Kitobni o'qish: «Крымское приключение»

Пролог

Известно, что в Крыму столько пещер, что, кажется, по ним можно перебраться с южной оконечности в район Симферополя, а то и Джанкоя. О пещерах рассказывают красивые легенды, в которых непременно присутствуют древние клады, таинственные подземные храмы, спящие красавицы и невиданные монстры. Мамонтовая пещера не стала исключением. Это сейчас, в двадцать первом веке, в ней проложены туристские маршруты, опытные проводники сопровождают путешественников – при современном снаряжении ни один уголок не остаётся необследованным. И тем не менее пещера таит в себе множество загадок, не разгаданных и доныне.

Издавна ходили слухи о хранителе старинного клада. Где его убежище, никто не знал толком, но название Мамонтовой пещеры чаще всего звучало в устах повествовавших. Версии относительно клада отличались разнообразием. Кто-то твердил, что это сокровища хана Гирея, о котором в поэме «Бахчисарайский фонтан» рассказал Пушкин. Некоторые ссылались на древние рукописи и с жаром доказывали, что в пещере находятся знаки княжеской власти над полуостровом, сохранившиеся со времён Тьмутаракани, а некоторые описывали княжескую диадему так, словно им удалось подержать её в руках. Иногда шёпотом передавали сведения о скифском золоте, и читателю становится понятно, что Мамонтовая пещера притягивала к себе авантюристов ещё в прошлом веке. Притягивала, только вход в неё найти было трудно.

До событий 1917–1920 годов, разрушивших Российскую империю, путешественники стремились в Крым не только затем, чтобы поплавать в тёплом море. Исследователи природных богатств полуострова поднимались в горы, спелеологи спускались в пещеры. А сколько молодых пытливых умов изучали руины древних городов, осколки и обломки ушедших цивилизаций.

Гражданская война в Крыму была особенно жестокой: белая армия яростно сражалась, предчувствуя неминуемое поражение. Им было что терять – родину, будущее и саму жизнь. Красные, напротив упивались близкой победой. Они уже почувствовали её вкус и не менее яростно рвались в бой. Читателю ясно, что в таких условиях ни о каком туризме, либо научном исследовании и речи не могло быть.

Владимир Лозинский, в прошлом студент, потерял семью ещё в Джанкое и теперь добирался до Ялты на перекладных. Иногда ему удавалось проехать несколько миль на повозке, но чаще шёл пешком один или в колонне беженцев – таких же, как и он бедолаг, оставивших своё имущество и цеплявшихся за надежду убежать за море.

Стояла тёплая осень, дожди шли редко, и беглецы устраивались на ночлег прямо под открытым небом, разжигали костёр, в котелках кипятили чай. Володя представлял себя в цыганском таборе, ведь антураж походил на тот, что ему удалось увидеть в театре, когда давали оперу «Алеко». Он доставал из чемодана подстилку, в этой роли выступал клетчатый плед, ложился поблизости от огня и засыпал. Он так уставал за день, что мгновенно проваливался в темноту ночи и спал без сновидений.

Колонна двигалась довольно медленно, однако наступил тот день, когда вдали показалась гряда Крымских гор. В рядах беженцев слышался ропот – с одной стороны, путешествие подходило к концу, и это не могло не радовать. С другой стороны, страшил переход через горы, ведь в колонне были и дети, и старики, и навряд ли у них хватило бы сил пробираться по узким вьючным тропам. Воспользоваться удобным почтовым трактом, построенным ещё в прошлом веке, никто не рисковал из-за постоянных боёв в том районе.

И всё же их обстрелял непонятно откуда взявшийся отряд красных конников. Мгновение, и порядок в строю нарушился, люди бросились врассыпную, оставляя позади раненых и убитых. Володя бежал, куда глаза глядят. Он даже и не вспомнил о чемодане, в котором, кроме пледа лежал тёплый свитер, а также немного белья и ненадёванные рубашки. Свистели пули, и с каждым кусочком железа, пролетавшим над его головой, юноша прощался с жизнью.

Внезапно он споткнулся и рухнул куда-то вниз. Почудилось, что земля разверзлась и поглощает его бренное тело, но вскоре ощутил себя на дне узкого оврага. Володя огляделся: ложбина тянулась вперёд на полмили, словно кто-то разрезал равнину на две половины. Наверху по-прежнему стреляли, поэтому юноша прижался к стенке оврага и затаился. Конники проскакали над расщелиной, и на юношу посыпались комья влажной земли. Вскоре всё затихло – и крики, и топот коней, и свист пуль, но Володя ещё долго не мог пошевелиться от страха. Он тупо смотрел в серое осеннее небо, которое постепенно темнело. А потом пришёл сон.

