Kitobni o'qish: «Люди Красного Яра»

Иллюстрации

Владимир Пингачёв

Преобразованный мир

Кирилл Всеволодович Богданович прожил недолгую жизнь, ушёл в возрасте 58 лет. И тем не менее смог в очень непростое время эпохи сказать и сделать много доброго своим нескорым, но неутомимым пером – в статьях, выступлениях, книгах, а также в работе в общественных организациях. Его запомнили в Красноярске не только журналистом и писателем, но и как яркого библиофила, до самых последних дней возглавлявшего городской клуб любителей книг и чтения.

А родился будущий писатель почти сто лет назад в небольшом городке Жмеринка на Украине в самый разгул гражданской войны. Это весьма колоритный город, насыщенной еврейской речью, безмятежным юмором, с модой на многолюдные прогулки по вымощенным булыжникам мостовым и зелёным аллейкам с многочисленными чудиками: скрипачами, жонглёрами, продавцами сладостей – именно в год рождения Кирилла задрожал, изменился от еврейских погромов. Бесчинствовали петлюровцы и разного сорта бандиты. Досталось городу и во время Великой Отечественной войны. Туда согнали всех евреев из окрестных сёл и городов, устроив гетто. Фашисты принесли населению нечеловеческие страдания, велись постоянные расстрелы.

Оттого, возможно, нам повезло не потерять прекрасного писателя, поскольку в 1927 году, когда мальчику было всего 8 лет, семью Богдановичей советские власти выслали в сибирский город Томск. А позже, как госслужащую, мать перевели на работу в Красноярск. К слову, отец покинул семью вскоре после рождения сына, и маленький Кирилл в основном воспитывался бабушкой, вышедшей из состоятельной шляхетской семьи, владевшей огромными познаниями в области польской и западноевропейской литературы. Мать писателя – Людмила Гавриловна – получила солидное филологическое образование, владела наряду с родным польским, также немецким и французским, не говоря уже о русском и украинском языках. Так что первые годы своей жизни Богданович смог получить тот благодатный импульс к духовному обогащению, которого хватило на все последующие годы жизни. Недаром, окончив десятилетку, юноша выбрал не совсем мужскую по тем временам стезю – решил стать учителем и поступил в Красноярский педагогический институт.

Окончив филологический факультет в 1942 году, учителем Богданович поработал недолго, шла война и страна нуждалась в солдатах и командирах – его призвали на фронт. Предварительно пройдя обучение в военном училище, бывший учитель стал связистом, командиром взвода и участвовал в боях за освобождение Польши. И в этом восторжествовала некая справедливость: ведь на самом деле молодой боец освобождал родину своей бабушки, защищал землю предков.

Судьба будто долго готовила Богдановича к творческой стезе, писать он начал не в юности, а в зрелые годы, до этого словно накапливая атмосферу детства, учёбы, войны, сопричастности к истории. Давало о себя знать и мощное образование, полученное в семье и в институте. Именно поэтому, демобилизовавшись из армии в июле 1946 года, Кирилл Всеволодович избирает профессию, где можно применить ощущаемый, но не реализованный пока талант – окунается в журналистику, затем переходит на радио, на редакторскую работу.

Именно в этот период он увлёкся краеведением и всё свободное время отдавал поиску архивных документов о пребывании в крае декабристов, народовольцев, марксистов, заинтересовался историей зарождения библиотечного дела, театральной жизнью города. Но больше всего захватила его история возникновения и развития Красноярского острога, переросшего со временем в большой губернский город.

Первые публицистические публикации Богдановича появляются, начиная с 1963 года, в альманахе «Енисей». Единственное в советское время периодически выходящее литературно-краеведческое издание в Красноярске стало колыбелью большинства сибирских авторов. Посоперничать с ним мог только журнал «Сибирские огни», выходящий в Новосибирске. Но краеведческие статьи стали предтечей возникновения глобального литературного труда. И точно так же, как кропотливо трудилась жизнь над созданием писателя – его профессионализма, образованности, чувством языка, точно так же долго рождалась книга «Люди Красного яра». С неутомимой любознательностью, монотонными изысканиями деталей, тщательной прорисовкой каждой из них – будь то костюм персонажа, предметы обихода, либо человеческие характеры, речь, диалоги. Через образы главных героев сказов – приказного подьячего Богдана Кириллыча и молодого казака Афоньки Мосеева – автор старался показать преемственность любви русских людей к своей родной земле.

