составляющая. Через тот и другой рубеж необходимо перешагнуть, чтобы образовать неразрывную культурно-хронологическую последовательность. Так что выпуск двух разных книг под одной обложкой кажется нам оправданным уже с формальной точки зрения: две области археологии делают шаг навстречу друг другу, хотя вектор их движения при этом в хронологическом отношении противоположен.

Впрочем, важнее другое. Эпоха, которую освещает наш совместный обзор, почти никогда не рассматривается в Сиро-Палестинском регионе и на Ближнем Востоке как единое целое, как самостоятельный культурно-исторический период. С одной стороны, ее заслоняют бурные события периода заселения евреями Ханаана с последующим формированием, расцветом и гибелью государств Иудеи и Израиля, и отвечающая им картина развития материальной среды Палестины, на которой много десятилетий было сосредоточено все внимание археологов. С другой стороны, внимание отвлекает не менее яркий и гораздо более проявленный в художественном и археологическом отношении мир Средиземноморья эпохи Империи, полный внутреннего драматизма и служащий средой для становления христианства.

Все, что происходит в «промежуточный» период, выглядит, с точки зрения обеих «конфессиональных» археологий (археологии иудаизма и археологии христианства), своего рода интермедией, не имеющей внутреннего единства и не заслуживающей исследования как целостный объект. Но такой взгляд – результат научно-культурной ангажированности, порожденной многовековой сосредоточенностью этих археологий на привлекательных или же на самых спорных и проблемных участках культурно-исторического процесса, каким он представляется религиозному сознанию. На самом деле, избранная нами эпоха обладает не только известной культурной цельностью, – она является во многих отношениях ключевой для генезиса (и, соответственно, для анализа) обеих частей Завета как исторических источников. Почти то же самое можно сказать и в отношении формирования новых религиозных форм – талмудического иудаизма и раннего христианства. Поэтому потребность в книге, которая служила бы своего рода мостом между археологией древнейшего периода Сиро-Палестинского региона и археологией раннехристианского Средиземноморья, для нас обоих очевидна.

Дело затрудняется тем, что, хотя оба автора не впервые обращаются к вопросам изучения религиозной археологии, в данном случае они вынуждены решительно выйти за границы «своих» исторических периодов и оказаться в непривычной для них атмосфере античного Средиземноморья и Ближнего Востока, пугающе быстро подойдя «к границам своей профессиональной компетенции», как выразился в аналогичной ситуации С.С. Аверинцев. Зная, что такое поведение может не довести до добра, – мы все же решились, поскольку, после выхода обеих книг (тепло встреченных коллегами) убедились в нужности таких экскурсов, и, одновременно, осознали, что нам не удалось охватить избранную область религиозной археологии целиком. Между бурно развивающейся археологией раннего Израиля и не менее активно исследуемым раннесредневековым периодом отсутствовало связующее звено. Неестественность разрыва между ними очевидна без объяснений. В историографии этот разрыв вырос из-за того, что специалисты, занимающиеся археологией Сиро-Палестинского региона с эпохи позднего каменного века до первых столетий железного века обычно останавливаются на моменте гибели независимых еврейских государств (т. н. «вавилонском пленении»), не доходя до эллинистической эпохи. В то же время ученые, изучающие археологию Средиземноморья, могут опереться на материальные объекты, оставленные христианами, в лучшем случае, со II–III вв. н. э., а чаще – с IV или даже V вв.

Таким образом, неохваченным остается период в восемь-девять веков истории (VI в. до н. э. – 313 г. н. э.). Причем это период, чрезвычайно важный для выяснения генезиса христианства и рождения зрелых форм иудаизма; для изучения связи между Ветхим и Новым Заветом (разрыв между которыми в области письменных источников отчасти заполняют «исторические» книги Библии, а также очень большое, в сравнении с предыдущей эпохой, количество классических, «античных» источников). Конечно, попытки закрыть эту брешь в последнюю четверть века появлялись (особенно в Израиле), но они, как правило, ограничиваются более узкими и, в общем, произвольными рамками (например, эпохой возникновения христианства и его взаимодействием с иудаизмом; эпохой Второго храма, и т. п.).

