Kitobni o'qish: «Стать человеком»
Все нижеизложенное прошу считать не попыткой пробиться к истине, но надеждой найти альтернативу.
В неисчислимом человечестве
Большая редкость – Человек.
И. Северянин
Падение
Я падал. Я летел сквозь зачарованно смотрящие вслед пространства и не прощался. Просто не желал. Чего стоят мои желания? Раньше они стоили всего. Как будет теперь?
Я ошибся. Мало ли ошибок случайно случалось в холодном свете кипящих пурпуром звезд? Уж точно больше, чем было в нем пурпура. Но много ли из них понадобилось мне? Немного? Меньше? Одна! Так почему же хватило и ее?
Потому что бог ошибается лишь один раз.
И после этого он перестает быть богом. И обратной дороги уже нет. По крайней мере, ее не знал даже я. Даже я! А ведь когда-то, непрощенные мгновения назад, я знал то, что большая часть разумной и почти разумной вселенной назовут всем. Всем! Знал…
Но что теперь? А теперь все просто. Я перестал быть богом и стал… кем? Нет, пока еще не стал. Но стану. Обязательно стану. Я уже близко. Я почти упал. Я почти вижу этот забытый, брошенный предел.
Я потеряю свой облик, свой разум и обрету облик и разум неизмеримо низший. Я готов? Нет, я не готов. Я не мог быть готов, потому что нельзя быть готовым к подобному. Слишком высоко я стоял, чтобы вот так просто смириться с глубиной пропасти, в которую падал.
Но этого уже не изменить. Уже не спастись. Не спастись, но спасти малое? Клочок, горсть того, кем я был. Я попробую. Я успею. Я смогу. Ведь я был богом. Богом, который ошибся. Которому суждено стать человеком.
Ненависть
Я открыл глаза. Я? Нет, уже не я. Или еще не я? Есть ли разница? Ведь из двух зол выберешь только зло. Зло? Интересное понятие. Интересно тем, что отличается исключительной гибкостью. Впрочем, как и большинство фундаментальных понятий этого мира.
А что с миром? Да, в общем-то, ничего интересного. Обычный мир. Со своей грязью, со своим прощением. Сколько таких было, сколько еще будет. В мире стоит апрель. Апрель – это такой месяц. Месяц – это вроде секунды, только немного дольше. А секунда? Секунда – это немного короче месяца.
Меня зовут Саша. Александр. Александр Орестович Волковский. Немного писатель, немного художник, немного алкоголик. Семьи нет, желания ее заводить тоже. Мне тридцать два года, и осталось немногим больше. Стоп! Что значит немногим больше?
Ведь это миг! Меньше мига! Это то время, за которое я… Что я? Не помню. Уже не помню. Сколь многое осталось позади. Потерянное, утраченное. Мне было бы жаль, если бы я умел жалеть. Хотя теперь умею. Но стану ли жалеть о том, чего не вспомнить и не понять? Слава богу, нет.
Слава кому? Не мне. Другому. Назовем его простым человеческим богом. И ведь многие из них думают, что зачем-то нужны ему. Смешно. Богу никто не нужен. Он сам есть все, и все. Но разве понять это человеку?
А мне? Кто я теперь? Не бог. Конечно, не бог. Но ведь и не человек еще. Насколько мне еще предстоит упасть? Что потерять? А что осталось?
Память! Осталась злая, жестокая и до боли размытая память. Память о том, что ошибся. Как? Почему? Наверное, это уже не важно. А что важно? Что теперь может быть важно? Теперь, за шаг до смерти, перед непонятной, ничтожной жизнью. Где та цель, та идея, ради которой можно и нужно жить?
А ради чего я жил раньше? Уже не понять. Просто не осознать этим убогим разумом. Но ведь иного не дано. Значит, попробуем. Попытаемся. Встанем, а может, и воспарим. Глупость. Что ж, значит, глупость. Не так и мало. На это я хотя бы способен.
Я встал с потрепанного дивана, сделал пару осторожных шагов и бегло осмотрелся. Знал я эту квартиру, знал. Знал, что в ней стоит. Знал, где. Но одно дело – знать, а другое – вот так… увидеть, почувствовать, ощутить. Ощутить всем своим непривычным, нескладным телом.
