Kitobni o'qish: «Черный квадрат (сборник)»
© ООО «Издательство АСТ», 2018
Черный квадрат
От кубизма к супрематизму
Новый живописный реализм
От кубизма к супрематизму в искусстве, к новому реализму живописи как к абсолютному творчеству
Пространство есть вместилище без измерения, в котором разум ставит свое творчество. Пусть же и я поставлю свою творческую форму.
Вся бывшая и современная живопись до супрематизма, скульптура, слово, музыка были закрепощены формой натуры и ждут своего освобождения, чтобы говорить на своем собственном языке и не зависеть от разума, смысла, логики, философии, психологии, разных законов причинности и технических изменений жизни.
То было время вавилонского столпотворения в искусстве.
Искусство живописи, скульптуры, слова было до сей поры верблюдом, навьюченным разным хламом одалисок, египетскими и персидскими царями Соломонами, Саломеями, принцами, принцессами с их любимыми собачками, охотами и блудом Венер.
До сей поры не было попыток живописных как таковых, без всяких атрибутов реальной жизни.
Живопись была галстухом на крахмальной рубашке джентльмена и розовым корсетом, стягивавшим разбухший живот ожиревшей дамы.
Живопись была эстетической стороной вещи, но никогда не была самобытна и самодельна. Художники были судебными следователями, чинами полиции, составлявшими разные протоколы о порченых продуктах, кражах, убийствах и бездомных бродягах.
Художники были также адвокатами, веселыми рассказчиками анекдотов, психологами, ботаниками, зоологами, археологами, инженерами, но художников-творцов не было.
Наше передвижничество раскрашивало горшки на заборах Малороссии и старалось передать философию тряпок.
Ближе к нам молодежь занялась порнографией и превратила живопись в чувственный, похотливый хлам.
Не было реализма самодельной живописи, не было творчества. Нельзя же считать композицию развратных баб в картинах – творчеством.
Нельзя также считать и идеализацию греческих изваяний, ведь там было лишь желание улучшить субъективное «я».
Также нельзя считать и те картины, где есть утрировка реальных форм: иконопись Джотто, Гоген и т. п., а также и копии натуры.
Творчество лишь там, где в картинах является форма, не берущая ничего созданного уже в натуре, но которая вытекает из живописных масс, не повторяя и не изменяя первоначальных форм предметов натуры.
Футуризм, запретив писать женские окорока, копировать портреты, – удалил и перспективу.
Но и он внес запрет не во имя раскрепощения живописи от упомянутых принципов: Возрождения, антиков и т. п., – а в силу изменения технической стороны существования.
Новая железная машинная жизнь, рев автомобилей, блеск прожекторов, ворчание пропеллеров разбудили душу, которая храпела, задыхаясь в погребе перечисленных ошибок.
Динамика движения навела на мысль выдвинуть и динамику живописной пластики, но усилие футуризма дать чистую живописную пластику как таковую не увенчалась успехом: он не мог разделаться с предметностью вообще и только разрушил предметы ради достижения динамики. И последнее было достигнуто тогда, когда наполовину изгнан был разум как старая мозоль привычки видеть предметы целыми и неустанно сравнивать их с натурой. Но еще больше удаляет цель достижения чистой живописной пластики в футуризме то, что в картине конструкция пробегающих вещей имеет в виду передачу впечатления состояния движения натуры.
Раз выставлена такая задача, необходимо оперировать с реальными формами, чтобы получить впечатление.
Но как бы ни было, в кубофутуризме налицо нарушение целости предметов, разлом и усечение их, что приближает к уничтожению предметности в искусстве творчества.
Кубофутуристы собрали все вещи на площадь, разбили, но не сожгли. Очень жаль!
Живопись была ими выведена из модногалантерейных, мануфактурных и парфюмерных магазинов, и ее надел наш машинно-железобетонный век.
Футуристов поразила необыкновенная сила несущихся предметов, быстрая их смена, и они стали искать средство, каким образом передать современное состояние жизни.
Конструкция же картины возникала от нахождения на плоскости точек, где бы положение реальных вещей при их разрыве или при их встрече дали бы время наибольшей скорости.
Нахождение этих точек может быть сделано произвольно, независимо от физического закона естественности и перспективы, поэтому мы видим в футуристических картинах появление дыма, туч, неба, лошадей, автомобилей и разных других предметов в положениях и местах, не соответствующих натуре.
