Kitobni o'qish: «Гнев Земли»

«Пристегните ремни»

Во рту растаяли остатки леденца «Взлетная». Президентский борт вышел на крейсерскую скорость, и двигатели загудели тише. Надпись «Пристегнуть ремни» погасла.

Михаил сглотнул – уши больше не закладывало. Перед ним в первом ряду завертелась плешивая голова министра финансов. Послышался его шепелявый голос.

– Борис Пантелеевич, скажите, а вы слышали землетрясение? Сегодня ночью?

– Так точно, Алексей Германович, – позевывая, ответил сидевший по соседству генерал. – Скажу больше – я знал о нем еще два дня назад.

– Как это?

– Не забывайте кто я, – генерал постучал себя по погону. – Мне не только о землетрясениях – мышь пробежит, и про нее докладывают. А сегодня ночью это так – одно баловство было. Три балла – этим даже младенца не испугаешь.

– Ну, не скажите. Я вот очень испугался. Посуда в серванте так и прыгала. Там у жены сервиз стоит – свадебный. Мы бегом к нему, а тут еще теща со своими вазами. Такие, знаете, хрустальные. Прижала их к груди и говорит: «Лучше сама погибну, а моих малышек прикрою».

– Я так понимаю, Алексей Германович, что у вашей тещи знатная грудь. Нам такие кадры в министерстве обороны нужны. Сам знаете, страна у нас большая – много чего прикрыть нужно.

Финансист только покривился.

– Мне, Борис Пантелеевич, не до ваших салдафонских шуточек. Я сейчас в командировку лечу, а дома – разруха. И жена одна.

– Вы же говорили, что она с тещей.

– Это еще хуже. Мы ведь всю ночь глаз не сомкнули.

– Ну, это вы зря, Подумаешь, пару раз тряхнуло. Ложились бы спокойно и спали.

– Не могли – кровать-то занята.

– Кем – тещей?

– Нет. На ней чашки и блюдца лежали, а еще бокалы и фарфоровая супница. Она мне от прабабки досталась. Люстру с потолка сняли – мало ли что. Так и просидели до утра – стекляшки берегли.

– Я прямо слушаю вас и представляю, как ваша бедная женушка сидит среди такого богатства и горюет. Вы, я вижу, не все сдали, – сказал генерал и, хитро прищурившись, толкнул финансиста в бок. – Оставили на черный день?

Министр финансов заерзал в кресле.

– У меня, Борис Пантелеевич, справка есть. Мне ее сам Савва Тимофеевич подписал – сервиз разрешили оставить, и люстру, и бокалы.

– А вазы?

У Алексея Германовича забегали глазки.

– А они тещины. У нее и спрашивайте.

– Ладно-ладно. Я вас не выдам. А то, что вы спрашивали по поводу землетрясения, так это вам – столичным они в новинку, а мы – люди военные к ним уже привыкли. Лично для меня, если ракетные шахты не пострадали, значит все в порядке – служим дальше. Хотите дам совет, как не бояться землетрясений?

– Конечно, хочу.

Широкоплечая фигура генерала, словно скала нависла над невысоким полноватым министром финансов.

– Переезжайте в бункер, – зловещим шепотом произнес он.

– Бункер? – глаза Алексея Германовича округлились. – Вы с ума сошли! У меня семья, теща, суккуленты, в конце концов. Без света они погибнут.

– Насчет этих ваших сук… как их там, кулуентов, ничего сказать не могу – не встречал. Может они и не выживут, зато будете ближе к земле. В случае чего лететь ниже и падать не так больно, а то забрались на свои пентюх-хаусы. Видите ли, там воздух чище. Воздух сейчас везде одинаковый, а чище там, где не гадят. Так что подумайте – подыщем для вас самые лучшие апартаменты класса люкс – без крыс.

– Нет, уж, спасибо.

– Смотрите. Я два раза не предлагаю. Лучше жить в подвале, чем ждать, когда тебе на голову люстра свалится.

– Я как-нибудь потерплю…, ответил финансист и обиженно замолк.

