Kitobni o'qish: «Дневник Эбигайл»

Пролог.

У шерифа Докена выдалось просто ужасное, отвратительное утро. Впрочем, как и у всего полицейского участка, которому выпала неудача быть сменой в ночь с 3 на 4 ноября 2013 года.

Перед ними сидела очень странная девушка. Ее волосы – очевидно, некогда рыжие, но сейчас совершенно спутанная и испачканные в жидкой грязи, комьями сползали по плечам. Загнанный взгляд снизу вверх наблюдал за ними, руки скрещены на груди. Футболка порвана.

Первое, что Докен, как и следовало, подумал – что беднягу изнасиловали, но она категорически это отвергла. Мотанием головы. Ответа он так и не добился.

Уже через пару минут шерифу пришлось понять, что девушка не напугана, как ему показалось сразу – она напряжена. Ровно настолько, словно готова вскочить и ринуться куда угодно в любой момент. Она постоянно оглядывала все углы, даже которые уже осмотрела – а заканчивая, принималась по новой.

– Что ты ищешь? – уточнил он.

Но девушка не ответила.

– С ней не в порядке – сообщил ему помощник, запивая кофе.

– Спасибо, умник – огрызнулся Докен – а то я не понял.

Девушка нисколько не хотела им помогать что-либо понять. Она молчала.

– Что с тобой случилось? – повторил шериф уже раз в десятый.

Молчание.

– Где твои родители?

Молчание.

– Ты попала в беду?

Молчание.

Этот взгляд зеленых глаз начинал его нервировать. Под его пристальным наблюдением шерифу становилось неспокойной и неуютно. Потому он прекратил задавать вопросы, чтобы девушка вновь начала оглядывать углы.

– Где вы ее подобрали? – обратился он к Робу, что вместе с напарником пил кофе. Судя по его жиже – он добавил сливки. Слабак.

– Она сидела на дороге.

– Просто сидела, черт возьми?

– Просто сидела – раздраженно кивнул Роб – и смотрела перед собой. Она даже не отреагировала на нас, мы словно мешок с картошкой в машину грузили.

– За ней кто-то гнался?

– Когда кто-то гонится, ты сидишь на долбанной обочине, Билл?

– Следи за языком – разозлился Докен – я все еще твой начальник.

На деле ему было плевать, кто чей начальник. Просто его бесило, что его выдрали в три часа ночи, а он ничего толком не мог понять. То же самое он мог наблюдать и утром. Но в подобных делах имело большую важность время.

– Люди, у которых все о’кей, не сидят на обочине за городом в три часа ночи – заявил он – почему она вся в грязи?

– Не знаю. Рядом нигде не было грязи.

– Должно быть, вляпалась где-то по дороге – пожал плечами Уолкинс, тот, с кем заговорил шериф первым – выходит, она долго где-то бродила.

– Она вообще из местных? – нахмурился Докен – ты пробил ее по базе?

– Ага, как? Она не называет свое имя. А документов при ней никаких.

– Видно же, что она школьница – заявил шериф – но куда смотрят ее родители?

– Мне все это не нравится – заявил Роб, еще раз украдкой взглянув на их подопечную – какого черта она молчит?

Докен вдел руки в карманы формы и вновь подошел к девушке. Ему не нравилось, что она опять уставится на него, но без ее данных они пока ничего не могли сделать.

– Послушай – он поставил стул напротив и уселся – мы хотим тебе помочь. Но чтобы мы могли тебе помочь – сначала ты должна помочь нам. Что с тобой случилось?

Девушка вновь принялась изучать его мрачным взглядом.

– Ладно, хорошо. Это что-то плохое, верно? – пошел иным путем шериф.

– Зло – прошептала она еле слышно.

Хоть какой-то прогресс.

– Зло? – переспросил Докен, а его помощники навострили уши – ты говоришь о маньяке? Какой-то плохой человек гнался за тобой? От чего ты бежала?

– От зла – повторила она – истинное зло.

– Кто это зло? – допытывался шериф – ты знаешь, как его зовут? Кто этот человек?

Жуткая усмешка скользнула на ее губах.

– Это не человек.

– А кто тогда?

– Дом. Оно живет в нем. Оно питается в нем.

– Что питается? Чем питается?

Шериф почувствовал, что все эти байки больше похожи на бредни обдолбанного. Подростки сейчас такие – что взять.

