Kitobni o'qish: «Ступени 3»

Дачное утро

Сумрак вздохнул недлинно, штору потискал тайно.

Утро. Соседская псина брешет о тривиальном;

Взбита пионов пена, росы играют в жмурки;

Дом притворился шатеном, пудренным штукатуркой;

В нежной тени шезлонга ёжится дряхлый Гейне;

Хвастает одежонкой торс надувного бассейна;

Вылезли из пелёнок дети мамаши-вишни.

"Преобладает зелёный", – пишет в блокнот Всевышний.

Он станет долго говорить

Развинчен пластик посуставно, и елка отдана тылам. Сфасован новогодний хлам. Где ангел, купленный недавно?

Начну за шторами искать. Сердито двигать меблировку. Найду – а он нахмурит бровку, рванется глупо удирать.

Он будет маленький, с ладонь, и трепыхливый, словно сердце; он будет верещать, вертеться, на ощупь нежен, как вигонь.

 Насыпать ломкого безе в детальку куклиных сервизов. И ангел, алчностью пронизан, набьет за щеки весь резерв.

 Потом запросит молока – и непременно чтоб грудного. Я откажу, хоть мне не ново. Задам кудряшкам трепака.

Он на сухарницу вспорхнет, вздохнет и взглянет серебристо.  Я повелю сказать про пристань, судьбу да жизнь – наперечет.

Он станет долго говорить – а я кивать по-бабьи стану, и мучать вырез майки драной, и удивляться,  и хамить.

Он станет долго говорить – а я издергаюсь душою, грядущее тревожно строя –  прошедшее устав таить.

Он станет долго говорить – а я немного поумнею. Я стану норовом слабее, не разучаясь гнезда вить.

Он станет долго говорить. А я всплакну – слегка, не стыдно; слеза, спускаясь нитевидно, умерит ангельскую прыть.

Он пожалеет. Подлетит, нашепчет в ухо утешений, подскажет жернова решений, укажет пальцем на зенит.

А я решу: пожалуй,  хватит. И форточку раскрою вдрызг. Впущу капельных первых брызг. И ангел поплохеет статью.

Он предвесенья заглотнет. Сомлеет, словно с хлороформа. Заснет униженно, покорно, привыкший к снам длиною в год.

Я вытру стол, побью посуду. Сгружу безвольного паскуду в коробку – крыльев не измять. Он будет в неге пожимать облатки слабою рукою. Его неласково прикрою. Замечу: вечер стар и квел.

Через секунду позабуду о том, что ангел мне наплел.

Исчёркал ярким огражденья

…А в городе апрель – для треволнений

Трещит грачом действительности скальд.

Пломбиры лижет, развалясь от лени,

По урнам и киоскам, свет весенний.

…Апрель исчёркал ярким огражденья,

Заляпал краской суетный асфальт.

Деревья неодеты: сочлененья

Ветвей плетут тенеты для красы;

Горластый грач невзрачен опереньем,

Пломбир плывет от солнечных явлений.

…Апрель исчёркал ярким огражденья -

Химозные миазмы бьют в носы.

Тревожат прель зародыши растений,

А сырость льнет к периметрам дворов;

Мужчины льнут к шальным обманам зрений -

К коленям женщин льнут слова и тени.

…Апрель исчёркал ярким огражденья.

Истратил краски

целое ведро.

Истратил – пусть. И, словно мир, старо,

Порожнее жестяное ведро.

Что тебе нужно

Зеркала пристрастны:

Фас, анфас и профиль:

Губки ненапрасны,

Глазки – флирта профи.

Клавиши-ключицы,

Пальцы в кольцах цепких,

Томность райской птицы,

Хрупкость острой щепки.

Кудри – праной пены.

Ножки солидарны

С юбкой по колено.

Вид вполне товарный.

И она не тужит,

В кудрях рея гребнем:

– Что же тебе нужно,

Что тебе потребно?!

И она не плачет -

Лишь глаза потухли;

В лень зеркал хреначит -

Золушкиной туфлей.

Дождь

Прохладно и дождь. Но птицы летне звенят:

О том, что уютны гнёзда и дни желтороты,

Как голых тощих детей голодный отряд,

Из пестрых скорлупок вылезших в сад и свободу.

Наш домик – корабль, делянка – сырая верфь,

Наш сад, как прибоем, стремительным ливнем вспенен;

А всходы ждут культурными нитками вверх

Прополок – их полог сорен и неравноценен.

Наш домик – корабль. Снаружи – утлой ладьёй,

Внутри – уютным гнездом, человечески свитым:

На стенах – тени, сундук с добром под скамьёй,

На полках – книжных слов весёлая волокита.

Полешки в печи устали треском стращать

И ровно гудят – под вздоры гитары-притворы.

В кастрюле буруны грамотного борща,

В ногах домотканые тряпки – простые узоры.

А дети глядят в окно на досадный дождь,

Носы конопатые нагло таранят стёкла.

Птенцы! Что с них, тощих и шустрых, возьмёшь?

И в слякоть они – Эдиссоны, Колумбы, Софоклы.

 Аккордов гитарных вздор покорен тебе,

Ты длишь мелодичные трели о том, что в лете

Прекрасны и я, и дровишки, и грядки в гурьбе,

И ты, и птенцы, и ростки, и капли, и дети.

Письмо Деду Морозу

Свеча робко пятнает вечер.

Архаистична тетрадь в клетку.

Пишу письмо – и себе перечу.

На три слова – одна виньетка.

На три буквы послав деда,

Пишу: "Спасибо, принес снега.

Добряк-дед, ты любви ведал,

Такой, что режет ножом негу?

И если ведал – поймешь, дедка,

И я прошу, ибо нет силы,

Под секс бокалов, под смех меткий,

Под  рык курантов – чтоб отпустило.

Где мои были ума предтечи?

Где мои были анестезии?

Об этом годе мужик встречен.

Похож на хаски. Виски седые.

Виски седые, в глазах – ярко,

В глазах – сине, в словах – льдисто.

А мне от льда от того – жарко,

В моем сердце – тупой приступ.

Он мной играет? Да я не знаю!

Но так смотрит, что вмиг счастье.

По телу платья текут каваем…

Но убегаю. В его власти!

Своим посохом вскользь стукни,

Дурман мой отколдуй вольно!

Себе в помощь метель аукни -

Чтоб отпустило. Любить больно? -

Я и не знала, дедок, прежде.

Оков легкость. Жизнь под сурдинку.

Моя семья – мой приплод нежный,

Мой муж славный, моя рутинка.

Готовь, дед, свой чудесный посох

Попробуй, дед, не треснуть внятно!

Хочу от мужа – простых вопросов.

Хочу рутинку! Верни обратно!"

Свеча вечер теплом пятнает.

Январь скоро. Свеча ближе.

В окне снежно. Письмо кидаю

В огонь слабый. Пускай лижет.