Kitobni o'qish: «Не откапывай ведьм!»

Часть первая
Подкаблучник

1

Было уже за полночь, когда обитательница первого этажа баба Вера наконец-то поборола пустырником свою бессонницу, и начала блаженно застывать в уютном коконе перины. Сон обещал быть теплым и светлым, но так и не случился, потому что какая-то сволочь рванула на полную амплитуду подъездную дверь и шумно протопала вверх по лестнице. Несколько томительных секунд баба Вера, обмирая, слушала стон заломленной пружины, и когда бабахнуло с раскатом на все пять этажей, подскочила злая, растрепанная, до жути похожая на ожившую ведьму.

– Чтоб вас, собак полуночных, черти забрали, – захныкала она, глядя на стену, где в пятне фонарного света раскачивалась тень рябины.

Мысленно составляя жалобу в домоуправление на невозможность дальнейшего сосуществования с проклятой пружиной и сумасшедшими соседями, баба Вера переместилась в прихожую, где приложила свое большое, похожее на лист желтого пергамента ухо к входной двери, чтобы выяснить, куда именно сквозанула столь шумная гадина.

Хлопнуло совсем близко, и вскоре, прямо над головой, из шестой квартиры прозвучали первые раскаты отличного, хорошо слышимого скандала. Уже ничуть не сожалея о прерванном сне, баба Вера вся обратилась в слух, зная по опыту, что скучно не будет.

Так мы ее и оставим, а самим поднимемся этажом выше в угловую двухкомнатную квартиру, где, бледнея и трезвея, жался к вешалке, стараясь угадать направление неизбежного удара, Мишка Бондарь.

Ничто не ново под луной, тем более подкаблучники. Явление старое, как мир, неприятное, как изжога, и обыденное, как утренняя давка в автобусе.

Конечно, подкаблучники бывают разные. У них, как у ткачиковых, множество подвидов. Есть тайные и явные, несчастные и довольные своим положением; совершенно безропотные, и еще пытающиеся временами озвучить свое присутствие в семье. Скажем больше: иные подкаблучники, даже находясь на привязи, умудряются проявлять чудеса изобретательности, и довольно шустро скачут по кругу своих тайных делишек. Живут и на жизнь не жалуются, да еще посмеиваются над друзьями-бруталами, которые после третей стопки начинают ставить себя в пример и давать советы семейной гармонии.

Но есть действительно несчастные, скрученные в тугой бараний рог. Эти бедняги семенят по одной половице, да еще боятся, как бы та не скрипнула, потому что чудовище рядом не любит скрипа.

Вот к этим последним можно смело было причислить Мишку Бондаря, бывшего художника-декоратора городского ТЮЗа. Причем, если бы кому-то пришла идея составить список самых бесправных городских подкаблучников, то при раздаче мест в этом списке Мишка, скорее всего, занял бы последнюю строчку.

Да, если семейные цепи могли звенеть, то Мишка звенел бы ими не хуже кентервильского приведения, когда, прячась в туалете от очередного разноса, грозил в беззвучной злобе кулаками двери, за которой бушевала его жена Лариса, девяносто пяти килограммовый персонаж из страшной сказки.

Подобные туалетные отсидки были для Бондаря привычными. Он давно перестал оказывать открытое сопротивление, не пререкался, не грозил, и, единственное, в чем весьма преуспел за годы супружества – врать.

Врал Мишка с потрясающей изворотливостью и находчивостью. Умение это было, пожалуй, единственным его оружием, позволяющим выжить. Поэтому врал он так же легко, как ел на завтрак яйца.

Однако, нынешний случай – приход за полночь, да еще в пьяном виде, был из ряда вон, тянул на смолу и перья, и оправдаться вот так, с хода, было невозможно!

– Ты где был, гад гадский? – спросила Лариса тихо и люто. Она источала резкий запах корвалола, и немытых подмышек.

– На работе! Юбилей шефа отмечали… – начал было лживым бодрым тоном Бондарь, и тут же пропустил скрученным глянцевым журналом весьма болезненный удар по губам.

– Не ври, паскудник! Вы этой зимой у него юбилей отмечали! – Лариса продолжала крутить журнал с таким видом, точно собиралась размазать увиденного на стене таракана.

– Я не вру! – крикнул Бондарь, холодея от допущенной ошибки. – Ты дослушай сначала! Зимой мы его день рождения отмечали, а нынче двадцатилетие профессиональной деятельности!

– Да мне плевать и на шефа твоего, и на его деятельность! – начала распалять себя Лариса. По ее пористым, как пемза, щекам поплыли красные пятна – предвестники настоящей истерики. Если она наступит, то в ход могут пойти вещи куда тяжелее журнала. Мишка это прекрасно знал, и от страха трезвел с каждой секундой.

– Лора, как ты не поймешь, я не мог не остаться! Я, – нагло врал Бондарь уже в квадратной степени, – Главная кандидатура в первые замы! Это же второе место…

– А я?!! – взвизгнула Лариса и вцепилась Бондарю в волосы. – Я у тебя на каком месте?