Но девушка замолчала. Очевидно, почувствовала, что ей не верят.

– Ладно – вздохнул шериф – как тебя зовут.

– Стоило это понять сразу – повторила она, теперь глядя как бы сквозь себя, находясь где-то далеко отсюда.

– Как тебя зовут? – повторил он.

– Страхом.

– Что страхом? – терпение Докена начало исчерпывать себя.

Отрешенность на лице девушки.

– Оно питается нашим страхом – проговорила она.

– Она под кайфом? – с усмешкой вмешался Роб, но получив убийственный взгляд начальника, тут же смолк и стянул глуповатую улыбочку.

– Послушай – повторил Докен – помоги нам и мы поможем тебе. Где живут твои родители?

Молчание.

– В доме, который питается страхом – расхохотался Уолкинс, но получив и в свою очередь взгляд шерифа, тут же потупился – я хотел сказать, она же сама сказала..

– Тебе смешно, кретин? А мне нисколько – процедил Докен – послушай, девочка, мне нужно всего лишь твое имя. И все. Как тебя зовут?

Пронзительный взгляд.

– Как тебя зовут?

Грязные рыжие волосы слегка колыхнулись – девушка немного приподняла голову.

– Пообещайте, что я не вернусь туда.

Шерифу уже было плевать, куда «туда» и тыры-пыры, ему главное было узнать ее имя. И он был готов ради этого пообещать хоть правление Юпитером.

– Конечно – кивнул он – само собой. Ты никогда больше туда не вернешься.

Роб и Уолкинс озадаченно переглянулись позади него.

– Так как тебя зовут?

– Хиггинс – прошептала она, и резко повела плечами, словно вздрогнув – Эбигайл Хиггинс.

Дневник Эбигайл

25 августа 2013 года.

Даун.

Что в этом слове такого? Какого черта я должна его позабыть и начать быть более толерантной? Разве ко мне проявил кто-то толерантность, когда вытащили накануне выпускного класса из старой школы, где у меня была куча друзей и бла-бла, и сунули в какой-то задрыпанный пригород только из-за того, что..

– .. этому дауну здесь смогут оказывать лучшую помощь! – вскинула я руками, бессильно откинувшись на спинку заднего сиденья нашего минивена.

– Эби! – резко осадила меня мама, обернувшись назад – сколько раз я говорила не выражаться таким образом!

Ее любовный взгляд скользнул по недоразвитому рядом со мной. По иронии судьбы этот придурок оказался моим братом. Восемь лет – но слюни до сих пор вытирают. И какого черта я должна проявлять к нему нежность и сострадание? Он был пристегнут двумя ремнями. А его тупой и рассредоточенный взгляд лишь еще раз говорил о том, насколько точен его диагноз.

– Маркус просто особенный мальчик – нежно пролепетала она.

– Мам! – закатила я глаза и цокнула – особенный тот, кто считает, что он сможет нормально жить. Называй вещи своими именами, сколько можно! С каких пор Даун стал под запретом типо Волендеморта? Это диагноз!

– Я сказала замолчи немедленно, Эбигайл! – рассвирепела мама.

Так случалось каждый долбанный раз, когда речь заходила об их любимом сыночке. Как-то уже у них был любимой сыночек. И он не был поражен болезнью недоразвитых.

Папа продолжал молча рулить, типо ничего не происходило.

– Ничего не скажешь, па? – язвительно обратилась я.

– Мама права – пожал он плечами – не надо оскорблять брата, Эби.

– А, ну да – фыркнула я – все так пекутся о его сраных чувствах. А почему бы вам хоть раз, ну так, типо разнообразия ради, не попечься о моих? Почему меня никто не спросил, хочу ли я ехать в эту задницу?

– Не выражайся! – повторила мама уже более равнодушно, вновь повернувшись вперед.

– А то что? – взвилась я – отправите меня в институт благородных девиц? Бред собачий, почему из-за этого дебила я должна рушить всю свою жизнь? У меня в Беркли остались друзья!

– Найдешь новых – бросил папа – и не называй Марки дебилом. Он не виноват в том, что таким родился.

– А я не виновата, что родилась в семье с ним. Но почему-то на это всем насрать.

– Предупреждаю последний раз – заявила мама – иначе высажу и остаток пути пойдешь до дома пешком.

Я опять фыркнула и вдела наушники в уши, накинув капюшон худи на голову и прижавшись щекой к стеклу.

