Kitobni o'qish: «Трон Персии. Книга первая. Наставник»

Тем, кто желает найти на страницах этой книги историческую правду, читать дальше не стоит. Всё написанное – лишь плод моего воображения. Исключением являются география и реально существовавшие исторические персонажи, имена которых даны в персидском, а не в греческом варианте.

Но чёрт возьми – враки враками, но я вполне допускаю, что так оно и было на самом деле.

Посвящается Лизе – жене, другу и соратнику.

История не в том, что мы носили,

А в том, как нас пускали нагишом.

Б. Пастернак

Пролог

С вершины Аурванта тянуло холодом. Морозный ветер, посланный не иначе как самим Ахриманом(1), проникал даже сквозь обращённые во внутренний двор окна. Просачиваясь с гулом в узкие проходы между стенами, иногда принося с собой сорванные с вершины белые хлопья, трепля пламя чадящих факелов, он подобно дэву Визареше высасывал жизнь – от него не спасали ни толстые, овечьи шкуры простолюдин, ни дорогие царские одежды. Две крупные, полные углей жаровни были не в состоянии прогреть большой зал – главные покои Иштумегу, царя Мидии(2).

Упёршись громадными кулаками в плоскую каменную плиту в основании окна, не обращая внимание на холод, вглядываясь в ночную темноту, человек думал. Озабоченно сдвинув брови, морща и без того немолодой лоб, он пытался найти выход, от которого зависела его дальнейшая судьба. А быть может, и всей Мидии.

– Он мой внук. – тяжело выдавил он после долгого молчания.

По тону стало ясно – решение уже принято и оно болезненно. Но трон стоит жизни, тем более даже ещё неродившегося. Власть не делиться и не отдаётся. Ей должно владеть единолично. И это никак не могут понять эти жалкие шакалы, обогатившееся во времена походов его предков. Их отцы принесли славу Мидии и огромные, обширные владения. Теперь сыновья пытаются растащить на части, с таким трудом собранное, исключительно в угоду собственной алчности. А теперь ещё это.

Виной всему сон. Всего лучше не знать будущего, но царь не может позволить себе роскошь пренебрегать подсказками богов, ибо его сны часто бывали вещими.

Четыре волка загнали и убили оленя. Пировали, терзая мёртвую плоть, растаскивая её на куски и жадно работая челюстями, обнажая белые клыки. Он смотрел на трёх своих товарищей, не решаясь присоединиться к трапезе – его роль в этой травле была ничтожной. Три волка, три великих царя подняли окровавленные морды, оглядывая четвёртого, тоже желавшего жрать. Утробно рыкнув, они всё же потеснились, пуская его к вожделенному мясу.

Пятнистый зверь, мягко ступая лапами, обходил по кругу, медленно сокращая дистанцию. В его намерениях никто из волков не сомневался – он желал отобрать их добычу. Добычу, которой они с таким трудом завладели, которую они так долго гнали по снегу, изматывая прежде, чем вцепиться в горло жертве.

Шерсть на его загривке вздыбилась, а пасть ощерилась. Пришелец не имел прав на их трофей и не получит его. Он обернулся на своих товарищей, надеясь на поддержку, но к своему изумлению, увидел лишь раскачивающиеся хвосты степенно удаляющихся сородичей. Он остался один на один со свирепой тварью.

Уйти не позволяла гордость. Да и оставить добычу вот так, без боя… Он внезапно почувствовал в себе силу ушедших, их опыт и достоинство и первым бросился в атаку. Он даже успел отогнать зарвавшегося непрошеного гостя и когда он уже почти уверовал в свою победу, барс прыгнул.

Гибкое и сильное тело мелькнуло так быстро, что он не успел опомниться, как его высокомерно вытянувшаяся кверху шея оказалась в пасти врага. Мгновенно вдавленный в снег волк с ужасом ждал смерти. Его лапы отказали ему, внутри всё заледенело. И тут он заскулил, прося пощады. Как тогда, после битвы у Экбатан(3).

Победитель, встряхнул поверженного противника и разжал челюсти, отпуская на волю жалкое ничтожество, и повернувшись спиной, пошёл к туше оленя, всё ещё продолжавшей дымиться на морозе.