Однако, его молчание длилось недолго, и скоро живот любопытного толстяка снова уперся в бок генерала.

– Борис Пантелеевич, вы ведь все знаете. Скажите, где мы сейчас летим?

– Скоро пройдем над Новым Сургутом.

– Вот как? Очень интересно. Мне давно хотелось увидеть то место, в которое мы благодаря вам вбухали такую кучу денег.

– Боюсь, вам это не удастся, Алексей Германович.

– Почему?

– Потому что я, как министр обороны, принял все меры для полнейшей секретности этого объекта, для чего, кстати говоря, использовал часть денег из вашей кучи.

– Жаль, очень жаль, – протянул финансист, вытягивая шею и выглядывая в иллюминатор, где сквозь обрывки облаков виднелась проплывающая внизу заснеженная земля. – А я так хотел посмотреть на наш новый космодром.

– Космодром? – фыркнул генерал. – С чего вы взяли?

– Как с чего? Что еще можно строить в такой глуши и в такой секретности? Не парк же аттракционов?

– До аттракционов я бы не додумался, – ответил генерал и, заговорщически оглянувшись, склонился к самому уху своего собеседника. – Вы можете хранить секреты?

– Какие могут быть сомнения? Я – могила! Клянусь самым дорогим, что у меня есть!

– Это чем же?

– Курсом рубля, конечно! – более чем серьезно ответил финансист.

– Да уж, – генерал оглядел его с недоверием. – Наш деревянный в воде не тонет, и при этом почему-то в огне не горит.

– Эта шутка слишком стара, чтобы я над ней смеялся, Борис Пантелеевич. Пусть от нее хохочут те, кто ничего не понимает в экономике. Будет наш рубль деревянным или нефтяным – не имеет значения. Лично я считаю замечательным, что наш бюджет на тридцать процентов зависит от экспорта древесины. Кто говорит, что это плохо, просто завидует нам. К тому же, мы свою монополию не превращаем в средство шантажа. Не то что японцы, которые за тонну риса хотят получить тонну алмазов. Так, о чем вы хотели мне рассказать?

Их головы сблизились. Генерал сказал всего пару слов, от которых министр финансов подпрыгнул в кресле.

– Не может быть! Морской порт в центре Сибири? Откуда здесь море?… – опомнившись, он прикрыл рукою рот. – Извините, я не хотел. Вы сами виноваты. Вы меня так поразили, что оно само вырвалось. Я больше никому не скажу, честно…

– Теперь уж чего таиться – вы так орали, что весь самолет слышал. А насчет моря вы правы – его там нет, зато есть океан. Вы на карту России давно смотрели? Думаете, мы атомные подлодки из Новосибирска в Ледовитый океан на катапультах забрасываем? Как бы не так. А за то, что проговорились, не переживайте. Скоро об этом все узнают. Просто благодаря вам это произойдет намного быстрее и, самое главное, дешевле. Не нужно ни радио, ни телевидения.

– Да за кого вы меня принимаете, Борис Пантелеевич? – надул и без того полные щеки министр финансов. – Не намекаете ли вы, что я болтун?

– Ну, это вы сами сказали…

Их разговор прервала выпорхнувшая из президентского салона бортпроводница. Она подошла к генералу, после чего тот, приосанившись и оправив китель, скрылся за занавеской.

Михаил подосадовал на быстрое окончание нечаянно подслушанного разговора – хоть какое-то развлечение в этом однообразном и бесконечном перелете. Впереди было пятнадцать часов гудения моторов и глупого щебетания переводчиц на задних креслах.

Без какого-то предупреждения в ухо Михаила ударили раскаты грома. Открыв рот и запрокинув голову, их издавал растекшийся в соседнем кресле Сергей Зобов из Министерства водной промышленности. Он заснул сразу, как только его внушительная пятая точка опустилась на жалобно скрипнувшее сиденье. И теперь кадык Зобова ходил вверх-вниз, извлекая из его обширного тела оглушающий храп. Своей мощью он создавал ощутимую конкуренцию всем четырем турбинам лайнера.