Диван. Разумеется, все тот же. Возле дивана широкий стол. На столе ноутбук, телефон, книги, бутылка неплохого виски. Точнее, полбутылки. Напротив шкаф и еще шкаф. Один для одежды. Один книжный. В другой комнате краски, мольберты и разорившая меня в свое время напольная акустика. В целом все. Комнаты кончились.
Я прошел в ванную и посмотрел в простое квадратное зеркало. Да… Хорош! Впрочем, по здешним меркам я действительно был ничего. Высокий, с относительно развитой мускулатурой, относительно правильными чертами лица. Темные прищуренные глаза могли бы придавать загадочный вид, если бы не были такими усталыми. Темные же волосы некрасиво взлохмачены. На неделю небритой щеке невыразительный шрам. Всем говорю, что порезали в драке. На самом деле сам проткнул вилкой, когда был пьян и взволнован.
Я вышел из ванной и замер на пороге своей импровизированной мастерской. На мольберте одиноко скучала недописанная картина. Дрянь дрянью, судя по дебюту. Я вообще был откровенно посредственным художником. И картины мои иногда продавались только из жалости.
С литературой было лучше. Писать я почти умел и даже был наделен ускользающей крохой таланта. И, что гораздо важнее, относительным финансовым успехом. Причем порой очень относительным.
И что? И все? Нет, еще, конечно, были разного рода переживания юности, приключения молодости и тяжелые удары неумолимо наступающей зрелости. Но вот чего-то серьезного, определяющего… Нет, ничего.
Детей не было. Родители умерли. Не так давно, чтобы забыть, но достаточно, чтобы перестать скорбеть. И даже вездесущая любовь так и не нашла меня в вожделеющей темноте.
А еще почти не было удовольствия, которое, казалось бы, должно дарить творчество. А почему? А потому, что давно уже не писал для затертой в кровь души. Писал для толпы, для издателя, для грешных денег. Меня устраивало? Устраивало, но всегда что-то давило и резало одинокими лунными ночами. Потому и пил. Пью и буду пить. Хотя как раз теперь возможны варианты.
Вот он – человек, которым я стал. Ты доволен, бог? Ну вот… первый идиотский вопрос. Бог не может быть доволен или недоволен. Лишь человек или ему подобный способен находиться в двух, трех или более состояниях. Добро и зло, веселье и печаль, черное и белое. Суета. Какая страшная, невыносимая суета. Бог всегда един. В своей воле и в своем выборе.
Ну а как быть со мной? С упавшим богом, восстающим человеком? Куда мне идти? Ведь мне нужно хоть что-то! Просто, чтобы все еще желать жизни. Даже такой. А там посмотрим, на что еще способен бывший бог. А заодно убедимся в том, на что он не способен.
Ну так что? Я ненавижу этот мир? Да! Без сомнения.
Раздался телефонный звонок. Громкий, назойливый и до омерзения неуместный. Звонок, который должен был открыть передо мной новую эру. Эру, в которой я вступал в контакт с другим существом. Понравится ли мне это? Вряд ли. Сделаю ли я это? Да. Определенно, да. Почему? Потому что кончилось то время, когда лишь я решал что, когда, где и сколько.
Я медленно взял телефон и нажал на прием. На том конце молчали. Я ответил тем же. Мой потенциальный собеседник не выдержал первым. А вернее, первой.
– Александр? Александр, это Ирина. Ну куда вы опять пропали? – мягкий женский голос с легкими нотками раздражения.
Она ждала, но не могла дождаться ответа. И это не потому, что я не знал, что сказать. Десятки остроумных, затейливых и совершенно банальных фраз были готовы сорваться с моих губ. Но не срывались, не смея прервать вечное, нескончаемое молчание бога. Бывшего! Запомни это! Бывшего…
Я знал эту женщину. Ирина – мой агент. Приятная внешность, профессионализм и невероятное терпение. Пожалуй, только с таким агентом я и мог работать.
– Александр? – раздражение становилось все более явным. – Только не говорите, что искали вдохновения. Вы его не можете найти весь последний год.