И состояние предметов стало важнее их сути и смысла.
Мы увидели картину необычайную, новый порядок предметов заставлял содрогаться разум, критики бросались, как собаки из подворотни, на художника.
Позор им!
И нужно было иметь громадную силу воли, чтобы нарушить все правила, и содрать огрубевшую кожу души академизма, и плюнуть в лицо здравому смыслу.
Честь им!
Отвергая разум и выставив интуицию как подсознательное, кубофутуристы одновременно пользуются для своих картин формами, созданными разумом для своей цели.
Интуиция не могла бы выразить все подсознательное в реальном виде особых форм.
В искусстве футуристов мы видим все формы реальной жизни, и если они помещены в несоответствующих местах, то это сделано не подсознательно, а имеет свое законное, сознательное оправдание вызвать впечатление хаоса движения современной жизни.
Интуиция могла лишь находить новые красоты в предметах уже созданных (кубизм).
Разум, цель, сознание выше интуиции. Он творит из ничего форму совершенно новую или же совершенствует первичную: от двуколки к паровозу, автомобилю, аэроплану.
А между тем интуитивному чувству приписывают, что оно, высшее, способно предугадывать, опережать время.
Чувство, которое из каких-то бессознательных пустот тащит в реальную жизнь все новое и новое.
В искусстве этого доказательства нет. Интуиция отыскивала новое, эстетическое только уже в созданных вещах.
Разумному творчеству предшествует цель, а самосознание есть средство.
Интуитивное же творчество бессознательно и не имеет цели и точного ответа.
Футуристические картины не оправдывают этого, что доказывается конструкцией картины, расчетом порядка и задачей расположения вещей.
Если мы возьмем в картине любую точку, то найдем в ней уходящую или же приближающуюся вещь или заключенное красочное пространство, но не найдем главного – живописной формы как таковой.
Живописный элемент здесь не что иное, как верхнее платье данной вещи.
И количество живописи было дано, насколько нужна была величина формы, для своего назначения, а не наоборот.
Выдвигая в картинах как новое динамику живописной пластики, не уничтожив предметность, футуристическая картина может быть сведена к 1: 20, не потеряв своей силы движения.
Мне кажется, нужно передать чисто красочное движение так, чтобы картина не могла потерять ни единой своей краски. Движение, бег лошади, паровоза, можно передать однотонным рисунком карандаша, но передать движение красных, зеленых, синих масс нельзя, поэтому нужно обратиться непосредственно к массам живописным как таковым и искать в них формы, им присущие.
В футуризме мы встречаем главным образом обращение к предметам и оперированию с ними, от чего надо отказаться ради чистого живописного создания новых творческих форм.
Динамизм живописи есть только бунт к выходу живописных масс из вещи к самосвойным, не обозначающим ничего формам, то есть к господству чисто самодельных живописных форм над разумными, к супрематизму как к новому живописному реализму.
Обобщаю: футуризм через академичность форм идет к динамизму живописи.
Кубизм – через уничтожение вещи – к чистой живописи.
И оба усилия в своей сути стремятся к супрематизму живописи, к торжеству над целесообразными формами творческого разума.
Если рассматривать искусство кубизма, то возникнет вопрос, какой энергией вещей интуитивное чувство побуждалось к восторгу и деятельности. Увидим, что живописная энергия была второстепенной, – живопись не была эстетической стороной конструкции, выходящей из взаимоотношения цветовых масс.
Сам же предмет, а также его сущность и назначение, смысл или желание представить предмет полнее (как думают многие кубисты) тоже были ненужной заботой.
Интуитивное чувство нашло новую красоту в вещах – энергию диссонансов, полученную от встречи двух форм.
Вещи имеют в себе массу моментов времени, вид у них разный, а следовательно, и живопись их разная. Все эти виды времени вещей и их анатомия: слой дерева и т. п. – стали важнее сути и были взяты интуицией как средство для постройки картины, причем конструировались эти средства так, чтобы неожиданность встречи двух анатомических строений дала бы диссонанс наибольшей силы напряжений, чем и оправдывается появление частей реальных предметов в местах, не соответствующих натуре.
Таким образом, за счет диссонансов вещей мы лишились представления целой вещи. С облегчением можем сказать, что перестали быть двугорбыми верблюдами, нагруженными вышеуказанным хламом.
