Kitobni o'qish: «Босиком по зелёной траве», sahifa 5

–Лежите тихо! Ждите!

Вышла во двор, взяв, как маленькую, начинающую терять рассудок, дочь за руку:

–Пойдём, Олечка! Мы огородами, напрямик, может ещё раньше его там будем.

Навзрыд плачущая мать привела, обхватив как сноп, деревянного переступающего ногами отца, когда дети уже задремали "перезагружаясь" от перенесённого потрясения. Бабушка несла следом, отвоёванный ими на коленях, топор.

Одетый по форме участковый приехал на мотоцикле, где-то, через час. Растолкав цепь угрюмо стоящих родственников:

–Разойдись. Защитнички. Нашлись тоже.

Шлёпнув протянутую ему руку, крепко обхватил и чуть приподнял бывшего одноклассника и однополчанина:

–Короче, Петро, хрен у них чего получится! Пусть пишут свои заявы, хоть запишутся. Свидетелей нет и не будет. Так что, – обведя взглядом вокруг себя, посмотрев на повеселевше запереминавшихся односельчан, – чё такие кислые то?! Пойдёмте на берег, уху варить, у меня в коляске, такие караси! Живые ещё, сам, лично, утром! На удочку, на удочку! Не надо мне тут! – протестующе отталкивая ироничные похлопывания по спине.

–Водичка! Как парное молоко! – пропел, уже слегка заплетающимся языком, участковый дядя Серёжа. Вытершись протянутым женой полотенцем, набросил на плечи форменную рубашку и присел в кружок тихо беседующих у костра друзей. Посмотрев в пустой стакан, "обиженно" проговорил:

–А здесь, вообще, когда-нибудь наливают или нет? – посмотрев на булькающую бесцветную жидкость, "закаламбурил", – вот выхожу из воды, сухой, а должен быть мокрый, и стакан, и я…

–Ладно уж, разошёлся, – слегка толкнула его в плечо тётя Маша, жена "дяди участкового", – ты б лучше б подумал, что делать им? Уезжать, что ли?

Милиционер неторопливо влил в себя горячительную жидкость, поковырялся ложкой в тарелке с ухой, захлёбывая, закусывая выпитое и обвёл примолкнувшее собрание совершенно трезвым взглядом:

–А зачем? Для чего им уезжать? Делать, что ли, больше нечего? Его бабку и тётку, я предупредил, что не дай бог он только со двора выйдет…, так что, до конца лета, он оттуда никуда. Родителей его, только что, на зону отправили, новый срок "мотать"… Одного всё-таки не пойму, сколько лет в органах работаю, а всё равно не пойму. И отец, и мать у него, воры, домушники, рецидивисты. Практически всегда с поличным по делу проходят. А освобождают их каждый раз условно-досрочно! Год-полтора и всё! Как так?, – прожевав ветку укропа, угрюмо продолжил, – ну, ладно, бабка эта, гадалка на всю округу известная, к ней даже, говорят, из райкома…, но всё равно…, непонятно, – оглянувшись на доносящиеся из темноты захлёбывающиеся от радости крики плескающейся в речке детворы, – Верочка то, с Алёшкой, как?

–Странно, вроде как поспали после этого, и как бы забыли, – недоумевающе пожала плечами мама, – чего ты, сынок? – спросила насытившегося, нетерпеливо ёрзающего Алёшу.

–Мама, можно я ещё, чуть-чуть покупаюсь? Верка ж там, со всеми, – ткнул пальчиком в сторону разыгравшейся в воде ребятни.

–Ну, хорошо, ладно, – придержав рванувшегося как жеребёнок сына, – только, чтоб, рядом с Верой! Где неглубоко!

Потихоньку семеня к отблёскивающей красно-золотистыми бликами, от горящего на берегу костра, тёмной, тёплой речке, Алёша оглянулся назад на, вновь оживлённо беседующих, над чем-то смеющихся, родных людей. Потом посмотрев на барахтающихся в воде друзей, задрал голову вверх, в небо, где в фиолетовой бездне дымились созвездия и ощущение неизъяснимой сладостной радости наполнило каждую клеточку его тела.

–Как я счастлив! Как я счастлив! – закричал изо всех сил малыш, забегая в воду, брызгая на смеющихся детей и обливаемый ими, в ответ, чистой питьевой водой.

***

–А потом, дядя Серёжа, мне ещё какой-то, крутой такой, армейский значок подарил. Отец ему говорит, ты чего мол, это ж…, забыл я, что за значок, потому что, потерял его позже, но, что-то, очень заслуженное это было. А он говорит, пускай мол, всё равно у нас с Машей…, "доигрались" мы с ней, "в для себя пожить", и замолчал. А тётя Маша, вроде вдалеке стояла, с мамой разговаривала и тоже замолчала, как услышала всё равно. А придурок тот, Ёська, всё равно, плохо кончил. Он, когда школа началась, на физре, в девчачью раздевалку залез, там его одноклассники и поймали, случайно в общем-то. Отбуцкали они его конечно, как следует, пока учителя подоспели. А наутро, его, тётка с бабкой, в комнате повесившимся нашли… Вера, когда, на следующее лето, об этом узнала, вся как-то сникла, притихла. Молчаливая стала, задумчивая. Вот и додумалась до монастыря. Сразу после школы. Ну, об этом, ты уже знаешь давным-давно.