Kitobni o'qish: «Осколки разбитой кружки»

Shrift:

* * *

Иногда на первый взгляд слабые и безвольные люди на самом деле оказываются сильнее тех, на чью силу принято равняться. Мне кажется, только по-настоящему сильный человек смог бы отказаться от мечты ради других людей. Немного больно, что тот, о ком я пишу, сам так и не распознал собственную силу. Он заговорил на эту тему лишь однажды, когда мы сидели в пабе и молча слушали гремящий из колонок «Битлз». Где-то на словах «Все одинокие люди – откуда они приходят, кому они принадлежат?» он неожиданно произнес фразу, вернее процитировал писателя, которого не особо любил, не понимал, но уважал по еще не ясным для себя причинам: «Я слаб, как прежде и всегда. Такое ощущение, будто меня связали по рукам и ногам. Но при этом еще и ощущение, что, если бы меня развязали, было бы еще хуже». Странно было слышать такие слова от самого сильного и стойкого человека из всех, кого я когда-либо встречала…

Его зовут Аран Рудберг.

Настенные часы на дверце шкафа за барной стойкой показывали за полночь. Помещение было темным и почти опустевшим, не считая единственного посетителя, бармена и официантки, которая сейчас выключала светильники над дальними угловыми столиками. На фоне тихо играла размеренная джазовая мелодия, и звуки контрабаса и пианино гармонично сливались с темнотой паба. Девушка прошла за барную стойку, дотягиваясь до полотенца и дымящихся жаром после посудомоечной машины бокалов.

– Надо что-то делать с тем вон, – она коротко кивнула в сторону единственного осветленного столика напротив стойки, за которым сидел молодой человек, уронив голову на руки. – Сколько он уже вот так без движений, Ян? Живой хоть?

Бармен мельком бросил взгляд на посетителя и нахмурился:

– Да с полчаса, наверное. Отрубился поди. Надо ж так надраться было. Вечно кого-то, да приходится выносить из бара.

– Думаешь, так напился? Он ведь только одно пиво заказал…

– Значит, до этого уже хапнул. Ты иди домой, Кристин, я тут закончу сам, – сменил тему бармен, составляя новую партию стаканов в посудомоечную машину.

Девушка убрала полотенце и замерла в нерешительности, не зная, как поступить. Она смотрела через стойку на спящего за столиком человека и некоторое время просто покусывала нижнюю губу. Неожиданно она резко тряхнула головой:

– Нет, я сама с ним разберусь. Ты и без того уже…

Ее последние слова смешались с музыкой и превратились в неясное бормотание. Ян внимательно посмотрел на нее и едва заметно улыбнулся сам себе.

Кристин видела этого человека в пабе и раньше. Он появлялся здесь несколько раз в неделю, но обычно всегда садился за барную стойку и заказывал пиво прямо у Яна, ни с кем не разговаривая. Так, ни разу не обмолвившись с ним ни словом, она не имела представления о том, кто он есть и чем занимается. Сейчас, стоя у его столика и смотря сверху вниз, она могла лучше рассмотреть его растрепанные темно-каштановые волосы и большеватую по размеру потрепанную куртку. Кинув взгляд на стакан с еще не допитым пивом, она нахмурилась самой себе. Сколько он уже выпил до прихода сюда? Ей и раньше приходилось разбираться с задержавшимися и уже невменяемыми посетителями, и по опыту она знала, что ни улыбаться, ни соблюдать манер с ними не стоит. Кристин порывисто одернула фартук и громко кашлянула:

– Эй, вы как? Мы тут закрываемся уже. Вам пора.

На ее удивление молодой человек сразу и довольно подвижно поднял голову и встретился с ней внимательным взглядом. Он не спал. Его глаза были ясные и трезвые, хотя и немного покрасневшие от усталости, а лицо отдавало легкой бледностью. Кристин вмиг растерялась.

– Ясно, – ответил он чуть охрипшим голосом. – Простите.

