Kitobni o'qish: «Быть осьминогом»

Shrift:

1

Бабочки-монархи никогда не живут на одном месте: они летят из Канады в Мексику и погибают во время путешествия. За этот путь успевает смениться не одно поколение бабочек, и все же потомки, не зная, куда и для чего вылетели предки, считают долгом следовать их зову и всегда находят дорогу. Так и мы, отпрыски нового тысячелетия, ежедневно пробираемся на ощупь сквозь густую листву дней, недель, месяцев… Никто не может даже предположить, когда достигнет финишной прямой, и потому импровизирует, вот только, в отличие от бабочек-монархов, постоянно спрашивает: «Зачем?»

В тридцать два года я начал ощущать свое отставание от жизни, почти забросил писательство (если быть точным, то избавился от юношеской надежды на всемирную известность), ушел из редакции, где в течение нескольких лет работал корректором, редактором и журналистом, и решился на отчаянный шаг. Вообще-то я дипломированный учитель литературы, который отработал в школе три года сразу после выпуска. Может быть, и не уволился бы, если бы директриса не вызвала на ковер:

– Евгений Леонидович, напишите по собственному, – посоветовала старенькая сутулая женщина с пепельно-серым пучком на несоразмерно маленькой голове.

– Но у меня нет желания увольняться, – развел руками молодой человек, похожий на студента: длинные волосы забраны в хвост, очки съехали на нос, за плечами – рюкзак, а горящие глаза все еще веруют в необходимость перемен.

– Понимаете, – Марина (Маргарита?) Григорьевна (Геннадьевна?) даже привстала, – за три года вы так и не сумели наладить дисциплину в классе. Только дурачитесь и улыбаетесь, дети принимают вас за своего.

– А разве это плохо: быть для них своим? – невинно поинтересовался я. После этого вопроса, которому суждено было остаться риторическим, меня вытолкнули за дверь. С тех пор я обходил любую школу стороной, потому что знал: это место, где я вынужден орать, чтобы меня понимали, не отклоняться от программы, носить галстук и вообще одеваться прилично, писать красной пастой и безжалостно уродовать ученические дневники с пестрыми обложками. К концу каждой четверти – готовить бесконечные отчеты, не успевать писать конспекты к урокам, давать абсолютно бестолковые задания из учебника … Нет, больше я в это никогда не ввяжусь!

И ввязался-таки, почти через десять лет. Сначала даже не надеялся, что найду работу практически без опыта и педагогического стажа, но в маленькую старую школу неподалеку от моего дома внезапно потребовался литератор на время декретного отпуска основного работника.

– Вы знаете, Евгений Леонидович, мы безумно рады, что в наш скромный женский коллектив приходят такие талантливые мужчины, – заявила в первую же нашу встречу Ирина Ивановна, завуч по воспитательной работе.

И вот я стою у зеркала, пытаясь пригладить уже короткие, но все еще непослушные волосы, вспоминаю, как завязывается галстук и отбрасываю его (снова хочу быть своим?), скидываю на планшет учебник по литературе, забываю почистить ботинки и лечу на маршрутку, чтобы проехать единственную остановку. Вообще-то мог бы пойти пешком, но не хочу опаздывать в первый рабочий день. В голове прокручиваю урок в 8 «А», где я назначен классным руководителем. Что сказать? «Здравствуйте, меня зовут Евгений Леонидович, я ваш новый учитель литературы. Садитесь». Нет, как-то слишком пафосно. «Всем привет! Я буду вашим классруком. Надеюсь, мы найдем общий язык». А это уже нелепо. Как будто я подросток, который мечтает быть принятым в компанию крутых хулиганов. Хулиган? Хм, может быть, это уже архаизм, и современные дети говорят иначе…

Остатки мыслей напрочь вынесло из головы, как только я вышел из автобуса. Какая-то худенькая девчонка с ярко-малиновой шевелюрой сбила меня с ног. Я не удержал равновесия и свалился в лужу, испачкав новые брюки. Очки рухнули рядом со мной, и я случайно придавил их локтем. «М-да… Если в этой школе такие наглые старшеклассницы, то я…» – не успел додумать, девчонка вернулась и протянула мне пачку влажных салфеток.