– Хорошо, – я словно поднял небо.
– Что – хорошо?
– Ни слова про вдохновение.
– Ладно, – Ирина тяжело вздохнула. – Как дела с книгой?
– Все в порядке.
– Опять врете?
– Нет.
– Значит, к концу недели будет готова?
– Да.
– Дорого бы я отдала за то, чтобы это оказалось правдой.
– Значит, пусть будет дорого.
– Странный вы сегодня какой-то, Александр, – Ирина недоуменно усмехнулась. – Я перезвоню в пятницу. Надеюсь, в этот раз вы меня не разочаруете.
– До свидания, – я с облегчением повесил трубку.
Ну вот, еще один гигантский шаг на пути к человеку. Пожалуй, самый главный из тех, что мне суждено сделать. Моя первая социальная связь. Краткая, ломкая, до конца не понятная, но насколько же тяжелая. Как тяжело было окончательно и бесповоротно признать, что я – кто угодно, но не бог. Мне остались только это усталое тело и еще более усталые заботы.
Женщина что-то говорила о книге. О том, что она должна быть уже готова. А она готова? Чуть больше чем наполовину. Но я успею ее закончить? Нет, конечно, нет. Тем более что это скучная книга. Она о той нескончаемой грязи, что безудержно льется из прекрасных, чарующих, пленяющих, бездонных глаз. Примитив, достойный трех пьяных енотов.
Я вдруг понял, что хочу есть. И это было настолько дико и чуждо. Настолько унизительно. Настолько по-человечески. Наверное, мне еще долго предстоит ужасаться подобным обыденным вещам. И что я буду есть? В моем погруженном в сонливую тьму холодильнике найдется разве что пара разочарований.
А это значит, что мне нужно идти в магазин. Новый подвиг для упавшего бога. Его величайший подвиг. С пугающей отрешенностью я оделся и медленно открыл входную дверь. Там, за дверью, бился, дрался, сгорал и восставал из развеянного пепла мир людей. Готов ли он принять того, кто недавно не тратил на него даже своего равнодушия? Готов ли я сменить свою болезненную ненависть на что-то иное? Нам еще предстоит все это решить. Ну а начнем с малого.
Я спустился по лестнице и вышел из подъезда. На улице завлекающе пахло первой весенней свежестью. Грязный, побитый утренним дождем снег стыдливо забирался под облезлые лавки и печально смотрел оттуда на нагло ухмыляющееся солнце. Беззаботная атональность птичьих трелей могла бы вызвать восторг в юном, хотя и уже наверняка разбитом сердце. Пенилось и кружило стремительное веселье акробатов-ручейков.
Наверное, все это действительно было красиво. Но я не видел, не слышал и не чувствовал этой красоты. Я, не жалея проклинающих меня глаз, смотрел на невзрачного, сонного мужика, стоящего в нескольких метрах от меня. Он с видимым удовольствием прикладывался к бутылке с пивом и блаженно щурился, подставляя грубое лицо бескорыстным ласкам солнечных лучей.
Это был человек. Тот, кем должен был стать я. Деревянными шагами я прошел мимо, не смея повернуть голову. Нет, я не боялся. Я просто не мог осознать, что все это реально. Что это не одна из тех блаженных грез, которые я позволял себе после… Интересно после чего? Ведь действительно интересно. Но ты можешь зашвырнуть свой интерес к далеким звездам. У тебя уже не осталось на него прав.
Зато появилось право рассеянно шагать по мокрому асфальту и изо всех сил сдерживать себя, чтобы не сорваться на позорный, отчаянный бег. Бег, который бы меня ни к чему не приблизил и ни от чего не отдалил. Тот самый вялый человеческий бег.
До магазина было десять минут неторопливой ходьбы. Я шел по широкой улице, стараясь поменьше смотреть по сторонам. Он был тяжел, этот мир. Слишком много жизни. Бессмысленной, случайной жизни. Той, о которой не вспомнят и вспомнить не захотят.