Он посмотрел на стоящий рядом стакан, сделал еще один глоток пива, стянул со стола пачку сигарет и поднялся из-за столика.

– Спасибо.

– Э… в-вы…, – она пару раз открыла рот, не способная подобрать нужных слов, чтобы сгладить вину, а когда уже было поздно, она лишь тяжело вздохнула, глядя вслед выходящему из паба молодому человеку.

Он вышел в ночной холод и остановился под уличным фонарем. Ветер обдувал его лицо и трепал волосы, забираясь под куртку и заставляя все тело содрогаться от холода. Молодой человек снова вытащил из кармана пачку сигарет, закурил и сунул одну руку глубже в карман, закутываясь плотнее в куртку. Некоторое время он стоял под светом одинокого фонаря и курил, смотря в ночную темноту. А затем проговорил самому себе:

– Все меняется. Одни мы остаемся самими собой.

Сунув обе руки в карманы куртки, он направился домой спать.

Ему ничего не снилось. Сны вообще приходили по ночам редко. Вся рутина его повседневности ограничивалась обыденными и ничем не примечательными событиями, не отличающимися друг от друга изо дня в день, что не давало пищи для мыслей или поводов для сновидений. Утро началось так же, как и все предыдущие.

– Аран! Просыпайся! – услышал он сквозь сон голос старшего брата за дверью спальни. – Завтрак уже готов.

Он приоткрыл глаза, и веки тут же снова тяжело опустились. Неделя только началась, а усталость уже полностью завладела и его умом и телом. Он попытался припомнить вчерашний день. Ему на самом деле захотелось его вспомнить и вновь пережить в памяти. В этом был какой-то смысл. Было в этом что-то необходимое. Аран прекрасно знал, что было вчера. Учеба, временная работа, привычный бар, где отсутствует вероятность встретиться со знакомыми, и дом. Но сейчас Арану важно было не знать все это, а действительно вспомнить. С закрытыми глазами он стал водить взглядом по вчерашнему дню, силясь разглядеть, как он просыпается, умывается, завтракает с братом, идет в университет, но осознавал, что с годами повторяющиеся действия теряют облик и превращаются в фантом. Переходят из теоремы, требующей доказательств, в факт. Он знал, что прожил вчерашний день, но доказать себе этого не мог.

– Аран! Ну сколько можно, поднимайся! Опоздаешь на учебу!

Аран резко открыл глаза. Осознав, что он вновь незаметно провалился в сон, он решил больше не рисковать и пересилить свою лень и сонность. Уже десять минут спустя он сидел за столом в тесной кухоньке и пил сваренный братом черный кофе, потирая глаза ладонью.

– Ты во сколько вчера вернулся? – спросил его Овид, стоя у раковины и ополаскивая свою кружку.

– М-м, – лениво промычал Аран, делая глубокий вдох. – Не знаю. Одиннадцать. А что?

– В час ночи, Аран. Где тебя опять носило?

– Нигде, – тихо ответил он, подперев рукой подбородок и рассматривая выжженные круги от горячих кружек на старом столе. Они перевезли этот деревянный стол из родительского дома два года назад, когда решили снимать эту двухкомнатную квартирку в центральном районе города. Раньше стол стоял в гостиной родителей, и мама всегда ставила на него огромную пустую вазу с бледным рисунком цветов.

– Нигде? Я ведь столько раз просил тебя предупреждать меня, если где-то задерживаешься. Закончить работу должен был в девять, появился в час. Всегда только о себе думаешь.