– Извините. Я просто очень тороплюсь. Простите, – затараторила она, отбросила назад длинные цветные пряди и исчезла так же стремительно, как и появилась.

«Хорошо, что хотя бы извинилась», – подумал я, все еще недоумевая, куда может так нестись школьница в 8 утра, если не на уроки. Но делать нечего, кое-как почистил брюки от грязи, вот только без очков себя не представлял совершенно. Я стоял почти у самых ворот школы, а видел только ее размытые очертания. То-то же, чудесный сегодня день! От былой уверенности не осталось и следа, я привычно сгорбился и подумал, что пора возвращаться в редакцию к безмолвным текстам.

– Здравствуйте! – услышал за спиной чей-то робкий голос. Я обернулся и поздоровался кивком. Передо мной стояла девочка с каким-то задумчивым выражением лица, темно-каштановые волосы были аккуратно заплетены и перетянуты лентами. Она держала в руках мои абсолютно непригодные для использования очки.

– Ах, это… Тебе стоит их выбросить, – заметил я; моя вымученная улыбка получилась безумно дурацкой, казалось, внутренний студент, впервые переступивший порог школы в качестве учителя, празднует свое пробуждение.

– Тогда возьмите вот это, я собиралась подарить их папе на день рождения, но ничего страшного, если вы ими сегодня воспользуетесь, – она достала из сумки красивый бархатный очечник, – только не знаю, какое у вас зрение… У моего отца не очень, –ученица засмущалась и сильно покраснела. Может быть, только из-за этого я принял эти очки. Немного велики, но в целом я был благодарен, потому что мир снова начал приобретать зримые формы.

Когда я зашел в класс, дети кидались пеналами, громко смеялись, играли на телефоне и планшете. Я уже позабыл о том, что хотел выглядеть доброжелательным на первом уроке, громко отодвинул стул и с грохотом поставил сумку. Стало немного тише, восьмиклассники, казалось, пожирали меня глазами, и я почувствовал себя бедным зверьком, загнанным в клетку.

– А мы думали, урока не будет, – заявил один вихрастый мальчуган и демонстративно надул жвачку.

– Ага, Прасковья же опять рожает, – добавил другой – тучный, с длинными грязными волосами. Класс отозвался дружным смехом.

– Прасковья Ивановна действительно ушла в декрет, – строго ответил я, поправляя неудобные очки и чувствуя себя вдвойне неуверенно. – На это время вашим учителем буду я. А теперь, пожалуйста, сядьте на свои места.

Смешки продолжались, но восьмиклассники все-таки расселись, хотя услышали меня наполовину, судя по обиженным выкрикам: «А Катя сидит не на своем месте». Только один паренек продолжать восседать на парте и смотреть в окно.

– Молодой человек, прошу вас переместиться на стул и открыть тетрадь.

– Да не обращайте на него внимания. Он у нас дебил, – вставил чей-то язвительный голос, и смех окончательно уничтожил тишину, которая и без того была весьма хрупкой.

– Эй, Тормозок, слазь с парты!

Мальчишка отрешенно кивнул и молча занял свое место. Во мне пробудился воспитатель:

– Пожалуйста, больше не используйте подобные оценочные выражения. У всех вас есть имена.

На сей раз помешала начать урок скрипнувшая дверь. Я замер с открытым ртом и куском мела в руке, потому что увидел ту самую девчонку с косами, которая дала мне очки.

– О, Кирюшина заявилась, – не удержался комментатор в рыжей кепке с нарисованной марихуаной на козырьке.

– Извините, – опоздавшая отвела глаза. – Кое-кто нуждался в моей помощи.

Сказала так по-будничному просто, что я не нашел нужных слов и только кивнул.

– Опять, – закатила глаза ученица небольшого роста с острым носом, похожая на гнома. – Прям девочка-batman.