Да, однажды у моих предков уже был любимый сыночек. Если бы я вела дневники раньше, то у меня бы остались записи о жизни с ним. Но такая фигня мне понадобилась только с переездом. Психолог посоветовал мне это, сказал, это облегчит мою адаптацию. Ну как же. Мою адаптацию бы облегчило отсутствие брата-дебила, рожденного для замены, но так и оставшегося на трибуне невостребованных.

Вот же ирония судьбы.

Его звали Пит.

Пита, в отличии от Маркуса, я безумно любила. Может, это не лучший психологический прием – вспоминать о нем, когда и так все хреново, хоть даже и на листах, пусть даже и девять лет спустя. Но а почему бы нет? Разве может стать хуже?

Все и так полный отстой.

Пит был старше меня на двенадцать лет. Ему стукнуло двадцать, когда он разбился на машине. С годами история для меня, по мере выпитого мамой вина вечерами, обрастала все новыми подробностями. И теперь я знаю – он не просто попал в ДТП, когда его друг не справился с управлением. Пит сам был за рулем – и был в задницу обдолбанный. Вылетел на встречку – лобовое.

Короче, без шансов. Так я лишилась брата, а мои родители своего любимого сынка.

Почему любимого? Они всегда хотели сынка. И никто этого не скрывал. А Пит был самим идеалом любого ребенка. Круглый отличник в школе, выдающийся баскетболист, поступил по академической стипендии, играл в высшей лиге. Перспективное будущее, отличный человек. Меня всегда баловал подарками, родителей вниманием, свою команду – победами.

Я как бы была в лиге запасных в нашей семье. Типо как дворняга, живущая в доме с доберманом. Доберман получает медали, вкусный корм и внимание – а дворняге это перепадает чисто по везению. Всем ведь понятно, что она далеко не доберман. И никакие выставки ей не светят.

Вообще не понимаю, зачем при наличии Пита предки родили меня. Подозреваю – они хотели второго сына, младшего брата для Пита. Типо, копию эдакого идеального мальчика, а получилась я. Впрочем, я тоже была не плоха, но ясное дело, до него было далеко.

А тут он разбился.

Это было хреново. Я жутко тосковала, но родичи мной совершенно не интересовались. Они решили утопиться в собственном горе. Постоянно убивались по Питу, рассказывали о нем прошедшие заслуги, еще что-то. Как-то раз мама даже брякнула подруге, что «Питти скоро должен вернуться с колледжа на каникулы, я собираюсь испечь ему тыквенный пирог».

Да, тогда стало понятно, что мамины шарики покатились не в ту лунку.

И они принялись ходить по психологам и психиатрам. Я же без всяких докторов пришла в себя быстрее них – мне помогали друзья и, наверное, относительно мелкий возраст.

Результатом походом моих предков по мозгоправам и вываливание сотни баксов за приемы, стало решение – завести ребенка.

Не уверена, что это посоветовал им мозгоправ, но почему-то мама пришла к такому выводу.

– Души перерождаются, я верю – заявляла она по телефону своей подружке, когда папы не было дома, а я, как она считала, смотрю телек – наш Питти обязательно вернется к нам в новом малыше.

И типо родился Маркус.

Ха-ха, вот вам и перерождение. Недоразвитый идиот, который ни то, что никогда не станет таким идеальным, как Питти – чего они хотели – но который вообще никаким не станет.

Не знаю, почему маме об этом не сказали на ранних сроках.

И у нас началась новая головомойка. Раз не получилось идеального – она решили вбросить все свои силы на поддержание в нем здоровья. Или хрен знает, что можно поддерживать в этом овоще.

Короче принялись носится со своей новой игрушкой. Может, я и не относилась бы к Маркусу так враждебно, не заставляй они страдать меня из-за него. Мои интересы стали постоянно ущемляться, попираться и всякая такая срань.

Даже сейчас – мы переехали в Лимертвилль без каких-либо семейных обсуждений, когда мне, блин, уже семнадцать лет, и можно было посоветоваться со мной. Но нет – они решили, что для Маркуса так будет лучше, а я прицепом потащилась следом, как их дополнение.

И так с самого его рождения. Мамочка решила, что душа Питти просто повредилась во время перерождения, поэтому получился такой диагноз.

По-моему, повредился рассудок мамы и диагноз там совершенно другой, но никто не хочет это признать и лечить.

