Kitobni o'qish: «Старый помещик»
Осень – красивое время года. Леса постепенно покрываются золотом, потом краснеют и темнеют, а под конец, сбросив свой наряд, готовятся к долгой зимней спячке, чтобы весной дать жизнь новым побегам и листьям. Небо становится странного пронзительно-синего цвета, часто закрывается сытыми серыми тучами, которым уже не хватает сил подняться ввысь, поэтому они плывут низко, едва не задевая верхушки деревьев. В прохладном воздухе начинает витать сильный терпкий запах бархатцев, которые за их способность цвести от начала сентября и до первых морозов так любят высаживать везде, где только можно. В нашем городе тоже, ведь Орёл ничем не отличается от других городов России. Он мог бы выделяться на карте, мог бы стать таким же знаменитым, как Москва и Питер, и здесь бы ходили толпы туристов, но время ещё не пришло, и придёт ли когда – неизвестно.
Неспроста я заговорил об осени и Орле вместе, у них много общего. И дело вовсе не в том, что наш город переживает эпоху увядания, а в том, что с ним, как и с осенью, связано большое количество писателей и поэтов. Перечислять их долго, я назову самых знаменитых: Тургенев, Лесков, Бунин, Фет и Тютчев. Наверняка вы вспомните хотя бы одно произведение каждого из них. Родились они не все в Орле, а в Орловской губернии или даже за её пределами, но наш город они посещали часто, ведь он был губернским центром.
Разговор о золотой поре и творчестве я начал неслучайно, это лишь предисловие, ведь история, которую мне бы хотелось рассказать, произошла именно осенью и именно там, где каждый камень и листок вобрали в себя мысли и чувства одного из самых знаменитых писателей России, в Спасском-Лутовинове. Усадьба Тургенева, пожалуй, – единственный музей, который может привлечь туристов в наш регион. Там проходят праздники, выставки, концерты. Если же шум и веселье не вызывают у вас интереса, то приехать стоит ради парка, разбитого на территории усадьбы более двух столетий назад. Тишина и покой так и навевают мысли о чём-то большом и прекрасном, заставляют задуматься о жизни, и само собой приходит осознание, что здесь нельзя не писать. Как видите, пишу и я.
Был конец сентября. Погода, на удивление, стояла тёплая, светило солнце, только прохладный ветер своими редкими порывами напоминал о том, что уже далеко не лето. Мы ехали в Спасское-Лутовиново не просто погулять, а посетить недавно отреставрированный дом Тургенева. Никогда там не был, но и не сказать, чтобы стремился, учитывая, что пару лет назад, как раз в юбилей литератора, этот дом разобрали до каркаса, а до этого я и не видел, чтобы туда активно водили экскурсии, да и вообще кто-либо входил.
В полдень мы уже были на территории музея и ужасались огромному наплыву людей, которого, кажется, я здесь никогда раньше не видел даже в дни гуляний. Взрослые с маленькими детьми, школьники 10-11 классов – все толпились у кассы. Радовало только одно – очередь продвигалась быстро, поэтому через двадцать минут мы уже ждали экскурсию, присоединившись к группе, возле церкви Спаса Преображения, находившейся почти сразу за воротами. Наш экскурсовод, пожилая дама с тёмными жиденькими волосами, заколотыми на затылке в пучок, представилась как Тамара Николаевна и стала вести свой рассказ с самого начала, то бишь с того, кто был первым владельцем усадьбы, про его судьбу и некоторые легенды, связанные с этой на первый взгляд заурядной личностью. Особенно мне запомнилась легенда о разрыв-траве, которую ищет дух умершего помещика, чтобы восстать из могилы. Потом экскурсовод плавно перешла к описанию его племянницы и наследницы – Варвары, которую знает любой пятиклассник как мать Тургенева и прообраз барыни из рассказа «Муму». Дальше сообщила о пожарах, уничтоживших большую часть господского дома, и совсем немного поведала о Тургеневе и его братьях. После такого краткого экскурса в историю семьи Тургеневых мы проследовали в дом, точнее в единственное уцелевшее его крыло.
Вошли мы через дверь, ведущую в галерею. Её разделили картонными перекрытиями на две части, сделав в меньшей гардероб, где нам выдали бахилы и попросили натянуть маски на нос, а большую оставив пустой, если не считать узкого шкафа, люстр в специальных стеклянных ящиках и портрета Тургенева. Иван Сергеевич с должной выдержкой выслушал, собственно, как и все собравшиеся, историю про люстры и их особенности. Пожалуй, не буду раскрывать все тайны, кому интересно – милости просим в Спасское-Лутовиново, лучше расскажу про следующую комнату – столовую.
