Kitobni o'qish: «Я не кошка»

Глава первая

Я сидела на краю плацкартной полки, в ожидании, пока Женя сумки наверх закинет, и поверить не могла – мне уже тридцать четыре года, а я до сих пор как ребёнок, умею лишь слушаться других и ждать одобрения. Ждать, когда же меня похвалят, полюбят и наградят. Отличница – Олеся Ольховская.

– А ты ещё побольше набрать не могла? На кой хрен напихала одежды, как на курорт? С автобуса еле допёр, дальше сама таскать будешь.

Мысль трепыхнулась оправданием – что и сумка не большая, и только кофту тёплую взяла, если погода холодная будет. И не могу же я без сменного белья и футболки: а спать в чём, а расчёска, а крем от солнца, без которого не могу… но внутренний голос внезапно сказал с уверенностью: «Не стоит, Олеся».

Я лишь подняла глаза на Женю и посмотрела, как у того недовольно кривятся губы.

– Приедем, рот лишний раз не открывай. Сестра болтовню не любит, и не любит, когда без разрешения по дому ходят. Без меня из комнаты вообще не выходи.

Мысль опять трепыхнулась – я помню, ты мне уже десятый раз об этом говоришь, милый. Но промолчала, и брови со скепсисом подняла, глядя на «милого», который наконец-то справился с сумками и сел рядом. Не могла не разглядывать трезвыми глазами… какая у меня в хлам убитая самооценка, что я за такого держалась?

– Ты чего так смотришь?

– Красивый ты… слов нет.

Впервые открыла рот и вложила в ответ столько сарказма, сколько смогла. Женя интонации не услышал, «съел» буквально и довольно хмыкнул. И правильно – он же привык получать в свой адрес только восхищение, комплименты и благодарность. Причём последнее не за то, что он что-то для меня сделал, а за то, что себе угодил. И поспал хорошо, и поужинал, и отдохнул. Умничка мальчик!

Поезд ещё не тронулся – заходили люди, устраивались. Напротив нас объявились соседи – две пенсионерки. Пять минут их разговора между собой и уже понятно, что подруги едут в столицу. Там полную тур-группу увезут в путешествие по ближнему зарубежью. Ещё пять минут, и я знала, у кого сколько детей, сколько внуков, кто кем работал, как докатились до активной жизни такой.

Почти перед самым отправлением, последним зашёл мужчина. Устроился на боковом месте, кинув небольшую походную сумку на сидушку. Того, кто взял верхнюю боковую, либо совсем не предвиделось, либо сядет на станции по пути.

Я сразу в какой-то осадок выпала, едва на попутчика взглянула. Вот он – мужчина. Взгляд, фактура, осанка, вежливость. Проводница билеты начала проверять, а он не просто паспорт ей протянул. Далеко не молодой и замученной женщине приветливо улыбнулся:

– Как у вас чисто в вагоне. Спасибо. Нужна будет помощь – скажите, за ваш уют буду рад быть благодарным не только на словах.

Та недовольно буркнула, отмахнулась, но после того, как всех проверила, всё же подошла:

– Если не трудно, не откажусь, – студенты там все постели с матрасами в одну кучу на третью полку набили. Бельё не брали, ночь не спали. Мешало им. Мне дотянуться трудно, и вытащить – сила нужна.

– Идёмте.

Он помог. Потом вернулся и сел обратно. Ни журнала, ни книги не достал, – смотрел в окно на мелькающий пригород, на заводские заборы и дачные массивы, которые потянулись через час после отправления. Иногда мужчина смотрел в нашу сторону. Волей-неволей, а слышал, как Женя неприятно гундел на всё. Как он, походя, подкалывал меня даже за то, что я сидела и ничего не делала, за то, что молчала. По пенсионеркам с желчью прошёлся, опять про сестру несколько инструкций повторил, что-то из прошлого неправильного моего поведения вспомнил. Соседки сделали замечание, мол, неприлично при посторонних жену попрекать, и получили в ответ возмущённое:

– Ага, жену… я не дурак, чтобы меня так легко могла баба охомутать!