Но ей было плевать. Плевать на память и на сомнения. Она торжествовала. Она куражилась. Она пировала и уже давно была невыносимо пьяна. И, как любого пьяного, ее было не переубедить. Да и кому? Другой жизни? Другой здесь не было и быть не могло. А если когда-то и была, то она очень быстро захлебнулась этим густым, горьким вином.
– Смотрите, куда идете!
Рассерженный голос вырвал меня из тенет раздумий. Полная барышня с недовольным взглядом водянистых глаз стремительно пронеслась мимо меня, мстительно задев отнюдь не женским плечом. Она не ждала ответа. Извинений, оправданий, возражений. Все это ей было не нужно. Она просто хотела, чтобы ее заметили, чтобы с ней считались. Что ж, в этом мире каждому хватит внимания. Того или иного.
Между тем невольный совет был не лишен саркастического смысла. И я заставил себя смотреть. Смотреть на этот обычный человеческий мир. На его обычных обитателей, на их обычные заботы. Как много здесь было одинаковых разумов. С одинаковыми целями и разочарованиями. Но при этом каждый из них считал себя первым, главным, единственно важным. В этом, кстати, и была главная разница между человеком и богом. Человек считал, а бог был.
По сути, все они здесь были непримиримые эгоцентрики, объединенные в один огромный социум. Они не могли друг без друга. Но при этом считались только с собой. В этом был парадокс. А в парадоксе в свою очередь шанс, что не все еще потеряно. Ни для них и, быть может, ни для меня.
Прозрачные двери магазина бесшумно раздвинулись в стороны, пропуская меня внутрь. Я с аккуратностью новичка взял тележку и устремился к отделу полуфабрикатов. Гурманом я, по всей видимости, не был. Пельмени, котлеты, чебуреки. Все они имели спорный вкус и еще более спорный состав. Однако данное обстоятельство отнюдь не мешало мне поглощать их с изрядной периодичностью. По-моему, у данной ситуации существует какое-то удачное название. Ах да, компромисс.
Компромисс был основным решением всех проблем этого мира. Причем решением достаточно логичным и до определенной степени изящным. И даже у меня не нашлось к нему особых претензий.
Помимо пельменей, я взял хлеба, сыра, десяток яиц и пару бутылок пива. Со всем этим я подошел к кассе, перед которой уже собралась небольшая очередь. Я встал за заурядного вида дамой с тележкой разнокалиберных продуктов. Дама отрешенно разглядывала лотки с конфетами и батарейками.
А с чего я собственно взял, что ее вид зауряден? Потому, что я так увидел. Интересно, я абсолютно субъективен, но также и абсолютно уверен в своей субъективной оценке. И это значит, что если раньше у меня была лишь одна истина, то теперь таких истин будет по числу живущих на этой планете, и на подавляющее большинство из них мне будет совершенно плевать. Хотя верной может оказаться каждая. Действительно верной. Но здесь она не нужна. Здесь нужна только своя собственная. Безумный, бессмысленный мир!
– Семьсот сорок два рубля, – раздался усталый, отшлифованный голос.
Я молча расплатился и, погрузив свои покупки в бесцветные, уродливые пакеты, вышел на улицу Оставалось добраться до дома и приготовить себе нехитрую трапезу. И я одновременно желал и не желал этого. Желал, так как действительно был очень голоден, а не желал, потому что все это казалось мне скучным, глупым и недостойным. Впрочем, мне все здесь казалось именно таким, но это был недостаточный повод сразу же отказываться от предложенного существования. Компромисс? Я поморщился. Не слишком ли быстро я учусь быть человеком?
Я без особого аппетита доедал безвкусные остатки желанного обеда и думал об этих странных людях. О том, что человеку стать богом было бы еще сложнее, чем богу – человеком. И это не потому, что падать легче, чем взбираться. Просто не сможет человек быть один. Один и всегда.
Первая прогулка оставила гнетущее впечатление. Это был чужой мир. Чужой не своими грубыми формами, резкими звуками и невидимой целью. Чужой самой сутью, тому, кем я был и кого не мог забыть, несмотря ни на что. Кого не хотел забывать. Этот мир был, как паутина, где каждый являлся пауком и мухой одновременно. Плел, запутывался и запутывал других.