Обнаружив это, мы решили сделать скромную попытку собрать материал по интересующим нас вопросам археологии т. н. «межзаветного» периода, а также по эпохе Нового Завета и ранней Церкви вплоть до Миланского эдикта, и, изложив его, заполнить образовавшийся промежуток. У нас были основания рассчитывать на успех, поскольку предыдущие работы все же обладали некоторыми общими чертами: во-первых, целью обеих было ввести в отечественную науку материал, накопленный в западной археологии за последние 70–100 лет и касающийся истории религии, а также проанализировать методические подходы к нему; во-вторых, в обоих случаях затрагивались вопросы соотношения археологии с текстами Священного писания, а отчасти – с преданием и ранней историей Церкви.

Работу решено было разделить примерно пополам, так, чтобы каждый мог идти от более знакомому ему материалу к менее знакомому, навстречу друг другу, как два поезда из арифметической задачи (Н.М. двигался, как свойственно историку, вдоль временного вектора, а Л.Б. – против этого направления, так сказать, вглубь времени, что часто приходится делать именно археологу). Так и получилось, что две половины книги не тождественны по подходу. Главы Н.М. читатель найдет более историчными, более ориентированными на соединение текстов Ветхого Завета и иных источников с археологическим материалом, более стремящимися к позитивным выводам. В главах Л.Б. сделана попытка отстраниться от традиционных письменных источников, от обычного стремления подтвердить их, соединиться с ними, обогатить их или опровергнуть. В обоих случаях, однако, главной задачей ставится создание информационного пространства для источниковедческого освоения археологических материалов, а также снабжение читателя инструментарием для проведения такой работы. Именно этим определено и стремление максимально подробно и наглядно представить материалы раскопок: таблицы постепенно составили в книге относительно независимый смысловой ряд.

Позволим себе подчеркнуть еще раз важность создания единого курса археологии религии в избранный период, и оправдать значительную широту ее культурно-исторического охвата. Необходимость изучения археологического контекста при исследованиях религиозной культуры прошлого сегодня не нужно доказывать – хотя так было не всегда. Без него невозможно полноценное, современное понимание историчности книг Ветхого Завета, Евангелий и других новозаветных текстов; от его отсутствия страдают полнота и серьезность научных интерпретаций текстов; и, в еще большей степени, преподавание дисциплин, нужных для изучения Библии во всем объеме.

Понимание же сущности тех перемен, которые произошли в религиозной жизни Средиземноморья, прежде всего процесса распространения христианства, зависит от учета постоянного взаимодействия в Средиземноморском очаге цивилизации основных его культурных составляющих. Этими составляющими были, во-первых, наследие древневосточных цивилизаций; во-вторых, греческой классической культуры. Процесс взаимодействия между этими двумя составляющими был активизирован походами Александра Македонского и нашел выражение в создании общей, эллинистической, культуры. Третьей составляющей было огромное и быстро растущее политическое новообразование, поглотившее практически все Средиземноморье и угрожавшее полностью переработать его традиционную структуру. Этим новообразованием был позднереспубликанский и, особенно, императорский Рим. Он объединял мир отнюдь не механически: его культура, в свою очередь, во многом была основана на греческом наследии и усвоила большое количество восточных элементов, вплоть до великой религии, христианства. Эти «простые» соображения определили географические и хронологические рамки нашей работы.

