Фокус-покус

Мрачная социальная сатира, действие которой происходит в Америке с военным прошлым, где тюрьмы имеют «цветную маркировку», а японцам принадлежит почти все. Повествование ведется от лица Юджина Дебса, профессора Таркентонского колледжа / ветеринара войны во Вьетнаме / тюремного надзирателя / философа-аутсайдера. «Фокус-покус» - часто забавный, широкий и разносторонний роман о расах, классах, войне и ее последствиях, национализме и провинциализме, экономике и образовании, невежестве и просвещении. Но в то же время он довольно разрознен. Каждый раз, когда автор начинал писать о чем-то серьезном, он срывался и переключался на другую тему, и таким образом зачастую я терялась в происходящем. Говорить о книге сложно! Основной вывод: люди по-прежнему глупы и разрушают планету. История повторяется. Мрачно, но забавно. Жесткая, но не жестокая ирония над нашим миром. Резкая критика американского правительства (и, я полагаю, человечества в целом)!.. В книге не мало моментов, которые действительно цепляют.

Лажаем, господа.. *** Современному поколению, воспитанному на юморе а-ля камеди клаб или "снял штаны - все заржали" , проза Воннегута может показаться мягко говоря, затянутой. А не мягко говоря, попросту занудной. И это не я корчу тут из себя ханжу, это сами члены современного поколения мне так сказали. Они мне еще сказали, что это вообще не смешно. И очень долго. И они запутались в именах и датах. И совершенно ничего не поняли. И зачем ты вообще дала мне эту книгу, Син? А вот Син книга понравилась. Хотя еще не факт, что можно ей доверять. *** Слишком много мыслей. Слишком много мыслей, чтобы слаженно вплести их в буквопечатные строчки, без намека на постмодернизм и чтобы хоть кто-то понял что именно я имею в виду. Все темы. Просто все темы, которые существуют. Просто все цитаты хочется набить татуировками, чтобы не забыть. А казалось бы, ничего особенного в них нет. Никаких тайных подсмыслов. В сущности много простых и даже несколько избитых мыслей. Но не менее верных. Разве от того, что нам всем известно, что днем бывает светло - это хоть что-то меняет? От этого не начнет темнеть.

Есть такие авторы, которые позволяют героям своих произведений существовать отдельно от них самих. Пускают по венам этих героев их личную кровь, наполняют их легкие личным кислородом, из их глаз текут их собственные слезы, совершенно без намеков на "я" самого писателя. Каждый внутри произведения живет своей жизнью, ходит по собственным клочкам вселенной, мало пересекаясь даже друг с другом, а уж тем более со своим "отцом". У Воннегута есть особенная фишка. Маниакальная уверенность в абсолютной истине любых своих суждений. Любых. Погружение в собственный экзистенциализм граничит с радикальным солипсизмом. Разрешите представить, любой персонаж его книг - так или иначе - сам мистер Воннегут. От маленького мальчика, желающего получить свитер со знаком школьного оркестра до ветерана Вьетнамской войны, приговоренного к пожизненному заключению за преступление, которого он не совершал.

Он - Юджин Дебс Хартке, главный герой. Тот самый ветеран Вьетнамской войны. Тот самый приговоренный. Тот самый мистер Воннегут собственной персоной. Тот, который расскажет вам о несправедливости. О прогнившем обществе. О расизме. О проржавевшей правительственной машине, напоминающей по своему устройству скорее электрический стул. Обо всех этих правящих классах. О том, что в такое место, как наш мир, пожалуй, не стоит "приводить" детей. О том, что такое безумие в частных случаях и в рамках мирового масштаба. Который расскажет, что главной девиацией нашего общества является скорее желание частью этого общества остаться. О том, что такое война. О том, почему мы до сих пор остаемся ее заложниками. О том, что она никогда не кончится. Потому что она в нас самих. В наших венах, легких, слезных жидкостях. Мы - есть эта война. Каждую секунду и до дубовых досок гроба.

А параллельно он будет вести подсчеты людей, которых он убил, будучи военнослужащим. И женщин, с которыми он спал. И число совпадет. Он будет рассказывать об образовании, библиотеках и барах. О вчера, сегодня и завтра. Оригинальное название звучит куда лучше обрубленного переводчиками остатка : "Hocus Pocus or What's the Hurry, Son?" Потому как, еще большой вопрос - стоит ли в это завтра спешить.