Михаил давно замечал, что в водном министерстве большинство сотрудников похожи на выбравшихся из воды земноводных. Сергей Зобов был ярчайшим представителем своих коллег-водяных – такие же выпученные бесцветные глаза, безвольный подбородок, рыхлое тело и бледная кожа, сквозь которую просвечивали синие линии артерий. В «жидком» министерстве даже разговаривали так, будто воды в рот набрали – ничего не разберешь. Зато какой сейчас раздавался членораздельный храп, какая потрясающая дикция.

С первых минут полета стало ясно, что Сергей подготовился основательно. Едва втиснувшись в кресло, он надел на глаза повязку, воткнул в уши беруши и, примостив на шее подголовник, сообщил.

– До прилета не кантовать! – и был таков.

Теперь его похрюкивания, переливы и трагические паузы наполнили, чуть было не заскучавший, салон самолета. Они внесли некоторое разнообразие в скучный полет, но после третьей минуты стали невыносимы. Смешки и веселые выкрики в адрес храпуна постепенно сменились недовольными восклицаниями и предложениями его задушить.

Михаил ткнул соседа в бок. Тот удивленно причмокнул, но своих акустических потуг не прервал. Михаил повторил попытку, но безразмерное тело «водяного» поглотило удар, будто того и не было. Максимум, чего удалось добиться Михаилу – это легкое дрожание скрытого под рубашкой холодца.

– Заткнись! Воздушная тревога! – кричал Михаил в, казавшееся сейчас самым отвратительным в мире, ухо Зобова, но беруши надежно охраняли сон «водяного».

Взять и вынуть их Михаил брезговал – зобовские уши блестели от жира. Прошла минута, другая и к храпу соседа добавился не менее ужасный свист. Его издавали ноздри. Не придумав ничего лучше и превозмогая отвращение, Михаил зажал попутчику нос. Свист прекратился, но к своему ужасу Михаил почувствовал, как по его пальцам потекло что-то мокрое и липкое.

– Вот гадость! – он одернул руку и, обтерев ладонь о пиджак Зобова, задумался о вечном и ужасном. Именно такими по его мнению должны были стать предстоящие часы полета, если их помножить на раздававшийся храп и свист.

«Пересесть», – пришла запоздалая мысль, но оглядев салон, Михаил убедился, что свободных мест нет. Все – занято.

Спасаясь от ненавистных звуков, он надел наушники и для верности прижал их ладонями. Крепче, еще крепче! Все равно слышно. Как спасение Михаилу вспомнился совет личного психолога. Он сделал глубокий выдох и представил себя в центре темной комнаты. Вокруг него стеклами наружу выстроились зеркала. Они отгородили Михаила от всего внешнего, даже от звуков, которые отскакивали от них, как шарики пинг-понга.

Храп стал стихать и когда он почти сошел на нет… в голове сверкнула вспышка. Разбивая спасительные зеркала, появилась новая картинка – меховое манто и выложенное на нем розовыми лепестками сердце. Внутри – улыбающееся личико Веронетты и цифра «17». Это означало, что настало семнадцатое утро со дня их помолвки, и эта открытка первая в череде сегодняшних посланий, которые с завидной регулярностью приходили от невесты.

Ежедневно они настигали Михаила в самых неподходящих местах. Это происходило по дороге на работу, когда он только выезжал со двора, или во время доклада в международной комиссии, за обедом или на совещании. Послания заставали его в уборной, и им не было конца.

Сначала Михаил отзывался о них, как об «умилительных». Через пару дней они стали «трогательными». К концу первой недели на настойчивые расспросы Веронетты он ответил, что открытки «очень даже симпатичные».

– Ах, так! – ответила девушка, услышав такую характеристику своих «мотыльков» и, засев за компьютер, отправляла их до тех пор, пока Михаил скрипя зубами не согласился, что они «самые умилительные из трогательных».

Такое поведение невесты доставляло много неудобств. Коллеги смотрели на Михаила косо, секретарша Лена не скрывала презрительной улыбки, но Михаил ничего не мог поделать. Несмотря на причуды Веронетты, он любил свою «бабочку». Так, по крайней мере, он думал. Ему нравился ее смех, походка, ее умение радоваться всему окружающему. Да и как ей было не радоваться, если с детства Веронетту окружали только благополучие и достаток. Ее отец был крупным акционером озоновых заводов, а это в современном мире куда прибыльнее, чем быть владельцем нефтяной скважины или алмазного карьера.

