Kitobni o'qish: «Министерство пропаганды и цензуры»
Арбайтенграунд (Центральный округ). Лето, 1987 год.
глава 1
Начну с того, как в пятницу двадцать второго июня мы сидели в фойе возле кабинета министра пропаганды и цензуры, курили. Со мной, помню, были Анселл Битнер, цензор книг, Орэль Гирш, цензор пьес и отечественных сценариев, и я, цензор зарубежного кино.
Итак, мы сидели и разговаривали, пока ко мне не подошёл уже немолодой секретарь Фредж.
– Кёлер, пришла доставка из Восточной Европы.
– Какой страны?
– Из Югославии, Чехии и Польши.
Я встал и потушил сигарету. Анселл усмехнулся.
– Много работы, не везёт.
– Потом расскажешь нам о фильмах, – сказал Орэль, и его глаза заблестели.
Я пошёл по длинному коридору в свой кабинет, который состоял из двух смежных комнат. Первая была маленькой, больше напоминала студию с кинопроектором, за которым дремал старик Вольф. Новый деревянный ящик с несколькими плёнками лежал на полу. Я нагнулся, снял крышку и достал первую плёнку с надписью «РАЙСКИЙ ОСТРОВ».
Усмехнувшись, я откашлялся, и Вольф тут же выпрямился.
– Я не спал, герр Кёлер, честно…
– И зря. У нас много работы.
Я протянул ему плёнку, и он вставил её в проектор.
Вторая комната была по больше и напоминала кинозал. Кроме нескольких бархатных сидений и двери в туалет, а также экрана ничего не было.
У нас было двенадцать фильмов, а в прокат вышли только три.
Первые пять фильмов оказались из Чехии и Польши. Эта порнография. После первых десяти минут я приказал Вольфу отключить проектор, и он это делал, вынимал плёнку. Я поставил печать «ОТКАЗАНО» на катушке и отложил её в сторону. Когда все фильмы заканчивались, я клал запрещённые плёнки обратно в ящик. А потом он отправлялся в печь.
На шестой фильм я дал добро. Седьмому тоже повезло, однако пришлось нам с Вольфом вырезать некоторые диалоги «сексуального характера». Восьмой и девятый фильмы – показ расчленения и кишок – «ОТКАЗАНО». Десятый, одиннадцатый и двенадцатый – порно с участием… только мужчин.
– И как они такое смотрят? – сказал я, положив все «отказанные» плёнки в ящик.
Вольф пожал плечами.
– А ты ещё жалуешься, что у нас слишком жесткая цензура и много работы. Зато ЭТО не смотрим и детям не показываем. Культурная нация – будущее для народа.
В этот момент раздался стук в дверь.
– Да-да, войдите, – сказал Вольф.
Вошёл Орэль с ящиком в руках. Увидев нас, он улыбнулся и поставил его на пол.
– Я как раз шёл к печи, услышал голоса, ну и думаю: а давай-ка я зайду… Я не помешал?
– Нет, – сказал я.
Он сел на ящик. Посмотрел на ящик с плёнками.
– Закончили?
– Ну да. Из двенадцати только три.
– Ого! А почему?
– Одна кровь и порнуха.
– Ясно…
Вольф встал, отдал мне ключи от комнат, попрощался и ушёл. Орэль спросил:
– Что будешь завтра делать?
– Ко мне приедет Лисл, будем проводить время вместе.
– Это хорошо.
Я сел на место Вольфа, подготовил листок для отчёта, который потом секретарь отдаёт министру пропаганды. Там подробно описывались все просмотренные фильмы, особенно разрешённые.
Я услышал, как Орэль сказал:
– Ладно, я пошёл. Увидимся в понедельник.
– Давай, – не оборачиваясь, сказал я.
С кряхтением он поднялся и ушёл.
Закончив отчёт, я вышел в фойе, положил его на пост Фреджа, который давно уже ушёл (время было за полночь), взял ящик, отнёс его к печи, находившейся этажом ниже (каждый из нас отвечал за ликвидацию запрещённых материалов), закрыл все двери, попрощался с охранником и очутился на тёмной аллее.
глава 2
Суббота, выходной. Мы с женой Хедвиг и младшей дочерью Анели сидели и завтракали, когда постучали в дверь. Я открыл её и увидел на пороге свою старшую дочку – Лисл. Мы обнялись.
– Ангелочек мой, привет! Как тебе идёт короткая стрижка.
– Спасибо, папа. Я недавно постриглась.
Она прошла внутрь, поздоровалась с остальными и села. Я налил ей чай и сел подле неё.
– Ну, как дела? Что нового на работе?
– Волнения, папа, волнения.
– А что такое?
– Это всё из-за слухов о шестидневной рабочей неделе. Один раз чуть до забастовки не дошло.
Хедвиг прикрыла рот рукой.
– Ну и ну… серьёзно у вас. А как, кстати, твоя пьеса? Написала её?
– Пока нет, но уже больше половины закончила.
– Молодец. – сказала она и поцеловала её.
– А почему ты не рассказываешь про неё? – сказала Анели. – Хоть сюжет расскажи!
Лисл хихикнула.
– Почему ты такая нетерпеливая, а? Всё со временем.
Анели надула губы, но ничего не ответила.
Так, мы провели целый день вместе, сидели на веранде. Говорили о разных вещах, но я чувствовал в Лисл какое-то смущение; она всё время поглядывала на меня. Видать, ждала, когда мы останемся вдвоём, а это получилось только под вечер, когда Анели отправилась спать, а Хедвиг вышла в сад – забыла полить цветы. Мы с Лисл сидели в столовой.
– Папа… – шепнула она, взяв меня за руку, – скажи одну вещь: разрешено ли упоминание в пьесе о Третьем Рейхе?
Я нахмурился.
– Смотря, в каком контексте: если ты сравниваешь, то нет. Если ставишь в хороший пример – нет. Если в плохой – да. А вот если действие происходит в этот период, то точно нет. А что?
– Ну, там идёт как плохой пример.
– Что ж, вероятно, что твоё произведение не сожгут.
– А можно ли поднимать провокационные темы?
– Это, смотря, какие.
– Например… ну, тяжёлые рабочие условия, которые происходят в нашей стране; приведение ситуации с Рейхом…
– Ну нет! Нельзя; тем более, это уже сравнение. Напиши про что-нибудь другое, зачем писать провокации? Ещё потом оштрафуют, а будешь выпендриваться – посадят на годик-второй. Зачем оно тебе?
Она поникла, но ничего не сказал.
Когда она ушла, мы с Хедвиг отправились в спальню, и я ей рассказал об этом. Она покачала головой:
– Наша Лисл в последнее время не может молчать об этом. Она изменилась, Гоц, и во всём виноват этот её Йенс.
– Думаешь…
– А как же? Скромная молчаливая девчушка встречается с бунтарём из детского дома, у которого была уже условная за кражу, а потом попадает под его влияние. Помнишь, что он твердил о переустройстве?
– Помню, милая, помню. Он ещё тогда сказал, что хочет стать политиком.
– Ну вот. – Она легла в постель. – А повлиять мы на неё уже не можем, к сожалению. Ничего, с возрастом эта дурь выветрится из её головы.
Я прилёг рядом.
– Ты думаешь?
– Не сомневаюсь, потому что в её возрасте я была такой же бунтаркой, как и она. Все подростки такие бунтари, которые вечно ворчат, хотят что-то изменить, а потом замолкают, понимая, что это бесполезно и очень опасно. Ладно, давай поспим.