Предмет, писанный по принципу кубизма, может считаться законченным тогда, когда исчерпан диссонанс его. Все же повторяющиеся части могут быть опущены художником, но если в картине он не находит нужного напряжения, то волен взять его в другом предмете.
В принципе кубизма лежит еще очень ценная задача – не передавать предметы, а сделать картину. Но в кубизме еще не оправдывается положение, что всякая реальная форма, созданная не в силу потребности живописи, есть насилие над последней.
Если в прошедших тысячелетиях художник искал вещь, ее смысл – сущность, старался оправдать ее назначение, то в нашей эре кубизма он уничтожил вещь как таковую с ее смыслом, сущностью и назначением.
Вещи, предметы в реальном мире исчезли как дым для новой культуры искусства.
И глаза мои могут быть взяты в паноптикум как атрибуты Средневековья для обзора предметности.
Кубизм и футуризм создали картину из обломков и усечения предметов за счет диссонансов и движения. Интуиция была задавлена энергией предметов и не достигла самоцели живописи.
Кубофутуристические картины создавались по нескольким принципам.
I. Искусственной живописной скульптуры (лепка форм).
II. Реальной скульптуры (наклейка), рельефа и контррельефа.
III. Слова.
В кубизме живопись выражалась главным образом в плоскости, до него она была как иллюминационное средство!
Что же касается живописных плоскостей в кубизме, то они не были как таковые самоцельны, а служили своей живописной формой для диссонанса. И сама их форма была такой, которая бы могла дать сильный диссонанс при направляющихся к ней прямых, кривых и т. п.
Всякая живописная плоскость, превращенная в выпуклый живописный рельеф, есть искусственная скульптура, а всякий рельеф – выпуклость, превращенная в плоскость, – есть живопись.
Итак, в живописном искусстве интуицией не были созданы формы, вытекающие из массы живописной материи, из глыбы мрамора не выводилась ему присущая форма куба, квадрата, шара и т. п.
Мы встречаем восторг интуиции комбинациями в картине, но интуиция также восторгалась и росписи горшка на заборе, написанному подсолнуху…
Изображенные в картинах уродства человеческого тела и других форм происходят оттого, что творческая воля не согласна с этими формами и ведет борьбу с художником за свой выход из вещи.
Творческая воля до сей поры втискивалась в реальные формы жизни. И уродливость есть борьба творческой силы от тоски заключения. Я эту творческую силу, волю в искусстве назову А. Б. Абизмом – как охраняющую самоцель каждого искусства, формы которого будут новым выявлением живописного реализма масс, материалов, камня, железа и других.
Так, например, глыбе мрамора не присуща человеческая форма. Микеланджело, изваяв Давида, сделал насилие над мрамором, изуродовал кусок прекрасного камня. Мрамора не стало – стал Давид.
И глубоко он ошибался, если говорил, что вывел Давида из мрамора.
Испорченный мрамор был осквернен сначала мыслью Микеланджело о Давиде, которую он втиснул в камень, а потом освободил, как занозу, из постороннего тела.
Из мрамора надо выводить те формы, которые вытекали бы из его собственного тела, и высеченный куб или другая форма ценнее всякого Давида.
То же и в живописи, слове, музыке.
Стремление художественных сил направить искусство по пути разума давало нуль творчества. И в самых сильных субъектах – реальные формы: вид уродства.
Уродство было доведено у более сильных почти до исчезающего момента, но не выходило за рамки нуля.
Но я преобразился в нуль формы и вышел за 0–1.
Считая кубофутуризм выполнившим свои задания, я перехожу к супрематизму – к новому живописному реализму, беспредметному творчеству.
Далее о супрематизме, живописи, скульптуре и динамике музыкальных масс скажу в свое время.
Петроград, 1915 г.
От кубизма и футуризма к супрематизму
Новый живописный реализм
Когда исчезнет привычка сознания видеть в картинах изображение уголков природы, Мадонн и бесстыдных Венер, тогда только у видим чисто живописное произведение.
Я преобразился в нуле форм и выловил себя из омута дряни академического искусства.
* * *
Я уничтожил кольцо горизонта и вышел из круга вещей, с кольца горизонта, в котором заключены художник и формы натуры.
Это проклятое кольцо, открывая все новое и новое, уводит художника от цели к гибели.