– Вообще-то man – это мужчина, поэтому девочка не может быть бэтменом, – тоном зануды проговорила блондинка, которая сидела на первой парте прямо передо мной.

«Да уж, ну и детки», – подумал я и тяжело вздохнул.

«Интересно, и долго он у нас продержится?» – застыло на любопытных лицах.

– Перейдем к литературе, – назидательным тоном начал я. – Это совершенно необыкновенная область. А почему? Все потому, что это, с одной стороны, наука, а с другой, искусство… Ты что-то хочешь спросить?

– Фигня, – незамедлительно высказалась рыжая кепка. – Вы нам лучше стихи почитайте.

Не знаю, но меня это почему-то тронуло. Мог же он сказать, в самом деле: «Дайте позаниматься своими делами». Или даже: «Валите вы со своей литературой, которая сейчас никому не нужна…». А он, этот нагловатый верзила с марихуаной на кепке, попросил почитать стихи.

Я растерялся, прочел первое, что пришло на ум, по памяти.

Я пропал, как зверь в загоне.

Где-то люди, воля, свет.

А за мною шум погони,

Мне наружу ходу нет…

Начал неуверенно, тихо, невзрачно; разошелся к строчкам:

Что же сделал я за пакость,

Я убийца и злодей?

И тогда же наткнулся на слишком выразительный и понимающий взгляд девочки, которая дала мне очки. Кирюшина у нее фамилия, кажется. Надо глянуть в журнале, как зовут.

– Это стихотворение называется «Нобелевская премия». Борис Пастернак написал его, когда отказался от заслуженной награды. Впрочем, его вынудили отказаться.

– А почему? – спросил чей-то охрипший голос. Я не сразу понял, что это был мальчик, которого называли тормозом и дебилом.

– Потому что писал правду о правде. Знаете ли, не каждому она понравится, вот и советскому правительству – не особо. Решили исключить поэта из Союза писателей…

– Но почему? – настаивал тот же низкий голос и какой-то особенный, умоляющий взгляд.

Оцепенение спало, и все снова захохотали, кидая упреки и оскорбления, потому что Тормозок в очередной раз ничего не понял. А я, не отрываясь, смотрел ему в глаза и думал, что он понял многим больше…

Когда прозвенел звонок, я почувствовал такую усталость и упадок сил, каких не знал даже после нескольких ночных переработок в редакции.

Voice 1

Привет. Это я, девочка, умеющая говорить. Какая-то странная формулировка, не так ли? Когда-нибудь я расскажу тебе больше… Чтобы начать доверять, нужно узнать собеседника лучше. Даже если это диктофон на твоем смартфоне. (Смеется). Если бы я могла, то написала бы книгу о красоте. В мире нет ничего по-настоящему уродливого. В каждом явлении можно обнаружить крупицу прекрасного. Даже самая противная гусеница, которую хочется растоптать, может превратиться в красивую яркую бабочку. Мораль: ты не должен решать за других, кому жить, а кому умирать. Никто из нас не рожден богом. И почему-то вспомнилась строчка, которую недавно процитировала Вероника. Это моя тетя и единственная подруга:

И надо ни единой долькой не отступаться от лица,

И быть живым, живым и только

Живым и только до конца…[1]

[1]Б.Л. Пастернак «Быть знаменитым некрасиво»

Если бы я когда-нибудь смогла написать нечто подобное, превращая строптивые идеи в застенчивые фразы, сотканные из круглых букв… Впрочем, о чем я там говорила? О красоте? Так вот, любой человек красив от природы, уродливым его делают поступки. Сегодня опоздала на урок, потому что нашла котенка с израненными лапками и обрубленным хвостом. Ведь в камень нужно превратить сердце, чтобы так поступить…

Отнесла ветеринару, после школы заберу и пойду к Веронике. Родители убьют, если я принесу котенка домой. Начнется: может, у него блохи, может, он больной, а почему такой… страшный? Это убийственное слово. Разве не люди сделали его таким? Иногда даже не верится, что Вероника может быть маминой сестрой, настолько она другая. Она как я, у нас даже имена похожи: Вика-Ника. Из-за этого не люблю, когда меня называют Викторией, а так иногда делает папа и почему-то математичка. Та просто злобная и ненавидит меня. Вероника сказала, чтобы я не переживала по поводу учебы: наплевать, не самое главное в жизни. Жаль, что больше никто так не считает. Кстати, с тех пор как нас посадили с Тормозком, он мне помогает, в прошлый раз даже контрольную по математике подписал моим именем и специально изменил почерк. Тьфу ты, и почему я тоже называю его Тормозком? Он, конечно, странный и необщительный, но все-таки очень добрый.