А в небе уже кружили, снижаясь, извечные спутники охотников. Серый с чёрными пятнами зверь, пачкая белоснежную грудь кровью, помогая себе лапой, жрал мясо. Когда же насытился, он обернулся к покорно лежащему в снегу волку, облизнулся и отошёл прочь, вальяжно повиливая хвостом, разрешая побеждённому присоединиться к трапезе вместе с падальщиками, которые, хлопая крыльями, уже вовсю клевали мертвечину.

Униженно пристроясь с краю, он тоже получил долю, после чего позорно ползя на брюхе добрался до хозяина и раболепно улёгся у его ног.

Сон встревожил Иштумегу, но он постарался выкинуть его из головы, стыдясь своего унижения, которое он испытал, сильно подозревая, что раб-волк это он и есть. А на следующую ночь…

Следующей ночью у него впервые в жизни не получилось с женщиной. Все ухищрения умелой рабыни оказались тщетны, и он, боясь, что пойдут ненужные слухи, приказал поутру тайно её удавить. На следующую ночь всё повторилось.

Маг(4) молча стоял, равнодушно глядя на владыку. Жрецу было безразлично, какое решение примет царь – он свою роль выполнил, разгадав послание высших сил. Теперь дело за Иштумегу.

– Ты понимаешь, – гневно зашипел властелин Мидии, разворачиваясь к жрецу, – она моя дочь, а он мой внук?

Растопыренные, согнутые крючками пальцы возникли около лица мага. Ах как же он хотел впиться ими в эту рожу, содрать с неё маску высокомерного безразличия. Выдавить глаза, видевшие сомнения и колебания, кои не приличествуют царю.

Но верховный мобед – это не раб и не смерд, с ним так нельзя. Кроме того, он ещё ни разу не ошибся, толкуя его сны.

– В противном случае он лишит сына Великого Увахшатры трона и его провозгласят Царём Царей. – всё так же беспристрастно произнёс маг.

Увахшатра. Отец. Ненавистный отец. Всю жизнь он провёл в его тени. Впрочем, до того злополучного дня…

Они двигались подобно горному потоку – быстро и неумолимо, сметая всё на своём пути. Перевалив через хребты Кавказа, полчища дикарей, почти не получая нигде отпора, покоряя одно царство за другим, наконец появились под стенами Экбатаны.

Молодой, сильный, красивый Иштумегу вышел им навстречу. В свои восемнадцать он был одним из первых в рубке, а для рукопашной борьбы неизменно выбирал наиболее сильных рабов, обещая свободу за победу над ним, и ни разу не был повержен. Его сильные ноги позволяли ему привставать на скаку, отчего удар его дротика был неотразим. Пожалуй, лишь в меткости могло найтись с десяток стрелков, способных обойти наследника и гордость Увахшатры.

Их было не меньше, чем мидян, но то была бесформенная, лишённая дисциплины конная толпа. Куда ей против сомкнутого строя овальных щитов, с выставленными копьями, позади которого выстроились лучники, а по бокам всадники, которыми взялся командовать сам Иштумегу.

Скифы налетели и отхлынули, едва пехотный строй двинулся в их сторону. Юный полководец, желающий покрыть себя славой не меньшей чем у отца, покоряющего в это время Ниневию, счёл это трусостью и бросился следом, увлекая за собой всё войско.

Что было потом, вспоминать не хотелось. Бегство оказалось притворством – они очутились в ловушке, с трёх сторон окружённые конными лучниками, которые принялись закидывать мидян тысячами стрел. В Экбатаны вернулся только каждый третий. Молодого Иштумегу с ними не было – он стоял в своих дорогих одеждах связанный, с верёвкой на шее, на коленях перед Мадием, а за его спиной уже вкапывали в землю смазанный жиром кол.

Царь вздрогнул – до сих пор помнился отвратительный запах сапога вождя скифов, который он поцеловал. Рука невольно потянулась утереть рот.