Каждый жест, каждая фраза и, осмелюсь предположить, каждая мысль безжалостно делились надвое. Часть – себе, а часть – им – всем тем, кто так близко или очень далеко. Людям. Таким же, как ты. Таким похожим. Они отдают и забирают. Им это нужно – отдавать и забирать. А мне? Мне никогда ничего не было нужно. Мне нечего было отдать и незачем брать себе. Как будет теперь?
Бесцельно блуждающий взгляд упал на ноутбук. Книга! Я должен ее закончить к субботе. У меня не было на это ни желания, ни возможности. У меня – это у Сашки Волковского. А у меня – у бывшего бога? Вот вопрос.
Я включил компьютер и раскрыл файл с книгой. У нее оказалось довольно пошлое название – «Дай мне уйти». Это был роман о любви. В безвкусной аннотации я тщательно подчеркивал этот тезис. Не любовный роман, а роман о любви. Любовь! Классическая. Воспетая. Интересное, до предела эгоистичное состояние. Состояние высшей социальной связи. Это, конечно, в идеале, свойственном дешевой беллетристике. На практике все выглядело более прозаичным, хотя и не лишенным определенной доли очарования.
И, конечно, моя любовь была трагична. Конечно! Вечный приоритет поэтичного страдания над скучной безмятежностью. Редко кто порадуется счастью, но все всегда восхитятся роковой печалью. А что бы вы выбрали для себя? Правильно, – безмятежность. А что бы я для себя выбрал? И снова – безмятежность. Как, оказывается, похожи люди и бывшие боги. Вот только я вряд ли стану восторгаться даже самой рыдающей драмой. К тому же я вроде бы не сентиментален. Нет? Ну, хоть на этом спасибо.
И все же книга была о любви, а любовь была печальна, как последний осенний листопад, когда от бушующего водопада янтаря, багрянца и золота остается лишь пара невзрачных иссыхающих ручейков, словно робкие дорожки слез заточенного в ледяных чертогах лета.
Я писал то, что они читали. Что они желали читать. Я мог бы сказать – любили, но любить читать о любви… это звучало, как пьяный романс бродячих котов. Я писал. Но что я буду писать теперь? То, что хотят они, или то, что хочу я? Для человека это был не такой сложный вопрос. Ответ на него часто будет полон истерик, жертв и ложных обещаний. Но, так или иначе, он будет.
А теперь я задам этот вопрос себе. И где ответ? Я посмотрю в окно, под стол и вглубь недопитой бутылки, но не найду его. Странно? Отнюдь. Я ведь просто не знаю, как это – делать то, что хотят другие? А если добавить немного искренности, то и знать не хочу. Но, верно, узнать все же придется. И лучше, чтобы это было осознанно и до предела обдуманно. Итак? Ответ? Нет, пока нет.
Я дам ответ позже, а пока постараюсь просто закончить эту глупую книгу. Быть может, закончившись, она перестанет быть глупой? Это было бы превосходно, ибо я никогда не знал глупости и сейчас совсем не был рад знакомству. Да, для меня она непременно перестанет быть глупой, а для них? А о них пока придется забыть. Какая чудесная прихоть! Забыть! Хоть на время забыть о них и вспомнить про себя. И если не про то, кем я был, то уж точно про то, кем я мог бы быть.
Мои герои. Он – рассеянный, флегматичный ресторатор с припадками неконтролируемой ярости. Она – жесткая, своенравная журналистка с четким планом на жизнь. Они любят и ненавидят друг друга, расставаясь и вновь сплетаясь душными московскими ночами.
Я остановился на довольно интригующем месте. В тот момент, когда он наконец делает ей предложение. Ситуация осложняется тем, что он изрядно пьян.
Слово за героиней. Осталось придумать ей изящную фразу.
Что она может сказать? Что может сказать эта холодная, рассудительна женщина своему пьяному любовнику в ответ на столь сакральный вопрос? Я не знаю. И в целом это хорошо, но проблемы, увы, не решает. Ну так что? Да? Нет? Поговорим завтра? Скучно. Даже я это понимаю. Промолчит? Нет, она не промолчит. Она ответит, так, как ответил бы я. Ответит не ему, ответит себе.