Хотя речь идет о заполнении конкретного хронологического разрыва, задача книги не должна пониматься как механическая, как простое расширение ранее заданных рамок. В изучаемом периоде мы сталкиваемся с иной проблематикой, мало (или совершенно) не заявленной в уже опубликованных работах. Эта проблематика – взаимоотношение археологических материалов с историческими книгами Ветхого Завета и новозаветными текстами; археологическое изучение среды, в которой зарождалось и делало первые шаги христианство, а также развивался ранний иудаизм. Поэтому нас будут интересовать такие вопросы, как, например, взаимодействие разнообразного культурного ландшафта Палестины, цветущих торговых городов в приморье или пустынях (на перекрестках караванных путей), – и замкнутых в себе, ориентированных на локальное развитие нагорных областей (Иудея) с центром в Иерусалиме (не столько городе, сколько святилище, последнем великом храме Древнего Востока). Затем – причины возрастания значения территорий Сиро-Палестинского региона в культуре Средиземноморья; формы включения общества, сложившегося как закрытое и локальное – в мировой (для того времени глобальный) контекст (процесс неизбежно очень болезненный и растянувшийся на два-три века).

Отсюда – наше стремление охватить археологию Палестины с достаточно раннего периода (эпохи ассирийских и вавилонских опустошений и эллинизма), а также раздвинуть географические рамки (что совершенно необходимо для эпохи Римской империи и зарождения христианства). На основе такого подхода сформированы первые пять глав книги, которые можно назвать контекстуальными, или вводными. Шестая, самая крупная, отведена под изучение тех древностей, которые непосредственно связаны с памятниками двух религий – иудаизма и христианства.

Здесь перед нами встает старая проблема соотношения священных текстов Писания и конкретного исторического материала (не тревожившая нас с тех пор, как осталась позади «библейская археология» с ее проблемами достоверности Потопа, археологических свидетельств эпохи Патриархов, следов «завоевания Ханаана Иисусом Навином» и создания Единого царства). Ведь изучение Палестины эпохи эллинизма не порождает таких разительных противоречий: ни между письменными и археологическими источниками, ни внутри этих областей (то есть между историческими книгами Ветхого Завета и остальными текстами). А если и порождает, то это привычные любому историку проблемы, не усугубляемые сакрализацией того или иного источника, превращающей каждую строку его в непререкаемый авторитет, а всякий анализ – в болезненную операцию.

Переходя к археологическому изучению эпохи Нового Завета и ранней Церкви, мы снова оказываемся лицом к лицу с вечным вопросом религиозной археологии, проблемой достоверности того или иного сообщения Писания, отношение к которому нам следует определить.

Прежде всего отметим, что археология – наука, лежащая вне сферы теологии. Рисуя нам те или иные события, она не стремится, не может и не должна доказывать ни теологической, ни исторической истинности Нового Завета. Он останется, с точки зрения науки, религиозным преданием или мифологическим текстом – даже в том случае, если будет доказано, что каждая географическая деталь новозаветных текстов стопроцентно верна (выражение Мак Рэя). Но при этом именно археология, в особенности раскопки последнего полустолетия, сделала для понимания Нового Завета, для его оживления, несравненно больше любой другой науки.

Говоря об историческом Иисусе, мы часто не задумываемся над тем, что его Завету уже два тысячелетия, и он дошел до нас лишь через десятые копии с «автографов», причем написанных на языках, чужих подавляющему большинству ныне живущих. Эти копии писали и читали люди, жившие в совершенно чуждом, незнакомом, разительно отличном от нашего и давно утраченном контексте (географическом, историческом, социальном). У нас есть серьезные основания думать, что наше понимание текста Писания затемнено и замутнено переносом его в современный контекст. И археология, как ни одна наука, помогает прояснить первоначальное значение фраз, углубить наше понимание текста. Считается, что археология действует при этом по четырем главным направлениям.