Сложно было полюбить Маркуса. Хоть я и понимала, что ненавидеть его не совсем правильно – вернее уж будет ненавидеть за это родителей, но моего чувства хватало на них на всех.

Я их терпеть всех не могла. А им было плевать. Наверное поэтому, в нашей семье скандалы были не так часты и возникали только из-за меня.

И вот сегодня, собственно, мы и приехали в наш новый дом. Уцененник – так я его называю, а мама жутко на это бесится. Она говорит то, что его продали за полцены, совершенно не сказалось на его качестве и вообще не стоит впредь кому-либо акцентировать внимание на то, что мы купили его со скидкой.

А я назло буду. Уцененник – наш дом уцененник.

Хотя по большому счету, он и правда не плох. Не отвал всего, конечно, но сойдет. Хотя бы моя комната есть.

В нем три этажа, одна веранда, четыре спальни, два сортира и огромная столовая. Одну из спален отдали мне – вот роскошь-то, в старом доме приходились делить комнату с Маркусом. Предки думали меня этим умаслить, но черта с два. Отдельная комната и даже дом, намного роскошнее нашего предыдущего, не заменят мне друзей и парня, что я оставила в Беркли. А так же моего комфорта.

Мне предстояло пойти со следующей недели в выпускной класс в совершенно новой школе. Может ли быть что-то более дерьмовое, чем быть новенькой в последнем классе? Вряд ли.

В моей новой комнате уже была большая кровать, шкаф и пара тумбочек. Одна прикроватная. Да уж, пару постеров здесь не помешает.

Весь вечер я занималась обустройством комнаты. Ближе к ужину мама позвала меня вниз и мы читали идиотскую молитву за благодать всего, что нам послал Бог.

– И спасибо тебе, Господи, так же за диагноз, данный моему братцу – добавила я в конце и получила за это от мамы пощечину.

Больше упоминания, что Маркус – даун, мама не любила только богохульства. Отец промолчал, как всегда.

Отличный первый вечер.

– Да пошло все к черту – бросила я вилку в тарелку с нетронутой едой, вскочила и унеслась в комнату.

Меня никто не остановил и поела я уже ночью, спустившись вниз. В окно заметила, как долбит ветром нашу распахнутую калитку.

– Еще я постоянно виновата – пробурчала я, наблюдая за ней – сами даже калитку закрыть забыли.

Я хотела пойти и закрыть ее, но мне стало лень. Надо было включать цвет на крыльце, начал бы лаять наш пес, и мне бы еще и влетело. Сами забыли – пусть сами и пекутся.

Если бы меня попросили дать оценку этому дню, я без раздумий нажала «отстойный».

Конец записи.

26 августа 2013 года.

Уму непостижимо – они умудрились обвинить меня даже в собственном косяке! После утренней молитвы, мама заявила, что мне надо быть более ответственной. Типо, у нас благополучный район и бла-бла, но закрывать калитки еще никто не отменял.

– Это вы шатались туда-сюда! – вскинула я брови – я из дома не выходила после приезда!

– Я закрывала калитку – заявила мама – и не надо иметь привычку перекладывать вину на другого, Эби.

– Вот именно! – взвилась я – не надо иметь такую привычку, мам.

– Эби – одернул меня отец – не разговаривай с матерью в таком тоне. Забыла закрыть калитку – просто признай и впредь не забывай, а не огрызайся.

– Да не я это! Сами забыли – а теперь пытаетесь найти виноватого! Серьезно? Даже в этом? Конечно, я, блин, везде виноватая! Только Маркус у нас святой!

– При чем здесь вообще Маркус? – нахмурилась мама, заталкивая в этого немощного очередную ложку.

– Я в восемь лет ела сама – со злости бросила я, откусывая тост – в школе. В которую ходила сама. И заводила друзей. И вообще одупляла, что со мной происходит.

– Встань и выйди из комнаты – сухо велела мама – доешь потом.

Я молча продолжила сидеть.

– Встань и выйди, Эбигайл.

Фыркнув, я подчинилась.

– Не особо-то и хотелось смотреть, как у него текут слюни – заявила я, ткнув на брата – к чему вообще эти утренние молитвы? Думаете надурить бога, что мы такая дружная семья? Типо после молитвы он на нас уже не смотрит? А лучше бы посмотрел! Тогда бы увидел, сколько в каждом из вас дерьма, и что вы ни разу ни католики, и вам насрать на собственную дочь!