И только трусливое сознание и скудность творческих сил в художнике поддаются обману и устанавливают свое искусство на формах натуры, боясь лишиться фундамента, на котором основал свое искусство д икарь и академия.
* * *
Воспроизводить облюбованные предметы и уголки природы все равно что восторгаться вору на свои закованные ноги.
Только тупые и бессильные художники прикрывают свое искусство искренностью.
В искусстве нужна истина, но не искренность.
Вещи исчезли как дым для новой культуры искусства, и искусство идет к самоцели творчества, к господству над формами натуры.
Искусство дикаря и его принципы
Дикарь первый положил принцип натурализма: изображая свои рисунки из точки и пяти палочек, он сделал попытку передачи себе подобного.
Этой первой попыткой была положена основа в сознании подражательности формам природы.
Отсюда возникла цель подойти как можно ближе к лицу натуры.
И все усилие художника было направлено к передаче ее творческих форм.
* * *
Первым начертанием примитивного изображения дикаря было положено начало искусству собирательному, или искусству повторения.
Собирательному потому, что реальный человек не был открыт со всеми его тонкостями линий чувств, психологии и анатомии.
Дикарь не видел ни внешнего его образа, ни внутреннего состояния. Его сознание могло только увидеть схему человека, зверя и т. п.
И по мере развития сознания усложнялась схема изображения натуры. Чем больше его сознание охватывало натуру, тем усложнялась его работа и увеличивался опыт умения.
Сознание развивалось только в одну сторону – сторону творчества натуры, а не в сторону новых форм искусства.
Поэтому его примитивные изображения нельзя считать за творческие создания.
Уродство реальных форм в его изображении – результат слабой технической стороны.
Как техника, так и сознание находились только на пути своего развития.
И его картины нельзя считать за искусство.
Ибо не уметь не есть искусство.
Им только был указан путь к искусству.
* * *
Следовательно, первоначальная схема его явилась остовом, на который поколения навешивали все новые и новые открытия, найденные ими в природе.
И схема все усложнялась и достигла своего расцвета в Антике и Возрождении искусства.
Мастера этих двух эпох изображали человека в полной его форме, как наружной, так и внутренней. Человек был собран, и было выражено его внутреннее состояние.
Но несмотря на громадное мастерство их, ими все-таки не была закончена идея дикаря: отражение, как в зеркале, натуры на холсте.
И ошибочно считать, что их время было самым ярким расцветом в искусстве и что молодому поколению нужно во что бы то ни стало стремиться к этому идеалу.
Такая мысль ложная.
Она уводит молодые силы от современного течения жизни, чем уродует их.
Тела их летают на аэропланах, а искусство и жизнь прикрывают старыми халатами Неронов и Тицианов.
Поэтому не могут заметить новую красоту в нашей современной жизни.
Ибо живут красотой прошлых веков.
Вот почему непонятны были реалисты, импрессионисты, кубизм, футуризм и супрематизм.
* * *
Эти последние художники сбросили халаты прошлого и вышли наружу современной жизни и находили новые красоты.
И говорю:
что никакие застенки академий не устоят против приходящего времени.
Двигаются и рождаются формы, и мы делаем новые и новые открытия.
И то, что нами открыто, того не закрыть.
И нелепо наше время вгонять в старые формы минувшего времени.
* * *
Дупло прошлого не может вместить гигантские постройки и бег нашей жизни.
Как в нашей технической жизни мы не можем пользоваться теми кораблями, на которых ездили сарацины, так и в искусстве должны искать формы, отвечающие современной жизни.
* * *
Техническая сторона нашего времени уходит все дальше вперед, а искусство стараются подвинуть все дальше назад.
Вот почему выше, больше и ценнее все те люди, которые следуют своему времени.
И реализм XIX века гораздо больше, чем идеальные формы эстетических переживаний эпохи Возрождения и Греции.
* * *
Мастера Рима и Греции, достигнувшие знания анатомии человека и давшие до некоторой степени реальное изображение, были задавлены эстетическим вкусом, и реализм их был опомажен, опудрен вкусом эстетизма.
* * *
Отсюда идеальная линия и красивость красок.
Эстетический вкус увел их в сторону от реализма земли, и они пришли в тупик Идеальности.
Живопись у них есть средство для украшения картины.
Знания их были унесены с натуры в закрытые мастерские, где фабриковались картины многие столетия.