Во-первых, археология изучает среду, в которой создавались письменные источники для реконструкции религиозной жизни эпохи Нового Завета (и обнаруживает сами эти источники – достаточно упомянуть Кумран, Наг Хаммади, памятники псевдоэпиграфики), показывающие Палестину настоящим кипящим котлом религиозных и философских споров. Во-вторых, археология ответственна за сбор и, отчасти, датировку древнейших манускриптов с текстами Нового Завета (в основном это папирусы, обнаруживаемые в Египте), крайне важными для его реконструкции. В-третьих, археология улучшает знания географии и общего ландшафта (в т. ч. архитектурного), в котором разворачиваются библейские события (помогая понять, например, что описание чуда исцеления слепца дано в пространстве между двумя Иерихонами, новым и старым). Возникает особая область новозаветной географии – точно так же, как новозаветной просопографии и хронологии. Археология показывает известное соответствие текстов Нового Завета – историческому контексту: реальными становятся некоторые объекты («колодец Иакова», «бассейн Вирсавии», «Силоамская купель», подиум Гаваффы), а также личности, упоминаемые в Евангелии, от Понтия Пилата до Эраста из Коринфа. Соответственно, упрочилась и уточнилась хронология. В-четвертых, можно говорить о реконструкции археологией социальной среды Средиземноморского мира первых веков н. э. (это самая молодая область: археология только в XX в. расширила подход к Новому Завету от хронологического, географического и архитектурного – до социологического). Примерно в таких же направлениях работает археология и применительно к истории ранней Церкви.

Говоря о методическом подходе, мы надеемся, что нам удастся избежать соблазна постоянного увязывания друг с другом археологических данных со священными для христиан текстами Завета, «эллинизованными» сочинениями Иосифа Флавия, материалами эпиграфики и «пустынных библиотек». Соблазн такой увязки всегда особенно силен из-за присутствия большого количества текстов: именно для этой эпохи такая увязка кажется историкам и возможной, и важной; на самом же деле она идет всегда болезненно и с нарушением процедур исследования. Мы убеждены, что для объективного изучения культуры избранного периода следует обращаться к каждой из научных дисциплин, обладающей сложившимся методом исследования, оставаясь в ее рамках, и лишь потом сопоставлять выводы.

Область нашей книги – археология и близкие ей дисциплины: нумизматика, эпиграфика, отчасти история искусства. Мы не стремимся противопоставлять или «увязывать» данные археологии и письменных источников (в т. ч. священных текстов), проверять одно другим и т. п. Напротив, мы стараемся источниковедчески разделить их, постоянно подчеркивая, каким образом получена информация, и уделить наибольшее внимание «вещественным памятникам», изучение которых развивается наиболее динамично. В создании книги мы опираемся на последние из доступных к настоящему времени публикаций наших коллег в Израиле, США и Западной Европе, и ставим своей задачей по возможности широко охватить этот (весьма значительный) материал, осмыслить его и облегчить доступ к нему студентам, а также (льстим себя этой надеждой) коллегам. Работе над книгой помогла предоставленная Л.А. Беляеву возможность заниматься в библиотеках США, Италии и Германии, за которую следует сердечно поблагодарить Институт гуманитарных исследований (Университет штата Висконсин, г. Мэдисон, США), Исследовательский институт центра Гетти (г. Лос-Анжелес, США), Фонд Карло Леричи (Италия) и библиотеку университета в г. Хайдельберг (Германия). Значительный вклад в правку текста внесли наши рецензенты – Т.М. Арсеньева, В.И. Гуляев, Г.А. Кошеленко, и Т.Н. Мишина (Институт археологии РАН). Не менее важной оказалась помощь молодого гебраиста Светланы Викторовны Бабкиной, которая совершенно бескорыстно взяла на себя труд проверки научного аппарата и блестяще, на взгляд авторов, с ним справилась. Имена собственные, топонимы и цитаты из Священного Писания были выверены А.М. Беляевой, переводы греческих и латинских текстов для раздела «Археология и Слово» проверены М.И. Афанасьевой. Мы искренне благодарны также всем, кто терпеливо ожидал готового текста (который все откладывался с года на год). Наконец, мы искренне признательны Институту философии, теологии и истории ев. Фомы за открытость и готовность к сотрудничеству.