По ту сторону занавеса

Кто-то коснулся плеча Михаила. Он открыл глаза и увидел дежурную улыбку стюардессы, которая что-то ему говорила. Михаил стянул с головы наушники и в ту же секунду подвергся звуковой атаке.

– Что? – перекрикивая храп Зобова, спросил он.

– Вас зовет Савва Тимофеевич.

– Меня? Зачем?

Девушка повела изогнутой бровью.

– Там все узнаете.

Поправив галстук, с которым он не расставался даже в полете, и одернув манжеты, Михаил последовал за бортпроводницей.

На президентской половине было оживленно. Кроме Старика, как с уважением за глаза называли главу государства, здесь сидел генерал, пресс-секретарь, сотрудник какого-то, Михаил не помнил какого комитета, и еще один незнакомый человек. Он был высок, худощав, очень подвижен, своими ужимками напоминая прыгающего над жертвой стервятника. У незнакомца был большой с горбинкой нос, впалые щеки, редкие зачесанные назад седые волосы и длинные непрестанно двигавшиеся руки. Он громко разговаривал, смеялся и хлопал президента по колену, словно был его закадычным другом.

Савва Тимофеевич полулежал в кресле и со снисходительной улыбкой принимал панибратские похлопывания «стервятника». Заметив Михаила, он поманил его к себе.

– Вот и наше молодое поколение. Проходи, Миша. Сюда… поближе. Хочу тебя познакомить с моим старым приятелем. Не бойся – присаживайся.

Коренастая фигура, раскатистый бас и широкие жесты делали президента похожим на былинного великана. Даже сейчас, расслабленно возлежа в кресле, он подавлял окружающих внушительным телосложением и почти осязаемой энергией. Всегда и везде Старик был центром, вокруг которого крутился весь остальной мир.

Несмотря на свои семьдесят с небольшим лет, президент был силен и энергичен. Что было тому причиной? Может, легендарная кремлевская диета, а может, проведенная вдали от больших городов на чистом сибирском воздухе жизнь.

Михаил знал, что Савва Тимофеевич каждый день ходит в спортзал. Вольная борьба – его любимый вид спорта. Михаил слышал, что до Войны эта самая борьба была популярна в России. Она входила в международные соревнования, которые назывались Олимпиадами, и в этих самых Олимпиадах российская команда неизменно брала золото. Вот почему у Старика была такая крепкая хватка и редко находился смельчак, готовый испытать ее на себе. Именно таким должен быть глава государства – сильным, волевым и всегда добивающимся своей цели. Савве Тимофеевичу всего этого было не занимать, ведь иначе президентом не стать.

Доказательством этому был недавний случай. Произошел он минувшим летом. Отмечали какой-то праздник, может День независимости России, а может День борьбы с остеохондрозом. Вся президентская администрация вместе с женами и детьми отправилась в поход по ближайшим к столице горам и долам. Новосибирск, который более двадцати лет назад стал центром российского государства, окружали недавно восстановленные леса. В них обитало всякое мелкое зверье – зайцы, лисицы, барсуки, белки. Крупные хищники давно вымерли или были выбиты в голодные послевоенные годы. Последнего волка в тех местах видели пару десятилетий назад, а о встречах с кабанами не могли припомнить даже старожилы.

Каково же было удивление и страх президентского окружения, когда посреди ночи в лагерь наведался настоящий медведь. Косолапый тоже впервые встретился с людьми. Привлеченный огнем костра, он с любопытством бродил среди разбросанных вещей, заглядывал в палатки и рылся в рюкзаках. Только теперь всполошившаяся охрана схватилась за оружие.

– Убрать пушки! – осадил их Савва Тимофеевич. – Я сам с ним разберусь.

Приняв борцовскую стойку, он выставил перед собой руки.