Она ответит: «Хорошо, если ты уйдешь». А он улыбнется, потому что услышит лишь начало, но не конец. А утром вспомнит. Позвонит и спросит снова. А она повторит.
И чем это интересней простого «да» или «нет»? Интересней тем, что эти слова что-то значат только для нее, но не для него. Хотя, казалось бы, такая пропитанная дуализмом фраза. Парадокс? Парадокс. Похоже, я становлюсь страстным любителем парадоксов. Да я и сам тот еще парадокс. Но это ли повод для гордости?
А дальше? А дальше – проще. Ведь я пишу, как хочу сам, а значит, это будет легко. Раньше у меня все было легко. Будем стремиться к этому и теперь.
Я писал о любви. О том, чего никогда не знал, не чувствовал и не желал чувствовать. Писал со снисходительной злостью к этим смешным существам, не вспоминая, что сам стал одним из них. Я писал о страсти, не зная, что такое страсть. О печали, – не ведая, что такое печаль. Об одиночестве, – не представляя, что такое одиночество, ибо я никогда не был одинок. Я просто был один.
Я долго писал. Мне не нужно было думать о сюжете, о хитрых поворотах, о тонкостях диалогов.
Я писал о себе. Я был в каждой фразе этой банальной истории. Я был им, был ей, был городом, ветром, случайными встречными. Я был миром. Тем, кем был когда-то. И этот мир не был плох или хорош. Тоже, как когда-то.
Пальцы замерли на клавиатуре. Я поднял голову и посмотрел в окно. В городе наступила ночь. Я любил ночь? Конечно. А день? И день любил. Я, вообще, достаточно любвеобилен по отношению ко времени суток. Но все же ночь я любил немного больше. Почему? Потому что ночью ты можешь остаться почти один. Ночь заставляет не видеть. Заставляет мечтать.
В странной задумчивости я встал, захлопнул ноутбук, вышел из квартиры и двинулся вдоль притихшей улицы. Притихшей, но отнюдь не замолчавшей. Наверное, в этом мире было много таких, как я, – любивших ночь. Возводивших свою любовь в ранг таинства. Стараясь скрыться, убежать от всеблагого уравнителя-света в объятия вечной грешницы ночи. Вечно твоей грешницы.
Вот ведь тоска! Неужели я романтик? Похоже, что да. Это плохо? Не плохо, скорее, вредно. Помогает развитию опасных иллюзий.
– Огнем не богат, браток?
Я поднял глаза. На меня вопросительно смотрел крепкий, полупьяный парень с незажженной сигаретой в зубах. Я автоматически достал из кармана свою старую Зиппо и подарил ему возможность затянуться порцией бракованного никотина. Сам я сигареты не курил принципиально.
– Благодарю.
Он неторопливо пошел дальше, а я перевел взгляд на ближайшее задание. Как ни странно, оно было мне до боли знакомо. Хотя, почему странно? Странно было бы, если б я не знал, что творится на моей улице.
Это был клуб, в который я часто заходил. Когда? Правильно, – по ночам. Он, собственно, так и назывался – ночной. «Ночной портье». Претенциозное название слабо отражало довольно примитивную суть. И все же я сюда приходил. Почему? Потому что я человек и мне свойственно все примитивное.
Я открыл тяжелые двери, кивнул знакомому охраннику и меланхолично нырнул в полумрак. Танцпол, бар, ненадежного вида столики. Куда мне? В бар, конечно, в бар! Сейчас я сяду на высокий стул, а симпатичная барменша с короткой рок-н-ролльной стрижкой с улыбкой поставит передо мной дежурный бокал виски. Он как будто ждал меня все это время. Это будет встреча старых, верных друзей.
И я буду пить виски, флиртовать с барменшей, смотреть на танцующих и скучающих девушек. Потом подойду к одной из них, угощу коктейлем с жутким названием и стану активно строить планы на вечер. С половинной вероятностью эти планы мне удастся реализовать. Я отведу ее домой, ночь окрасится алым светом возбужденных глаз, и я буду жадно целовать согласные на все губы.