Глава I
Сиро-Палестинский регион в ассирийский, нововавилонский и ахеменидский периоды

Первая глава нашей книги охватывает период от гибели Еврейских царств до прихода на Ближний Восток армии Александра Македонского. То есть, примерно, 400 лет – очень значительный период даже для ровного, непрерывного развития. А эта эпоха менее всего может считаться стабильной, напротив, ее можно назвать, особенно в первой части, своего рода «смутным временем»: трижды сменялись захватчики-иноземцы, переселялось и вновь возвращалось население, восставали в стремлении к самостоятельности зависимые от захватчиков города-государства, заключавшие союзы то с одним, то с другим династом. Понятно, что частая смена политической ориентации вызывала перемены в демографии, торговле, производстве, даже в религии и, конечно, в культуре.

Археология сравнительно недавно начала строить собственную модель жизни этой эпохи в библейских странах, то есть на пространстве, ограниченном с севера Малой Азией, с юга Египтом, с востока Месопотамией и Средиземным морем с запада. Однако определенные успехи уже достигнуты, и нам следует ознакомиться с ними, прежде чем обратиться к археологическим свидетельствам формирования раннего иудаизма и христианства. Начнем с краткого очерка истории региона, какой она рисуется по традиционным, то есть письменным, источникам, подкрепленным также данными эпиграфики, нумизматики и сигиллографии².

Общий очерк истории

Рассматривать археологию и историю Сиро-Палестинского региона в избранный период следует не как часть изолированной и уникальной «священной истории», а как важную составляющую развития первых империй, то есть на гораздо более широком фоне «большой» ближневосточной истории. Ранние империи (Ассирийская, Нововавилонская и Персидская) были государственными образованиями, включавшими в себя территории, разнородные в этническом, экономическом и политическом отношении. Это включение осуществлялось на основе существенной переработки старых социально-экономических связей. Местные правители при этом переподчинялись центральному правителю (царю) или заменялись имперскими чиновниками (как сказали бы сегодня, создавалась единая вертикаль власти). На завоеванные земли распространялось новое территориально-административное деление (оно учитывало традиционные этнические и географические факторы, но не обязательно следовало им). Жители новых земель (хотя так было не во всех случаях) обычно считали свои отношения с центральной властью («метрополией») неравными и несправедливыми, и местные элиты, особенно на окраинах, периодически делали попытки выйти из состава империи или сменить центральную власть путем заговоров и мятежей. Ранние империи оставались сравнительно непрочными и существовали недолго, в течение жизни трех-четырех поколений правителей.

Первой из них стала Ассирийская, мощные завоевательные походы которой привели всего за 15 лет (745–731 гг. до н. э.) к включению в нее всей северной и западной части Сиро-Палестинского региона (Урарту, Северная Сирия, Финикия, часть Аравии), Филистии (Газа и Ашкелон) и Дамаска. Власть Ассирии признал царь Иудеи Ахаз, который упомянут среди вассалов ассирийского царя Тиглатпаласара. Последний занял также Галилею и земли за р. Иордан, наложив дань на оставшиеся незавоеванными города второго царства евреев – Израиля. На престоле Израиля оказался новый правитель, Осия, признавший верховную власть Ассирии и выплативший ей дань. Вассалами ассирийцев стали соседние царства Моав, Аммон и Эдом. Позже Осия примкнул к антиассирийскому движению финикийских городов, поддержанному Египтом, но был захвачен в плен ассирийским царем Салманасаром V, а остатки его государства Ассирия присоединила после трехлетней осады Самарии (взята в 722/721 г. до н. э.). Часть населения Израиля увели в плен, согласно Библии, при том же царе (2 Цар 17, 6) или его преемнике Саргоне II, и поселили в Месопотамии и Мидии (после 713 г. до н. э.).

Соперничество Ассирии и Египта заставило ассирийцев обратить особое внимание на ключевые в военно-политическом отношении города Филистии, которые удалось подчинить не сразу: только масштабные вторжения Саргона II и Синаххериба и осада Газы (720 г. до н. э.), Ашдода (712 г. до н. э.) и Экрона (701 г. до н. э.) позволили разрушить антиассирийский союз и превратить этот важнейший регион в базу для дальнейших вторжений в Египет³.

