Kitobni o'qish: «Начни новую жизнь»
1
Неожиданно и нетерпеливо, почти как в детстве, кто-то за окном прокричал моё имя. И голос этот, впорхнувший в приоткрытую форточку и легко раздвинувший габардиновую щель неплотно зашторенного окна, – голос негромкий, но настойчивый, зависший на мгновенье невидимым беспокойным мотыльком как будто у самого уха, – был мне знаком и был желанным как никогда, но я не смог его припомнить. Я не успел даже подумать об этом, потому что радостно проснулся и сразу же обнаружил, что и видение, так поразившее меня во сне своей теплотой и светом, тоже ускользнуло из памяти, оставив лишь ощущение тоскливого сожаления. Почти идеальный мир растворился вдруг, не оставив ни малейшего следа, как и некой надежды, мелькнувшей в сознании как тот мотылёк и растаявшей в сонной утренней тишине. И всё же ещё некоторое время я обречённо бродил по зыбкой песчаной ряби в поисках чудного оазиса – жажда мучила меня, – как вдруг открыл глаза и в ту же минуту треском взлетающей петарды и слабой головной болью день вчерашний разверзся передо мной необычно выпуклой живой картиной, вернее её самой нестираемой частью.
Мы с женой возвращались из кафе, было темно, в воздухе плавал тонкий сладковато-пряный аромат июньской ночи. Мы шли вдоль набережной по пустынному тротуару и обсуждали наши планы. Накануне меня уволили с работы… Нет, стоп, не так! Совсем не так! Я легко затёр всплывшую картинку и глянул на часы – стрелки показывали ровно девять… Совещание только началось… и я незаметно присел в светлом просторном кабинете шефа, со всем вниманием слушая его негромкую, но проникновенную речь. В конце она была как гром среди ясного неба. Не хотелось и вспоминать. Всё было плохо. Хуже не бывает. И было это, когда день только начинался и за окном шумели деревья своей серебристой листвой и радостно, даже чересчур, суетились птицы – наверно, воробьи, – потому что пришло летнее солнцестояние и отовсюду ослепительно ярко сияло солнце. И ночь была всего-то часа три, не более.
Выходя из кабинета, я напоследок бесстрастно отметил казённое блекловато-вычурное “барокко” – пластиковую псевдолепнину потолка. Но, конечно, не от этого так пусто и безлико и в самой приёмной, где меня знакомили с приказом, – но и там дальше… и потом много дальше, чем даже в гулком неожиданно сузившемся коридоре на выход.
Пусто было и в сквере, где шумели тополя, птиц не было слышно, наверно они куда-то попрятались, завидев издали хмурую физиономию. Странное было состояние. Я медленно плыл по извилистой дорожке с качающимися по бокам старыми тополями. Казалось будто осязаемо-неотвратимое и как будто независимое от меня остросюжетное действо, возможно и касавшееся меня самым непосредственным образом лишь в каком-нибудь (на это я ещё смел надеяться) параллельном мире, захватило меня в свой непредсказуемый водоворот, особо не спрашивая моего желания, и я точно мелкий статист безропотно и беспрекословно подчинился этому неожиданно откуда-то взявшемуся напору, не имея ни малейшей возможности уклониться от него, остаться незамеченным, или как-то необыкновенно взбрыкнувшись, хотя бы незначительно, на миг повлиять на его ход и разворачивающиеся события. Невыносимо было чувствовать такое своё бессилие, и так досадно было на самого себя – не передать. Но это было вчера.
