Kitobni o'qish: «Босиком по зелёной траве», sahifa 2

–Танюша, перестань, – Алексей притянув к себе, нежно прикоснулся губами к губам жены, – ты у меня ОДНА, ты мне с Небес послана и никого мне, кроме тебя не надо…, никогда. И это всё, – мотнул взглядом вокруг себя, – мне, без тебя и девчонок, нафиг не нужно, – вытирая ладонями растаявшие, вытекающие слезинками тревогу и страх, – мне просто сон об одном дне из моего детства приснился, я проснулся и вспомнил, что всё так и было…

–Расскажи! Расскажи мне! – требовательно, как маленькая дочечка, захлопала в ладошки Таня.

–Ох, Господи! Какая же ты у меня! – Алексей погладив, как маленького ребёнка, жену, положившую голову на сложенные вместе ладошки, приготовившуюся "слушать сказку", в миллионный раз признался – ЛЮБЛЮ ТЕБЯ…

***

Алёшка проснулся как от толчка в бок. Сквозь раннее, несмелое птичье щебетание, из кухни доносились звуки, переплетающихся между собой, мужского и женского голосов.

"Папа и мама приехали!" – неоновой вывеской вспыхнула мысль в голове мальчика. Хоть и хорошо в гостях у бабушки, но теперь! Теперь, когда родители приехали в долгожданный отпуск, лето становилось полноценным. Задрыгав ногами сбрасывая с себя тонкое байковое одеяло перекрутившееся с простынью, за ночь, в бесформенный комок, Алёшка подскочил с ржаво скрипящей кровати и потопал на сладко манящий мамин голос.

–Ой, Алёшка! – суетливо соскочила, сидевшая на коленях у мужа,  женщина навстречу сонно бредущему сыну, – чего ты не спишь? Ночь же ещё, – махнув рукой в полутёмное окно, стыдливо оправившись, подхватила на руки упавшего в её объятия ребёнка, – говорила же тебе, отец, потише ты, потише, детей разбудишь, – укорила смущённо смотрящего на пол мужа.

Повисев на шее у  мамы чмокающей макушку, прижавшегося к ней всем телом, пятилетнего сынишки, Алёшка выкрутившись из её объятий, полез, на нагретые ею, колени отца. Прижавшись щекой к сухощавой груди, с наслаждением вдохнул в себя крепкий мужицкий запах. Ощутив всем детским тельцем обнимающие его сильные, жилистые руки, подумал: "Как в бронежилете". И, сразу же, забыл эту странную для пятилетнего мальчика мысль.

–Папин сынок, – ласково-ревниво проговорила мама, усевшись напротив них на табурет, поставив локоть на стол и опершись на ладонь подбородком.

–Угу, – согласно хмыкнул отец, баюкая полудремлющего Алёшку, – а вот и твоя, – заслышав скрипение второй кровати и шлёпание босых ног, – мамкина доча идёт.

Сонно растрёпанная Верка, сунувшись мимоходом к отцу, молча чмокнув его в колючую щёку, с ходу шмякнулась на колени, вздрогнувшей всем пухлым телом, мамы:

–Ох, ох, Вера! Ну ты совсем уже! – нежно забормотала мать, лаская тринадцатилетнюю девочку-подростка, – большая же, уже такая, тяжёлая, – прижимая к себе, оглаживая созревающее для деторождения, родное тельце.

–Ага! – проснулся полузаснувший Алёшка, – мама! А Верка меня вчера…

–Заткнись, ябеда! – "ринулась в атаку", только что расслабленно нежившаяся в маминых объятиях строгая нянька.

–Ну, началось! – оборвала назревающий скандал твёрдо зашедшая в комнату бабушка, – цыц, вы, оба! – утихомирила послушно притихших внуков, – и вы тоже, – строго воззрилась на дочь и зятя, – говорила же, идите спать. Постелено, всё готово. Нет же, сидят и сидят! Никак не намилуются, полуношники, – обречённо махнув, на засуетившихся, уходящих к постелям детей, – ох, Господи, прости! – перекрестилась на висящую в углу тёмную доску и пошла к себе.

Уложенный на мгновенно поправленную мамой постель, Алёшка сладко свернувшийся комочком, перетерпевший колючее щекотание папиных усов, сквозь обволакивающий его туман, слушал ласковое журчание маминого голоса:

–А мы, доченька, на последнюю электричку опоздали, прособирались долго. Папа наш, ещё! С позавчера в отпуску, а вчера опять, на работу вызвали, он и пошёл. Как будто без него там, – прерванная досадливым кряхтением отца: "я пойду покурю, пока вы тут…", продолжила, – ну вот, на вокзал приехали, а уже поздно. Пришлось на поезде. Вот уже, в двенадцать ночи…