Вот почему оборвалось их искусство.
Они закрыли за собою двери и тем уничтожили связь с натурой.
* * *
И тот момент, когда идеализация формы захватила их, надо считать падением реального искусства.
Ибо искусство не должно идти к сокращению или упрощению, а должно идти к сложности.
Венера Милосская – наглядный образец упадка, не реальная женщина, а пародия.
* * *
Давид (Микеланджело) – уродливость.
Его голова и торс как бы слеплены из двух противоположных форм.
Фантастическая голова и реальный торс.
Все мастера Возрождения достигли больших результатов в анатомии.
Но не достигли правдивости впечатления тела. Живопись их не передает тела, и пейзажи их не передают света живого, несмотря на то что в телах их людей сквозят синеватые вены.
Искусство натурализма есть идея дикаря – стремление к передаче видимого, но не создание новой формы.
Творческая воля у него была в зародыше, впечатление же у него было более развито, что и было причиной воспроизведения реального.
* * *
Также нельзя считать, что дар воли творческой был развит и у классиков.
Так как мы видим в их картинах только повторение реальных форм жизни в более богатой обстановке, чем у родоначальника дикаря.
* * *
Композицию тоже нельзя считать за творчество, ибо распределение фигур в большинстве случаев зависит от сюжета: шествие короля, суд и т. п.
Король и судья уже определяют на холсте места лицам второстепенного значения.
* * *
Еще композиция покоится на чисто эстетическом основании красивости распределения.
Так что распределение мебели по комнате еще не есть процесс творческий.
* * *
Повторяя, или калькируя, формы натуры, мы воспитали наше сознание в ложном понимании искусства.
Примитивы понимались за творчество.
Классики – тоже творчество.
Двадцать раз поставить один и тот же стакан – тоже творчество.
Искусство как умение передать видимое на холсте считалось за творчество.
Неужели поставить на стол самовар тоже творчество?
Я думаю совсем иначе.
Передача реальных вещей на холсте есть искусство умелого воспроизведения, и только.
И между искусством творить и искусством повторять – большая разница.
* * *
Творить значит жить, вечно создавать новое и новое.
И сколько бы мы ни распределяли мебель по комнатам, новой формы не увеличим.
И сколько бы ни писал художник лунных пейзажей или пасущихся коров и закатиков, будут все те же коровки и те же закатики, только в гораздо худшем виде.
А ведь от количества написанных коров определяется гениальность художника.
* * *
Художник может быть творцом тогда, когда формы его картин не имеют ничего общего с натурой.
А искусство – это умение создать конструкцию, вытекающую не из взаимоотношений форм и цвета и не на основании эстетического вкуса красивости композиции построения, а на основании веса, скорости и направления движения.
Нужно дать формам жизнь и право на индивидуальное существование.
Природа есть живая картина, и можно ею любоваться. Мы живое сердце природы. Мы самая ценная конструкция этой гигантской живой картины.
Мы ее живой мозг, который увеличивает ее жизнь.
Повторение ее есть воровство, и повторяющий ее есть ворующий; ничтожество, которое не может дать, а любит взять и выдать за свое (фальсификаты).
* * *
На художнике лежит обет быть свободным творцом, но не свободным грабителем. Художнику дан дар для того, чтобы дать в жизнь свою долю творчества и увеличить бег гибкой жизни.
Только в абсолютном творчестве он обретет право свое.
* * *
А это возможно тогда, когда мы лишим все наши мысли мещанской мысли – сюжета – и приучим сознание видеть в природе все не как реальные вещи и формы, а как материал, из массы которого надо делать формы, ничего не имеющие общего с натурой.
* * *
Тогда исчезнет привычка видеть в картинах Мадонн и Венер с заигрывающим ожиревшим амуром.
* * *
Самоценное в живописном творчестве есть цвет и фактура – это живописная сущность, но эта сущность всегда убивалась сюжетом.
И если бы мастера Возрождения отыскали живописную плоскость, то она была бы гораздо выше, ценнее любой Мадонны и Джоконды.
А всякий высеченный пяти-, шестиугольник был бы большим произведением скульптуры, нежели Милосская или Давид.
* * *
Принцип дикаря есть задача создать искусство в сторону повторения реальных форм натуры.
Собираясь передать жизнь формы – передавали в картине мертвое.