Первая часть романа была готова к 1966 году, когда и увидела свет, получив положительные рецензии, оттого, не стремясь к быстрому успеху «снятия пенки», ещё щепетильнее, трудоёмко шла работа над продолжением. Оно появилось на свет только восемь лет спустя, а ещё через пять лет читатель получил полную книгу сказов о жизни Красноярска «изначального».

В этой книге автором воссозданы: эпоха, быт, нравы первых красноярских первопроходцев, картины ратных и трудовых будней казаков Красноярского острога. И здесь показателен необычный литературный приём. Даже из имени подъячего Богдана Кириллыча сразу становится понятным, что Кирилл Богданович в этом образе предъявляет читателю себя самого. Наделяя персонаж собственными мировосприятием, привычками, чертами характера, тягой к фиксированию событий, автор с одной стороны, как бы слегка самоиронизирует, а меж тем это работа высшего пилотажа, поскольку, как известно, честно себя описать – труд не из лёгких. Выписывая приказного подъячего, писатель не фиглярствует, не реализует тщеславие, а совершенно наоборот: показывает в тексте, что как и этот персонаж пропускает происходящее через себя. Не просто погружаясь, а именно проживая вместе с ним всё происходящее, любуясь природой, поступками, испытывая настроения героев, их чувства, манеру размышления. И именно этим передавая невероятную достоверность, яркость переживаний, образность языка, драматичность взаимоотношений. Не от того ли все герои книги рельефны, как живые, что автор полностью вживается в каждого, предъявляя точные психологические зарисовки, мотивы поведения? Не потому ли читатель, как наяву, видит пейзажи – словно глазами предков?

Либо подобный созданный «с натуры» персонаж привёл автора к форме повествования, а, может быть, именно сказовая форма привела писателя к подобному художественному решению – остаётся загадкой. Возможно, и для самого автора. Поскольку, как известно, подобные идеи приходят к писателю как бы сами по себе, свыше, обрастают текстом, покрываются ряской времени – и годы спустя он уже и не ответит точно, что возникло раньше: персонажи или форма? Но, безусловно, она была редкой для нашей литературы. Как и то, что именно благодаря ей автор нашёл способ передачи духа далёкого прошлого времени.

Что такое сказ в художественной литературе? Суть такой формы изложения в том, что рассказ ведётся не от лица отстранённого и объективного автора, а от лица субъективного рассказчика (как правило, участника соответствующих событий). При этом текст самого произведения как бы имитирует речь живого устного рассказа. А рассказчик в произведении, как правило, относится не к тому социальному и культурному слою, что автор и читатель. Так у Лескова это были: купец, монах, солдат, отставной городничий. И каждый из рассказчиков говорит именно той речью, которая ему свойственна в большей мере. Этим и достигается художественный эффект в произведении. Данная манера придаёт произведению живость и оригинальность в изложении сюжетов, углубляет социальный контекст, придаёт тексту индивидуальные творческие характеристики, даёт излагаемым событиям более тонкую и индивидуальную оценку.

Стилизация может достигаться подражанием сказочному, былинному и песенному складу, как, например, у Мельникова-Печерского «В лесах». Другой приём стилизации – подражание диалектам и профессиональным говорам крестьян, например у Лескова в «Житие одной бабы». В русской литературе, согласно заключениям исследователей-литературоведов, сказ берёт свои начала от произведений Николая Гоголя. Но особо искусно он был представлен всё же в творчестве Николая Лескова. Его сказы о праведниках и героях из народа «Сказ о тульском Левше и о стальной блохе», «Тупейный художник», «Очарованный странник» – произведения, где в полной мере раскрыты данные художественные приёмы. Ещё один русский писатель – мастер подобного жанра – Бажов. Все помнят его «Малахитовую шкатулку» по форме и содержанию также являющуюся литературными сказами.