А отец… Отец, вернув его из плена, заплатив помимо огромной дани большой выкуп за сына, ничего ему не сказал. Не сказал ни единого слова, как и за все последующие годы. Даже когда он вместе с ним резал спящих скифов, приехавших в гости, договариваться о совместном походе на Ассирию, не простил.

– Хорошо. Раз мой внук должен умереть, он умрёт. Я пошлю вестника в Пасаргады за Манданой. Пусть возвращается. Её молитвы услышаны.

– Я лишь хочу напомнить, – всё же памятуя, кто перед ним, слегка склонил голову жрец, – даже младенцем, он остаётся Царём царей. Убивший его будет проклят во веки веков и душу нечестивца заберёт Визареша.

– Уж не думаешь ли ты, что я стану собственноручно душить своего внука? Для этого есть надёжные люди.

– Но приказ отдашь ты. Клянусь Огнём – это одно и то же.

– Тогда что ты тут мне наплёл, раз его всё равно нельзя убить? – сквозь зубы зарычал Иштумегу. – Какой в этом смысл?

– Но его можно предоставить своей судьбе. – на лице мага заиграла хитрая улыбка.

– Что ты предлагаешь? – недовольно спросил властелин.

– Предположим, что младенец заблудится в лесу или горах. А ведь там так опасно.

– Младенец? В лесу? – не понял царь. – Что ты несёшь? Как это может быть?

– Ты мудр. – на сей раз жрец совсем низко склонился, признавая собеседника своим владыкой. – И вполне можешь сам додумать то, что не под силу мне, ничтожному.

– Я подумаю. – в раздражении от необходимости измышлять злодеяние, Иштумегу резким движением ладони приказал магу удалиться. – Подумаю. – повторил он про себя, подходя к окну.

Будто прочитав его мысли, где-то вдалеке завыл шакал. И пусть на таком расстоянии Иштумегу могло это лишь померещиться, он мысленно желал к нему присоединиться.

1 – Ахриман – дьявол в зороастризме (здесь и далее – прим. автора)

2 – Мидия – государство на территории современного Ирана

3 – Экбатаны – столица Мидии, ныне город Хаммадан, Иран

4 – Маги, племя неиранского(неарийского) происхождения, из которого набирались жрецы в зороастризме. Впоследствии стало именем нарицательным.

Глава 1

Тарш слез и подтянул к себе штаны, которые местные греки называли анаксаридами, и напялил на крепкие от постоянного сидения верхом ягодицы. Обернулся и пока зашнуровывался, с ухмылкой поглядывал на прикрывшуюся материей девушку. Уловив во взгляде посетителя удовлетворение, она протянула перед собой ладошку, скромно пряча глаза. Лукавство. Девушка, ещё недавно с таким жаром любившая его, теперь пыталась изобразить само целомудрие, став ещё обольстительней и желанней.

– Совсем девчонка. – подумал Тарш. – Но… Надо бы узнать её имя. На будущее. – и уже вслух. – Как тебя зовут? – спросил он, кладя в вытянутую руку небольшой, с несильно подрезанным краем кругляш серебра.

Девушка сжала кулачок и поднесла к глазам, желая узнать – во что оценили её любовь. Когда же она разжала ладошку, лицо прелестницы засияло.

– Илама, господин. – нежным, как журчание ручья в зелёной долине, голоском произнесла своё имя чаровница.

– Илама. – попробовал на вкус Тарш. – Я запомню. Илама. – повторил он, поджав губы, словно смаковал дорогое вино с предгорья северного Загроса. – Это тебе. С хозяином я сам разберусь.

– Господин! – девушка вскрикнула, отбрасывая покрывало, но тут же стыдливо прикрываясь руками. – Ты можешь остаться ещё.

Илама подошла к мужчине, продолжая играть в невинность, прижалась к нему.

– Я сделаю всё, лишь бы ты был счастлив, господин. – шепнула она. – И никакую другую ты больше не захочешь.

Её природное искусство обольщать было под стать её умению любить. От жаркого дыхания у Тарша, уже давно не мальчика, негой обволокло всё тело, желая поддаться призыву. Но ему пришлось взять себя в руки. Он удовольствовался лишь лёгким поглаживанием её спины, не рискуя спуститься ниже; ему пора было идти. Камбиз ждать не любит, впрочем, как и все цари, князья и прочие, мнящие из себя владык.

