Kitobni o'qish: «Дневник астронавта»

Shrift:

Вечность на двоих

Торжественная пауза прерывает дыхание одинокого вечера. Я разглядываю ладони, прислонившись спиной к холодному стеклу. Кажется, бесконечные путаные линии не имеют начала и из этого лабиринта никому не выбраться.

Мириады столкновений в ежедневной пародии на невесомость. Случайные взгляды и прикосновения, застенчивые «извините» или нахальное «дайте пройти». Людей так же много, как звёзд на небе, и эти вечно недовольные и постоянно куда‑то опаздывающие существа тоже могут образовывать созвездия. Верят, что встреча в открытом хаосмосе – это знак судьбы. Хитроумная, как Одиссей, она ищет причины для пересечений и, как Арахна, плетёт новые лабиринты, заманивая в крепкие сети голодных странников. Привлечённые светом, они жадно бросаются к источнику и иногда остаются. Сапоги, брошенные на пороге, создают иллюзию разделённой на двоих вечности.

Но, когда колдовство рассеивается, созвездие распадается, а звёзды теряются, прячась друг от друга на разных концах гигантской Вселенной.

На китобойном судне

«Раздроблен изнутри, на ощупь твёрд»,

Сбегает в небо одинокий кит,

Никто тебя от смерти не спасёт,

От самого себя не защитит.

На китобойном судне мчится жизнь,

И чёрно‑белым кажется весь мир,

Но если отыскать большую кисть,

То можно выходить в прямой эфир,

Сражаться с однотонностью дорог,

На перепутье выбрать сложный путь,

Бороться, зная, что всему свой срок,

И время невозможно повернуть.

Брать микрофон, кричать, что боль уйдёт,

И красить стены в яркие цвета…

Ведущий на экране устаёт,

И скоро всё исчезнет без следа.

Придут другие, новые киты,

И может быть, они забудут нас.

Шуршат от ветра чистые листы,

А чёрной ручкой пишется рассказ.

Бабочки

– Привет. Ты в порядке?

Бабочка доверчиво засыпает на плече юноши… Наверное, ей так и не суждено узнать, что этот сон будет длиться дольше, чем жизнь.

– Конечно, я в порядке. Разве может быть по‑другому? Я так счастлива! – девушка растерянно кусает губы и прижимает ладонь к груди. Пытается уловить хоть какой‑нибудь одинокий звук, но внутри её слабого тела нет ничего, кроме безобразной тишины. Инсектарий опустел: все чешуекрылые отправились в рай.

– Тогда я рад за тебя. Вот… пришёл… попрощаться, – подпирает ладонью голову, похожую на раскалённый шар, и трёт лоб, точно пытается стереть воспоминания. Юноша носит с собой кладбище невысказанных мыслей и ложных надежд. На могилах больше не вырастают цветы, и только неугомонные вороны кружат над памятником, поставленным в честь самой последней мечты.

– Ты куда‑то уезжаешь? – девушка роняет потрёпанную книгу. Прижимает ладонь ко рту, но не удерживает; склоняет голову и выдавливает улыбку – так же старательно, как остатки зубной пасты из тюбика.

– Ага. И едва ли когда‑нибудь вернусь. Знаешь, я так счастлив, – откидывается на спинку стула. Прячет руки в карманы и отворачивает лицо. За окном кто‑то играет на гитаре, но почти невозможно разобрать слова слишком печальной песни…

– Тогда… удачного пути, – застывает на несколько мгновений у подоконника. Подушечки пальцев щекочут пыльное стекло. Девушка зажмуривается. – И прощай.

– Спасибо, – делает несколько шагов назад. – А тебя я… поздравляю. Завтра особенный день в твоей жизни. Надеюсь, твой будущий муж никогда не причинит тебе боль, – голос дрожит в такт фальшивым нотам за окном. Юноша скрещивает руки на груди. Скрипит измученная дверь…

Вечность неповторимым узором замирает на крыльях спящей бабочки, но не выдерживает сильного порыва ветра и распадается на атомы, превращаясь в Великое Ничто.