Предпоследний роман Воннегута о том, что человечество облажалось. Облажалось во всем. В своих суждениях и умениях. В своей вере в собственную значимость. В своих умственных невнятных достижениях. В том, что мы "постоялые дворы для микробов" - самые-самые. Оглянитесь вокруг. Мы во всем облажались. И когда ты начинаешь понимать, что вся твоя драгоценная жизнь являет собой не что иное, как крошечное кровоизлияние в вечность, которое с трудом можешь приметить даже ты сам. Когда ты понимаешь, что однажды вся эта вечность сожмется до диаметра твоего остановившегося зрачка. Когда ты понимаешь, что до края останется только один взгляд и только один вздох. Тебе нужно во что-то верить. Можно, конечно, и в Бога. Только доподлинно никому не известно что там с ним и как. И нужна ли ему вообще твоя вера. А ты у себя есть уже прямо сейчас. Поэтому себе и верь. Как Юджин Дебс Хартке. Как Курт Воннегут. И тогда мы тоже, может быть, будем верить тебе. А почему нет, сынок? *** Можно пойти простым путем. Можно сжать все рецензии на этот роман в одно слово. И они не потеряют никакого смысла. Мы Вас поняли, мистер Воннегут. Мы Вас поняли...

Как же я люблю этого автора) Помнится, был у нас в университете предмет - инженерная графика. И там много внимания уделялось тому, как выбрать место и угол для разрезов и сечений, чтобы наиболее полно отобразить внутренность детали. Так вот, в этом плане Воннегут - идеальный чертежник. На его срезах всегда представлена самая полная картина, и ни одна пакость не может замаскироваться под что-нибудь иное: все вскрыто и все на виду. Еще и промасштабировано и отдельные нюансы вынесены крупным планом. Ай да чертеж) На этот раз - очередной срез американского общества с соответствующей начинкой: Вьетнам и после Вьетнама, система образования, финансовые пузыри, продажа и перепродажа всего, расовая сегрегация, классовые особенности, ну и куда же без традиционных семейных ценностей, конечно же. И все это - словами главного героя в его рассказе о своей жизни. С фирменными присказками автора, меняющимися от книги к книге. "Я чуть не лопнул со смеху", ага. Читать, читать и еще раз читать. Пойду выберу, чем из Воннегута буду наслаждаться в следующий раз. Растягиваю удовольствие)

"I keep giving bad people good ideas" / "Я продолжаю давать плохим людям хорошие идеи"

"Got a Vonnegut punch for your Atlas shrug" / "На ваше атлантовское пожимание плечами я припас воннегутовский удар кулаком"

He’s a hero of the war All the neighborhood is talkin' 'bout your son Mrs. Reiley get his medals Hand them 'round to everyone Show his gun to all the children in the street It’s too bad he can’t shake hands or move his feet. He’s a hero of the war/ Он - герой войны. Все соседи говорят о твоём сыне, Получи его медали, миссис Рейли, Дай их подержать всем, кто пожелает, Покажи его ружьё всей уличной ребятне, Как жаль, что он не может пожать руки и пошевелить ногами Он - герой войны.

 Ну, я остановился. И это была самая большая ошибка в моей жизни. Там было сколько угодно выходов, и надо бы мне выбрать любой из них. Все остальные выходы в ту минуту вели в Мичиганский Университет, в журналистику, в мир музыки - к целой жизни, в которой я мог одеваться, выражаться и самовыражаться, как моей душе угодно. Любой другой выход, вполне возможно, привел бы меня к жене, которая не свихнулась бы и не повисла бы тяжким грузом у меня на шее, и к детям, которые любили бы и уважали меня.

 Вспомнилось мне, как погибшие американские солдаты - по большей части тинэйджеры - дожидались погрузки, упакованные, снабженные этикетками и адресованные в разные места, на погрузочных платформах во Вьетнаме. Много ли вы найдете людей, которые интересовались процессом производства этого странного конечного продукта? Кому до этого было дело?

 Солдат делает то, что ему приказано, - сказал я. - Я никогда не получал удовольствия от того, что приходилось делать. Тут я покривил душой. Случалось, что в сражении я ловил настоящий кайф. Я 1 раз даже убил человека голыми руками. Он пытался прикончить меня. А я после этого захлебывался от хохота и лаял по-собачьи, а потом меня вывернуло наизнанку.

 А что я? Я занимался шоу-бизнесом, стараясь привлечь как можно больше зрителей для Правительственного телеканала и убивая настоящих живых людей при помощи настоящего оружия - а остальные рекламщики не могли себе позволить такую роскошь. Остальным рекламщикам приходилось снимать сплошную липу. Как ни странно, актеры выглядели на голубом экране куда более убедительно, чем мы. Настоящее горе настоящих людей как-то туго доходит до публики.