А утром, пока она спит, стану пить кофе и безуспешно отгонять сидящую визави печаль. Потому что вчера был еще один пустой день. И хуже того, – пустая ночь. А ведь я так старался сделать ее как можно более полной. Значит, плохо старался? Или я просто слишком многого хочу? Одно из двух. Или одно из тридцати. Неважно. Мне опять не угадать.
Я замер, не дойдя до барной стойки нескольких шагов. Барменша Лика удивленно выгнула бровь, а я отрешенно размышлял, зачем я раз за разом делаю то, о чем впоследствии, нет, не жалею, но хочу жалеть? И почему – я? Не я. Мы! Мы все. Весь этот кружащий в объятиях сладостного безумия мир.
Так что же, – развернуться и уйти? Это когда виски уже налит, а взгляд зацепился за чьи-то стройные ноги. Как-то истерично, недостойно мужчины. Да, истерично, недостойно, но мудро. Легкий выбор для бога. А для человека? Еще легче!
– Привет!
– Привет! – Лика весело сверкнула перекрашенными глазками. – Давно не заходил.
– Работал.
– А теперь отдохни!
Девушка засмеялась и пошла делать коктейли для пары скучающих у стойки барышень. Я посмотрел на поджидающий меня бокал. Виски. Сколько приятных воспоминаний с ним связано. Совсем чуть меньше, чем неприятных.
Я пил и смотрел на сверкающий яркими огнями танцпол. На нем под полную грубых ритмов музыку нелепо двигались десятки самоуверенных тел. Простое выражение простых эмоций. Своеобразная демонстрация преимущества жеста над словом. Ведь, когда говорят, кому-то приходится слушать. А когда танцуют… нравится – смотри, не нравится – отвернись.
Я смотрел. Во-первых, отворачиваться мне было решительно некуда. А, во-вторых, человек внутри (или, вернее, вокруг) меня с пристрастием оценивал местных красавиц.
Интересная вещь – красота. И особенно красота женщины. Неочевидный эталон очевидных пропорций. Но ведь не только. Ведь знаю, ведь уверен, что не только. Ну же, бывший бог! Чем еще может быть красива человеческая женщина, кроме очевидного? Не знаешь? Не знаю. А тот, кто теперь и есть я? Он тоже не разгадал эту загадку.
Я не любил загадки. Сейчас. А раньше просто не знал. Так что оставим и эту на волю случая. И еще виски. Неужели мне понравилось? Но разве это не новое падение? Что в итоге? Туман вместо разума. Ломаная экспрессия вместо логики. Глупость вместо поступка.
Падение. Но желанное. Почему? Потому что там, внизу, все легче, проще и правильней. Вот именно, – правильней! В этом основа. Апогей эгоцентризма, отсутствие сомнений в словах и жестах. Коварная возможность не делить себя с миром.
Это мне нравится. Это должно мне нравиться. Это будет роднить меня с тем, кем я был. Хотя, нет, – не роднить. Просто делать похожим. Похожим, как чистокровный ахалтекинец похож на дохлого осла.
Я залпом допил второй бокал и с возрастающим интересом приготовился к рандеву с третьим. Но я отвлекся. От чего? Ах, да! От женской красоты.
Из прыгающей толпы вылетела миловидная блондинка в обтягивающем платье крикливого цвета с небольшим декольте. В моем вкусе? Без сомнения. После второго бокала виски в моем вкусе было любое разумное декольте.
Блондинка подскочила к бару и возбужденным голосом потребовала предоставить в ее распоряжение что-то чисто женское, чего я не пожелал бы и наиболее недостойному из моих врагов.
– Красивое платье!
– Что?!
Пустота. В голосе, во взгляде. Нет, голос веселый, взгляд озорной. Но все равно. Пустота. Это нормально. Так и должно быть. Думать будем потом, когда все закончится.
– Чудесные туфли!
В голубых глазах появились нотки запланированного интереса. Неужели попал с первого раза. Надо отметить, что в моем случае это вроде как редкость. В первый раз меня обычно либо игнорируют, либо посылают.