Мощным рывком она повалила мужа на пол и уселась сверху.

– На первом, любимая! – бился Мишка под тяжестью жены.

– Ждала тебя, не спала, а твой телефон недоступен! – не внемля оправданиям, хрипела Лариса, сдирая Бондарю кожу со щек, стараясь запустить пальцы под его подбородок. – Жизнь моя, как в тюрьме, а мы тут, видите ли, гусарим по ночам со своими сучками офисными, рожу начальству услужливо кажем! У-уу, сволочь!

Лариса выпустила когти посильнее, и так вспахала Бондарю шею, что тот взвыл, рванулся и ящерицей выскользнул все-таки из-под жены. Лариса его не преследовала. Она устала. Тяжко подняла свое тело, ушла на кухню пить новую порцию сердечных капель.

– Иди спать в зал, – на этот раз умирающим, полным драматизма голосом, заговорила она в промежутках между глотками. – А завтра мы поговорим обо всем и очень подробно. И лучше тебе сразу откусить себе язык, если опять наврал, потому что я тогда его у тебя собственноручно вырву.

2

Когда Бондарь вспоминал предысторию своей женитьбы, он корчился от стыда и злости, как подожженная фотография. Началось все с того момента, когда Лариса и ее мама-жаба Элеонора Владимировна разыскали Мишку в общежитии, и почти с порога, сахарно улыбаясь, заговорили о свадьбе. Тон у них при этом был такой, точно этот вопрос уже давно решен и одобрен всеми, включая Бондаря. Мишка сделал тогда изумленные глаза, и, воспринимая все больше, как дурной розыгрыш, попросил визитеров удалиться. В ответ Лариса с Элеонорой Владимировной немедленно устроили ему на весь этаж перекрестный лай, обвиняя в совращении.

Да, лучшим вариантом в тот момент было сразу убить обеих, или, спасаясь, выброситься из окна самому. Вместо этого Бондарь начал оправдываться, мысленно проклиная чертову вечеринку, на которой Лариса выскочила на него, стремительно, как носорог из высокой травы и взяла врасплох. И как только он начал оправдываться то тут же вляпался по полной.

Попытки воззвать к голосу разума успехом не увенчались, потому что вопил он в пустыне двум стервятникам, алчущим его плоти. Элеонора Владимировна загибала перед носом Бондаря короткие толстые пальцы и перечисляла ужасные кары за «обесчещенную» дочь. Сама дочь говорила о трехнедельной задержке, и размахивала справкой из поликлиники (забегая вперед, сразу скажем, что справка была каким-то анализом, и не имела никакого отношения к задержкам, но до того ли было бедному Бондарю, чтобы вдаваться в подробности?)

Тем не менее, у Мишки хватило тогда силы выстоять первый натиск. Шипя угрозы и оправляя на задах юбки, Лариса и ее мама оттянулись на исходные позиции. Бондарь наивно решил, что на этом вопрос исчерпан. Уймется дрожь в руках, и он забудет данный инцидент, как страшный сон. Но сон этот оказался лишь вступлением к реальному кошмару, и он не замедлил явился ему в лице Ларисиных братьев – Коляши и Витюши. Бондарь ничего не знал об их существовании, поэтому материализация этих бандитов сильно озадачила его и испугала.

Братья первым делом загнали Мишку в кресло, и, пока старший Коляша монотонно описывал, что они с ним сделают, младшенький Витюша больно стучал Бондаря по голове массивной печаткой из фальшивого золота и гундосил, неприятно загоняя гласные звуки в перебитый нос: «Ну, ты понял?»

К концу сей беседы ошалевшему Бондарю начало казаться, что у него на темени режется третий глаз, и этим глазом он увидел всю бесперспективность дальнейшего сопротивления.

Увы, то, что Бондарь считал у себя добродушием, на проверку оказалось просто трусостью, и он тем же вечером, подавленный этим открытием, пил с быками-братьями мировую, а потом неоднократно ходил за добавкой, чтобы отметить состоявшуюся помолвку.

Уже за полночь Коляша и Витюша отвезли его к Ларисе и сгрузили к ее ногам, как огромную умирающую рыбину, вялую и уже совершенно равнодушную к своей участи. Так Мишка Бондарь стал женатым человеком.

Первое время он еще искренне надеялся, что это ненадолго. В самом деле, не может же нормальная женщина жить бок о бок с мужчиной, которого выворачивает от одного ее вида? Терпеться и любиться Бондарь не собирался, и представлял, какой суровостью и отчужденностью накажет Ларису за ее подлость, какой невыносимой сделает ее жизнь, чтобы она, осознав ошибку, подала бы на развод.

Однако, эти мысли так и не материализовались в действия. Все точки были расставлены уже утром следующего после свадьбы дня. Бондарь проснулся и увидел в спальне жену и тещу, которые совершенно одинаковыми жестами хватали себя за языки, слюнили пальцы и считали «блинные» деньги. Со стороны они напомнили Мишке двух обезьян, суетно пожирающих личинки жуков.