– Я вернусь, – он оторвался от неё и подобрал куртку, – и мы продолжим. – Надеюсь, ты будешь ждать меня.

– Да, господин. – девушка моментально сообразила, что дальнейшие домогания следует прекратить и завернулась в покрывало. – Возвращайся, я буду ждать.

Тарш с тоской оглядел, ставшую под материей бесформенной фигурку Иламы и напялил кожанку прямо на голое тело. Он мог позволить себе куда более дорогой наряд, но предпочитал одеваться попроще, выбирая между роскошью и удобством последнее, что при дворе Камбиза, начинавшего обряжаться на мидийский манер, вызывало раздражение.

Здесь он был целиком и полностью заодно с нелюбимыми им греками – длинные платья новой моды делали персов женоподобными. Хотел бы он посмотреть на воинов в подобном облачении, карабкающимися по скалам или верхом, особенно если доведётся сойтись в ближнем бою с пешими – за такие длинные полы очень удобно стаскивать с коня. К тому же это сильно стесняло в движении.

Пожалуй, единственное удобство заключалось в широких и длинных рукавах, в которых легко можно было спрятать кинжал или акинак, что очень важно для убийцы. Тарш даже позволил себе высказать эту мысль царю, с удовольствием наблюдая, как в моду начали входить подвязанные шнурком рукава – каприз мнительного Камбуджии, отчего-то решившего называться на греческий манер Камбизом.

Впрочем, мнительность родилась не на пустом месте – слабому здоровьем, не пользовавшемуся, в отличие от отца, уважением среди князей, действительно требовалось опасаться заговоров. По большому счёту, на троне удержаться ему помогла женитьба на Мандане, дочери Иштумегу. Хитрый мидянин решил поддержать слабого и безвольного сына Куруша, неспособного, да и не желавшего бунтовать. К тому же, в Пасаргадах стоял сильный гарнизон мидян, а воины Камбиза служили в войске Иштумегу – поднять мятеж было некому. Удел остальных – плести интриги. Воистину – времена великих ушли в прошлое. Увахшатру сменил Иштумегу, а Куруша – Камбуджия-Камбиз. Сыновьям было далеко до отцов.

– Держи! – он подкинул такую же монету(1), что дал Иламе, подхваченную её хозяином-финикийцем, по слухам бежавшему из Тира за что-то там приговорённого. Тарш не сильно интересовался житием этого сытого поклонника греческой любви. – В следующий раз я заранее предупрежу о своём визите. Сделай так, чтобы за день до моего прихода у девчонки никого не было. Ты понял?

– Да, господин. – угодливо улыбаясь, поспешил принять условия богатого посетителя хозяин. – За день до твоего визита.

Смотреть на эту слащавую физиономию не хотелось и Тарш поспешил удалиться. Взглянув на солнце, ему пришлось ускорить шаг – до полудня оставалось не так уж и много времени, а путь предстоял неблизкий – это была не самая уважаемая персами часть Пасаргад – район, облюбованный торговцами с запада – греками, вавилонянами, лидийцами, и обустроенный ими на свой лад. Здесь, как и в любом торговом городе, процветали продажная любовь и кутежи.

Несколько раз Тарш ловил себя на мысли, особенно получив очередной удар ножом в пьяной потасовке, что пора остепениться, купить дом, жениться, завести семью и каждый раз откладывал на будущее осуществление этих замыслов. Едва он представлял себе свою оседлую жизнь, как ему тут же мерещились дэвы тоски и скуки, утаскивающие его под мост Чинвар(2).

Хибары поплоше начали сменяться домиками получше – планомерно, без резкого перехода, будто нарочно, подготавливая путника к виду дворца, спрятавшегося за крепостными стенами, который, по сути, такая же хибара, если сравнивать с дворцом Иштумегу в Экбатанах. Здесь уже вовсю властвовали пёстрые, красочные материи с серебряной и золотой вышивкой. Богатые персы, те, которые, позабыв скромные обычаи народа, когда-то завоевавшего эту землю, а ещё больше знать, пёстрыми нарядами стремились вызвать зависть и самоутвердиться исключительно за счёт дороговизны одеяний, не забывая кичиться славой воинственных предков.