Я не запомнил нашу глупую беседу. Мои дурацкие комплименты, ее неестественный смех. Я отошел и из далекого, темного угла смотрел на то, как падал. Интересно, что падал я в абсолютной уверенности, что воспаряю.
Я пил виски, смотрел на смеющуюся женщину и понимал, что мне должно быть хорошо. Должно быть хорошо по всем законам, канонам и обычаям. Но хорошо мне не было. Было тревожно. Медленно, неумело я начинал бояться этого мира, где так легко заменить свою волю на волю иных. Волю инстинктов, желаний, порывов. Но чего я ждал? Верного пути? Второго шанса? Так не бывает, и быть не должно. Да и тому, кто ошибся один раз, уже не стоит бояться ошибиться вновь.
Через несколько часов мы вышли из клуба. До моего дома было не больше четверти часа, но шли мы почти сорок минут. Тоже своего рода традиция. Не спешить к предрешенному финалу. Причем как к печальному, так и к радостному. Конец дороги всегда предрекает новую дорогу. Но что она принесет? Так ли уж мы хотим это знать?
Я открыл дверь и пропустил девушку (ее звали Катя) внутрь квартиры. Она скинула туфли, сбросила легкую куртку и замерла на пороге моей мастерской.
– Ты художник?
– Временами.
– Напиши меня!
– Давай позже.
– А почему не сейчас?
– Потому, что сейчас я не художник. Скорее, скульптор.
Для меня наставал сложный, но необходимый этап максимальной близости с иным существом. При этом сама процедура представлялась не слишком сложной. Тем более, насколько я понимал, она должна оказаться вполне приятной. И все же я знал, что для меня это будет крайне тяжело. Ибо никто и никогда не мог быть близок богу.
Однако опыт человеческого тела дарил мне шанс обойтись относительно умеренным дискомфортом. Я постарался сделать вдохновленное лицо и поцеловал свою случайную гостью, увлекая ее на диван. Уже через пару минут наметился несомненный плюс моего настоящего времяпрепровождения. А именно, минимум вербальной активности.
Это было важно. Банальная беседа тяготила меня, подобно аркану на шее. Никогда, даже в самых диких грезах, я не мог предположить, что меня о чем-то посмеют спросить, а я унижусь до ответа. Раньше это было просто невозможно, но сейчас стало обязательно. Слушать поток унылых фраз и стараться выдавать в ответ что-то свое не менее унылое. Поистине, страшный удел быть человеком.
Хотя Катю все это не слишком тревожило. Она была пьяна, весела и полна самых многообещающих ожиданий. Ровно такой, каким сейчас должен быть и я. А я был? Нет. И я бы мог сказать – увы, если б придавал этому хоть какое-то значение.
Алгоритм плотской любви я знал досконально, так что минут через десять Катя нескромно стонала под моим отбивающим терции телом. А я, вместо того чтобы наслаждаться вместе с ней, отрешенно анализировал. Нет, внешне я пылал от страсти и желания. Но вот внутри вновь наваливалась беспощадная скука.
Александр Волковский брал от этой ночи все, а я не получал ничего. Честно? Честно. Гораздо честнее, чем обратное. Это все же его мир, не мой. Пока не мой? Нет. Просто. Не мой.
Часа через два девушка уснула, шепча мне в уши какую-то ласковую ерунду. Я что-то шептал в ответ, а потом долго лежал с открытыми глазами, глядя в черный потолок. Теперь следовало заснуть, чтобы набраться сил на новый идиотский день. Но спать я не хотел. И уже заранее проклинал этот, к сожалению, необходимый процесс, обрекающий меня на муки бессознательного. Что может быть хуже, чем валяться, как мешок с навозом, рассматривая цепочку невозможного бреда, который забудется через пару секунд после того, как откроешь глаза. По здравым рассуждениям – много чего. И предполагаю, что большую часть из этого мне еще предстоит испытать.
Когда я проснулся, то с содроганием вспомнил ускользающий сон и сразу же поднялся на ноги. Начинался второй день моей новой ужасающей жизни. Что принесет он? Скорее всего, ничего. Насколько я мог судить, так здесь случалось с большинством дней, и я в полной мере мог рассчитывать и на этот.