Таким образом, можно судить как об эрудиции Кирилла Богдановича, об его глубочайших познаний в области отечественной литературной классики, так и отметить, что он, уютно расположившись в этой традиции, стал её откровенным продолжателем. Имея корни далёкой польской земли, случаем земной судьбы оказавшись в суровых сибирских краях, этот славный человек своё задушевное, сокровенное оставил в наследство и тем, с которыми он был рядом, и тем, которые будут жить на этой всё же уютной земле.

Постижение прошлого истории края, да и сама жизнь писателя, прошедшая в общении с книгами и окружающими людьми, как-то одинаково и выразительно точно обеспечивают истинность мысли французского классика Анри де Ренье: «время украшает прошлое обаянием»… Как тут не вспомнить Виктора Астафьева, написавшего о К. Богдановиче статью «Золотинка», вошедшую в книгу «Посох памяти»: «Читая книгу Богдановича, я подумал вот о чём: сколько же труда, старания и умения, большого умения, не побоюсь этого слова, потребовалось автору, чтобы собрать по крохам, редким записям, ведомостям и старым документам историю родного города и края, да и написать об этом, как уже говорилось, складно и ладно, не заполняя бумагу дешёвыми страстями-ужастями, которые так любят, просто обожают громоздить писавшие и ныне пишущие о Сибири авторы, эксплуатируя экзотику Сибири, сибирский характер, который вроде бы как издавна пришёл, так и закаменел со страшным мурлом головореза, насильника и каторжанина.

Было, всё было здесь, в великой сибирской глухомани, и грабежи, и смертоубийства, как, впрочем, и в лесах муромских, и в достославных градах Новгороде и Пскове, да и по всей Руси нашей много чего бывало, только зачем же литературные-то скамейки ломать?

Богданович не ломает их, а уж о таких ли далёких и смутных временах повествует! Вот бы, казалось, напустить ему мороку, крови, смертей, бесовства и колдовства. В сказе Афонька правит посольство, но Богданович не поддаётся искусу ложной занимательности, ведёт сказ мягко, изящно и даже с юмором…

Но вот кто, не жалея сил и здоровья, дни и ночи, иной раз тратя отпуск и выходные дни, ведёт поиск, чтобы ныне здравствующие люди знали своё прошлое, тот, кто иной раз даже жизнь кладёт на паперть своего города, ещё нет-нет да нагоняй получит за излишнее любопытство или какую-нибудь спутанную дату и цифирку, кличку чудака приобретёт.

Видно, и впрямь судьба летописца – судьба подвижника. Может, в этом его назначение и счастье? Будем думать так. И этим утешим себя и тех симпатичных, чаще всего тихих, умных и самоотверженных людей, которые сидят в архивах, либо копаются в запасниках музеев, в земле и развалинах, извлекая ту самую «золотинку», без которой казна и история Отечества нашего есть неполная…»

Действительно – бессменное руководство Богдановичем городским библиофильским клубом, начиная с 1965 года вплоть до кончины в январе 1978 года, было каким-то благодатным действом на возвышающую одухотворённость книголюбской братии, ибо жизнь Кирилла Всеволодовича цельная сама по себе, несла в мир его окружения какое-то в милейшей привлекательности воспитующее и организующее значение.

Оттого считаем возможном выдвинуть гипотезу, что не только в образе приказного подъячего обозначил себя в произведении автор. Но и целеустремлённый Афонька Мосеев отчасти сам писатель. Вернее, в Афоньке видел он себя гипотетического, долгие годы ведя персонажа от начала к окончанию земной жизни, Богданович проецировал на него собственные мечты, поручал ему свои желания, главным из которых было – обустройство красноярской земли, оставляемой потомкам в том максимальном приложении сплава силы, мудрости и духа, на которое Афонька был способен, в то время, когда автор хотел быть способным на это.

