Kitobni o'qish: «Беглец»

ГЛАВА 1

Я отражался в трех зеркалах. Белое сукно, накинутое портным на плечо, слишком шло моей не к месту смуглой коже. Я ее презирал. Придирчиво осмотрел отросшие за лето волосы. Кудри вились тугими смолянисто-черными кольцами. Прищурив глаза, я внимательно всматривался в отражение; чтение при свечах не идет на пользу ничьим глазам. Близорукость приходилось тщательно скрывать. За это могли выгнать из армии.

После портного – к цирюльнику. Пусть и нечетко, но я заметил, что на брюки портной отписал в этот раз больше сукна, чем в прошлом году. Еще вытянулся. Непроизвольно ссутулился, пытаясь стать чуть меньше. Все во мне кричало о корнях и напоминало отца. Которого я ненавидел всей душой. После его высылки из Империи моя жизнь превратилась в сущий ад. Дуэли уже не щекотали нервы, они стали нормой. Последней жертвой моей чести был старший сын и наследник графа Уварова. Среди высшего общества всегда найдется отпрыск голубых кровей, желающий указать мне место. Общество меня не принимало. Не желало принимать того, что я наполовину испанец, родившийся от связи посла и дочери светлейшего князя Бутеро-Родали. Подающий надежды полководец. К моему огромному сожалению, все, что досталось мне от белокурой и белокожей матушки, – это голубые глаза, напоминающие цвет перышек тропической птички, что отец подарил мне на пятилетие, и которая не выдержала имперскую зиму и умерла спустя пару недель.

– Ваша светлость, – все еще ползая у моих ног и снимая мерки, обратился ко мне портной. – Вас можно поздравить с повышением?

– До выпуска еще год. Может случиться все, что угодно, – был мой ответ. Портной перекрестился.

– Что вы, ваша светлость! Сама государыня обратила свой взгляд на ваши умения и старания! – Лучше бы не обращала, подумал я.

Все лето я, как проклятый, проторчал в усадьбе матушки из-за особого внимания государыни. Возможно, лихих и бесшабашных одногруппников такой образ жизни испугал и вызвал растерянность. Но я использовал это во благо. Вдали от гулянок, пирушек и балов я тренировался до дрожи в мышцах. Ближний и дальний бой, рукопашная, фехтование, прицельная стрельба. Вечерами я засыпал, едва коснувшись подушки, а с первыми петухами кружил вокруг пруда легкой трусцой.

Полуденный жар августа припекал спину. От быстрого шага под черным сюртуком рубашка прилипла к коже. В это время дня город замирал. Даже бордовые листья карликовых кленов, высаженных прошлой весной, едва-едва шелестели от неуверенного дуновения ветра. Я чертовски задерживался, раздраженность, скопившаяся за утро, осела на плечах, сковав их. Чеканя шаг по брусчатке, увидел угол здания, которое мне было нужно. Почему я решил, что сегодня стать пешим отличная идея? Мимо проехал открытый экипаж с молодыми леди в белоснежных платьях, они обмахивались веерами, их щеки пылали румянцем. Не я один страдал от жары. Еще прибавив шагу, я добрался до нужной двери. Полумрак парадной освежал; привалившись к прохладной стене, перевел дух. Прикрыв глаза, представил всего на секунду, как моих губ касается глиняный кувшин с ледяным, пряным, пахнущим ржаными сухарями квасом. Облизал пересохшие губы и открыл глаза. Вверх вилась белая с черными прожилками мраморная лестница, она уходила под крышу спиралью. Набрав в грудь воздуха, припустил по ступеням, перешагивая через одну. Пять пролетов, и я ввалился в открытое пространство под крышей. Здесь было душно, окна в крыше яркими лучами озаряли помещение. В этих золотисто-желтых лучах танцевали пылинки, тренировочный зал казался воздушным и невесомым.

– Рубашку и сюртук долой, – жестко скомандовал вышедший из темного угла мужчина. Усомнившись, что это именно тот, кто мне нужен, я не торопился раздеваться. Он не мог быть тем, про кого мне рассказывали. – Вы отнимаете мое время, – мужчина стянул со своего худосочного тела белоснежную рубашку. – За опоздание – тридцать отжиманий на кулаках.

Нерешительно, но все же я стянул одежду. Опустился на пыльный пол, приняв упор лежа. В поле моего зрения попали два тяжелых сапога для верховой езды, мужчина поставил одну ногу мне на спину, согнул ее в колене, оперся на него всем весом.