Проснулся юноша оттого, что на него обрушился дождь. Он шёл не обычными каплями, а хлынул струями, словно хотел заполнить водой ложбину. Володя вскочил, понимая, что ещё немного, и расщелина станет для него могилой. Парадокс состоял в том, что он утонет не в море, не в реке Салгир, а в сухой степи, в предгорьях Крымских гор.

Он попытался вылезти из ложбины, цепляясь за траву, но постоянно соскальзывал обратно. А ливень уже превратился в бурный поток, разлившийся по степи. Отчаяние охватывало юношу – так глупо погибнуть от стихии!

Внезапно кто-то протянул ему руку, и погибающий схватился за неё, стараясь помогать себе ногами. Володя не думал, кто этот неизвестный спаситель, появившийся в нужный момент. Он подтянулся, вылез наружу и посмотрел на своего спасителя. Им оказался старик в тёмной одежде, какую носят монахи. Лицо неизвестного скрыл клобук, и только седая длинная борода мокла под дождём.

– Благодарю Вас за спасение, – прошептал Володя, дрожа от пронизывающей стужи. Он только сейчас заметил, что его пальто промокло и вымазано в грязи. Комья глины прилипли к ботинкам, и подошва с трудом оторвалась от земли.

Старик не ответил. Он показал рукой направление к горам и двинулся туда. Володя шёл за ним, шмыгая носом. Он чувствовал, что его настигла простуда: слезились глаза, кашель сдавливал грудь, болело всё тело. У Володи даже мысли не появилось остановиться из-за боязни потерять из вида старика. Удивляла лёгкость, с которой тот передвигался – Володе чудилось, что он не касается земли, а летит над ней. Самому юноше приходилось тяжело из-за той же налипшей глины.

И ещё одна странность поразила его – одежда неизвестного проводника оставалась сухой, как будто и не плыли над ним наполненные влагой фиолетовые тучи.

– «Это не человек», – подумал Володя и осенил себя крестным знамением.

Старец обернулся и откинул клобук. Он посмотрел на Володю долгим взглядом, словно хотел втянуть его в себя. Володя явно увидел, что глаз у старика не было, а лучи, пронзавшие пространство, исходили из пустых глазниц. Лучи настигали Володю, и он, не выдержав напряжения, потерял сознание.

Глава 1

– Простуда, голубушка Татьяна Ивановна. Лёгкие чистые, хрипов нет, а что дышит тяжело, так это нос у него забит. Где Вы его нашли?

– Здесь есть поворот на Алушту, так сразу за ним в кустах. Он был без сознания, весь в грязи. Я сначала подумала, что юноша ранен, но крови не было.

– А как он попал сюда?

– Татарин один подвёз нас.

– Ох, и сердобольны же Вы, княгинюшка. А вдруг это варнак какой, либо, того хуже, красный?

– Да какой же это варнак? Юноша из приличной семьи, судя по одежде. Бежал в Крым, отстал от своих. Может, нарвался на лихих людей?

Володя очнулся, разбуженный этим разговором, и застонал. Он лежал на кровати, застеленной чистым постельным бельём, переодетый в старенькое, но выстиранное исподнее. Над ним склонились двое – доктор в белом халате и пожилая женщина в скромном сером платье.

– Очнулся, – произнесла женщина, обращаясь к доктору. Тот подвинулся ближе и пощупал у больного пульс.

– У него жар, – заявил он, – Татьяна Ивановна, голубушка, попросите хозяйку принести клюквенный морс.

– Клюквенный? – переспросила Татьяна Ивановна и усмехнулась, – Сдаётся мне, уважаемый доктор так и не покинул родные края. У нас кислый напиток готовят из кизила.

Она удалилась, оставив доктора наедине с Володей.

– Ну, молодой человек, расскажите, кто Вы и что с Вами приключилось? – спросил доктор.

Володя обвёл комнату рассеянным взором и пожал плечами.

– Я не знаю. Я шёл в колонне беженцев, в нас стреляли. Я провалился в какую-то щель в земле и… больше ничего не помню.