Я к Жене даже головы не поворачивала, и наполовину не слышала, что он там говорил. Смотрела на попутчика, без стеснения разглядывая его черты лица, руки, одежду, и слегка улыбалась от радости, что мысли прежней Олеси, овечки, отличницы уже не трепыхались внутри. Мужчина моё внимание не заметить не мог. Он поначалу реагировал, как реагируют на шум или вспышку света сбоку – поворачивался рефлекторно, на повышенный тон возмущённого Жени или на обиженный возглас старушки. И несколько раз смотрел на меня с вопросом.

Плевать, какое мнение составит этот человек – он лишь попутчик, временный свидетель части моего жизненного пути, и в этом вся прелесть. В этом свобода. Разойдёмся с поезда и никогда больше друг друга не увидим.

– Леська, иди чай принеси. И пакет разгружай, я есть хочу.

– А я не хочу. Сам займись, если тебе надо.

Женя возражений не слышал ни разу, и сейчас до него донёсся только пчелиный шум, а не слова. Он подпихнул меня локтем, а вторым тычком согнал с места:

– Быстрей давай, клуша.

Я ушла. Но не за чаем, а в прохладный и шумный тамбур.

За окошком мимо всё неслось и гудело. Обожала ощущения поезда, стук колёс и то, как всё пронизывало «дорогой». Кто-то видел сплошной дискомфорт и мечтал о бизнес-классе в самолётах, а я проникалась каждым скрипом, каждым глотком железного запаха, и протяжными гудками, как ликующими сигналами «в пу-у-у-уть!».

Дверь лязгнула и в тамбур вошёл попутчик. Встал напротив, у другого окна, но лицом не к нему, а ко мне. Я тоже развернулась, и заулыбалась, глядя прямо в глаза. Мужчина молчал долго.

– Не могу понять… У вас не тот взгляд, несоответствие, будто жизнь на самом деле не ваша, чужая.

– Хотите открою тайну?

– Хочу.

Я прикусила губу и лукаво прищурилась. Как же он мне нравился! И было внезапно так хорошо, что я не собиралась притворяться скромницей. Женя ещё не знал, что он мне больше – никто. Что я отныне свободна и могу смотреть на мужчин с тем любованием, с каким хочу.

– Представьте себе миг, в который человека отпускает всё больное. Весь багаж прошлого, искажённое восприятие, шоры, навязанные убеждения. Остаёшься только ты сам наедине с правдой, желаниями, мечтами и впервые видишь кристально ясно – кто есть ты, кто есть твоё окружение.

– И вы?..

– Я красивая, зрелая, талантливая и умная женщина. Я не принадлежу никому, кроме себя. Я сама отвечаю за свою жизнь. А самое удивительное – ещё пару часов назад, стоя на перроне рядом с тем, кого выбрала, я заслуживала его. Я была достойна его. А в вагон уже зашла другая Олеся – протрезвевшая, снявшая тучу очков со стёклами всех цветов и всех видов грязи. Поэтому вы и не можете понять – вы видите нового человека в старых обстоятельствах, и чувствуете диссонанс.

– Разве можно за один миг изменить то, на что по идее уходят годы работы над собой?

– Редко, но бывает. Со мной случилось.

– Трагедия?

– Нет. – Я засмеялась. – Никакой шоковой терапии. Прибыл поезд, проводница сверила билеты, я подняла ногу на первую ступеньку и подумала… я не кошка, у меня нет девяти жизней.

– И что вы будете делать дальше?

– Возьму паспорт, деньги, кофту для тепла. И сойду с поезда на следующей станции. Меня ничто не держит, все мосты сожжены. Я счастлива.

– А завтра вы ужаснётесь. И всё быстро откатится назад, где отвратительно, но знакомо и потому не страшно.

– Поверьте, надышавшись таким кислородом, уже никакая сила неспособна будет меня вернуть к вони. Познав чувство здоровья, разум не вернётся в болезнь. Это как хирургическое вмешательство – движение скальпеля, стежок шва, и благостное пробуждение после наркоза.

– Я смотрю на вас, и верю каждому слову. У вас горят глаза, Олеся, я такого потрясающего взгляда давно ни у кого не встречал. Вы не протрезвели, вы, наоборот, опьянены… хочется выпить того же вина и окунуться в то же счастье.

– Свой путь вы выбираете сами.

Женя изошёл на желчь, когда я вернулась. Во-первых, ни с чем, во-вторых, он думал, что я застряла в туалете, в-третьих, злился что так надолго и так не вовремя, когда он нуждался в обслуживании. Я палец о палец не ударила. Села с краю, стала смотреть в окно на закат, и пропускала мимо ушей всё, что мне выговаривал этот гадкий и чужой человек.