В борьбе с филистимско-египетско-израильской коалицией были разрушены многие города Израиля, вновь взята Самария, выведено ее население. Владения Ассирии расширились за счет филистимских городов: Ашдод, Гат и другие вошли в новую ассирийскую провинцию.

Завоеванные земли ассирийцы разделили на округа (в Сирии, Палестине и Финикии их насчитывают 22; сейчас их называют на римский манер провинциями). Округами управляли чиновники-ассирийцы, которые командовали войском и собирали налоги. На периферии империи остались автономные (вассальные) царства: Иудея, Аммон, Моав и Эдом, а на побережье – несколько городов-государств Финикии и Филистии, но их земли были, в основном, аннексированы.

Ассирийские цари считали необходимым переселять большие массы коренных жителей региона и замещать их народами из других областей. В Месопотамию из Сирии переместили арамеев, из Самарии и Израиля – евреев, из Газы – филистимлян; в то же время, жители Южной Месопотамии и часть аравийскиих племен оказались в Израиле. Однако переселение не было тотальным – значительное число жителей осталось на месте. Выводили семьи знати и воинов, а также ремесленников и вообще горожан. (Так будет позже и при выведении евреев из Иудеи в Вавилон – основной массив сельского населения останется в своей стране.) В Ассирии переведенные семьи поселили, соответственно, в городах.

Сохранившиеся в Самарии группы крестьян-евреев растворили в своей среде переселенцев-ассирийцев из Месопотамии, удержали израильский культ Яхве и традиционный центр почитания своего Бога – г. Бейт-Эль, в конце концов образовав, к середине VI в. до н. э., новый этнос – самаритян, вероисповедание которых считают разновидностью иудаизма. Похожим образом, на основе арамейского, возник этнос сирийцев. Но, если арамеи сыграли важную роль в формировании Ассирийской империи, и их язык вскоре стал ее официальным языком, в конце концов оказавшись в роли основного межэтнического языка чуть ли не всего Ближнего Востока – то судьба евреев оказалась иной: их группы, выведенные из Израиля, в основном растворились в других этносах.

Сохранившей политическую автономию Иудее пришлось выстраивать отношения с Ассирией и, в то же время, добиваться внутренней консолидации, чтобы избежать судьбы Израиля. Судя по проповеди пророка Исайи, консолидации страстно искали на пути укрепления монотеистического культа Яхве. Это выразилось в реформах царя Езекии, очистившего иерусалимский Храм, уничтожившего статуи божеств, упразднившего их святилища и восстановившего праздник Пасхи (который в разделенных царствах не справляли). Были приняты меры к восстановлению престижа Храма и жречества, которое стало получать постоянное содержание. Столицу Иудеи и ее Храм, несомненно, воспринимали как общие центры еврейского народа, вне зависимости от того, на какой территории жила та или иная его часть. Несмотря на то, что все еще сохранялись соперничавшие центры (например, Арад с его храмом Яхве), Езекии удалось добиться религиозно-этнического объединения народа в период крайнего ослабления политических связей.