Живое превратилось в неподвижное, мертвое состояние.
Все бралось живое, трепещущее и прикреплялось к холсту, как прикрепляются насекомые в коллекции.
* * *
Но то было время вавилонского столпотворения в понятиях искусства.
Нужно было творить – повторяли, нужно было лишить формы смысла и содержания – обогатили их этим грузом.
Груз надо свалить, а его привязали на шею творческой воли.
Искусство живописи, слова, скульптуры было каким-то верблюдом, навьюченным разным хламом одалисок, Саломеями, принцами и принцессами.
Живопись была галстуком на крахмальной рубашке джентльмена и розовым корсетом, стягивающим живот.
Живопись была эстетической стороной вещи, но не была никогда самособойна, самоцельна.
* * *
Художники были чиновниками, которые опись имущества натуры, любителями коллекций зоологии, ботаники, археологии.
Ближе к нам молодежь занялась порнографией и превратила живопись в похотливый хлам.
* * *
Не было попытки чисто живописных задач как таковых, без всяких атрибутов реальной жизни.
Не было реализма самодельной живописной формы, и не было творчества.
* * *
Реалисты-академисты есть последние потомки дикаря.
Это те, которые ходят в поношенных халатах старого времени.
И опять, как и прежде, некоторые сбросили этот засаленный халат. И дали пощечину старьевщику – академии, объявив футуризм.
Стали мощным движением бить в сознание, как в каменную стену гвозди.
Чтобы выдернуть вас из катакомб к современной скорости.
Уверяю, что те, кто не пошел по пути футуризма как выявителя современной жизни, обречены вечно ползать по старым гробницам и питаться объедками старого времени.
* * *
Футуризм открыл «новое» в современной жизни: красоту скорости.
А через скорость мы двигаемся быстрее.
И мы, еще вчера футуристы, через скорость пришли к новым формам, к новым отношениям к натуре и к вещам.
Мы пришли к супрематизму, бросив футуризм как лазейку, через которую отставшие будут проходить.
Футуризм брошен нами, и мы, наиболее из смелых, плюнули на алтарь его искусства.
* * *
Но смогут ли трусливые плюнуть на своих идолов, как мы вчера?
Я говорю вам, что не увидите до той поры новых красот и правды, пока не решитесь плюнуть.
* * *
Все до нас искусства есть старые кофты, которые сменяются, так же как и ваши шелковые юбки.
И, бросив их, приобретаете новые.
Почему вы не надеваете костюмы ваших бабушек, когда млеете перед картинами их напудренных изображений?
Это все подтверждает, что тело ваше живет в современном времени, а душа одета в бабушкин старый лифчик.
Вот почему приятны вам Сомовы, Кустодиевы и разные старьевщики.
* * *
А мне ненавистны такие торговцы старьем.
Мы вчера с гордо поднятым челом защищали футуризм. Теперь с гордостью плюем на него.
И говорю, что оплеванное вами – приемлется. Плюйте и вы на старые платья и оденьте искусство в новое.
* * *
Отречение наше от футуризма не в том, что он изжит и наступил конец его. Нет. Найденная им красота скорости вечна, и многим еще откроется новое.
Так как через скорость футуризма мы бежим к цели, мысль движется скорей, и те, кто в футуризме, ближе к задаче и дальше от прошлого.
И вполне естественно ваше непонимание. Разве может понять человек, который ездит всегда в таратайке, переживания и впечатления едущего экспрессом или летящего в воздухе.
* * *
Академия – заплесневевший погреб, в котором самобичуют искусство.
Гигантские войны, великие изобретения, победа над воздухом, быстрота перемещения, телефоны, телеграфы, дредноуты – царство электричества.
А наша художественная молодежь пишет Неронов и римских полуголых воинов.
* * *
Честь футуристам, которые запретили писать женские окорока, портреты и гитары при лунном свете.
Они сделали громадный шаг – бросили мясо и прославили машину.
Но мясо и машина есть мышцы жизни.
То и другое – тела, двигающие жизнь.
* * *
Здесь сошлись два мира: мир мяса и мир железа. Обе формы есть средства утилитарного разума.
И требуется выяснить отношение художника к формам вещей жизни.
До этой поры всегда художник шел вслед за вещью. Так и новый футуризм идет за машиной современного бега.
Эти оба искусства: старое и новое – футуризм – сзади бегущих форм.