– Саввушка, осторожно! – пролепетала за спиной жена.

– Цыц, не каркай!

Схватка была скоротечной. Президент обманным броском обошел медведя сбоку, сделал подсечку и, ухватив того за загривок, прижал к земле. В следующую секунду в зад рычащему зверю всадили триста кубиков снотворного.

Когда мишка уснул, президент подозвал охрану.

– Куда же вы смотрели, голуби? На звезды любовались или дрыхли? Хотя это даже к лучшему, а то сделали бы из Мишутки решето. Посмотрите, кто это. Я говорю, причиндалы у него есть? Хорошо – значит самец. В зоопарк его! Живо, пока не очухался, и чтобы через месяц нашли ему пару.

– Да где ж ее взять? И этот как с неба свалился – думали, что они все того…, – лепетал суетившийся рядом министр экологии.

– А мне плевать, что вы думали. Выгоню всех взашей, раз не знаете, что за зверь у вас под носом ходит. Какого числа зарплата?

– Двадцатого, – промямлил министр.

– Понятное дело – это вы помните наизусть. Так вот, до двадцатого не будет медведицы, все министерство оставлю без денег. А лично ты, если не найдешь самку, сам ее и заменишь.

Суровый нрав президента знали не понаслышке, и нужно ли говорить, что медведица отыскалась на третьи сутки.

«Старик у нас еще ого-го – всем фору даст», – подумал Михаил. – «Но что общего у него с этим долговязым? Неприятный тип, судя по виду».

Незнакомец тоже рассматривал Михаила, но не украдкой, а прямо, бесцеремонно, пронизывая колючим цепким взглядом. Он словно заглядывал в самую душу и ворошил ее содержимое без его – Михаила – на то разрешения. Михаил был не робкого десятка, но ему стало не по себе. По спине побежали мурашки.

– Где ты их берешь? – наконец произнес «стервятник», оборачиваясь к президенту. – Полный самолет младенцев. Везешь на растерзание дядюшке Сэму?

– А где я тебе других возьму? – ответил Старик. – Осталась только старая гвардия вроде нас с тобой и вот эти, как ты говоришь, младенцы. Хорошо еще, что они есть – будет кому дела передать. Миша – молодец. У меня на него большие планы.

Долговязый подался вперед и без всякого вступления спросил Михаила.

– Где учились?

– В Новосибирском Государственном Университете.

– Специальность?

– Международно-правовой и международный факультеты, – не без гордости ответил Михаил. – Кафедра европейского права. Красный диплом. Знаю английский, французский и испанский языки.

Взгляд незнакомца стал сочувственно печальным.

– Зря потраченное время. Кому теперь нужна эта Европа с ее правом? И с кем, скажите на милость, вы собираетесь говорить по-французски?

Михаил на секунду растерялся, но быстро взял себя в руки.

– Как с кем? С французами, конечно.

– Молодой человек, вы давно были во Франции?

– Пять лет назад, – ответил Михаил. – Стажировался перед госэкзаменом.

Не зная почему, он почувствовал себя как на том самом экзамене – давно забытое неприятное ощущение, с той разницей, что сейчас ему задавали вопросы, на которые в учебниках не было ответов.

Вспомнилась последняя поездка в Париж. После второго Всемирного потопа столица Франции превратилась в морской порт. Жители города на Сене стали жителями города на Сенном заливе и довольно быстро к этому привыкли. Отныне ритм города задавали приливы и отливы, а у парижан появились новые привычки.

Утренний прилив полагалось встречать за чашечкой кофе на набережной. Дневной отлив для многих означал послеобеденный променад или скорое завершение рабочего дня. Во время вечернего прилива наслаждались закатом, а ночной уход воды из города не наблюдал никто, разве что полицейские и сборщики устриц. Легендарные моллюски с недавних пор облюбовали гранитные берега и здорово здесь расплодились.

Однажды Михаил стал свидетелем ночных устричных сборов. Засидевшись допоздна в гостиничном номере, он выглянул в окно. С высоты мансарды были хорошо видны снующие по воде огни. Слышались приглушенные голоса.

– Жан, смотри, пропустил.