– Вас нашли на дороге, на повороте в Алушту. Как Вы туда попали, помните? – спросила вернувшаяся Татьяна Ивановна. В руках она держала кувшин и кружку.

Перед глазами Володи проплыли картины вчерашнего утра, когда он чуть не погиб от утопления. Он вспомнил и старика, и странности, связанные с его появлением, а затем исчезновением, и решил промолчать.

– «Ещё решат, что я не в себе. Разве может исходить луч света из глазниц? А, может быть, мне и вправду привиделось, ведь в лихорадке чего только не блазнится», – размышлял он.

Доктор ушёл, а Татьяна Ивановна, оказавшаяся настоящей княгиней, напоила его напитком из кувшина и велела спать побольше. Она рассказала, что пальто и костюм Володи отдала в стирку, но прежде вытащила зашитый под подкладку паспорт.

– Так я узнала Ваше имя – Владимир Лозинский. Вы рассчитываете на то, что Вам удастся уплыть в Стамбул или Констанцу?

– Я разминулся с родителями и сестрой. Если они не уехали, то я разыщу их в Ялте.

Татьяна Ивановна хмыкнула.

– Поймите, Володя, это не так просто. Вам необходимо отстоять в огромной очереди, отмечаться каждый день. К тому же, извините меня за нотации, но с Вашими средствами Вас не пустят на трап.

– А что, нужно платить? – удивился больной и даже приподнялся в постели на локтях.

– Деньги решают многое, – отрезала княгиня, – Не всё, но многое. Иначе Вам придётся брать пароход штурмом.

Она собралась уходить, отговорившись дежурством в госпитале. Что за госпиталь, что за дежурство, Татьяна Ивановна не объяснила. Сказала только, что договорилась с хозяйкой дома о том, что Владимир останется в доме.

– Не знаю, как Вас благодарить, княгиня, – обрадовался он, – Я слышал, что найти квартиру в Ялте дело нереальное.

– Как в курортный сезон, – усмехнулась княгиня, выходя за дверь.

Володя уже несколько дней жил в доме, принадлежавшему местному фармацевту. Он постепенно поправлялся от простуды, отходя от шока, связанного с чудесным спасением и появлением загадочного старика. Он заплатил хозяйке из тех скудных средств, которые сохранились за подкладкой, и каждый день приходил в порт, отмечался в списках, слушал разговоры и прогнозы относительно судьбы Крыма.

Силы белой армии иссякли окончательно. Крым, последний оплот обескровленной гражданской войной Российской империи, не выдержал напора большевистской реки, и находился накануне падения. Это событие знаменовало собой обрушение в бездну и огромной страны, и привычной жизни, и даже привычных заповедей, по которым жило большинство людей. Сюда стекались ручейки потенциальных эмигрантов – тех, кто не хотел мириться с безбожной властью.

Разные армии защищали полуостров от генерала Слащова до Врангеля. Остатки белой армии сражались остервенело, и это действительно было сражение не на жизнь, а на смерть, потому что никто не сомневался в своей участи в случае победы большевиков.

Гражданские лица, успевшие соприкоснуться с новыми порядками и унести ноги, с тоской наблюдали за происходившим. Ялта была полна приезжими, съёмных квартир не хватало, цены на чёрном рынке взлетели.

Каждое утро люди собирались на набережной, чтобы узнать новости. Хорошие вести тоже были в дефиците: красные наступали и угрожали «сбросить в море всех буржуев». А «буржуи» болтали в кафе ни о чём, не касаясь в разговорах наболевшей темы– а что с ними будет завтра?

Один за другим пароходы с беженцами отправлялись в Стамбул, Бургас и Констанцу, увозя в неизвестность взрослых и детей. Люди, большая часть жизни которых прошла в России, физически ощущали, что их судьба раскололась надвое. Дети же смотрели на удалявшийся берег и переключались на игры. Им было невдомёк, что отныне они изгнанники, и о России узнают только по рассказам родителей.

Владимир Лозинский выздоравливал. Он оставался в доме фармацевта, лишь иногда выходил в город в поисках семьи, но не встретил никого из родных и знакомых. Юноша бродил по набережной, слушал чужие разговоры, вводившие его в отчаяние. После таких прогулок Владимиру обычно не спалось. Он лежал с открытыми глазами, прислушивался к отдалённой канонаде, прикидывая, сколько времени понадобится красным для захвата южного берега Крыма. Успеет ли он на спасительный пароход?