Новые попытки освободиться от власти ассирийцев несли Сиро-Палестинскому региону всё новые испытания. Выступление коалиции государств-вассалов Халдеи, Тира, Ашкелона и Иудеи привело к ряду карательных походов ассирийского царя Синаххериба, осадившего заново укрепленные и вновь построенные крепости мятежников на побережье и в Иудее. Мятеж в Финикии и Филистии был подавлен, а над Иудеей нависла угроза полной потери независимости. Это хорошо осознавали ее жители. Некоторые историки даже видят в памятниках эпиграфики отражение подобных настроений. Известный религиозным традиционализмом Анри Лемер, например, трактует так прочтенный им в пустой гробнице под Лахишем (Хирбет Бейт Лея) текст с проклятиями врагам и с призывом к Яхве («владыке гор Иудеи, Богу Иерусалима и всей земли») о помощи и милосердии (см.: Lemair 1976, рр. 565–568). По-видимому, был заново укреплен Иерусалим, собрано ополчение и заготовлено много оружия. Синаххериб начал с осады и взятия крепостей, в том числе Лахиша, которые разрушал и уводил в плен их население, забирая скот и другие ценности. Иудея покорилась, выплатив очень значительную дань. Но планировавшаяся осада Иерусалима не удалась, так как в войске Синаххериба началась эпидемия, и оно вернулось в Месопотамию. После кампаний Синаххериба центром управления Палестиной стал город Экрон – опорная база ассирийцев и крупный экономический центр, поставлявший оливковое масло (Gittin, Dothan 1987, pp. 214–215).

Отметим, что результаты деятельности Езекии и похода Синаххериба окажут влияние на формирование идей иудаизма и христианства: чудесное спасение Иерусалима от разгрома утвердило народ в мысли об особом божественном покровительстве Храму. Оно вызвало ожидание близящегося спасения евреев от гнета Ассирии, знаком чего должно было стать рождение чудесного младенца, Эммануила, от девы царственного рода из дома Давида.

Очередной поход ассирийцев на мятежные города пришлось предпринять сыну Синаххериба, Асархаддону, который покончил с автономией Сидона. В это время в Иудее правил уже сын Езекии, Манассия, восстановивший поклонение языческим божествам, поставивший в Храме статую Астарты и выполнявший принятые у финикийцев обряды проведения первенцев через огонь на финикийском святилище-некрополе, тофете (см. Иер 7, 13). В этом видят знаки установления особо тесных связей Иудеи с Финикией, прежде всего с Тиром, в период напряженной ситуации на Востоке. Новое противостояние Ассирии и Египта, который поддерживали Тир и Иудея во главе с нелюбимым (судя по Библии) народом Манассией, привело к аресту последнего ассирийцами. По возвращении он, судя по тому же источнику, вернулся к монотеизму. В дальнейшем Иудея исчезает из описаний борьбы царей Ассирии с Тиром и Египтом, которая с переменным успехом шла всю вторую четв. VII в. до н. э., но с середины столетия Ассирия вступила в полосу упадка и внутренней борьбы, в ходе которой на земли Сирии и Палестины переселяют все новых горожан из Месопотамии и Элама.

В Иудее в это же время происходит смена правящих царей из рода Манассии и окончательное упрочение монотеизма с его исключительным и единственным отныне центром: Храмом в Иерусалиме. Правительство малолетнего царя Иудеи, внука Манассии Иосии, в очередной раз уничтожило жертвенники, языческие кумиры и даже погребения жрецов-язычников (включая святилища в Бейт-Эле и Араде), в то же время ведя ремонт и очищение Храма. Преобразование нарождавшегося иудаизма было торжественно закреплено публичным подтверждением «договора» с Богом, который произнес царь от имени народа. Археологические свидетельства дают основания судить о деталях процесса, например, о сборе серебра для ремонта храма – так, один из остраконов указывает на Захарию (имя, известное также Библии) как на собирающего деньги по поручению царя.

Тем не менее, описывая состояние религии в последние десятилетия существования Иудейского царства, Эфраим Штерн определяет его как «ягвистическое язычество», документируя остатками святилищ на открытых возвышениях («вершинах», «бемах») с алтарями, статуэтками божеств и ритуальными сосудами (Stern 2001, 200ff.). Он подчеркивает, что эти признаки единообразны и присущи многим группам населения Палестины вне Иудеи, невзирая на различия в именах верховных божеств (Яхве в Иудее, Кос в Эдоме, Милхом в Аммоне, Кемош в Моабе, Баал в Финикии и т. д.). Таким образом, нарождавшийся монотеизм сосуществовал и боролся с укоренившимся в Палестине традиционным многобожием⁴.