– М, прости, – лениво и без особого сожаления проговорил он в ответ, переводя взгляд на чашку кофе. Он задумался над тем, что когда-то давно Овид был единственным человеком, которого Аран по-настоящему слушал и с которым мог говорить. Обладая вспыльчивым и горячим характером, Аран практически всегда становился причиной всех ссор в семье, и именно Овид лучшим образом выступал в роли миротворца. Его сильной стороной в общении с младшим братом являлся его нейтралитет. Он никогда не кричал на Арана, ни в чем не обвинял, не заставлял просить прощения у родителей или сестры, но чаще молчал и задумчиво вздыхал, при этом глядя в самые глаза брату. От этого молчания и тяжелого взгляда Арану всегда становилось не по себе, и болезненное ощущение вновь вызванного разочарования своим поступком в глазах Овида само вынуждало Арана признать вину. Он всегда хотел равняться на старшего брата, любимого сына родителей, но неизменно спотыкался на собственной гордости или чрезмерно вспыльчивом мальчишеском характере. Теперь же, столько лет спустя, Аран больше не мог говорить с братом ни о чем, и на все его вопросы не понятно почему отвечал или с безразличием, или с легким раздражением.

Сунув в рот последний кусок тоста с маслом, Аран залпом выпил кофе, поставил кружку и тарелку в раковину, не ополаскивая их, и направился в свою спальню собираться на учебу. Все его книги и тетради вечно были разбросаны по разным углам, а рубашки зачастую приходилось гладить за пару минут до выхода, потому что за день до этого он ее мог бросить там, где снял.

Он почувствовал, что Овид за ним наблюдает, стоя в дверях и опершись о дверной косяк, но ничего не сказал и продолжил спихивать тетради в сумку, держа шариковую ручку в зубах. Какое-то время в комнате был слышен лишь шорох рюкзака и страниц учебников и тетрадей, лишь после непродолжительного наблюдения Овид все же произнес:

– Нам бы надо домой съездить, навестить родителей. Там Руви, наверное, уже вымахала, что не узнать.

– Мы ж там две недели назад были, – не оборачиваясь к брату, без энтузиазма ответил Аран, натягивая на себя куртку и осматривая комнату в поисках возможно забытой вещи.

– Это же семья, разве бывает слишком час…

Овид не договорил. Аран его перебил:

– Какой смысл съезжать от родителей, если все время торчать у них дома?

Овид не ответил. Ничего не сказал и Аран.

Они оба вышли из квартиры и направились в противоположные стороны.

– Постарайся не задерживаться после работы или тогда позвони, – крикнул вслед Овид.

Аран, не глядя в ответ, махнул рукой в воздух:

– Пакеда!

До университета было сорок минут ходьбы. Он мрачно посмотрел на затянутое тучами небо, раздумывая, успеет ли он добраться до университета сухим. Не то чтобы у Арана совсем не было денег на проезд, но они с Овидом старались экономить на всем, на чем было возможно. Кредит родителей, подходящая учеба Руви, на которую еще нужно насобирать необходимую сумму – все это вместе с арендой за квартиру и питанием не предоставляло особых возможностей, а все накопленные карманные деньги с его подработки после учебы Аран предпочитал спускать на сигареты и выпивку в джаз-баре.

Резкий порыв сентябрьского ветра сорвал с деревьев желтые листья и оросил ими Арана. Он хмуро поднял голову, замедляя шаг, погружаясь в самый центр листопада. Он совсем остановился и нахмурился сильнее, глядя на трепыхающиеся на ветру листья. Это ему что-то напоминало, но он не смог прийти ни к каким картинкам в памяти, где он мог встречать подобные ощущения от обычного листопада, и тогда раздраженно хмыкнул себе под нос и уже целенаправленно, но без желания направился к университету.

Он обучался на юридическом факультете, и история его поступления до сих пор приводила Арана в тупик. Ему никогда не хотелось становиться адвокатом, или юристом, или даже нотариусом. Но далекие в прошлом намеки на профессию археолога или хотя бы специалиста в туризме в корне отметались родителями, которые всегда следили за выбором будущего обоих сыновей и понимали, что потакание подростковым капризам может стоить карьеры и благополучной обеспеченной жизни. Каждый раз, когда Аран начинал тему выбора образования с Овидом, разговор неизменно заканчивался обвинительным напоминанием о том, на какие жертвы идут родители ради будущего своих трех детей, отдавая здоровье, все свои силы и средства на хорошее образование сыновей и дочери. После года обучения Аран однажды проснулся и почувствовал себя крайне меланхоличным и безразличным до всего человеком, постоянно пребывающим в апатии и непонятной усталости, и перестал возвращаться к теме выбора своего будущего, полностью смирившись с выбранным за него настоящим.