Японские телевизоры были понатыканы по всей тюрьме. Они походили на иллюминаторы океанского лайнера. Пассажиры обычно находятся в полном отрыве от жизни, пока громадное судно следует в пункт назначения. Но в любой момент, когда пожелают, пассажиры могут посмотреть в иллюминатор на живой, реальный мир. Конечно, для многих из тех, кто не сидит в тюрьме, жизнь тоже похожа на океанский лайнер. И у них телевизоры - тоже вроде иллюминаторов, в которые они могут выглянуть, когда делать нечего, и посмотреть, что поделывает весь Мир, без малейшего участия с их стороны.

Я представлял себе, как решительно войду в зал собрания, развернув плечи, горя праведным гневом - ведь я самый популярный учитель, единственный, имеющий награды за вьетнамскую войну. Вот в том-то и дело - именно за это они меня и вышвырнули, хотя я не думаю, чтобы они отдавали себе в этом отчет: я имел уродливую, личную правду о том позоре, что была Война во Вьетнаме. Никто из членов Совета на этой войне не бывал, и ни один из них не допустил, чтобы его сын или дочь туда попали. А на том берегу озера, в тюрьме, и внизу, в городке, было множество чужих сыновей, которых туда загнали.

Я нарушил давно установленные правила тюремного распорядка, когда стал рассказывать пожизненно заключенным все, что они хотели знать о нашей долине. Мне казалось, что они имеют полное право знать про величественный дремучий лес, который стал теперь их лесом, про прекрасное озеро, которое тоже стало их озером, и про маленький красивый колледж, откуда до них долетал певучий звон колоколов. Само собой разумеется, это обогащало их мечты о побеге, в любом другом случае это назвали бы "спасительной мечтой", верно? Я и не подозревал, что заключенные когда-нибудь выйдут из тюрьмы и им очень пригодятся сведения, которые они от меня получили, да и им самим это тоже не приходило в голову. Я часто делал то же самое во Вьетнаме, помогая смертельно раненным солдатам помечтать о том, как они скоро поправятся и вернутся домой. А что тут такого?

Я просто и без прикрас объяснял тому, кто спрашивал, в каком положении он оказался по отношению к внешнему миру, и старался объяснить как можно лучше. А что делать дальше, решать должен был он сам. Это я называю - быть учителем. Я не называю это ролью вдохновителя и организатора. Я не называю это подрывной деятельностью. Я в жизни ничего не хотел подрывать, и ни с чем не боролся, кроме невежества и корыстных вымыслов.

 Я не сообщил ГРИОТ, что я люблю свою работу учителя. Я ему скормил данные только о том, что со мной было до того, как кончилась война во Вьетнаме. Он знал все о войне во Вьетнаме и о том, каких ветеранов она наплодила. Меня он сразу списал в расход, очевидно судя по сроку, который я там провел. Он сделал из меня горького пьяницу, который бил жену смертным боем и кончил жизнь в трущобе, под забором.

 Зачем я держал их так долго дома, хотя было ясно, что из-за них жизнь моих детей стала невыносимой? Может быть, в подсознании у меня засела мысль: где-то есть великая книга, в которой записаны все дела и события, и мне просто хотелось обеспечить себе солидное доказательство того, что я могу сочувствовать людям.

 Главный смысл распятия, по крайней мере для меня, заключается в том, что человеческие существа, по обычным меркам разумные, могут быть невыразимо чудовищно жестоки, если у них есть приказ вышестоящего начальства.

 Меня прозвали "Проповедником" еще в академии за то, что я никогда не сквернословил. В первые 2 года, что я провел во Вьетнаме, мои зажигательные речи слушали только те солдаты, которые находились в моем непосредственном подчинении. Они называли меня "Проповедником", потому что в этом слове было что-то мрачное, словно я был пуританским Ангелом Смерти. А ведь так оно и было, так оно и было.

 Во Вьетнаме я был настоящим вдохновителем и организатором. Признаться, это до сих пор не дает мне покоя. В последний год, когда я вместо оружия пускал в дело слова, я изыскал оправдание для массового убийства и истребления, и даже сам в это поверил! Я был гениальным фокусником Смерти! Я, так сказать, изобрел смертельный фокус-покус. Хотите знать, как я начинал свои речи перед новобранцами, которых ещё не запустили в мясорубку? Я разворачивал плечи, грудь вперед, чтобы было видно все мои награды, и громыхал через усилитель: "Солдаты, слушайте меня, и слушайте хорошенько!"

 И они слушали, они слушали.