А еще я сегодня встретила удивительного человека. С виду немного неуклюжий и даже смешной, но как только начнет говорить, сразу преображается. Это наш новый учитель, даже Тормозок его слушал; но я до сих пор не знаю, как зовут прекрасного человека, который не прочитал стихотворение, а… ударил им! Мне кажется, будто из меня душу вынули, помяли, изранили и вернули – вместе с болью. Жаль, что очень скоро он меня возненавидит, как ненавидят остальные учителя, как ненавидела Прасковья, хотя я обожаю литературу. Ты хочешь стать писателем? Нет, она просто переспросила и больше ничего не сказала, но выражение недоумения и легкой насмешки я запомнила очень хорошо. И этот звонкий смех одноклассников – хуже яда грозного часового анчара…

Нет, я не прошу, чтобы меня любили. Я прошу лишь, чтобы не ненавидели.

2

В нашем классе у всех есть прозвища. Например, Тормозком называют самого невзрачного парня, который постоянно пялится в окно. На самом деле Тормозок – это Егор Скворцов, но его настоящее имя почти никто не помнит. Наверное, Тормозок – главный изгой класса, над ним издеваются и смеются, а он вообще ни с кем не разговаривает.

Еще есть Вика Кирюшина – безумно красивая девочка, но невероятно глупая. Она никогда не сдает письменные работы, отказывается решать задачи на доске и даже не может читать вслух на уроках литературы. Директриса грозила ей отчислением из школы, но вот уже восьмой год подряд учителя скрепя сердце рисуют незаслуженные тройки. Не знаю, может, потому что она красивая? Я бы поделилась с ней умом, если бы она дала мне взамен щепотку красоты. В общем, Кирюшину называют Тупицей, но не унижают, как Тормозка. «Зато красотка», – все время добавляет Наркоша. Это, кстати, наш главный нарушитель дисциплины, его все побаиваются, потому что именно он становится зачинщиком любой травли. Не будешь уважать Серегу Громова – мало не покажется. Наркошей его назвали из-за кепки с изображением марихуаны, ну и синяки под глазами у него, конечно, страшные, как будто действительно что-то принимает. А меня назвали Страшилой, но я тоже не совсем изгой, ведь тот же Громов все время прибавляет: «Зато умная». Ни у меня, ни у Кирюшиной нет настоящих подруг, и я могла бы с ней подружиться, но это выглядело бы слишком странно: «О, смотрите, Страшила с Тупицей идут!» – непременно воскликнул бы Наркоша, поправляя любимую оранжевую кепку. Тогда бы мой ум проиграл ее красоте, ведь лучше быть красивой, чем…

С шестого класса я резко пошла в рост и переросла всех девчонок и мальчишек (176 см – это вообще нормально для девушки?), исхудала: как говорят, кожа да кости, вдоль туловища висели какие-то непомерно длинные руки-палки и ноги – худые и немножко кривые, страшные… Даже волосы мне достались замечательные: Кирюшина может заплетать длинные гладкие пряди в косы, а я расчесать свою непослушную шевелюру не могу. Ладно бы у меня были аккуратные кудри, но это какое-то птичье гнездо! Отрезала до плеч, а они все равно разлетаются в разные стороны. И цвет какой-то болотный – не русый, не каштановый, а болотный. Короче, полный ужас, лучше и не смотреть в зеркало – ночью так и вообще рискуешь испугаться до полусмерти. Поэтому я и не дружу с Кирюшиной – слишком симпатичное у нее личико, аж передергивает от такой несправедливости.