Он подошел к серому четырехэтажному зданию, отдельными пристройками разделенному на несколько огромных отсеков по факультетам, остановился перед кованым железным ограждением, чтобы еще не быть причисленным к территории университета, и закурил. Время от времени он кивал в приветствии своим проходящим мимо сокурсникам и поглядывал на небо, стараясь не думать о предстоящей учебе.

– Зд-дра-австуй, Аран, – услышал он за спиной знакомый голос и, выдыхая сигаретный дым вверх, не спеша повернулся к стоящему перед ним молодому человеку в круглых очках. Аран лениво улыбнулся и протянул ему пачку сигарет:

– Здорово, Нэти. Будешь курить?

– Ты же зн-зна-аешь, Аран, что я не к-курю.

– Знаю, знаю, – Аран поднял обе руки и сунул пачку обратно в карман. – Подумал, вдруг все-таки решил начать.

Натаниель Гоббинс, которого Аран всегда звал Нэти, был его сокурсником и лучшим студентом, возможно, всего юридического факультета. Он всегда знал на порядок больше даже некоторых старшекурсников и своим внешним видом, прилежным и крайне дисциплинированным поведением являлся полной противоположностью Арану. Несмотря на его сильное заикание, его никто не мог переспорить ни по одному юридическому вопросу, а всегда до блеска начищенные ботинки, приглаженные воском волосы и идеально выглаженная белая рубашка с галстуком переносили Нэта в особый мир адвокатской идеологии, где уже никто и не пытался с ним тягаться хотя бы по мнимым внешним признакам идеального адвоката. Однако между Нэтом и Араном была одна общая черта. И того и другого всегда можно было увидеть в одиночестве, но если с Нэтом Гоббинсом никто не хотел общаться ввиду его нудного характера и чрезмерно правильного отношения ко всему, то Аран к дружеским отношениям с кем-либо не стремился сам.

– На-адеюсь, ты не забыл про де-дебаты, Аран.

– С тобой забудешь про них, как же, – он тяжело вздохнул, снова посмотрел на небо и нахмурился. – Скорее бы уже пошел, что ли.

– К-кто? – непонимающе переспросил Нэт.

– Да дождь, черт бы его побрал. Уж если собирается начаться, то пусть бы делал свое дело скорее.

– Ты слишком мно-ого руга-аешься, Аран.

– Черт, прости, Нэти, все время забываю, какой ты чувствительный.

– Я не чу-увствительный вовсе. Просто с та-акой дисцииплиной, как у тебя, тебе туго придется.

– Не туже, чем другим, не боись. Все в одном и том же мире живем, Нэти. А знаешь, чисто ты произносишь только мое имя, – безразлично проговорил Аран, кинул окурок в железную урну и с мрачным предвкушением направился в университет, оставляя Нэта в непонимании от последней реплики.

Коридоры университета были переполнены перекрикивающимися студентами. Студенческая молодежь вообще, судя по всему, не умела просто переговариваться: всем, словно, было необходимо друг друга перекричать. Аран остановился посреди толчеи при главном входе и посмотрел на потолок, оттягивая момент учебы.

– Нам в ко-орпус Д, – прокричал ему Нэт.

Аран молча кивнул и повернул направо, пробираясь сквозь толпу хаотично снующих студентов, чувствуя, что его настроение становится все хуже от предстоящего практикума. Каждая лекция или практикум с господином Новаком являлись многочасовыми мучениями для Арана. Каждый раз, когда наступала пора дебатов, всем студентам приходилось в паре по очереди выступать на импровизированной сцене, разыгрывая прокурора и адвоката. Как правило, всем выдавали карточки с темой разбирательства, и в течение десяти минут каждый должен был подготовить аргументы на свои пять минут защиты или обвинения. Единственным непобедимым чемпионом в дебатах за все время учебы пока являлся Нэт Гоббинс.