Заметив, что Бондарь не спит, а наблюдает за ними, Элеонора Владимировна смутилась, но ровно на секунду, легонько толкнула Ларису, и с независимым видом удалилась на кухню проверять личной дегустацией оставшиеся салаты.

– Много насчитали? – ядовито поинтересовался Бондарь. В ту пору он еще позволял себе иметь право голоса, даже ироничного.

– Достаточно, – Лариса помахала одной из пачек перед Мишкиным носом и бросила ее обратно в радужный ворох. – На новую шубу мне хватит и даже останется еще на сапоги.

На кухне высоко и фальшиво задребезжал какой-то беспризорный романс. Бондарь прочистил горло и заявил, что нынешняя шуба Ларисы еще вполне приличная. Было ему, конечно, глубоко плевать на эти шубы, но хотелось немедленно начинать противоречить.

– Моя мама, – железным голосом, моментально обледенев лицом, оборвала его Лариса (песнопение на кухне прекратилось), – выложилась на эту свадьбу без остатка. Думаю, что, хотя бы из чувства элементарной порядочности, ее надо отблагодарить. Свою старую шубу я отдам ей. И вообще, ты тут рот не разевай широко. Денег было бы больше, если бы не твои друзья, халявщики из театра. Кодла приперлась будь здоров, а положили меньше, чем сожрали и выпили.

– А ты считала? – запалился и Бондарь. – Водки своей паленой пожалела! Да если бы не мои друзья… Смотрели бы весь вечер, как твои пьяные братики друг друга по полу возят за грудки, да родню дальнюю на заднем дворе мутузят!

– В том числе и твоих дружков. И правильно! Нечего из себя невесть что корчить!

Мишка помрачнел. Он совсем забыл, что осветитель Эдик и Олег Бобров, играющий в этом сезоне Трубадура, пытались вмешаться в устроенную Коляшей и Витюшей потасовку, и сами пали жертвами неконтролируемой агрессии братьев. Боброву, похоже, сломали нос, а Эдик, как и положено осветителю, получил под оба глаза по «фонарю».

– Козлы они у вас, – забормотал Бондарь. – Надо же каких козлов ухитрились воспитать…

– Сам ты козел, – сказала Лариса.

– И если еще раз поганым своим языком ляпнешь что-нибудь подобное, – просунулась в дверь голова Элеоноры Владимировны. – То я скажу сыновьям, и они поговорят с тобой по-своему, чтобы базар фильтровал, фармазон.

Бондарь исподлобья взглянул на тещу, потом на жену и промолчал.

3

Чтобы дать дальнейшему развитию взаимоотношений в молодой семье наиболее верное направление, Элеонора Владимировна, мучимая после смерти мужа избытком энергии, стала приходить к Бондарям ежедневно.

Возвращаясь с работы, Мишка всякий раз видел из коридора, как ее широкая спина делает полуоборот от стола и появляется мясистый профиль с оттопыренной нижней губой и крупнопористым, вечно блестящим испариной носом, габариты и формы которого точно по копиру достались и Ларисе.

– Ага, – говорила Элеонора Владимировна, – наш футурист явился, Казеин Малевский. Творческая, так сказать, интеллигенция. Денег-то заработал, чтобы кормить тебя?

Бондарь бурчал что-нибудь в ответ, мыл руки и шел ужинать, стараясь не смотреть, как Элеонора Владимировна, страшно скалясь, надвигается железными зубами на бутерброд. Весь вечер она и Лариса чесали языки, красочно перетирали кости родным и знакомым, или принимались воспитывать Мишку, доводя беднягу до трясучки.

Все это страшно раздражало. Мысли о побеге становились с каждым днем все соблазнительней, и однажды Бондарь не пришел домой.

Нет, он не завел себе любовницу. Три дня Мишка проторчал у приятеля, пил водку, жаловался на судьбу и слушал сочувствующие советы. На работу он не ходил, боясь засады. Потом к приятелю вернулась из отпуска семья, и Мишка стал лишним.

Тогда-то его неожиданно и прихватила тоска с одиночеством. Все это время сердце и так неприятно ныло, а теперь затея с побегом показалась вообще глупой выходкой, ничего не решающей, но все усложняющей. Бездомным псом мотался Мишка по городу, без денег, без надежды, и вечером, чуть не плача от жалости к себе, и уже почти любя жену, вернулся.

«Каждому, видно, свое» – шептал Бондарь, поднимаясь по лестнице. «Попробуем принять свою судьбу такой, какая она есть, и найти в ней светлые стороны».

Виновато понурясь, он позвонил в дверь и сдался на милость победителя. Красная, льющая слезы, но, тем не менее, торжествующая Лариса немного потаскала его за волосы и приняла капитуляцию. И эта капитуляция была полной.