– Выйди немедленно, Эбигайл – вмешался отец – вернешься, когда мы доедим.

– Конечно, господин – огрызнулась я, сделала реверанс и унеслась в комнату.

Уже после полудня отец заставил помогать ему с табличкой для дома. На ней было написано «Хиггинсы» и украшено отпечатками краски трех ладоней.

– Как мило – хмыкнула я, придерживая ее, пока отец прикреплял табличку к почтовому ящику – что вы даже не предложили мне оставить свой.

– Ты никогда не питала интерес к подобным делам – заявил отец – ты бы все равно отказалась.

– Но можно было и предложить.

– Эби, ты как ребенок. На что тебе оно сдалось?

– Ну да – я отпустила табличку, которая теперь держалась и без меня, хоть и криво – теперь всем понятно, что здесь живет счастливая семья Хиггинсов из.. – я демонстративно сосчитала количество отпечатанных ладоней – трех человек.

– Эби, ради бога – закатил он глаза – банка с краской в подвале, можешь поставить свой, если так хочется. Я думал, ты уже выросла из этого возраста.

– Да? Тогда почему ваши с мамой отпечатки здесь? Вы, наверное, еще чертовски маленькие дети. Я одна выросла.

– Ты умудряешься учинить скандал из чего угодно! – вменил он мне – когда ты уже выйдешь из своего пубертата?

– Когда со мной хоть немного начнут считаться в этой гребанной семье.

Он что-то буркнул мне про то, что лишит ноута, если я продолжу выражаться при нем в том же духе, но зато отстал от меня до самого вечера. В окно своей комнаты, что как раз выходило во двор, я видела, что он долбался с табличкой, потом с глупыми ковриками приветствия, а потом вышла мама и долго показывала ему на забор. Судя по тому, как поникли плечи папы – ему предстояло его красить.

Естественно, мама вытащила с собой Маркуса. Даже с моего второго этажа было видно, какое тупое у него выражение лица. Ставлю сотку – он даже не понял, что мы переехали. Его комната была аккурат над моей. А спальня предков сразу через стенку. Конечно, если бедный сусечка-Маркус заплачет или заворочается, мама сразу должна услышать и побежать к сыночку.

Когда все они убрались со двора, я вышла и какое-то время игралась с нашим псом Барри. Он нравился в нашей семье мне больше всех. Наверное потому, что ничего от меня не требовал и ни к чему не принуждал. А еще потому, что всегда радовался мне больше, чем Маркусу. Когда мама подводила брата, пытаясь дать ему погладить псину, Барри выглядел очень несчастным.

– Тебе здесь тоже не нравится, да? – я почесала его за ухом. Потом глянула на огромную будку, что была совсем не вровень той, в которой он жил в нашем старом доме – хотя тебе, наверное, все по-кайфу. А вот меня так дешево не возьмешь.

Вскоре мама позвала меня к ужину. Один из немногих раз мы поели, даже сильно не поругавшись. Наверное потому, что я была голодна и мой рот почти всегда был забит едой.

Ночью, когда я смотрела фильм, вновь заметила в окно, что калитка стучит. Они опять забыли ее закрыть. Помня прошлое обвинение, мне пришлось спуститься и закрыть ее на защелку самой.

Конец записи.

27 августа 2013 года.

Моя семья самая чокнутая из всех!

Ну почему я родилась именно у них? Почему я должна терпеть весь этот идиотизм? Если бы я от этого еще хоть что-то получала, кроме постоянного доколупства.

С утра мои дорогие родичи опять заявили, что я забыла закрыть калитку.

– Да ладно? – не выдержала я – это вы, на фиг, опять забыли, а мне ночью пришлось спускаться!

– Не выражайся – больше для приличия буркнул отец – и мы уже вчера обсуждали, что свои погрехи нужно уметь принимать, а не грубить.

– Да не мои это погрехи! Я закрыла сраную калитку!

– Тогда почему я утром нашла ее открытой? – возразила мне мама, опять сюсюкаясь с Маркусом – я проснулась от того, как ее стучало ветром.

– Значит, в нашей семье лунатики – фыркнула я, запив соком – потому что я ночью ее закрыла. А если кто-то из вас ее открыл и не помнит этого, или помнить не хочет, как и того, например, мам, что Пит умер, а не уехал учиться в колледж..