Зато учусь на одни пятерки, понимаю даже химию и геометрию (математичка называет нашу маленькую секту «избранными»). А не забивают меня только потому, что всем даю списывать, даже Наркоше. Да-да, я еще и отказывать не умею. Если бы хоть раз отказала, гнобили бы вместе с Тормозком. Нет уж, не выдержу, пусть лучше буду «страшилой, зато умной», чем в одной упряжке с этим странным парнем. Мне кажется, у него какое-то отклонение, может быть, аутизм или что-то вроде этого.

Однажды на уроке ИЗО я забыла подписать свой рисунок. Все знают, что я неплохо рисую и вообще мечтаю стать художником. Особенно люблю изображать животных – всяких осьминожек, дельфинчиков, морских котиков. У меня есть свой паблик во «Вконтакте», где я выкладываю нарисованные на графическом планшете иллюстрации и придумываю комиксы. Иногда рисую одноклассников, потому что они просят; может, меня уважают еще и за это? Кирюшина, кстати, тоже рисует неплохо, но этого никто не замечает, ведь все привыкли считать ее тупой. В общем, после урока биологии я вдохновилась и нарисовала всяких головоногих моллюсков, а на следующем уроке изочка показала мою работу всему классу:

– Очень даже недурно. Один минус – не подписано.

И я еще ничего не успела сообразить, а Тормозок, который в этой ситуации совсем не стормозил, подошел к учительнице и забрал рисунок себе.

– Ну надо же! Скворцов, я бы и не подумала, что ты художник! – даже с некоторым восхищением проговорила Маргарита, указка из рук выпала, казалось, она потеряла дар речи. А Тормозок, не сказав ни слова, уселся за последнюю парту рядом со своей новой соседкой Кирюшиной, и положил мой рисунок к себе в рюкзак! На уроке я промолчала: мне было почему-то неудобно; а на перемене подошла к этому ненормальному аутисту, который опять смотрел в окно, слушал музыку и вообще был на своей волне.

– Эй, Скворцов, что за дела? – я достаточно грубо вытащила из его ушей наушники. Он невинно захлопал длинными густыми ресницами (вот зачем мальчику такие?)

– Это был мой рисунок! Почему ты его присвоил? – во мне все кипело от негодования.

Тормозок порылся в рюкзаке и молча протянул мне уже изрядно помятый альбомный лист.

– На фиг ты это сделал? – повторила вопрос я.

– Просто… Красиво, – тихо ответил он, надел наушники и отвернулся. Ну больной человек! Наркоша подошел к изочке и сказал, что это вообще-то не Тормозок нарисовал, а Страшила. Это был первый и, наверное, последний раз за восемь лет совместной учебы, когда я разговаривала с аутистом Скворцовым.

Если честно, мне больше нравится виртуальное общение: никто не разглядывает твое уродливое лицо с пренебрежением. Никто не называет Страшилой, ведь я не выкладываю свои фотки. Зато незнакомцы из других городов и даже стран подписываются на мою страничку, потому что им нравятся мои комиксы.

Совсем недавно я познакомилась с очень умным и добрым мальчиком. Он сам добавился ко мне в друзья и написал, что обожает мои рисунки. Так и написал: обожаю. Я не знаю, как его зовут и как он выглядит (не спрашиваю, чтобы самой не показывать свою страшную физиономию), но знаю, что ему 15, он живет в моем городе и занимается фотографией. Фотографирует пейзажи – и у него это так круто получается! Умеет словить самые волнующие моменты, которые даже не замечаешь в постоянной спешке. В последнее время сплю по четыре часа: с десяти вечера до трех ночи переписываюсь с Octopusом Sapiensом.

Сандра 00:41

Почему ты считаешь осьминогов самыми разумными существами?

Octopus 00:42

А разве ты не знала, что они способны к обучению?

Сандра 00:43

Да, это удивительно…

Octopus 00:45

Знаешь, о чем я мечтаю? Хочу устроить фотосъемку в океане и запечатлеть этот прекрасный подводный мир… Увидеть, как защищаются от врагов осьминоги, выпуская чернильные облака… как меняется их окраска, когда они счастливы и когда несчастны.