Чтобы не терпеть большего скандала, я дождалась минуты, когда Женя пошёл в туалет сам, и достала из большой сумки деньги и паспорт, тёплую кофту. Документ с наличными спрятала в карманы джинс, а кофту сразу на плечи накинула.

К полуночи, прибыв на станцию городка «Белополье», вышла и стала медленно прогуливаться по перрону. Дошла до хвоста поезда, дождалась гудков и оповещений, и проводила взглядом уходящую дальше прошлую жизнь.

– А вы не шутили. – Попутчика только сейчас заметила за всей небольшой толпой полуночных газетчиков и лоточников. – Меня зовут Игорь.

– Хотите со мной, Игорь?

– Хочу.

– Вы мне так нравитесь, что лучше новости быть не может. Пойдёмте искать ужин и ночлег. И учтите, мне всё равно – хорошо вы обо мне подумаете или плохо, но этой ночью я намерена залезть к вам в постель и заняться любовью.

– Прекрасный план. Начнём с того, что перейдём на «ты».

Глава вторая

Я стояла в первых рядах большого полукруга сотрудников и не могла не улыбаться, впервые увидев руководителя отдела.

– У вас есть какой-то вопрос, Софья Николаевна?

– Нет.

Какой же он был красивый! Помятый слегка – по возрасту, лёгкие залысины есть, под глазами чуть темно и провалено, но последняя черта ему шла – чистые белки и голубые радужки казались ярче, делая глаза особо молодыми на немолодом лице. Волосы тёмные, прямые, но лёгкие и зачёсанные на косой пробор. Застрял в старомодном. И опять же – не портило, придавало образу чего-то романтичного, – погрустневший от прожитых лет музыкант, артист, художник, путешественник. И он в первую очередь глазами выкрал моё неискушённое сердце. Такой живой, такой умный взгляд.

– …нужен?

Говорил, и последние полминуты смотрел в мою сторону, а спустя паузу, Валешина рядом толкнула под локоть:

– Чего молчишь?

– Меня о чём-то спросили? Извините, Вадим Михалыч, я напрочь не слышала, очаровалась. Вы слишком красивый, влюбляюсь стремительно и до глухоты.

– Я спросил – наставник вам нужен? Все новенькие обычно курируются первые два-три вызова, а вы отказались. Не передумали?

– Нет, спасибо. Работа простая.

Валешина шепнула мне в ухо, едва руководитель опустил голову, чтобы посмотреть в следующий пункт:

– Ты рехнулась такие финты выкидывать?

– В смысле?

– Дамы, переговоры по делу? Если да, высказывайтесь, пока к контролёрам не перешёл.

– Нет-нет, простите.

– Валентин Иваныч, почему нет отчёта по двум делам с прошлого месяца? Это слишком долго, даже если прогресс маленький, его необходимо зафиксировать.

Из другого крыла собрания мужской голос начал отвечать, а я опять «отключилась». Насколько он старше – пятнадцать лет или двадцать? Кольца нет, но не факт, что холост. Наверняка несвободен, такие красавцы одинокими не бывают. Семья? Дети? Питомцы? Какие хобби имеет? Вредные привычки? На курящего не похож, на пьющего тоже – цвет лица слишком здоровый.

Оглядела особо тщательно одежду. Чист, небрежен, и что-то неуловимо неаккуратное есть, как и со стрижкой, только что конкретно – понять невозможно. Особых деталей нет – запонок, галстука, печатки, цепочки. Очки, кажется, тоже пока не носит – на дальних смотрит без прищура, в лист перед собой заглядывает без напряжения. Так сколько же ему? Господи, а голос какой приятный, речь выверенная, слушать бы и слушать.

– …хорошо, Марта?

– Хорошо.

– Тогда всё.

Он вышел, а мы начали разбредаться по своим местам.

– Куда пошла-то?

– За стол.

Марта покачала головой, сцапала за плечо и повела к своему пятачку, попутно украв стул у соседки:

– Садись, глухая. Через полчаса мы идём отдельно в кабинет Вадика, обсуждать твою работу. Сейчас на разбор с тобой пойду я, потому что ты новенькая. Давай, выкладывай, в чём напортачила, введи в курс дела.