С наступлением темноты город замирал: действовал комендантский час, и жители сидели по домам. Даже кошки не мяукали, а лёгкими перебежками двигались от одного двора к другому. Даже собаки почти не лаяли. Погода тоже не способствовала хорошему настроению: с конца октября зарядили дожди, а тучи с севера несли град и снег.

В один из таких вечеров он услышал осторожный стук в дверь. Володя замер: в коридоре послышались шаркающие шаги. Хозяйка открыла дверь и проводила гостя на кухню. Володя, которому давно надоело считать овец, подумал, что он всё равно не заснёт, и стал прислушиваться к гудению голосов, доносившихся с кухни.

– Что случилось, княгиня? Я получила Вашу записку днём и не знала, что подумать. Это связано с моим постояльцем? – проговорила хозяйка так тихо, что Володя скорее угадал, чем расслышал сказанное.

– Вы слышали что-нибудь о голицынском кладе?

Володя насторожился. Ещё до революции на журфиксах у матушки проходили спиритические сеансы, о которых говорил весь Харьков. На одном из них приезжий медиум из Одессы рассказал о мече-кладенце, обладание которым гарантирует непобедимость. Помнится, тогда это повествование вызвало лишь скепсис у просвещённой публики. И только Володя, затаив дыхание, слушал приезжего. Он ни на секунду не допускал, что одессит врёт: настолько красочными и убедительными были его слова.

– Слышала, что он снова в России. А какое это имеет отношение к нам?

– О нём стало известно большевикам. Мне передали, что из Москвы послан специальный человек на поиски клада, и ему даны полномочия уничтожить хранителей. Несомненно, с продвижением наступления опасность возрастает.

– Татьяна Ивановна, разве он может вычислить хранителей?

– Я виделась со стариком, – промолвила княгиня и тревожным шёпотом поинтересовалась, – Нас никто не подслушает? Твой постоялец, например.

– Он ещё слаб, много спит, но проверю на всякий случай.

Володя едва успел завалиться в кровать, как дверь в комнату заскрипела, и в неё заглянула хозяйка. Она постояла на пороге, прислушиваясь к его ровному дыханию, а затем вернулась в коридор, где её ждала княгиня.

– Спит, – заверила хозяйка и предупредила, – Говорите потише, княгиня, чтобы его не разбудить.

– Он сказал, что усечённый крест заберёт человек, который покажет платок с вышитым петухом.

– Не беспокойтесь, я отдам знак только проверенному и хорошо знакомому.

Володя обратился в слух, когда Татьяна Ивановна торжественно произнесла:

– Этот меч может решить судьбу России, он не должен попасть к красным. Поэтому старец отдаст меч лишь по предъявлению усечённого креста и шкатулки с яйцом внутри. А, может, и не отдаст. Ведь был же неудачный опыт, когда мечом завладел наследник престола. Он и не подумал хранить сокровище, а подарил этот меч английскому кузену. Но это, слава Богу, в прошлом. А сейчас, я Вас заклинаю, прячьте это от красных.

Внезапно хозяйка зашептала что-то так часто, что Володя ничего не понял.

– Ну и зачем ты это сделала? Зачем ты отдала шкатулку непосвящённому человеку? Он же может не знать о том, что это знак избранности, а просто понесёт на базар. Знаешь, верни мне усечённый крест.

Ухо стороннего наблюдателя уловило какой-то шорох, и княгиня сказала:

– Буду носить под рубашкой, словно крестильный.

Очевидно, гостья собралась уходить. Уже в двери она сказала на прощание:

– Сходи к этой Леночке и забери шкатулку.

С уходом княгини в доме всё затихло до утра. Впрочем, Володя продолжал переворачиваться с бока на бок, не в состоянии уснуть из-за тревожащей его тайны.

Глава 2

Семейство Лозинских, покинувшее родовое гнездо в Харьковской губернии, добиралось до Крыма на перекладных – поезда не ходили, а, если и появлялся на станции какой-нибудь состав, то его приходилось штурмовать, чтобы в потоке людской массы влиться в вагон. Однажды им это удалось, и они проехали несколько перегонов на крыше вагона, тесно прижавшись друг к другу. Мать бросила прощальный взгляд в сторону, где находилось их имение. Оттуда валил чёрный дым: подожжённый в ходе боёв старый дом догорал, а она казалась себе женой Лота.