Они оба дошли до своей аудитории, сцена которой была обставлена как судебный зал: со скамьями присяжных, тумбой подсудимого и столом судьи и всем прочим, – и Нэт сразу прошел в первый ряд перед самой сценой. Аран по привычке направился на самый последний, где уже сидели две девушки. Лора и Елена, которая сама себя называла Бейб.

– Привет, леди, – проговорил Аран, нервозно глядя на сцену.

Девушки лишь солидарно хмыкнули в ответ и вновь склонили головы в увлеченном щебетании. Аран вытащил из сумки тетради и оглядел аудиторию. Практически все студенты были заняты повторением пройденного материала и листали лекции или учебники, пытаясь восстановить в памяти все законы, которые только могли пригодиться на сегодняшних дебатах. Пытаясь отвлечь себя от хмурых мыслей, Аран уронил голову на скрещенные руки и принялся смотреть в окно, все еще нервозно постукивая пальцами по столешнице.

На самом первом занятии профессор Новак удивил Арана своей внешностью. До сих пор все преподаватели на юридическом факультете представляли собой строгих и хмурых старичков и старушек в очках, разговаривающими даже во время обеденного перерыва сухими техническими терминами. Профессор философии, или правоведения, или государства и права отличались друг от друга лишь набором терминов и полом, ну, соответственно, и одеждой в зависимости от пола. Однако основы юриспруденции – случай отдельный. Господин Новак не состоял в постоянном штате преподавательского состава университета, а был контрактным работником, который по своей основной деятельности за стенами образовательного учреждения являлся личным адвокатом компании какого-то крупного финансиста или банкира. От своей преподавательской деятельности он получал личную выгоду: вербовка студентов для своей личной бумажной рутины в качестве неоплачиваемой практики. Он всегда носил с собой свод законов, но редко ссылался к теории, всегда стараясь открыть глаза юнцов на реалии адвокатского дела. В самый первый день лекций в кабинет размашистым и уверенным шагом в резких движениях прошел темноволосый мужчина лет сорока в дорогом черном костюме с зачесанными назад блестящими волосами, с густыми бровями, который через предложение вставлял «ну что ж, господа». Он говорил очень громогласно и отрывисто, а, как правило, при таком стиле общения плавного разговора не получается. Собеседник, будто, отрезает фразы и прерывает размеренность речи, вроде и не перебивая, но будто при этом подводя окончательный итог своей отрывистой репликой. Уже на следующий день Нэт Гоббинс появился в университете, переняв весь облик своего нового кумира, разглядев в нем идеал настоящего успешного и реального, а не теоретического адвоката.

Где-то из угла раздался громкий мужской голос, раскатившийся по всей аудитории:

– Доброе утро, дамы и господа!

Аран поднял голову и посмотрел на пересекающего весь зал быстрым шагом профессора с черным кожаным портфелем в руке.

– Не будем терять ни ваше, ни, самое главное, мое драгоценное время и сразу перейдем к делу, – он вытащил из портфеля папку с бумагами, швырнул его на одну из скамей присяжных и прошел к столу машиниста-регистратора, деловито облокотившись одним локтем о тумбу и поставив одну ногу на носок. – Все вы должны знать суть нашего сегодняшнего занятия. Тех, кто еще не знает – уже не спасти.

Аран скривил уголок губ, уловив ядовитый юмор профессора. Новак часто повторял важность диалекта и тонкого юмора в ораторской речи и еще чаще демонстрировал свой сарказм на студентах, доказывая на практике, как одной фразой можно уложить противника на лопатки: быстро и очень болезненно.