– Понятия не имею. На месте узнаем.

Валешина, у которой и был украден стул, встала рядом.

– Меня в разговор не приглашали, но молчать не могу. Истрова, мозг в наличии? Тебе сколько лет, что такие высказывания себе позволяешь? Здесь не детский сад.

– А с чего вдруг ты делаешь мне замечания? Каким боком?

– Не хочу, чтобы тебя коллектив за дуру с первых же дней принял.

– А с чего вдруг тебя волнует моя репутация?

– Добра желаю.

Я посмотрела на неё и сказала:

– Займись своей жизнью, пожалуйста.

Та помрачнела:

– Будешь хамить, помощи вообще не жди. От меня – точно.

– Спасибо, учту.

Посмотрела на Марту и прикусила себя же за язык от желания завалить женщину вопросами о Вадиме Михалыче, который для неё был «Вадик», и о котором эта дама-старожил знала всё! Но нет, я сплетен не собираю, и если нужно узнать – спрошу самого руководителя.

– Софья, перескажи мне подробно первый вызов. Я так попытаюсь понять, в чём заноза, со стороны и с опытом будет заметно.

Просьбу выполнила, с подробностями пересказала. И та нахмурилась. Очень нахмурилась!

– Как ты крута на поворотах… мы так не работаем.

– Запрещено? Я регламент нарушила или протокол вмешательства?

– Нет.

Толком не объяснив, Марта посмотрела на часы. И мы потопали из зала в крыло управления. Кабинет с табличкой «Черников В. М.» был самым последним и самым открытым. Небольшой тамбур с диванчиком для ожидания был похож на проходной двор – насквозь от коридора до начальственного кабинета. Двери нараспашку, видно и слышно издалека.

Что мне понравилось, как зашла и огляделась, – необычная обстановка. Стол боком к окну, стеллаж, эргономичный стул, всё компактное и удобное, для работы, а не для подавления статусом. Тяжёлой массивной мебелью, дорогущими канцелярскими наборами или кожаным креслом-монстром тут и не пахло. Воздух, свет, из роскошеств – личный кулер с водой.

– Присаживайтесь.

Для бесед отдельный уголок. Четыре кресла и круглый журнальный столик.

– Успел до собрания прочитать протокол по Олесе Ольховской. Удивлён. Софья Николаевна, вы по высшей планке сдали тесты, на отлично прошли стажировку, почему же так… – Вадим перевёл глаза на Марту, спросив её: – Не может же быть ошибки в оценках?

– Исключено.

Я спросила:

– А в чём проблема?

– Слишком кардинальные перемены. В её прошлой жизни были крупицы хорошего, с которыми наверняка стоило оставить связи. Очень опасно тотально сжигать мосты.

– Олеся Ольховская в таком болоте сидела, что по-другому никак. Её надо было тащить целиком и радикально.

– В связь с незнакомцем?

– Он не проходимец, она не дура. Умны, сильны, здоровы – пусть живут и радуются. Кроме того, вы прекрасно знаете, Вадим Михалыч, что ни один оператор не может заставить человека сделать то, на что тот не способен. Это не моя, это её наглость и храбрость – сойти с поезда в неизвестность и влюбиться в мужчину, с которым знакома всего три часа. Я лишь выбрала тактику полного оголения её глубинных желаний. Протокола тоже не нарушила – вышла из контакта до секса. Суток не прошло, но и не нужно – всё прекрасно действует.

– Вы достаточно умны, чтобы уметь находить варианты помягче. В первом же вызове орудовали условным не скальпелем, а топором.

Я наклонила голову и подпёрла ладонью щёку. Хорошо было сидеть в этом кресле, удобно. Почти по-домашнему расслабилась, вытянув ноги и скрестив их в районе щиколоток. А смотреть так близко в красивое лицо Вадима и беседовать лично – ещё лучше. Похоже, он ждал комментария или объяснений, но раз вопроса не было, ничего и не сказала.

– О чём вы думаете?

Улыбнулась:

– О вас. Уж очень вы привлекательный и внешне, и по поведению.

– Софья Николаевна, мы работу обсуждаем, и вопрос не вообще, а в рамках…

– Я знаю. – Перебила, кивнув согласно. – Я не тупая, что не поняла контекста, я нарочно ответила буквально, о чём думаю, потому что нашла предлог признаться. Не хочу каждый раз нервничать в вашем присутствии, что вот-вот выдам себя. Мне в вас слишком многое нравится, трудно сосредоточиться, трудно воспринимать критику. Возможно, позже это изменится, но пока так.