По дороге их поезд ограбили бандиты, они остановили состав, а затем прошли по вагонам, изымая у многострадальных пассажиров всё, что имело какую-либо ценность. Лозинские вовремя сообразили и, как только паровоз затормозил вдали от станции, спрыгнули с крыши вагона. Им удалось убежать по широкому пшеничному полю. Возможно, банда не оставила бы их в покое, потому что прозвучало несколько разрозненных выстрелов в их сторону, но вскоре бандиты сами были вынуждены отбиваться от другой банды, промышлявшей в тех краях.

Лозинским пришлось туго. Они ночевали в стогах, благо погода стояла тёплая. А потом в колонне беженцев через южные степи, через Джанкой добрались до пятачка, свободного от большевизма. В пути потерялся племянник, студент Владимир Лозинский, и семья ничего не знала о его судьбе.

Пятачок, вернее осколок прежней жизни, занимал место на южном берегу Крыма. Это была Ялта, прекрасная Ялта, до сей поры не знавшая такого наплыва гостей. Наступила осень, и вместе с таявшей красотой листопада исчезали надежды на благоприятный для белых исход боёв и на возвращение Лозинских в Харьков.

Конец наступил внезапно: ещё вчера шли бои где-то за Симферополем, а с утра с невероятной скоростью распространились слухи о том, что красные уже в пригороде. Что тут поднялось! Люди, не обращая внимания на сильный дождь, собрались в порту и, нарушая порядок, стремились пробиться на последние пароходы. Лозинские толкались вместе со всеми – родители и трое детей.

Старшая из них, Маруся Лозинская, гимназистка, не успевшая закончить последний класс, физически ощущала разлом в своей судьбе. Спокойная жизнь, как у мамы и маминых сестёр, закончилась. И не будет больше ни гимназии, ни подружек и классных дам. Впереди переполненная беженцами палуба парохода, плывущего в Константинополь. И никому не известно, что их ждёт в турецкой стороне.

Впрочем, она не задавалась вопросами о будущем, а прокладывала путь в толпе, стараясь не терять из виду маму. Потрёпанная в дороге шляпка матери периодически выныривала из множества таких же потёртых жизнью и тут же терялась, и тогда Маруся пробиралась по наитию. Казалось, они благополучно доберутся до трапа и поднимутся на палубу, но внутренний компас девушки сбился после того, как её кто-то окликнул в толпе. А, может быть, ей послышалось?

Нет, она не могла ошибиться – голос принадлежал двоюродному брату Володе, только он из-за хронического насморка говорил в нос и называл её Маричкой. Она обернулась, потом несколько раз позвала кузена по имени, а, когда спохватилась, то обнаружила себя вне толпы: её просто вытеснили из очереди, и пробиться к семье не было возможности.

Маруся не знала, что страх может быть липким, как пот, а её нынешнее положение сравнимо с глубоким оврагом, в который она упала по глупости и теперь не знает, как выбраться. Вокруг кричали, и она закричала протяжно, словно мама могла её услышать. Ещё теплилась надежда, что родители будут искать пропавшую дочь, но скорее всего, даже после обнаружения пропажи, никто не даст им возможности начать поиски в давке и неразберихе.

Она не видела, как матросы с криками и руганью разогнали толпу и подняли трап. Людская река схлынула назад, словно наткнувшись на плотину, но тут же заметалась: в конце улицы появились красные конники, и деваться оставшимся было некуда.

На секунду все замерли, а потом побежали врассыпную, бросая чемоданы и узлы. И Маруся побежала вместе со всеми, стараясь увернуться от мчавшихся коней. Она не различала никого и ничего: окружающее сливалось в тёмно-серые пятна, и вскоре ей почудилось, что она бежит по бесконечному тоннелю. Наконец силы покинули беглянку, как раз в тот момент, когда сбоку появился конник и уже замахнулся на неё сверкавшей на солнце саблей. Намахнулся, но не ударил – Маруся поскользнулась и упала в грязь, а конник промчался дальше. Конский топот звучал справа, слева, спереди и сзади, липкая слякоть залепила ей в глаза, и она не могла сообразить, в какую сторону двигаться, чтобы спастись.

Возможно, несчастную затоптали бы, если бы кто-то не подхватил её руку и не потащил за собой, а потом с силой втолкнул в ворота одного из особняков. Маруся не успела ни удивиться, ни испугаться – она глубоко вздохнула, словно ныряя в омут, а потом огляделась. Во дворе было тихо: толстые стены скрадывали звуки, и покрытый сухостоем двор казался осколком тишины. А её спаситель стоял рядом – худощавый старик, похожий на высушенного кузнечика.