– Где?

– Да, вон же! Выше. Левее.

– Я там уже собрал.

– А это что? Где были твои глаза?

Устрицы, как и раньше, были нарасхват. Французов не пугало то, что в последние годы их любимое лакомство подозрительно увеличилось в размерах. Конечно, они догадывались, что здесь не обошлось без проникавшей из океана радиации, но об этом предпочитали не думать, как старались не думать и о других последствиях Войны, которая бесповоротно изменила не только человеческие жизни, но и судьбы стран и континентов.

А задуматься было о чем. Ядерные удары, которыми в последней Войне обменялись США и Россия, прогремели далеко от французской столицы, но их последствия дали знать о себе и здесь, пусть даже таким необычным образом, как подступившее к городу море. И это было далеко не все. Ушли в былое пространные разговоры о высокой кухне, мишленовских звездах и ужинах аля-карт. Если до Войны люди любили поговорить о вкусной и здоровой пище, то теперь они мечтали о пище вообще, а ее с каждым годом становилось все меньше, и стоила она дороже. Кольцо голода сжималось вокруг Парижа. Один за одним, как павшие крепости, пустели города – Бордо, Тулон, Марсель, Тулуза. Утренние завтраки с кофе стали непозволительной роскошью. Тысячи, а может, миллионы беженцев наводнили окраины французской столицы, принося из дальних уголков страны страшные вести об идущих по их стопам болезнях и вымирании нации.

Но Париж старался не замечать приближавшегося конца и до последнего оставался верен своим привычкам. По Сенному заливу плавали прогулочные кораблики. На Эйфелеву башню, которая взяла на себя роль маяка, поднимались переполненные лифты. Кафе-шантаны выставляли на тротуары столики, за которыми неспешные французы потягивали кофе. Неважно, что этот кофе был не натуральным. Более того, он был сделан из нефти, как и все остальные продукты – хлеб, масло, джем для круасанов, пирожные, бекон, омлет. Наука в последние годы достигла невиданных вершин, а природа на излете истории человечества, будто в насмешку, превратила Францию в нефтяную державу, нежданно-негаданно одарив ее месторождениями на побережье Бискайского залива.

Уже тогда в Париже чувствовалось приближение неизбежной катастрофы, но в двадцать с небольшим лет не хочется думать о смерти, и, поддавшись настроению парижан, Михаил не думал о ней.

Метнулась рука, и чувствительный щелчок вернул Михаила к действительности.

– В наши дни даже один год – это огромный срок, – насмешливым тоном произнес долговязый. – Знаете ли вы, что за прошедший 2048 год с карты планеты исчезло два десятка стран, а население уменьшилось на четверть миллиарда человек?

– Не знаю, – потирая лоб и с плохо скрываемым негодованием, ответил Михаил.

Ему начал надоедать этот, невесть откуда взявшийся, «приятель президента». Не будь тут Старика, Михаил сказал бы тому все, что о нем думает.

Савва Тимофеевич сквозь полуприкрытые веки следил за разговором. Он уловил настроение своего подчиненного и решил прийти ему на выручку.

– Аркадий, – вмешался он. – Надеюсь, ты не собираешься делать из Михаила боксерскую грушу, на которой будешь оттачивать свой острый язык? Я не хочу, прилетев в Нью-Йорк, остаться без личного помощника.

– Ничего страшного, – ответил тот. – Тяжело в учении – легко в бою. Ведь так, молодой человек?

Его рука с такой силой опустилась Михаилу на плечо, что он скривился от боли.

– Пусть сейчас немного помучается, зато потом ему будет все нипочем. Так, говорите, учились в Новосибирском Университете? Кто сейчас там ректорствует? – обратился он к Савве Тимофеевичу.

– Шкваловский, – буркнул президент.

«Стервятник» поморщился.