Марта в соседнем кресле не сдержалась – издала что-то между хрюком и коротким писком от смеха. Голос у возрастной женщины был грудной, и писк вышел глухой и сиплый. Но я настоящей насмешки не услышала, осуждения тоже – старуха посмеялась над ситуацией.

А Вадим задумался. Что меня совсем восхитило – так хладнокровно выслушал, без эмоций и реакций, что я его зауважала ещё больше. Не покрутил у виска, решил уточнить серьёзно:

– Я и на собрании прекрасно вас услышал и понял, это не эпатаж… коронный метод работы и общения? Всегда будете в лоб бить?

– Что касается работы – наверное, да. Но я только на одном вызове была, другой случай может потребовать и другой тактики, опыта нет, чтобы выводы делать. По поводу вас: не удержалась. Но раз уж открыла рот, – врать не стану. Чувства вины или стыда не испытываю, ведь я не сказала ничего оскорбительного в ваш адрес, фразы подбирала аккуратные. Если в границах нарушила все приличия, вы ведь мне обязательно скажете об этом, правда?

Марта стала смеяться открыто. Вадим посмотрел на неё и улыбнулся, не в силах держать стопроцентную серьёзность. Разговор завернул совсем не туда, и в глазах промелькнуло немое: «и как с ней работать?»

– Вернёмся к главному. Софья Николаевна, я хочу, чтобы вы оценивали риски и думали о последствиях. Со следующим вызовом и далее. А об Олесе Ольховской поговорим после первого же отчёта от контролёров. Можете идти.

Я почти возликовала. В коридоре, уйдя на приличное расстояние, но ещё не дойдя до общей залы, подпрыгнула на месте:

– Марта, а он ведь не сказал, чтобы я раз и навсегда заткнулась! Ничего про субординацию не рявкнул.

– Это не значит, что он дал добро его домогаться, Сонечка. Он просто вежливый человек. И хватит прыгать. Сплетничать не люблю, но информировать тебя должна.

Мы остановились в теневом закуточке, где Марта сухо выдала справку:

– Вадик вдовец, пять лет назад его жена погибла в автокатастрофе. Романов на работе не заводит принципиально. И не ты одна по нему с первого взгляда присохла, свободные, а некоторые и не свободные, тишком вздыхают и мечтают заполучить такого… Придержи коней, Сонечка, мой тебе совет, тем более, что ему сорок шесть, он слишком стар для тебя.

Но я мотнула головой, выдохнув:

– Не воспользуюсь, при всём уважении. Вот когда он сам лично мне скажет: «прекрати, это неприятно, молчи, как все молчат» – коней придержу. Он же взрослый человек, сам решит, что делать с моей откровенностью. И к слову, я не слышала, чтобы Вадим Михалыч просил вашей помощи в вопросах его личной жизни.

Марта задрала брови, собрав на лбу стопку тонких длинных морщин.

– Ну ты и дерзкая.

– Что вы вкладываете в понятие «дерзость»? Непочтительность, хамство, бесстыдство, или смелость, самодостаточность, честность? Скажите о своих чувствах – вы восхищены или оскорблены моими словами? Тогда я лучше пойму и узнаю вас.

– Я удивлена до крайности. И понимаю, что с тобой будет весело! Всё, закрываем тему. Сегодня у тебя работа с поиском, завтра следующий вызов. Ты должна быть идеально готова к нему.

– Обожаю эту работу!

Глава третья

Волшебная моя жизнь! Первое мая, вечер звенит смехом, дверными колокольчиками и гитарой уличного музыканта. В этот час город только начинает наполняться людьми, отпущенными, как и я на свободу прогулок и ужинов. У кого забот и хлопот много, быстро рассеивались среди праздных, торопясь бегом в магазин, домой или в садик. А я зашла в кофейню за стаканчиком горячего шоколада, прошла весь парк, посидела на лавочке у фонтанов, купила недалеко от станции букет крупных садовых тюльпанов, прежде чем сесть в поезд и ехать домой. Я нарочно потратила два часа.