С днём рождения

Когда звёзды погасли, луна утонула в море,

Крыши бледных домов забывались во снах беспробудных,

Потеряв счёт минутам, шептала весна на повторе

О потерянном рае на пыльных дорогах безлюдных.

В одиночестве – нет равновесия– мысли теряются,

Фонари освещают (но греют ли? очень сомнительно).

И словами, как снегом, слепые безумцы бросаются,

Прогоняя весну, точно совесть: страшна и мучительна.

Поздно вечером – холодно, сыро – но всё‑таки кружится

Мотыльком в темноте воспалённая чья‑то фантазия,

Появился маяк и смотритель, густая тьма рушится,

А у зла и добра снова шум, суета, разногласия.

Хрупкий свет быстротечен, как время, мы прокляты фатумом,

Поздравляю. Будь счастлив. Любви. Впереди – возрождение.

Солнце падает в яму, что между востоком и западом,

Маяком для других будешь ты. Не сгорай. С днём рождения.

Мой личный космос

Когда я открываю глаза, небо над головой кажется таким же мягким, как плед: хочется протянуть руку, коснуться и укутаться… Провести невидимые линии по шершавым облакам. Подушечки пальцев сохранят прикосновение и бережно закроют на ключ шкатулку воспоминаний.

Прячу лицо в душистой траве, омытой солнечным дождём, и в эту минуту всё становится таким простым – постижимым – на кончиках ресниц застывают робкие слёзы вселенной. Может быть, формула счастья – это звенящий смех после беззвучного плача? Двойная радуга надо мной – это мост, который однажды придётся пройти до конца. Любая дорога неизбежна, когда ты всё ещё наполнен сиянием жизни.

Прислушиваюсь к мелодичному шелесту стрекоз. Кажется, не только я, но и незримые боги ветра невольно задерживают дыхание, наблюдая за смелыми танцами милых подруг моей вечной юности. И жилки на прозрачных крыльях напоминают переплетённые линии на ладонях. Наше таинственное родство – отнюдь не случайное совпадение в паутине бессмертия.

Поднимаюсь – солнце освещает извилистую тропу – обжигаю ноги (обувь – оковы, которые лишают бесценной свободы), бегу к реке и опускаюсь перед ней на колени. Прими эту безмолвную молитву – не бойся моего человеческого обличья – я сестра твоя, и по нашим жилам течёт одна и та же серебряная кровь.

Сажусь в любимую лодку и начинаю долгую прогулку без пункта назначения – ведомая лучами‑нитями смеющегося солнца, похожего на волшебный клубок. Когда берёшь в руки вёсла, представляешь, будто за спиной раскрываются крылья… И в такие мгновения понимаешь, сколько усилий нужно приложить, чтобы однажды взлететь к небесным вершинам. Хочется разбивать страхи на тысячи осколков, как старую фарфоровую чашку, во имя красоты, добра и любви.

Я вижу человека на берегу. Он играет на ханге, и мне кажется, что эти танцующие звуки способны исцелить любые раны. Не решаюсь заговорить, потому что не хочу прерывать музыку – наслаждаюсь издалека. Мы, конечно, виделись раньше, но я почему‑то никогда не могу запомнить выражение его лица…

После прогулки прячусь в хижине, затерянной в глуши, возле скульптуры в виде ленты Мёбиуса. Если решитесь заглянуть в гости – буду рада, но знайте: здесь нет места вражде, ненависти и жестокости. Я создала свою хижину с помощью энергии ослепительного света и пламенного добра.

Сажусь за письменный стол, старательно вывожу буквы на страницах пожелтевшей тетради и снова вычёркиваю… Не ради совершенства (это лишь скучная выдумка, и я больше не хочу становиться пленником мнимых эталонов), но ради опрокидывающей искренности. Быть предельно честным – так глупо и прекрасно.

За пыльным стеклом скользит по уставшему небу последний упрямый луч. Красное колесо скрывается в чертогах нежного покоя. Наступает вечер – и мне снова хочется танцевать. В эту едва уловимую миллисекунду встречаешься с собственным двойником – настоящим и освобождённым. Душа выбирается из телесного плена и снова поёт… о тысяче бумажных журавликов, которые однажды спасут наш стоящий на краю пропасти мир.