– Когда он уже сдохнет, сквалыга старая? Теперь я понимаю, почему у нас получаются такие дипломаты – прямо девицы из Смольного института, – кивнул он на покрасневшего от негодования Михаила. – Знают наизусть статьи Хельсинкского договора, говорят на разных языках, без запинки ответят, насколько должен выглядывать платок из смокинга, зато не в зуб ногой, чем руководствуется та или иная страна в своей внешней политике. Во всем видят только оболочку, фантик и не догадываются об истинных причинах происходящего. Не замечают сути. Вот скажите мне, – его колючие глаза вновь воткнулись в Михаила. – Почему началась третья мировая война?

– Это знают даже школьники, – хмыкнул Михаил. – Столько книг написано…

– А вы представьте, что я некоторое время отсутствовал… на Земле. Улетал по делам. Теперь вернулся и прошу объяснить, что здесь за катавасия приключилась. Начинайте – я вас слушаю!

– Аркадий, отстань от парня, – снова вступился президент. – Это ты своим всевидящим оком можешь пронизать землю, а он только четыре года как из яйца вылупился. Или ты мне за Шкваловского мстишь?

Хищный нос долговязого чуть не проделал в Старике дыру.

– Не произноси при мне этого имени! – зашипел он, словно перед ним сидел не глава государства. – Как ты мог поставить его ректором? Ты же знаешь, что это за человек.

– Все я знаю, но и ты меня пойми…

– Ты даже пальцем не пошевелил, – наседал на президента старый приятель. – Когда он приказал вынести из библиотеки все мои книги и сжечь их на площади, словно это была какая-то зараза. Мой многолетний труд «Ядерный узел». Я писал его днями и ночами. Помнишь, как он назвал его? «Мракопись». Он всегда старался извозить в грязи мое имя, но больше всего он хотел, чтобы меня забыли.

– Ну-ну, – увещевал его Старик. – Не кипятись – ты же знаешь, что я не мог поступить иначе.

Они замолчали, зато до Михаила, с открытым ртом слушавшего их перепалку, внезапно дошло.

– Вы – профессор Богомолов? Тот самый? – спросил он.

– Вот видишь, никто тебя не забыл, – облегченно отозвался президент. – Молодежь знает «того самого» Богомолова.

Долговязый вытаращился на Михаила.

– Вы хотите сказать, что читали хотя бы одну мою книгу? – в его глазах уже не было той всепоглощающей злобы.

– Конечно, – с несколько преувеличенным энтузиазмом воскликнул Михаил. Он плохо разбирался в политике, но знал, как расположить к себе людей, даже таких, как этот тип. – Я читал почти все. У нас в общежитии была тайная библиотека. За вашими книгами велась настоящая охота. Администрация искала, чтобы сжечь, а студенты, чтобы сохранить.

Он оглянулся на президента. Тот сквозь веселые морщинки смотрел на помощника. Приняв его взгляд за молчаливое одобрение, Михаил продолжил.

– Вы были нашим кумиром. Вы легенда! Ваши книги переписывали от руки. Их зачитывали до дыр. Чего только стоит ваш «Предапокалиптический роман». Ведь вы написали его до Войны? И все случилось именно так, как вы предсказывали. Вас цитировали, но никто не знал, как вы выглядите. Ни у кого не было вашей фотографии. Ходили слухи, что вас не существует, а ваши книги написаны группой авторов под псевдонимом Аркадия Богомолова.

– Спасибо! – после некоторой паузы произнес «стервятник». В его голосе слышались подступившие слезы. – Честно говоря, не думал, что когда-нибудь услышу эти слова. Спасибо вам, молодой человек! На пороге смерти приятно слышать, что ты кому-то пригодился.

Он глубоко выдохнул, но быстро собрался и, более мягко, чем до того, спросил.

– Вы уже бывали в Америке?

– Работал в ООН и был в составе делегации прошлой – седьмой Ассамблеи. Сейчас лечу в третий раз.

– Понятно, – задумчиво произнес Богомолов и добавил. – Какой только дурак придумал проводить Ассамблеи в конце года? На носу праздник – самое время пройтись по магазинам, купить подарки…

– Давно ходил за подарками? – насмешливо спросил его Савва Тимофеевич. – Того и гляди песенку про елочку затянешь.

Профессор пропустил его слова мимо ушей и снова обратился к Михаилу.