Сандра 00:46

Ты говоришь так, как будто они могут чувствовать… как люди.

Octopus 00:47

Саш, у них три сердца, понимаешь? Это все не просто так. Может, они чувствуют побольше нашего… А люди… у них ведь и одно сердце может быть каменным.

Сандра 00:49

Знаешь, ты так пишешь… Никто из моих одноклассников так не общается. Как будто ты из другого века.

Octopus 00:50

Хочешь, чтобы я писал: «здаров, ну че, как оно?»

Сандра 00:51

Вот уж нет! Люблю твою оригинальность!

Octopus 00:52

А я люблю красивых людей. Как ты.

Сандра 00:55

Знаешь… Я совсем не красивая…

Octopus 00:56

Ты ошибаешься. Не могут некрасивые люди так рисовать.

Сандра 00:58

Хм… Не согласна. Есть люди некрасивые, но талантливые.

Octopus 01:00

И я не согласен. Талант – это и есть красота.

Так и не смогла уснуть. Все заходила и перечитывала это сообщение. Потом спала на уроках, проснулась только на литературе. Кстати, Прасковья рожает четвертого (наверное, искала способ отдохнуть от нашего супер-класса), и к нам пришел новый учитель. Мне он сначала не понравился: сразу видно, что в школе ему не место, неловкий какой-то, даже накричать не может. Но между тем пытается казаться строгим. Заметно, что он старается разглядеть в каждом из нас что-то человеческое, а мы не такие: наглые, невоспитанные, озлобленные. Наркоша может послать учителя матом, Тормозок – слушать музыку прямо на уроке, Кирюшина – рисовать на парте… А ЕЛ (Евгений Леонидович, но буду сокращать, кликуху мы ему пока не придумали) затеял с нами беседу о красоте.

– Да че тут рассуждать! – отмахнулся Громов. – У нас в классе есть Страшила, но она умная, круто рисует и всегда даст списать. А еще есть Тупица, но она красотка, только пользы от этого никакой.

ЕЛ даже побледнел, и я невольно подумала: вот сейчас сорвется, но вместо этого он заговорил на удивление тихо и мягко.

– Нельзя судить о человеке по внешнему виду. Личность глубже и выше оболочки, – и он прочитал нам по памяти стихотворение Заболоцкого «Некрасивая девочка». Читает, конечно, потрясающе. В это время у нас все замолкают, наверное, каждого трогает его чтение…

– Вы знаете, в юности я считал себя некрасивым, из-за этого замкнулся и стал обходить друзей стороной. Мне казалось, что все они смотрят на меня оценивающе, обзывают очкариком и смеются за спиной. Представляете, как я себя ненавидел, когда мои сверстники начали встречаться с девушками, а на меня никто не обращал внимания? – ЕЛ обвел нас пронизывающим взглядом, а мы опять засмеялись. – И тогда один человек рассказал мне голландскую легенду. Люди, которым не нравилось свое лицо, могли приехать в город Еекло и попросить пекаря выпечь новую голову. Прежнюю отрезали и прикладывали на ее место кочан капусты, чтобы не вытекла кровь, – после этого рассказа выпрямился даже Тормозок, а Геля – еще одна отличница и страшная зануда, тряхнув незабранными белыми волосами, спросила:

– Это что-то типа пластической операции?

Естественно, все захохотали и долго не могли успокоиться.

– Ты права. Я даже думал: не исправить ли мне нос? А может, носить линзы вместо очков? А потом понял: так быть не должно. Я красив, как красив каждый из вас, и наша цель – открыть в себе эту красоту.

Нет, он реально не очень красивый. Какой-то щуплый, неказистый, с огромной головой, такими же непослушными волосами, как у меня. И нос у него странный – длинный и узкий, очки постоянно съезжают (лучше бы купил линзы). Но когда ЕЛ читает стихи, он кажется мне самым прекрасным человеком на земле.