Не думай, что ты слаб…

Не думай, что ты слаб,

Пожалуйста, борись,

Всё это лишь этап,

Всё это только жизнь.

В объятиях зеркал

Терять своё лицо,

Я знаю, ты устал

Во ржи искать ловцов.

Над пропастью – взлететь,

Касаться звёздных рун,

Не бойся не успеть

Взять штурмом высоту.

И даже вопреки

Не прекращай сиять,

Затмив все маяки,

Не вздумай проиграть.

Твой голос – тишина,

Твой взгляд – слепая ночь,

Когда взойдёт луна,

Душевный мрак отсрочь,

А лучше – прогони

И снова будь собой,

Придут другие дни

И смоют боль волной.

Послушай, как силён,

Сам для себя ты щит,

И для Любви рождён,

Как для Cвободы – кит.

Не думай, что ты слаб,

За терниями – рай,

Не бойся – невпопад,

Круши и созидай.

Притча о любви

Ночь накидывала тёплый плащ на обнажённые плечи города. Смиренные жители засыпали в тесных кроватях, прячась под одеялами, как тревожные зверьки – в норках. И можно было позавидовать олимпийскому спокойствию иных существ, умеющих забываться бесцветным сном до очередного звона будильника.

Мартин не мог – он бодрствовал несколько длинных ночей подряд. Пробовал вставать на колени, склоняя голову к сложенным вместе ладоням, и молиться тому танцующему богу, в которого всё ещё немного верил. Но ничего не происходило, и, казалось, ничто не могло разрушить даже самую хрупкую тишину в этой маленькой комнате, освещённой единственной лампочкой.

Однажды, когда бедный человек обвинил молчаливого собеседника в беспощадном равнодушии, случилось долгожданное чудо. Мартин отчётливо услышал немного охрипший и недовольный голос:

– Неужели тебе до сих пор не ясно, глупый человек? Полюби!

– Но кого? И как? И вообще, я же многих люблю… – залепетал Мартин, облизывая пересохшие губы. Однако никто больше не собирался продолжать скупой диалог.

Мартин решил во что бы то ни стало научиться любить.

Он наконец‑то полюбил жену. Он полюбил товарищей‑коллег. Он полюбил бродячую собаку, которая постоянно лаяла под окном. Он полюбил нахамившего ему начальника. Он полюбил врага своего, как <…>

Но почему‑то никто не полюбил самого Мартина в ответ. Люди пользовались добротой и любовью удобного человека и бросали – мимо урны – как ненужную влажную салфетку.

И снова ночь накидывает тёплый плащ на горбатую спину города, и тревожные жители замирают в тесных берлогах. А Мартин опять не может уснуть: встаёт на колени, склоняя голову к сложенным вместе ладоням, и срывающимся голосом оглушает пустоту. Он всё ещё пытается достучаться до того танцующего бога, в которого уже почти не верит:

– Я всё делал так, как ты говорил! Я полюбил жену, коллег, бродячую собаку, начальника и даже своего врага! Но ничего не изменилось! Мне стало только хуже! – Мартин принялся плакать от жалости к самому себе. И снова он услышал тихий и разочарованный голос:

– Как же ты глуп, человек! Как же ты глуп! Подойди к зеркалу.

Мартин поспешно вскочил на ноги. За толстым слоем пыли он едва мог разглядеть собственное осунувшееся лицо

– Что ты видишь? – послышался строгий вопрос

– Своё отражение, – пожал плечами Мартин. Он стёр пыль рукавом и только сейчас заметил тёмно‑фиолетовые круги под глазами и паутину морщинок на лбу. В волосах запутались тонкие серебряные нити.

«Неужели это… я? – хотелось кричать глупцу. – Когда это я успел так… постареть? И это что, седые пряди?» – он отшатнулся от зеркала и закрыл лицо руками.

– Ты дурак, Мартин, – с тяжёлым вздохом сказал мудрый собеседник. – Ты видишь того человека, которого и должен был полюбить.