Практически сразу профессор начал распределение студентов на пары и вручил сидящему ближе всех Нэту стопку карточек с номерами очереди выступления. Арану выпало вести дебаты с Артуром Гардом пятым по очереди, и он уныло стал выискивать карточку с номером пять, когда уже тонкая стопка дошла до последнего ряда. Он разочаровался в выпавшем напарнике на практикуме. Лично сам Аран предпочел бы попасть в группу с Нэтом Гоббинсом, чтобы быстро, но вполне предсказуемо ему проиграть дело и вернуться за свою парту. Но, судя по всему, ему действительно предстояло пытаться отстоять судебное дело и спорить с тем, кого за стенами кабинета он совершенно не знал. Он никогда не разговаривал с Артуром. Гард был из очень состоятельной семьи, фамилия которого сыграла восемьдесят процентов успеха в его поступлении на юридический. И вокруг него практически сразу появился ореол неприкосновенности и особого статуса. Темноволосый и всегда молчаливый и скучающий парень с легким оттенком высокомерия всегда был окружен девушками и молодыми людьми его круга – почитателями и приближенными – что с самого первого дня все понимали, что он из другого мира.

– Вот проруха! – заныла рядом сидящая Лора. – Надо ж мне было попасть в пару с этой всезнающей Анной! Она же в три счета меня сделает!

– Чего ты ноешь, – тихо ответил Аран, передавая ей карточки, – тебе еще можно сказать повезло.

– Повезло? Что может быть хуже дебатов с Анной? – огрызнулась Лора.

– Ну, судя по предсмертному взгляду Давида в сторону первого ряда, ему достался Гоббинс.

– Правда? О, бедняжка.

Пока аудитория все еще была наполнена суетой от раздачи карточек и негромкими переговорами, Артур Гард обернулся с третьего ряда и, встретившись глазами с Араном, без особого интереса лениво махнул ему. Аран кивнул в ответ, вновь сругнувшись про себя на обстоятельства. Как правило, отношения между сокурсниками после каждого практикума заметно обострялись, и, хотя нужно было понимать объективность дебатов без примеси личного отношения, все же мало кто выходил из аудитории в радужном настроении и с желанием непринужденно болтать на перерыве с тем, кто тебе противоречил ради победы в жарком споре полчаса назад. Портить отношения с Гардом, с которым он и без того не общался, Арану не хотелось, хотя по большому счету ему было все равно. Он заглянул в карточку с делом некоего господина Мазура, который состоял в штате компании и после своего увольнения пытался высудить у нее устно оговоренную зарплату, нигде документально не подтвержденную. Сегодня Аран был адвокатом компании, и ему предстояло оставить Мазура ни с чем. Он склонился над тетрадью, силясь вспомнить закон или акт о трудоустройстве и рабочем контракте и все это накидать в двух словах на бумаге. С первого ряда доносился неистовый скрип шариковой ручки, и мельком бросив взгляд к источнику письменного вдохновения, Аран лишь увидел склоненный затылок непрерывно что-то строчащего в своей тетради Гоббинса.

К тому времени, как очередь дошла до группы Арана и Артура, все уже были порядком вымотаны нервами и демагогией судебных разбирательств. Потому, когда в аудитории раздался громогласный рев профессора: «Рудберг и Гард!», он не сразу понял, что пора спускаться к сцене, и лишь болезненный толчок локтем Лоры в бок вернул его к реальности и действию.

Похоже, Артур так же был не слишком заинтересован в исходе ораторской битвы, как и сам Аран. Он лениво пересказывал все постановления, которые припомнил или придумал, иногда перебиваемый профессором:

– Где это вы взяли, Гард!

И его скучающее и откровенно равнодушное отношение ко всему происходящему расслабило Арана и заставило всю аудиторию вновь погрузиться в сонность.

– Ответчик, – голос господина Новака вновь заставил Арана проснуться. – Ваш ход.

Аран набрал воздуха в легкие и расправил плечи, чтобы сосредоточиться на выступлении и перестать думать о том, что его ждет на работе после учебы.

– Ну, в связи с постановлением, то есть, в соответствии с актом о трудоустройстве, отношения между работником и работодателем оформляются по стандарту в письменной форме, где обязаны указываться период, условия и оплата труда, – монотонно начал вещать со своей трибуны Аран. – Подписание контракта в двух экземплярах означает, что обе стороны соглашены, согласны, в смысле, с условиями, указанными в вышеупомянутом, – он глубоко вздохнул и на выдохе закончил, – контракте.