Оттого эти щёголи и презирали его облачение – во всей Персиде, да и во всей империи помнили, как не спасли роскошные одеяния нынешнего царя Мидии от позора, которое не смыло подлое убийство Мадия. Поговаривали, что Иштумегу самолично осёк голову вождю скифов, мстя за унижение, которому тот его подверг. Сам наполовину скиф, Тарш был по природе своей кочевником и чтил законы гостеприимства. Оттого и презирал Увахшт¬ру за совершённое, хотя и понимал его как государя. Гость свят, будь он даже врагом – уж коли пустил в свой дом и разделил с ним трапезу почитай его до тех пор, пока он не покинул твоё жилище.

Будучи частым гостем в греческом квартале, который более был похож на город, чем сам лагерь персов, Тарш всё-таки не любил это место. Вообще все города, с их узкими улочками, не дававшие дышать, с их грязью и вонью. Это тебе не горы, где никто не выскочит из-за угла незамеченным. Подумав об этом, Тарш поморщился. Рука невольно дотронулась до левого бока. Уже не болел, но память ещё была свежа. Он понятия не имел, кто и главное, за что его хотел убить и умер сам, так и не поведав причин.

Удар всё же был хорош – семь дней Тарш провалялся в горячке, сумев раненым добраться до дворца. Камбиз был так обеспокоен состоянием своего сотника и телохранителя, что прислал ему личного лекаря. Такой чести не удостаивался ни один из окружения царя. На восьмой день больной прогнал целителя, пообещав призвать на помощь Визарешу, если тот не уберётся со своими мазями и вонючими куреньями. А ещё через семь дней, даже не поблагодарив господина, отправился вновь искать приключений на то место, на коем обычно сидят.

Царь не обиделся, желая видеть в нём больше друга, чем слугу. Тарш был главным наследием, после престола, разумеется, завещанным ему отцом, которого он любил и почитал, как и полагается всякому персу, хотя и не старался быть на него похожим.

Тарш трижды спасал жизнь Курушу, подставляя свою грудь под удар, и один раз ему. Кто из царской свиты на такое способен? Никто. За это любимца царя и не любили. А ещё за острый язык. Он, как и положено персу, чтил три святых завета – почитай родителей, метко стреляй из лука и говори правду. С первым были сложности. А вот со вторым и третьим всё было в порядке. С луком он вытворял такое, что никому и близко не удавалось повторить. Это, похоже, было наследственным. А правду…

Правду он говорил даже царю. Не при всех, конечно. Что до остальных, то тут Тарш не стеснялся. Иной раз Камбизу приходилось выступать примирителем, когда его очередная шутка выводила свиту из себя. Двор вздыхал с облегчением, когда с каким-либо поручением царя фаворит убирался из Пасаргад.

Решив пройти через базар, служивший своеобразной границей между иноземцами и персами, Таршу при входе, навстречу попалась грузная женщина в дорогой, красно-сине-жёлтой шёлковой одежде, с различными цветными побрякушками на шее и с крупными серьгами в ушах – ещё одно новшество, появившееся совсем недавно от египтян, в сопровождении слуги с корзиной на плече, скорей всего невольника, хотя последний был одет вполне прилично для простолюдина. Наверняка личный слуга госпожи – подарок мужа или же семейный раб.

Женщина с брезгливым выражением лица, прошествовала мимо, имеющего наглость пялиться на неё, мужлана в кожаных штанах и такой же куртке, надетой на голое тело.

И действительно, Тарш не озаботился до конца зашнуровать кафтан и его волосатая грудь была выставлена на всеобщее обозрение. Это считалось здесь, в двух шагах от дворца неприличным, но ему, полукровке на это было плевать.