Именно в разделении как бы единого персонажа на приближённого к реалиям подъячего Богдана и на приближённого к идеалу Афоньку глубинная драматургия произведения, за которой ещё глубже спрятана драма автора. Вслед за своим героем Кирилл Богданович всю свою жизнь занимался тем, что старался улучшить мир вокруг себя. Учил детей, воевал за Отечество, описывал текущие события, исправлял чужие тексты, прививал любовь к чтению. Поэтическим умом историка хотелось ему обустроить жизнь вокруг так, как некогда было в родной и уютной дореволюционной Жмеринке: неспешные прогулки по мостовым, продавцы газированной воды и скрипачи на аллеях. Сделать землю беззаботной, образованной, уютной. И это именно в период борьбы с инакомыслием, грандиозных, а порой – бесшабашных промышленных строительств, теснотой социалистической доктрины.

И опять-таки не скажешь лучше о главном персонаже романа, чем Виктор Петровича Астафьев в «Золотинке»:

«…Жизнь простого казака Афоньки, о котором написаны сказы, была полностью отдана служению людям, родной земле, утверждению на ней добра и справедливости. Много всякой всячины увидит, узнает и сотворит этот самый казак сибирский, даже и в чины выйдет десятником, после и сотником станет, но не утратит при этом доверительной простоты в отношениях к людям, строгости и чести в исправлении службы государевой, проявляя сноровку, терпение и храбрость, так необходимые в тех диких краях и в ту пору людям, заселяющим и обживающим новые земли. Но, как ни крути, казак Афонька ухватками, характером, всем укладом жизни больше всё-таки хлебороб и промысловик, и устремления его самые земные.

Никакой казацкой спеси в Афоньке, никакого гонора, земной, востротолый, то есть умеющий много видеть, он тянется к земле, к знаниям и сходится с монахом-летописцем Богданом, который затеял доброе, но по тем временам шибко крамольное дело описать для будущих людей, как и что тут было. Да вот беда во все века и всем людям нравилось и нравится, чтоб помнилось и писалось о них только одно хорошее, а летописец врать не может, записывает всё как есть. Кому ж такое поглянется?»

Дорогой читатель, взявший в руки эту книги впервые! Или, может быть, специально вновь решивший погрузиться во времена давний и – меж тем – до предела современные. Ты абсолютно прав! Попытки найти ответ, откуда в людях та или иная черта, отчего человек поступает так или иначе, будут вознаграждены. Умелое использование зрительных образов писателем создаёт принципиально новый, преобразованный мир, энергичный и насыщенный красками. По мере приближения к апофеозу невольно замирает дух и впоследствии чувствуется желание к последующему многократному чтению. Запутанный сюжет, динамически развивающиеся события и неожиданная развязка, оставляют гамму положительных впечатлений. Яркие пейзажи, необъятные горизонты и насыщенные цвета – всё это усиливает восприятие и будоражит воображение. Очевидно, что проблемы, затронутые в романе, не потеряют своей актуальности ни во времени, ни в пространстве. Кажется невероятным, но совершенно отчётливо и в высшей степени успешно передано словами неуловимое, волшебное, редчайшее и крайне доброе настроение. Положительная загадочность висит над сюжетом, но слово за словом она выводится в потрясающе интересную картину, понятную для всех.

Директор Красноярского отделения

Литературного сообщества писателей России

Михаил Стрельцов

Золотинка

Все, кто когда-либо бывал в Красноярске, непременно замечали часовенку на Покровской горе, которая так установлена, к тому месту приделана, что с какой бы стороны ты ни шёл, ни ехал, ни плыл, ни летел, первой непременно увидишь её.

В прошлом году я с радостью приметил на часовенке реставрационные леса. Пора, давно пора привести в порядок эту разорённую и обезображенную достопримечательность города – не так уж богат Красноярск архитектурными памятниками.

…А была на этом месте когда-то караульная вышка, и гора называлась Караульной, оттого что стоял на ней самый настоящий казачий караул, охранявший от набегов Красноярский острог, не единожды горевший, многие напасти и беды претерпевший и всё же выстоявший, доживший до нынешних времён, до грандиозного размаха строительства.