Очередной звон будильника. Робкий солнечный луч стучится в окно, приветствуя тёплое весеннее утро. А жизнь, кажется, продолжается…

Выбор

За путеводной звездой на востоке

Шли поклониться волхвы‑пилигримы,

Странники знали, что люди жестоки,

Чуда боятся и неисцелимы.

Горькая смирна – страданий предвестник,

Золото – власть и печальная слава,

Ладан – дар Богу, но видит кудесник,

Что неминуемы суд и расправа.

Преданный другом, покинутый всеми

Путник‑мечтатель с дороги не сбился,

Будет присматривать с неба за теми,

Кто обособился и заблудился.

Будет присматривать… Чувствуешь, ночью

Стало как будто немного теплее?

Кто‑то зовёт за окном: «Авва Отче!»

Может, и я стану лучше… (сильнее)?

Некогда в тёмном саду Гефсиманском

Поцеловал Его слабый Иуда.

Был ли прощён? Ранним утром январским

Просит изгнанник любви и приюта.

Все говорят: Рождество дарит счастье,

Чудо случится, удача вернётся,

Даже страдальцев, разбитых на части,

Крыльями ангел незримый коснётся.

Был на Голгофе, наверное, каждый,

(Кто – палачом, распинающим жертву,

Кто – гордой жертвой, мечты не предавшей…)

И выбирал между тёмным и светлым.

Киты‑соулмейты

Говорят, когда умирает кит, его тело опускается на дно океана. Но даже после смерти он продолжает приносить пользу другим жителям. Всегда находятся черви, которые прикрепляются к мертвецу и выживают только благодаря ему. С каждым днём китов становится всё меньше, потому что их естественная смерть – редкость. Самые разумные на земле существа, сотворённые по образу и подобию Бога и названные Им «венцом творения», убивают китов. Это не считают преступлением. За это не садят в тюрьму.

А ещё люди убивают людей, потому что человек человеку – волк. И это тоже иногда остаётся безнаказанным. Когда кого‑то ударяют по одной щеке, тот почти никогда не подставляет другую, потому что у него есть свои шипы и он с детства научен только нападать и защищаться.

Речь действительно идёт о самых разумных существах, а киты занимают второе место согласно очередной убогой статистике. Однако они готовы пожертвовать собственной жизнью ради того, чтобы спасти родственную душу.

Одевайся теплее…

Одевайся теплее, держись и вдыхай глубоко

Этот призрачный день и немую безлунную ночь,

Твой естественный внутренний свет ярче всех маяков,

Тьма не может быть вечной: однажды она уйдёт прочь.

Я не буду скучать в ожидании робких лучей,

Я сама могу ярко, как солнце, над миром светить,

Здесь, конечно, немало жестоких и странных вещей,

Слишком многое надо принять и нельзя изменить.

Оставайся собой: очень скоро наступит та жизнь,

Когда ты перестанешь в холодные дни замерзать,

Идеальным быть скучно: рискуй и опять ошибись,

Добивайся побед, но позволь иногда проиграть.

Кто сказал, что счастливым быть сложно? сложнее – ценить,

что имеешь сейчас, нам не надо с упорством стальным

Покорять Эверест, чтобы этим других удивить,

Быть достаточно просто живым, до предела – живым.

Поиски

Здравствуй, тихая грусть. Бесконечное лето всё-таки добралось до развязки, и в душе начинается листопад – чуть раньше, чем за окном… Солнце разбрасывает лучи на бесприютную землю, но не согревает ладони, когда я пытаюсь наполнить их светом. Через меня струится вечность, и сердце, сплетённое из васильков, бьётся сильнее, когда руки касаются небесной скалы.

Я ищу. Продолжаю искать… своё крохотное место в огромном космосе. Но билеты распроданы, в зрительном зале тесно, а на сцене показывают чересчур пошлую комедию. За пределами театра голодный ветер растаскивает по частям чью-то мечту. Где же теперь… моя?

И я ищу. Маленький домик у безымянного ручья, где до сих пор дремлет, втянув голову в плечи, моё упущенное время.