Госпожа отвернулась, сморщив и без того не блиставшее красотой личико, делая вид, что от встречного невероятно смердит. Это было неправдой. Всякий раз, идя к женщине, неважно жена это вельможи или шлюха, Тарш тщательно приводил себя в порядок, несмотря на всю сложность процесса, а недорогую куртку и штаны менял чуть ли не каждый месяц – он мог себе это позволить. В отличие от той же женщины. Несмотря на всё богатство, её костюм выдавал в ней неряху – изрядно засаленные рукава и живот портили общее впечатление. Это ещё одна причина, по которой Тарш предпочитал простую одежду.

Он проводил её взглядом, и подмигнув рабу, состроил рожу, словно его стошнило. Невольник поспешил отвернуться, в тщетной попытке спрятать улыбку. Не понаслышке знакомый с неволей, Тарш не презирал рабов – несчастные, которым просто не повезло. Но многие из них жили даже лучше иных свободных – им не приходилось заботься о насущном. Об этом заботились хозяева.

А базар шумел. Крики торговцев, нахваливавших товар пополам с ругательствами покупателей, желающих сбить цену. Никто не обижался – такая перебранка была скорее развлечением, чем необходимостью. В конечном счёте цена изо дня в день почти не менялась, разве что внешние обстоятельства могли коренным образом её поменять.

Тарш проскальзывал в узких проходах меж прилавков, отшучиваясь от зазывал и уворачиваясь от норовивших ухватить за одежду торговцев. Многие его тут знали и знали кто он. Поэтому никого не вводил в заблуждение его наряд простолюдина.

А вот и нагромождение камней, отчего-то называемое дворцом. Двое при входе в цитадель. Мидяне. Короткая безрукавка с нашитыми металлическими пластинами, одетая поверх длинного халата. Дорогой, вышитый серебром пояс с мечом и топориком. Копьё и овальный щит с двумя вырезами для того же копья. Непонятно зачем на страже лук со стрелами за спиной. Голова замотана белой материей. Таких тут менее полусотни – остальные попроще. Здесь его тоже знали – стража даже не сделала попыток остановить. Коридор, недлинный, но мрачный. На выходе ещё двое. Далее сад.

Такой великолепный поздней весной и всё лето до середины осени, сейчас он скорей удручал, чем радовал. Пожалуй, лишь кипарисы, высаженные двойными рядами вдоль дорожки ведущий к апартаментам царя, как-то сглаживали общее впечатление, от замершего в ожидании тепла, парка.

Как только он вступил на посыпанную чистым песком дорожку, навстречу ему сразу вышел Гардал – личный раб Камбиза и поверенный в его делах. Он был обучен грамоте и знаком со многими языками, начиная от греческого до языка далёкой Чжоу. До Тарша доходили слухи – некоторые из числа царедворцев не брезговали заискивать перед невольником, способному донести их мысли и просьбы до ушей владыки Персиды.

Тарш, не желая уподобляться им, нарочито вёл себя с наперсником подчёркнуто холодно. Несмотря на это, Гардал, будучи человеком умным и предусмотрительным, всячески выказывал уважение к другу царя.

– Господин тебя ждёт. – прогнул спину могущественный раб. – Ты встретишься с ним в личных покоях. Следуй за мной. Прошу.

Они миновали сад, пройдя его насквозь, под беспристрастным взглядом вечно зелёных стражей. В конце их ждала довольно широкая лестница, на которой им попался Вареграш – военачальник царя. Тарш его знал – это был старый воин, один из немногих выживших после мидийской войны ветеранов Куруша. Опытный, осторожный, хитрый. И не трус, что важно.

Тарш почтительно раскланялся с ним. Особой дружбы меж ними не водилось, но они уважали друг друга, поскольку доводилось биться бок о бок. И несмотря на мидийское одеяние, Вареграш был достойным мужем и пользовался доверием царя.

– Оставь нас. – едва Гардал и его спутник вошли, Камбиз сразу приказал рабу удалиться. – Когда-нибудь греки тебя погубят. – безошибочно догадавшись, кого посетил Тарш прежде него, улыбнулся и поприветствовал его хозяин дворца. – Ну, здравствуй.

– Да продлит твои годы Амератат(3), царь Аншана(4) Камбуджия, сын Куруша. – с поклоном, как и подобает, произнёс Тарш положенную по этикету фразу. – Ты хотел меня видеть?