И возникает вопрос: будет ли эта задача в живописном искусстве отвечать своему существованию?
Нет!
Потому что, идя за формой аэропланов, автомобилей, мы будем всегда в ожидании новых, выброшенных форм технической жизни…
И второе.
Идя за формой вещей, мы не можем выйти к самоцели живописной, к непосредственному творчеству.
Живопись будет средством передать то или иное состояние форм жизни.
* * *
Но футуристы запретили писать наготу не во имя освобождения живописи или слова к самоцели, а по причине изменения технической стороны жизни.
Новая железная, машинная жизнь, рев автомобилей, блеск электрических огней, ворчание пропеллеров разбудили душу, которая задыхалась в катакомбах старого разума, поэтому вышла на сплетение дорог неба и земли.
Если бы все художники увидели перекрестки этих небесных дорог, если бы охватили этот чудовищный пробег и сплетения наших тел с тучами в небе – тогда бы не писали хризантемы.
* * *
Динамика движения навела на мысль выдвинуть и динамику живописной пластики, но усилия футуристов дать чисто живописную пластику как таковую не увенчались успехом.
Они не могли разделаться с предметностью, что облегчило бы их задачу.
Когда ими был наполовину изгнан с поля картины разум как старая мозоль привычки видеть все естественным, им удалось построить картину новой жизни вещей, но и только.
* * *
При передаче движения цельность вещей исчезла, так как мелькающие их части скрывались между бегущими другими телами.
И конструируя части пробегающих вещей, старались передать только впечатление движения.
А чтобы передать движение современной жизни, нужно оперировать с ее формами.
Что и осложняло выход живописному искусству к его цели.
* * *
Но, как бы там ни было сознательно или бессознательно, ради ли движения или ради передачи впечатления, – цельность вещей нарушили.
И в этом разломе и нарушении цельности лежал скрытый смысл, который прикрывался натуралистической задачей.
* * *
В глубине этого разрушения лежало как главное не передача движения вещей, а их разрушение, ради чистой живописной сущности, т. е. к выходу к беспредметному творчеству.
* * *
Быстрая смена вещей поразила новых натуралистов – футуристов, и они стали искать средства их передачи.
Поэтому конструкция видимых вами футуристических картин возникла от нахождения на плоскости точек, где бы положение реальных предметов при своем разрыве или встрече дали бы время наибольшей скорости.
Нахождение этих точек может быть сделано независимо от физического закона естественности и перспективы.
Поэтому мы видим в футуристических картинах появление туч, лошадей, колес и разных других предметов в местах, не соответствующих натуре.
Состояние предметов стало важнее их сути и смысла.
* * *
Мы видим картину необычайную.
Новый порядок предметов заставлял содрогаться разум.
Толпа выла, плевалась; критика бросалась, как собака из подворотни, на художника.
(Позор им.)
Футуристы проявили громадную силу воли, чтобы нарушить привычку старого мозга, содрать огрубевшую кожу академизма и плюнуть в лицо старому здравому смыслу.
* * *
Футуристы, отвергнув разум, провозгласили интуицию как подсознательное, но создавали свои картины не из подсознательных форм интуиции, а пользовались формами утилитарного разума.
Следовательно, на долю интуитивного чувства ляжет лишь нахождение разницы между двумя жизнями старого и нового искусства.
В самой конструкции картины мы не видим подсознательности.
Мы видим скорее сознательный расчет построения.
На футуристической картине есть масса предметов. Они разбросаны по плоскости в неестественном для жизни порядке.
Нагромождение предметов получено не от интуитивного чувства, а от чисто зрительного впечатления, а построение, конструкция картины делалась в расчете достижения впечатления.
И чувство подсознательности отпадает.
Следовательно, в картине мы ничего не имеем чисто интуитивного.
То же и красивость: она встречается, то исходит от эстетического вкуса.
* * *
Интуитивное, мне кажется, должно выявиться там, где формы бессознательны и без ответа.
Я думаю, что интуитивное в искусстве нужно было подразумевать в цели чувства искания предметов. И оно шло чисто сознательным путем, определенно, разрывало свою дорогу в художнике.
(Образуется как бы два сознания, борющихся между собой.)
Но сознание, привыкшее к воспитанию утилитарного разума, не могло согласиться с чувством, которое вело к уничтожению предметности.