– Довольно! – оборвал отец. Он повысил голос, потому я сразу же замолчала – господи, Эби, откуда в тебе столько мерзости? Ты не можешь хотя бы одно утро притвориться нормальным, благодарным ребенком.

– Ну да куда мне до Маркуса! Хотя, кажется, после Пита мы с ним оба на скамейке запасных. Меня не допускают до игры, а ему стараются пришить оторванную ногу.

– Еще пару таких завтраков – предупредила меня мама – и ты будешь на постоянной основе есть отдельно.

– Наверное, я этого не переживу – сгримасничала я – это страшнейшее наказание, что я слышала. Есть отдельно от дауна, у которого еда изо рта вываливается, и предков, что считают, что это совершенно нормально.

– Эбигайл – предупредил отец, но мое обиженное эго уже не могло остановиться.

– Может – продолжала я – ему бы и было лучше, если бы вы признали в нем дауна и не старались сделать из него нормального человека. Потому что в своей роли дауна он, может, ничем от других и не отличается, но когда вы пытаетесь во всем поставить его с остальными детьми, то только акцентируете внимание на том, насколько он недееспособный урод..

– ХВАТИТ! – крикнула мама и бросила ложку на стол. Одна ее прядь выбилась из хвоста – отныне ты завтракаешь отдельно, Эбигайл.

– А что скажет ваш бог, если узнает об этом? – хмыкнула я – наверное, тогда он оставит нашу семью. Хотя, сдается, он сделал это еще в день смерти Пита.

Однако, в обед я узнала еще более офигенную новость. Мамаша решила договориться со моей школой, чтобы водить Маркуса на индивидуальные занятия туда для «особенных».

– Боже, мам! – взмолилась я – почему они не могут приходить к нам в дом, как в Беркли?

– Маркусу необходима социализация. Ему будет полезно видеть других детей.

– Господи, мама! Все же узнают, что он мой брат!

– И что с того?

– Ну да, действительно! Какая-та новенькая с Беркли, еще у которой у брата слюни изо рта текут, а мамаша носится с ним и едва ли не задницу подтирает. Вы с папой решили все наши тузы на стол перед школой выложить? Да вы меня просто ненавидите!

– Все только вокруг тебя – нахмурилась мама – пора перестать думать, что мир вертится вокруг Эбигайл Хиггинс.

– Ну да, о чем это я – кивнула я – он вертится только вокруг вас и ваших желаний. Теперь ваше желание – Маркус. А что с ним будет, когда он вам надоест, а?

Я увернулась от маминой замашки ладонью и юркнула в свою комнату.

Весь день я провела в своей комнате. Родичи постоянно что-то делали, видимо, по остаточному переезду – снизу то и дело доносился шум, зато наверху было тихо. Конечно, этот этаж был пока не особо облюблен. Туда родители и Маркус поднимались только на сон.

Немного подумав, к вечеру я все-таки спустилась в подвал за краской. Тусклая лампочка еле освещала пространство и мне пришлось побродить, чтобы отыскать нужную банку. В какой-то момент мне показалось, будто за мной наблюдают.

Резко обернувшись, я не обнаружила никого, однако мне вдруг стало резко холодно и неуютно. Возникло острое желание поскорее отсюда убраться. Отыскав нужную банку, я схватила ее и поднялась наверх, не выключая свет, чтобы вновь не пришлось спускаться в темноте, когда придется возвращать банку.

Поставив свой отпечаток на табличку к остальным и потратив не больше десяти минут, я вернулась к подвалу.

Свет был выключен.

Наверняка, экономная мамочка иди сердобольный отец успели заметить, что он горит и постарались на славу. Мне пришлось спускаться в темноте. Уже на последней лестнице я явственно ощутила на плече чье-то дыхание. Резко дернув за шнур лампы, я обернулась.

Никого.

В подвале жуткие сквозняки, так что причудится разное. Я бы сказала отцу, чтобы он там все наладил и чтобы из всех щелей не дуло. Но они обращают внимание на мои просьбы не больше, чем на жужжание мухи, потому это бессмысленно.

Поставив краску, я поскорее ретировалась с подвала.

Ночью опять стучала калитка. Я решила, что мамину безалаберность не переупрямить – я была виновата в любых случаях, потому не пошла ее закрывать.

Конец записи.