Сюда-то, на гору Караульную, к караульной вышке, поднимается умирать старый казак Афонька – герой ладной и складной книги Кирилла Богдановича «Люди Красного Яра». Перед тем как подняться на гору, исполняет казак Афонька последние дела на земле, прощается с роднёй своей, даёт такие простые и надёжные наказы сынам и внукам: «Ну вот, собрались все, – заговорил дед Афонька после того, как долго и молча оглядывал их. – Вот. А мне, стало быть, в иной путь пора…»

Троекратно поцеловав старшего сына, тоже Афоньку, отходящий «в иной путь» казак наказывает, чтобы все жили семейно – оброк один будет, чтобы к службе государевой радели и в «шатости» друг дружки держались, а главное, чтоб помнили, что «наш корень сибирский берегчи надо… И никуды с Сибири… не сходить».

Дальше идут просто, но эпически широко и звучно написанные Богдановичем картины прощания с землёй, сделавшейся родной и любимой казаку Афоньке, с острогом, который он не раз защищал от набегов степняков и дуроломов-воевод.

«Он шёл по острогу сам. Шёл медленно, часто останавливался, глядючи по сторонам. По бокам шли оба Афоньки, а сзади Тишка вёл в поводу осёдланных коней».

И вот семейная свита на Караульной горе. Сыны, что «свершились» при броде через речку Качу, помогли старому казаку спуститься на землю.

«Он закинул голову как можно выше и увидел клок неба, слепящего своей голубизной. Эта голубизна ослепила его и начала падать на него сверху: стало светло-светло, до боли в глазах. Он еще раз вскинул голову и уже больше ничего не увидел… Афонька присел рядом с телом отца и задумался. О том, что и он вот умрёт, но зато останутся дети его и их дети. О том, что надо исполнить наказы отца. Потом опять стал думать о смерти. Не о своей, а так, почему она есть? Жили бы и жили все, не помирая. Земли эвон сколь – на всех бы хватило… А колокол на остроге всё бил и бил. И на сопку поднимались всё новые и новые люди, и все подходили к усопшему, сняв шапки, крестились и желали ему Царствия Небесного».

Я намеренно начал разговор о книге «Люди Красного Яра» с конца: ведь любая жизнь всё-таки итогом, полезностью значима. А жизнь простого казака Афоньки, о котором написаны сказы, была полностью отдана служению людям, родной земле, утверждению на ней добра и справедливости.

Много всякой всячины увидит, узнает и сотворит этот самый казак сибирский, даже и в чины выйдет – десятником, после и сотником станет, но не утратит при этом доверительной простоты в отношениях к людям, строгости и чести в исправлении «службы государевой», проявляя сноровку, терпение и храбрость, так необходимые в тех диких краях и в ту пору людям, заселяющим и обживающим новые земли. Но, как ни крути, казак Афонька ухватками, характером, всем укладом жизни больше всё-таки хлебороб и промысловик, и устремления его самые земные.

Никакой казацкой спеси в Афоньке, никакого гонора – земной, «востротолый», то есть умеющий много видеть, он тянется к земле, к знаниям и сходится с монахом-летописцем Богданом, который затеял доброе, но по тем временам шибко «крамольное» дело – описать для будущих людей, как и что тут было. Да вот беда – во все века и всем людям нравилось и нравится, чтоб помнилось и писалось о них только одно хорошее, а летописец врать не может, записывает всё как есть. Кому ж такое поглянётся?

Воеводы и казацкие главари устраивают пожар, в котором гибнет летопись Красноярского острога, и бедный монах Богдан уходит в края иные, «слезьми уливаясь»…

Читая книгу Богдановича, я подумал вот о чём: сколько же труда, старания и умения, большого умения, не побоюсь этого слова, потребовалось автору, чтобы собрать по крохам, редким записям, ведомостям и старым документам историю родного города и края, да и написать об этом, как уже говорилось, складно и ладно, не заполняя бумагу дешёвыми «страстями-ужастями», которые так любят, просто обожают громоздить писавшие и ныне пишущие о Сибири авторы, эксплуатируя «экзотику Сибири», «сибирский характер», который вроде бы как издавна пришёл, так и закаменел со страшным мурлом головореза, насильника и каторжанина.