– Я всегда рад тебя видеть, друг мой. – слегка приобняв его, сказал царь. – И сколько раз повторять – зови меня Камбизом.

– Прости государь. Я очень любил твоего отца, чтобы называть тебя другим именем, нежели дали тебе при рождении. Впрочем, – Тарш позволил себе ухмыльнуться, – мы здесь одни. Я тебе нужен, государь?

– Да, нужен. – царь сразу стал серьёзен. – Вчера, – он нервно постучал пальцами по маленькому столику, на котором стояла вазочка со сладостями, – прибыл гонец из Экбатан. Мандана должна вернуться домой. Причины гонец не сообщил, но намекнул – Иштумегу хочет быть уверен, что это его внук. Боится, что если вновь родится девочка, я способен подсунуть ему в качестве внука другого ребёнка. Думаю, враньё, и мне не это не нравится. Через три месяца ей рожать, и судя по тому, что говорит повитуха, будет мальчик. У меня две дочери, а наследника нет. Я не могу отказать тестю, но и отдавать сына в заложники не хочу. Ты должен поехать с моей женой и оставаться там, оберегая моего сына, как оберегал меня, а до этого моего отца. Согласен?

– Надо так надо. – пожал плечами Тарш, небрежно закидывая в рот сушёный абрикос. – Ты же знаешь, я сделаю всё, что изволишь приказать.

– Я не хочу тебе приказывать. – в голосе Камбиза звучала неподдельная тревога. – Я прошу.

Его гость, телохранитель и друг ощутил это беспокойство. Он проглотил, даже толком не успев пережевать, сладкую курагу и тут же утёр рот.

– Я слушаю тебя. – отбросив свойственную ему бесшабашность, тоже став серьёзен, сказал Тарш. – Говори, чего ты опасаешься?

Камбиз принялся прохаживаться по залу, изредка поглядывая на двери, небезосновательно полагая, что их могут подслушивать. Вернувшись к столику, взял финик, повертел его в руках и положил обратно.

– Он что-то задумал. – стараясь говорить тихо, начал он. – Клянусь предками, задумал. Вот только что. Мандана меня не любит, впрочем, как и наших детей, и спит и видит, как бы вернуться к отцу.

– Ну, правильно, ведь ты делишь с ней ложе, только когда велит тебе твой прорицатель. – перебил Тарш. – Попробуй делать это чаще. – рассмеялся он. – Поможет.

– Не поможет. – не обратил внимание на бестактность Камбиз. – Она так же холодна, как и стены моего дворца во время зимних ветров. – здесь он сильно кривил против истины – в те редкие моменты, когда делил с ней ложе, она была страстна, но он сильно подозревал, что Мандана в мечтах представляет не его. В этом было что-то унизительное. Настолько, что Камбиз даже себе не мог признаться в этом. – И проводи я с ней все ночи, она все равно будет считать меня дикарём и презирать. А отпустив её, мне на троне долго не продержаться. У меня не больше трёх тысяч всадников, на которых я могу положиться, а на князей, как ты понимаешь, надежды нет. Мне нужен сын.

– Я предупреждал твоего отца, что так и будет, – сумрачно заметил Тарш, – когда он соглашался на этот брак.

– Ты, кажется, забыл – он уже лежал на смертном одре. Даже до свадьбы не дожил. Я не мог отказаться.

– А зачем отдал воинов?

– Послушай, меня и без того всё время подталкивают к войне с тестем, надеясь, что когда Иштумегу меня уберёт, на моё место он посадит кого-нибудь из них. К примеру, моего дядю или его сына. Бараны. После того как нас разобьют, а даже этого скорей всего не будет, поскольку никто из них не придёт на битву, здесь будет сидеть его наместник, и тогда, клянусь Огнём, они все взвоют, подобно шакалам, у которых волки отобрали добычу.

– И что ты намерен делать?

Камбиз, глубоко дыша носом, закусил губу.

– Уже делаю.

В этот момент он впервые напомнил Таршу его отца, Куруша, едва не одолевшего Увах¬шат¬ру. Лишь троекратное превосходство мидян позволило им победить. Теперь сын, похоже, собирается продолжить его дело.