Он что-то говорил и говорил, чувствуя, что профессор тоже был мало заинтересован в дебатах и просто писал что-то в своих бумагах, ощущая, как с рядов доносилось размеренное и очень медленное сопение студентов, а Артур Гард уже просто смотрел в окно. Но неожиданно ему в голову пришла странная мысль, и он замолчал на полуслове, чем обратил внимание профессора:

– Закончили?

– Э, – неуверенно ответил Аран, – но ведь он может настоять на аудиторской проверке.

– Кто он? – резко прогремел мистер Новак.

– Ну, Артур, э-э, то есть, – он снова заглянул в карточку, – господин э-э… Ма-зур. Ведь показания свидетелей, коллег там каких-нибудь или даже отчеты о времени прихода на работу, во сколько пришел, во сколько ушел – все ведь это можно найти в бумагах и высчитать, за сколько часов ему не доплатили. Если он работал больше, чем ему заплатили, это можно доказать. Ведь он явно подписывался в отчетах о проделанной работе или еще чего…

Он неуверенно замолчал. Теперь уже сонная атмосфера группы сменилась на заинтересованную чем-то необычным. Профессор выдержал короткую паузу.

– Насколько я вижу, Рудберг, в вашем случае значится сторона Ответчик.

Он снова склонился над своими бумагами, но Аран не продолжил дебатов. Он хмуро смотрел в карточку на имя господина Мазура, который пытался отстоять то, что заработал в компании честным трудом.

– Мне кажется, это не совсем правильно… профессор.

– Что-то новенькое. Такое на моем курсе впервые. Выразитесь яснее, Рудберг. И погромче, мне вас плохо слышно.

– Ну, я думаю, это неправильно, что моя компания задолжала денег…, – Аран еще раз взглянул в карточку, – Мазуру.

Кто с рядов негромко прыснул смехом, но Аран не обратил внимания:

– Разве моральный аспект здесь не учитывается? И, по-моему, у этого работника еще есть шанс получить свои деньги…

Профессор Новак оторвался от бумаг и уставился прямо на Арана, который уже пожалел, что начал этот спор:

– Единственное верное, из всего, что вы сейчас сказали, было «моя компания». Слово «моя» несет в себе смысл принадлежности, а также лояльности и ответственности по всем обязательствам, а, соответственно, и защиты всех интересов стороны. Похоже, Рудберг, вы позабыли, на чьей вы стороне. И это лучше, чем если бы мне пришлось узнать, что за все время обучения вы так и не поняли главного предназначения адвоката – отстаивать интересы своей стороны. А в вашем случае – защищать интересы компании, а не читать мораль вашему боссу. Говорите по делу и не отходите от темы. Продолжайте.

Аран повернулся к своей карточке и невольно нахмурился, борясь с непонятным чувством, растущим в нем все больше и больше. Все с ожиданием смотрели на него в молчании, полного любопытства и интереса. Сам факт, что произошло нечто, отличительное от привычных занятий, приводило всех в некоторое замешательство и заставляло впервые слушать дебаты столь внимательно. Но несмотря на ожидания, Аран дебаты не продолжил. Он снова посмотрел на профессора Новака и привычной для себя меланхоличностью произнес:

– Вряд ли бы я согласился быть юристом такой компании и защищать ее интересы. Профессор.

Первым, что услышал Аран, был шокированный возглас с первого ряда. Не желая смотреть ни на Гоббинса и несколько десятков студентов, ни на профессора, Аран отвернулся и поднял глаза на стоящего напротив него серьезного и недовольно нахмурившегося Артура Гарда, и в его голове лишь успело пронестись: «Испорченных отношений избежать не получилось», как он тут же услышал язвительное замечание профессора:

– Первый на моей практике и, должно быть, единственный случай, но разбирательство закончено удовлетворением иска. И, должно быть, последующим увольнением адвоката. Даже настоящие глупцы, Рудберг, ни разу не проигрывали подобное дело на моем курсе. Вы свободны. Гард, мои поздравления, но в следующий раз врите, сверяясь с законодательством.