Что вы ждёте от столовой богатого барского дома? Фарфор, хрусталь, золотые и серебряные вилки и ложки? Увы. Столовая на редкость была бедна посудой. Не сохранилось почти ничего, кроме вазы для фруктов, красивой, позолоченной, в виде девушки-ангелочка с блестящими крылышками, державшей чашу на голове; сахарницы; индивидуального молочника и одной тарелочки, которую толком и рассмотреть нельзя, потому что всё стоит кучно в центре стола под куполом. Тамара Николаевна снова начала рассказ издалека: про Варвару Петровну, её порядки, а потом уже про конкретную посуду, шторы, портреты, напольные часы и самовар, который я даже не сразу увидел. Он притаился у самого выхода на маленьком столике и издалека был похож на медную вазу.
Пройдя столовую, мы попали в малую гостиную. Ничем так не запоминается дом Тургенева, как этой комнатой, а точнее главной вещью, которая находится в ней – диваном. О, про этот диван мне рассказывал ещё дедушка, бывавший в музее в молодости, лет так сорок назад. По словам нашего экскурсовода, сам Иван Сергеевич не очень лестно отзывался о диване, поскольку тот был настолько мягким, что, сев на него, ты уже не захочешь что-либо делать, а только сидеть, а ещё лучше лежать, закинув голову на мягкий подлокотник. Собственно, за свою мягкость и удобность диван получил название «самосон». Рядом с зелёным чудом стояла тумбочка с белым массивным светильником из камня, напоминавшим урну для праха, а над диваном висел портрет молодого Николая Сергеевича – старшего брата писателя. Зная, что он был военным, скажу сразу: на портрете нет никакого намёка на его будущую (относительно времён написания портрета) деятельность, просто барчонок с тёмными волосами и правильными чертами лица, в красном халате с белым отворотом.
За малой гостиной шла большая гостиная. Лично моё мнение таково, что это самая красивая комната в доме. Первое, что бросилось в глаза, – это спинка дивана, фриз которого украшен позолоченными рельефами в виде фигурок людей на мотив античности. Столик и стулья из красного дерева гармонично дополняли интерьер, но закрывали прекрасные резные ножки дивана в виде сирен1 с головой древнегреческой девушки с характерной причёской и позолоченной диадемой. Из мебели были ещё трюмо и бюро-секретер, на стене висели картины, а заканчивала ансамбль необычная люстра чёрного цвета, имевшая форму казана и украшенная позолоченными элементами растительного орнамента, по краю которой располагались электрические свечи. Не вписывалась в общий богатый интерьер только тощая ваза с пучком серо-лиловой травы и рыженькими цветочками, стоявшая сиротливо посередине стола.
Пока Тамара Николаевна с огромным воодушевлением рассказывала про картины, мимо нас сновал чей-то беспокойный ребёнок. Маленькая девочка то пыталась хныкать, то дразнила мальчика с фотоаппаратом, то просилась к папе на ручки, а, когда тот брал, сразу же просилась обратно на пол. И это всё производило неимоверно много шума, заглушая даже голос экскурсовода.
Из большой гостиной мы плавно переместились в кабинет Тургенева. Уютная комната в тёмно-бордовом цвете переносила нас из дня в какое-то затяжное утро, когда, не выспавшись, с гудящей головой не хочешь вставать с постели и открывать тяжёлые шторы, а сделать это надо, иначе не сможешь проснуться. Здесь не было электрических ламп, поэтому полумрак разбавляли только лучи солнца, пробивающиеся через окна, занавешенные белоснежным тюлем, но и они не могли до конца осветить всё помещение. Удивительно, как в этом полусне можно вообще что-то делать.
Главным объектом комнаты, конечно же, был письменный стол, за которым Тургенев мог работать по восемь часов в день без перерыва, сочиняя новые или переделывая старые рассказы. В центре стола в стеклянном кубе лежал костяной канцелярский нож, принадлежавший писателю. Также на столе имелся подсвечник с небольшим экраном, по словам Тамары Николаевны, защищавшим глаза от яркого света свечи. На стене рядом с дверью, через которую мы вошли, висел портрет отца писателя Сергея Николаевича. Под ним стояла открытая полка для книг с массивными томами, но, какого автора, я рассмотреть не смог, был слишком далеко. Рядом со мной располагалась ширма, но вот заглянуть за неё я не успел.