– И что же? – не удержался спросить Тарш, с потаённой надеждой на возвращение славных времён.

– Некоторые из мидийских князей, предпочтут увидеть на троне Мидии если не меня, то внука Иштумегу, а не полоумного мужа его младшей дочери. И если у меня родится сын…

Камбиз умолк, предоставляя собеседнику самому додумать недосказанное.

*

Щёлкнула тетива, и лёгкая стрела вонзилась в край мишени. Женщина поджала с досады губы и потянулась в колчан за другой. Следующий выстрел был намного удачливей.

– Мой муж поручил меня заботам своего любимчика. – скорей утверждая, чем спрашивая, сказала Мандана. – Мне повезло. – она исподволь глянула на подошедшего – оценит ли он выстрел.

Выстрел был действительно хорош; с расстояния в пятьдесят шагов, попасть почти в центр плетёной мишени, для женщины, да ещё беременной было совсем недурственно. Камбиз совершенно напрасно не баловал супругу охотой – быть может, отчасти из-за этого меж ними и возникла стойкая неприязнь, но муж упорно считал, что удел женщины – это сидеть дома и заниматься детьми, а не бить дичь. И единственное, что могло их объединить…

Тарш самым почтительным образом поклонился, в очередной раз удивляясь, как любовь к такому мужскому занятию, как стрельба из лука, сочетается в этой девице со взбалмошностью и чисто женскими капризами. Он ухмыльнулся своим мыслям и сделал это напрасно – Мандана, как всегда расценила это по-своему. Она решила доказать, что попадание было неслучайным и … промахнулась.

– Только ахуры знают, как я счастлива, что именно ты будешь меня сопровождать. – ласковым голосом произнесла женщина.

Знай Тарш её чуть меньше, мог бы поверить. На самом деле она была вне себя от гнева. Оттого и промахнулась. А ведь три года назад…

Куруш умер. Любивший и почитавший царя как отца, Тарш сильно переживал утрату. О своём будущем он не думал – умирая, Куруш взял с них клятву – ему быть верным сыну, а с Камбиза – принять эту её и быть ей преданным. Недолюбливавший сына своего благодетеля за мягкотелость и изнеженность, Тарш неоднократно смог доказать верность этой клятве. Сам он был обласкан вниманием нового царя Аншана, ко всеобщему разочарованию уже начинавшей разлагаться касте сановников Куруша. Их отцы по большей части погибли в двухлетней войне с Мидией, а эти были жиже – наживаясь на торговле, и получив возможность с поощрения Увах-шт¬ры скупать за бесценок земли, пригодные к земледелию, здорово попортили жизнь простого народа, ещё помнящего обычаи и нравы кочевников. Присутствие чужестранных воинов и вовсе развязало им руки, поскольку их собственные были как раз из числа притесняемых ими персов.

Тарш во главе трёхсот всадников был послан в Эктобаны за невестой царя. Номинально главой посольства Камбиз назначил Дагоша – князя одного из кланов маспиев, поскольку отправить с визитом человека низкого происхождения было бы оскорблением величия. Тарш терпеть не мог этого заносчивого представителя новоперсидской знати, но был вынужден согласовывать с ним все действия. Он даже засунул куда подальше свой скорый на остроты язык и был предельно вежлив. Слишком важна была эта миссия для его повелителя.

Экбатаны впечатляли. Уже подъезжая, Тарш, взглядом воина оценил высоту городских стен, прочность врат и башен, глубину рва и общее расположение крепости. Это невольно вызывало в нём уважение к бывшим врагам. При этом он мысленно представил, как бы он, будучи во главе войска, стал штурмовать эту твердыню. По правде, ему ещё не представлялась возможность не то что командовать штурмом, но и просто участвовать в нём – до сих пор он ратоборствовал на равнинах, да в горных ущельях. Впрочем, при таком властителе вряд ли и придётся.

А вот всевозможные барельефы и прочие украшения на него не произвели ровным счётом никакого эффекта. Красиво – да, но практичный ум Тарша не придавал значения подобной мишуре.