– Поспешите, голубчик, – со смехом произнес он. Сцепив зубы от злости за его насмешливый тон, я принялся за привычное дело. Тридцать отжиманий – легко. С дополнительным весом? – запросто. – Метишь в лейб-гвардию? – Опять эта усмешка в голосе мужчины, просачивающаяся сквозь каждый слог.

Пот струился по вискам и норовил попасть в глаза, я молчал. Ему мои ответы не интересны, все, чего он хочет, – вывести меня из равновесия. Песок под костяшками пальцев больно впивался в кожу, оставляя следы, но это мелочи. Я пришел учиться, и все, что я могу взять, я возьму. Пусть я ползком буду спускаться, пусть он поставит на мою спину бочку с водой и заставит сделать сто отжиманий, мои губы останутся безмолвными.

– А теперь, – отойдя от меня, он швырнул на пол шпагу, – на позицию. И будьте любезны, без модных штучек. Вы ведь опытный дуэлянт, покажите себя с лучшей стороны.

Я проглотил горечь презрения к этому человеку и встал в боевую стойку. Ничего личного, Петр, шептал я про себя, ничего личного. Звон металла разлетелся по пустому залу

ГЛАВА 2

Мышцы просили об отдыхе и уходе. В открытое нараспашку окно задувал еще прохладный ветерок, соловьи пели в ветках липы под моим окном. Сладко потянувшись, я вскочил с кровати. Легкий завтрак – и в баню. В хвойном пару да с дубовыми вениками восстановлюсь быстро. А это требовалось – вечером меня ждут на именинах ротмистра Звягина. Отказать было невежливо, с тяжелым сердцем пришлось согласиться.

После парной в мою кабинку принесли крепкий чай со сладкими сухарями. Довольный и притомленный после банных процедур, я попивал обжигающий, бархатистый чай. В кабинке по соседству раздался странный шум, возня, а после секундной тишины в стену, на которую я опирался, что-то врезалось с той стороны. Перегородка, конечно, была формальная, ничего основательного, и несчастная заходила ходуном. Я было собрался выглянуть и убедиться, что там не происходит потасовки, но, услышав знакомую с детства речь, остановился.

Северный кастильский диалект я учил с пеленок. Отец говорил со мной и писал письма только на нем, чего и требовал от меня. Когда я упорствовал, он брал кнут для лошадей и стегал меня по ладоням. Ему нельзя было перечить. Испанский я знал в совершенстве. Напрягая слух, я вникал в каждое слово, и чем больше понимал, тем больше меня охватывало беспокойство. Мои пальцы похолодели, во рту пересохло. Я старался не дышать, чтобы не пропустить ни одно слово и не ошибиться в переводе. Когда услышал апогей этого разговора, отшатнулся от стены, врезавшись в стол.

Фарфоровая кружка на тонкой ножке упала, прокатилась по столу и разбилась вдребезги об пол. Голоса затихли. Второпях начал одеваться, запутавшись в рубашке, чертыхнулся. Сорвав с вешалки сюртук, бросился из кабинки на выход. Я не мог позволить себе бежать отсюда сломя голову, но шел быстро, не оглядываясь. В голове проносились мысли одна ужасней другой.

– Ваша светлость! – окрикнули меня со второго этажа. Подняв голову, столкнулся взглядом с администратором. – Вы забыли сапоги, – посмотрев на свои босые ноги, ощутил себя олухом. Я даже не понял, что босой, так взволновал меня услышанный разговор. Вынужденно вернулся наверх. Первая паника схлынула, оставив зудящее беспокойство, но появилась ясность ума. Соберись, Петр. Ты офицер. Думай, а не несись как курица с отрубленной башкой, приказал я сам себе.

– Много сегодня работы? – возясь с сапогами, буднично уточнил я. Администратор удивился, хлопнул глазами-плошками и поспешил ответить:

– Нет. В такую жару мало кто ходит. Сегодня вот вы да Его светлость Толстой навестили нас. – Я так и застыл с сапогом в руках, стоя на одной ноге, как цапля. Толстой? Начальник тайной канцелярии? Этот Толстой? Открыв рот для уточняющего вопроса, дернулся слегка вперед от неожиданного прикосновения. На мое плечо приятельски опустилась широкая, с короткими пальцами мужская ладонь.