Было, всё было здесь, в великой сибирской глухомани, – и грабежи, и смертоубийства, как, впрочем, и в лесах муромских, и в достославных «градах Новгороде и Пскове», да и по всей Руси нашей много чего бывало, – только зачем же литературные-то скамейки ломать?

Богданович не ломает их, а уж о таких ли далёких и смутных временах повествует! Вот бы, казалось, напустить ему мороку, крови, смертей, бесовства и колдовства в сказе «Афонька правит посольство», но Богданович не поддается искусу ложной занимательности, ведёт сказ мягко, изящно и даже с юмором. Мне особенно понравилось место в сказе, где казак, то бишь посол Афонька, вступил в переговоры с киргизами: «Заспоривши, Афонька вгорячах и не заметил, как он, не дожидаясь, что ему толмач переложит, начал говорить по-киргизски. И Киргизии, и толмач тоже вгорячах такого не приметили. А толмач уже и вовсе путал, кому и как говорить, и кричал Афоньке по-киргизски, а своему киргизину по-русски… Афонька меж тем рассердился вконец: «Да вы чо?! Вы на конях, а я пешки пойду! Да ни в жисть не бывать, чтобы посол пешим шёл…» – Афонька даже плюнул с досады и сел наземь… Конные киргизы шумели, грозили, за сабли и луки хватались. Тогда Афонька вскочил, натянул шапку покрепче и, не глядя по сторонам, пошёл обратно, откуда ехал».

Хорошую книгу написал мой земляк Кирилл Богданович. Мне же в заключение хотелось бы поделиться вот какой невесёлой мыслью: езжу я немало по городам и весям российским, всюду встречаюсь с людьми, которые, не жалея, как говорится, живота своего, роются в пепле истории, выискивая редкие, бесценные крупицы из далёких времён о прошлом «своего города», своей родной земли, озвучивают голоса наших далёких славных предков, делают иногда это любительски, а иногда и по-писательски профессионально, как вот Кирилл Богданович. Труд их мне хочется уподобить труду замечательного вологодского реставратора Николая Ивановича Федышина, который из-под многих слоёв красок, из-под закостеневшей копоти и пыли веков добывает и «открывает», и высвечивает истинные, бессмертные лики на фресках и иконах, сотворённых гениями древности. Но нигде, ни в одном городе никогда не видел я, чтобы энтузиаст-бессребреник числился бы в почётных гражданах, чтобы портрет его красовался на Доске почёта рядом с Героями Труда и патриотами родного края; и премий, областных или краевых, сколь мне известно, ни один из них так до сих пор и не удостоился.

Странно! Стоит только местному композитору-баянисту написать песню о «родном городе» на мотив новомодного шлягера или даже хотя бы какую-нибудь бравую «таёжную-молодёжную», как начинают все тому композитору хлопать, на всякие симпозиумы и совещания его посылать, в газетах карточки его печатать, всевозможные премии ему присуждать… Но вот кто, не жалея сил и здоровья, дни и ночи, иной раз тратя отпуск и выходные дни, ведёт поиск, чтобы ныне здравствующие люди знали своё прошлое, тот, кто иной раз даже жизнь кладёт «на паперть» своего города, ещё нет-нет да нагоняй получит за излишнее любопытство или какую-нибудь спутанную дату и циферку, кличку чудака приобретёт… Видно, и впрямь судьба летописца – судьба подвижника. Может, в этом его назначение и счастье? Будем думать так. И этим утешим себя и тех симпатичных, чаще всего тихих, умных и самоотверженных людей, которые сидят в архивах, либо копаются в запасниках музеев, в земле и развалинах, извлекая ту самую «золотинку», без которой казна и история Отечества нашего есть неполная.

Виктор Астафьев,

1974 год