– Давайте вернемся к теме нашего разговора. Так почему же началась Третья мировая?

Не задумываясь ни на секунду, Михаил заговорил как по писанному.

– Летом 2024 года на Ближнем Востоке стал закручиваться очередной виток напряженности. Как уже не раз до того, в центре событий оказались спорные территории. Израиль называл эти земли своими, арабы считали их оккупированными. В ответ на постройку новой разделительной стены исламские боевики нанесли по еврейским городам ракетный удар. Израиль пустил в дело танки и авиацию. Их жертвами стали не только боевики, но и мирные жители. Вооруженные стычки следовали одна за другой и вскоре распространились на весь Ближний Восток. Конфликт перерос в войну, у которой не было фронта. Она охватила большую территорию, где на каждом метре находились святыни разных религий. Многие из них были уничтожены. Одни – намеренно, другие – случайно. Пострадала знаменитая Стена плача, и это подлило еще больше масла в огонь. В зону конфликта прибыли многочисленные миротворческие силы. Никогда на Ближнем Востоке не скапливалось столько военной техники, как в те дни. Ее количество превышало все разумные пределы. Достаточно было одной искры, чтобы началась большая Война, и 5 августа 2024 года это произошло – ядерный взрыв над Иерусалимом привел к Третьей мировой. Это знают даже первоклассники, – подвел итог Михаил.

– Что и требовалось доказать, – вздохнул Богомолов. – Если не ошибаюсь, историю двадцать первого века у вас вел уже упомянутый профессор Шкваловский?

– Аркадий, не начинай, – подал голос президент.

– Все нормально, – успокоил его опальный профессор. – Нормально. Если вы знаете, Михаил, первая и вторая мировые войны, как и все прочие начались с банальных провокаций. Нужен был повод для того, чтобы оправдать агрессию. Но настоящие причины, которые не есть повод, лежали намного глубже и были скрыты от, так называемого, простого народа. Если вы учились на дипломата, то должны уметь замечать тайные рычаги политики, и более того, вы обязаны создавать такие рычаги сами.

Он откинулся в кресле и заложил руки за голову.

– Кстати, если вам интересно, я мог бы рассказать, как развивались события дальше. Смею предположить, что этой теме в ваших учебниках было уделено не больше одного абзаца.

– Конечно, – отозвался Михаил. Ему не улыбалось слушать брюзжания профессора-неудачника, но сыграть роль поклонника непризнанного гения нужно было до конца. – Буду только рад.

– Сколько вам было лет, когда началась Война?

– Неполных четыре год.

– Четыре… Значит, в солдатиков уже играли?

– Мне больше нравилась железная дорога.

– Понятно. Тогда слушайте, – заговорил он, растягивая слова, будто рассказывал рождественскую сказку. – Как я уже говорил, нужно уметь видеть истинные причины событий. Поэтому начнем с предыстории. Маховик будущей войны раскачали задолго до памятного иерусалимского взрыва. Двадцать первый век вместо процветания принес людям разочарования и неисчислимые бедствия – войны, экономические кризисы и новые болезни. Одна волна кризиса захлестывала другую. Экономики стран обваливались. Доллар, евро, рубль, юань – всем досталось. Целые государства становились банкротами. Греция, Исландия, Португалия, Кипр – это было только начало.

Казалось, что времена неуемной жажды наживы и бездумного ничем необъяснимого стяжательства прошли, обществу потребления наступил конец. Теперь люди опомнятся, оглянутся вокруг и увидят, что жизнь – это не только материальные блага. Она гораздо богаче и прекраснее, а ее смысл нужно искать не во внешнем мире, а внутри себя.

Но люди были уже ослеплены. Они считали дни до очередной распродажи, участвовали в беспроигрышных лотереях, собирали всяческие жетоны и наклейки для якобы «бесплатных» товаров. Но боялись заглянуть в свою душу, страшились спросить себя, что им действительно нужно, как они хотят прожить свою жизнь, чтобы в ее конце оказаться в окружении любящих людей, а не среди пустых коробок из-под купленных по акции холодильников, телевизоров и микроволновых печей.