После общей залы, кучи коллег, неуставных разговоров и непривычно долгого сидения за столом и компьютером, не хотелось сразу нырять в полные вагоны часа пик. Это моя первая работа, не привыкла жить с подобными рамками, хотелось их нарушать хотя бы после выполненного долга! Поэтому в семь вечера спокойно заняла место у окна и откинулась в кресле – смотреть на панораму нашего города на холмах. Самый любимый момент, когда поезд наземного метро забирался на пиковую высоту линии – тогда город открывался по правую и левую сторону пёстрыми крыльями! Кроны, крыши, шпили соборов, кварталы высоток, и ниточки других веток наземного метро, по которым быстро летели сцепленные вагоны.

Но я жила не в центре, а на краю – в частном секторе.

Вышла на станции, прошла немного по аллее в глубину «Виноградной» и свернула на «Проезд 1». Тут мой дом. Окна приветливо светились теплотой, на кухне и у отца в кабинете горел свет.

– Гости?

Ещё не стемнело, но у папы с севшим зрением по-другому быть не могло, чуть сумерки, он сразу плохо видел. А про гостей подумала, потому что услышала голоса, створки открыты.

Зашла, переобулась.

– Сонечка! Ох и как выросла твоя младшенькая!

– Здравствуйте, дядя Лёва. А вы ничуть не изменились, всё такой же могучий воин, каким я вас помню!

Как заглянула, увидела в кабинете семейного друга, – он давно жил на юге, перебравшись в климат потеплее. Удивительно, что вдруг здесь! Я поцеловала папу в заросшую щёку:

– Чего без всего? Чай заварить? Будете, дядь Лёв?

– Эх, коньяка-бы, старого доброго «Пан Доже» выпить! Но не прихватил. Завари чай… Коля, рассказывай про своих!

Сполоснула руки на кухне, поставила чайник на плиту, слыша через открытые двери, как отец о сёстрах докладывает. У меня их три и все старшие. Маму зовут Софья, потому, когда первой родилась девочка, решили – Верочка. Вторая дочка родилась через пять лет – Наденька. Третья через два года – Любаша. Когда ещё через семь лет внезапно зачалась я, решили назвать ребёнка в честь отца или матери. Папа признавался потом: дочки чудо, но сына хотелось! Сына! А родилась опять «юбка». Софья Николаевна Истрова, – любимица, малявка, наследница прабабушкиной внешности, один в один. Взяла и выстрелила та самая – черноволосая, зеленоглазая, с коричневыми веснушками порода приокеанского полуострова. Древний ваольтанский народец, малочисленный, – их земля за тысячи километров отсюда, другой язык и другая культура. Одна прабабка сумасшедшая попрала законы и традиции, сбежала с моряком, который после службы увёз её вглубь материка на свою родину. По папиной линии все русые, по маминой линии – блондины, семья Истровых перемешалась, будто рис с перловкой, одна я – внезапное тёмное пятнышко.

– Внук пятый уже родился. Два месяца только, смогут выбраться, так приедут с ним, я его ещё не видел.

Подала чай и не вмешалась в компанию. Ушла готовить ужин. Через полчаса гость засобирался, обещал зайти завтра утром, и остаться на подольше, а на сегодня всё – идти пора. Так что я, рассчитывая порции на троих, чуть убавила продуктов и продолжила тушить овощи и мясо только себе и папе.

– Ну, как там, рассказывай, что рассказать хочешь. Я слушаю!

– Думала ты мне про дядю Лёву расскажешь, какими судьбами в городе?

– Скрытничает друг, обещал позже на все мои вопросы ответить, как сам разберётся. – Отец занял своё место за столом и подвинул поближе тарелку с варёными яйцами. Стал чистить. – Ну, так?

– Я влюбилась.

– Давно пора. В кого?

– В руководителя отдела. С первого взгляда, как пушечным ядром в голову прилетело. Красивый, немолодой, голубоглазый! Думала, взорвусь от эмоций, поэтому пришлось моментально признаваться и снимать душевный накал.

– А он что?

– Достойно принял к сведенью. Я теперь на работу совсем как на праздник ходить буду. Умный человек, с достоинством и выдержкой. Влюбилась во внешность и манеры, характера не знаю, но пока не допускаю и мысли, что в нём есть хоть что-то отвратительное.

Папа покачал головой, соглашаясь с моим выводом. Я опять отвернулась к сковородке, услышала:

– Немолодой – это сколько? Не мой ровесник, надеюсь?