– Спасибо, – с дрожью в голосе прошептала Маруся.

Старик показал на крутую лестницу, ведущую на второй этаж, и так же взглядом велел подниматься. Маруся подчинилась, ей ничего не оставалось, как продолжать плыть по течению в надежде, что судьба вынесет её на безопасный берег. Тем временем незнакомый спаситель запер ворота на огромный засов и поднялся вслед за ней.

Маруся очутилась на площадке, куда выходили три двери. Она замялась, не зная, куда идти. Сзади поднялся старик и открыл среднюю дверь.

Перед глазами девушки предстал тёмный чулан с небольшим окном, занавешенным плотной шторой. Оттуда веяло холодом – очевидно, он не отапливался. Возле окна стоял топчан со скатанным матрасом и подушкой, а в углу притулился колченогий шкафчик.

– Здесь кухарка жила до переворота, – подал голос хозяин дома, – Убежала, дура такая. Сказала на прощанье, что я её эксплуатирую. Потом обратно просилась – я не взял. Поживёшь пока здесь.

– Благодарю Вас за спасение, но я, наверное, доставляю Вам беспокойство. Я пойду, – пролепетала Маруся и повернулась к лестнице, однако старик задержал её.

– Ты что, рехнулась? Красные в городе. Сейчас такое начнётся, что лучше тебе не знать. Кстати, – старик посмотрел вниз, словно боялся того, что его могут подслушать случайные люди, – Меня зовут Василий Егорович, в прошлом учитель словесности. Вышел на пенсию, а тут революция и всяческие беспорядки. Устроился в газету корректором, тем и кормился.

Внезапно он прервал рассказ: ему показалось, что кто-то стучит в ворота.

– Прячься, – приказал он Марусе, а сам спустился вниз, чтобы встретить нежданных гостей.

Глава 3

Читатель, вероятно, догадался, что это были не гости – праздно шатавшихся граждан в то тревожное время не наблюдалось: люди прятались по домам от случайной пули или из опасения стать жертвой насилия. Так по-хозяйски стучать могли только представители новой власти.

Василий Егорович открыл. На пороге стояли красноармейцы и с ними какой-то тип в кожаной куртке. Красноармейцев было трое, и старик не ко времени вспомнил из библии – визит к праотцу Аврааму трёх ангелов. Солдаты в забрызганных грязью шинелях не походили на ангелов, а на кого, старик опасался додумать.

Он осторожно взглянул в их суровые лица и испугался: они заведомо видели в старом больном человеке врага, и не представлялось возможным их переубедить.

– Кто такой? – спросил вместо приветствия тип в кожанке.

– Василий Егорович Ольхин, хозяин дома.

Он старался сохранять спокойствие, но против его воли вдруг задрожали руки, и застарелый кашель курильщика со стажем прорвался наружу.

Солдаты переглянулись.

– Может, он больной? – спросил один – тот, что стоял слева. – Туберкулёзный?

– Расстрелять его, чтобы заразу не разносил, – предложил правый «ангел».

Услыхав это, Василий Егорович обмяк. Он представил себя у стены с наведёнными на него ружьями, явственно почувствовал запах гари и увидел вспышку огня. Звук выстрела уже не долетел до его слуха, потому что старое измученное сердце не выдержало напряжения и разорвалось. И старик рухнул бездыханный здесь же, на пороге.

Маруся сидела в тёмном чулане, затаив дыхание. До неё доносились снизу звуки голосов, но ей оставалось неясным, кто пришёл и зачем. Она догадывалась, что это явились посланцы новой власти, а встреча с ними не сулила ей ничего доброго. У входа в дом послышался грохот, как будто от падения, а затем кто-то громко приказал осмотреть дом.

Девушка вздрогнула: чулан показался ей ненадёжным убежищем. Она спряталась в шкафу за висевшей в нём одеждой, наивно полагая, что там её не обнаружат. Грохот и топот не прекращались, как будто вошедшие в дом передвигали мебель. Вскоре заскрипели ступеньки деревянной лестницы, а это означало лишь одно: незваный гость поднимался наверх. Вот он уже на площадке, заглянул в дверь соседней комнаты, а затем вошёл в чулан. Он встал на пороге и потянул носом, словно охотничья собака, почуявшая дичь.