Аран удрученно сгреб свои тетради с тумбы и уже направился к своему ряду, как вновь услышал голос профессора:

– И Рудберг, если хотите защищать только мораль и нравственность, запишитесь лучше в Гринпис.

Аран чувствовал на себе тяжелые взгляды, но лишь смотрел себе под ноги. К то-то с третьего ряда тихо смеялся, и до него доносилось то здесь, то там: «перепутал факультеты», «и что он забыл на нашем юрфаке?» и «не хочет работать адвокатом, пусть меняет специальность». Плюхнувшись на свое место, он вновь тяжело вздохнул и, подперев рукой голову, принялся смотреть в окно, стараясь не обращать внимания на перешептывания с нижних рядов. Господин Новак моментально вернул группу к прежнему порядку своим «что ж, господа», и дебаты продолжились еще тремя выступлениями.

Как только был объявлен перерыв, Аран сгреб свои вещи в рюкзак и самым первым покинул аудиторию. Ему показалось, что Натали Бергер пыталась его окликнуть на выходе, но он сделал вид, что не услышал. Это был ни для кого не секрет, что Натали была влюблена в Арана практически с самого первого курса. Но находящийся в постоянной меланхолии Аран не давал ей шанса даже на простой разговор между занятиями. Пару раз он в прошлом году подумывал о шансах с этой тихой и поглощенной в учебу девушкой, но потом представлял, как все их разговоры будут сводиться либо к учебе, либо к их интересам и их жизни, и понимал, что ни о том, ни о другом ему говорить не хотелось. А больше того, ее дисциплинированность и правильность в какой-то мере напоминали ему книжного червя Нэта Гоббинса и не вызывали у него симпатий. В данный момент больше всего ему хотелось, чтобы этот день поскорее закончился, и он мог уединиться в баре и отвлечь свои мысли выпивкой.

Он направился в кафетерий университета, хотя аппетита совершенно не было. Заняв угловое место за самым дальним длинным столом, он вытащил из своего рюкзака бутерброд и принялся монотонно его поглощать, не поднимая головы, но чувствуя, как кафетерий постепенно наполняется студентами, пришедшими на обед.

Напротив него сел Нэт Гоббинс и растерянно поправил очки на переносице:

– Аран, что это на тебя на-ашло? Это что тако-ое было?

– А, эт ты, Нэти, – ответил Аран с полным ртом. – Эт все твоя вина. Я так расстроился, что не попал в группу с тобой, что совсем забыл, что надо там было кого-то защищать.

Он усмехнулся и, проглотив кусок, пропел:

– Зачем ты покинул меня, дорогооой?

Гоббинс лишь нахмурился и покачал головой:

– Это во-овсе не сме-ешно! Почему ты не мо-ожешь быть серьеоозным в уч-уч-у…

Он так распереживался, что не смог закончить фразу и лишь снова удрученно покачал головой. Аран отложил недоеденный бутерброд в сторону и сочувственно посмотрел на сокурсника. Только сейчас он заметил, что кафетерий был уже переполнен, и даже рядом с ними уже сидели студенты с других факультетов.

– Да не переживай ты обо мне, Нэти. Зато теперь Новаку будет, что рассказать другим студентам ради веселья.

– Ты ве-едь совсем не глу-упый, Аран. Но совсем не ду-умаешь о пос-пос…

– Последствиях. Думаю, – закончил за него Аран. Обычно он всегда терпеливо, точнее, равнодушно выслушивал до конца каждый слог Гоббинса, но этот разговор его начинал раздражать. – Я только и делаю, что думаю обо всем этом чертовом мире, Нэти. А ему, миру, только и нужно, чтобы его изредка встряхивали. А кто еще это делать будет? Он вечно крутится, этот мир, и ему нужно время от времени задерживать дыхание, останавливаться, удивляться и… снова начинать крутиться.