– Нет, ему сорок шесть. Вдовец.

– Двадцать два года разницы, Сонь, не многовато ли?

– Выглядит он не старым и не запущенным. Себя вспомни в полтинник! Ты и сейчас, как конь, силы и энергии хоть отбавляй, жених – загляденье. А у Вадима Михалыча и седого волоска нет.

– Ладно-ладно, разбушевалась. – Он встал, чтобы выбросить скорлупу, и примирительно погладил меня по голове. – Просто удивила, дочка. Первый раз слышу от тебя «влюбилась», разволновался. Упорхнёт из гнезда последний птенчик, что я делать буду?

– Пока я упархивать не собираюсь. А делать ты будешь, что и всегда, помогать людям.

– Фамилию скажешь?

– Черников.

– А овдовел как, знаешь? Случилось что?

– Жена в аварии погибла, пять лет назад, если коллега не соврала.

Отец постоял рядом, подумал, сведя седые брови к потолстевшей переносице, и вышел. По звукам судя, – в кабинет. У нас половину первого этажа занимали две просторные комнаты, отданные исключительно под книги, стеллажи с личным адвокатским архивом и журнальной коллекцией «Практика». Выписывал лет пятнадцать уже, с первого номера от корки до корки прочитывал и аккуратно подшивал в годовую книгу из двенадцати выпусков. Почти такая же коллекция у отца имелась в виде подшивки «Весть Девяти Холмов». Еженедельный выпуск газеты с новостями города, – без лишних кроссвордов, анекдотов, чепухи с рецептами. За то и любил издание – покупал, подшивал, коллекционировал.

– Пригаси огонь и иди-ка сюда на минутку!

Я зашла и увидела один из разворотов. Не глядя догадалась – нашёл информацию.

– Зачем? Не хочу ни читать, ни смотреть фотографии, пап. Всё равно что в чужом горе исподтишка копаться, в личной жизни у человека за спиной. Закрой. Захочу – спрошу, захочет – расскажет. А так – не нужно.

Таковы наши разные черты характера и одновременная схожесть. Я и отец любили ясность, но он иногда считал, что у всех перед ним есть обязательство раскрывать самые сокровенные тайны. Забывал, что люди иногда просто живут, а не сидят на скамье обвиняемых. Я же, при всей дотошности, старалась не лезть пальцами туда, куда никто не приглашал.

Мы поужинали, ещё поболтали. Выпили чай с каплей гречишного мёда, и я поднялась к себе на второй этаж. Одна большая мансарда на восемьдесят квадратных метров. Не зажигая нигде света, забрала с собой охапку тюльпанов вместе с вазой и вылезла на крышу. Там у меня был такой маленький специальный насест. Со ступенькой, перилами, чтобы сидеть и не скатываться. А даже если – впереди для подстраховки ещё площадочку сделали специально. На неё поставила цветы, вытянула ноги, скрестив их привычно, в щиколотках и, откинув голову, стала смотреть на звёзды. Мало видно, ещё не ночь, огни города мешают – но всё же самые яркие проклюнулись.

Я никогда не влюблялась прежде. Могла трезво отметить привлекательность, хорошие качества характера, оценить по достоинству душевные, интеллектуальные черты личности. Поддаться обаянию. А теперь точно знаю, что влюбилась.

– Олеся Ольховская…

Проговорила в воздух, задумавшись одновременно о себе и о ней. В девять утра я впервые пошла на вызов, впервые оператором подключилась к чужому сознанию, и случай с попутчиком получился таким схожим. Женщина влюбилась в незнакомца, едва увидела… нет, мы не могли повлиять друг на друга. То – её влечение, её безрассудство. А сегодня было моё.

И что ещё осознала и отметила – жалости нет. Проскользнула циничная мысль – пять лет достаточно, чтобы оправиться от утраты. Случилось то, что случилось – надо жить дальше. Вадим Черников ведь тоже не кот, девяти жизней у него нет, будет кощунственно потратить остаток единственной на одиночество и тоску.

– Спасительница нашлась. А он у тебя спрашивал совета, как именно и на что ему стоит тратить свои годы? Нет. Живи своей жизнью.

Сказала так сама себе и успокоилась. Вдруг моя внезапная любовь завтра совсем пройдёт, а я сегодня перестрадаю впустую.