Kitobni o'qish: «Хочу танцевать с тобой»

Посвящается тому, кто

обещал читать все мои книги.

Глава 1

Снова проснулась от того, что кричала во сне. Я отлепилась от подушки и оттолкнула ее от себя, прильнула щекой к прохладной простыне. Мне снился один и тот же сон: я звоню в скорую.

В тот день мама не пошла на работу. Отец ворчал, собираясь: «Вечно у тебя голова болит! Эти мигрени – несуществующая болезнь». Хлопнула дверь. Мама встала с кровати, чтобы привычно поцеловать меня перед школой, лицо её исказилось, она стала так часто и судорожно дышать, что я испугалась. Бросилась к ней и успела подхватить обмякшее тело. Мы рухнули на пол. Я еле умудрилась удержать её так, чтобы она не ударилась головой. Закричала страшным чужим голосом: «Мама! Мамочка, что с тобой?», но она не отвечала. Я сидела, бережно держа её под голову и прижимаясь щекой к её лбу. Через несколько минут она попыталась что-то сказать, но получалось только мычание. Её бледное перекошенное лицо напоминало маску из школьной театральной студии. Я попыталась втащить её на кровать и устроить поудобнее, послышались звуки подступающей рвоты. Я не понимала, что делать. Наконец усадила маму на кровать так, чтобы голова её опиралась на подушку и немного свешивалась набок, поползла к сумке, которая валялась у двери. У мамы уже случались обмороки, но рядом всегда были бабушка или папа, и они справлялись с этим. Вызывали скорую! Нашарить мобильник в сумке никак не удавалось, и я просто вывалила всё её содержимое на пол, а когда он был найден, я никак не могла сообразить, какой номер нужно набирать.

– Скорая, слушаю.

– Здрасте… – я задыхалась, мысли путались в голове, слова вырывались как-то прерывисто с придыханием, – маме пло… хо.

В горле пересохло, и я вдруг начала икать.

– Возраст?

– Ей… ик… пло… хо, слышите?

– Возраст какой? – строго спросила трубка.

– Тринадцать… ик…

– Маме сколько? – негодовала трубка.

– Тридцать… ик, ой, семь, – я никак не могла сдержать икоту. Я запретила себе бояться, надеясь, что всё обойдётся. Икота не отступала, тогда, чтобы подавить её, я надула щёки и задержала дыхание, и вдруг от этого стало так смешно. Я, как могла, старалась хихикнуть тихо, но плохо получалось. Слёзы потекли по лицу, я снова икнула и уронила телефон на пол. Гудки. Вызов был прерван. Я набрала номер.

– Тётенька, ахахх-ик, – хрипло, еле сдерживаясь, кричала я в телефон, – скорую ик…ой, при… ик… ой… шлите, ахахах…. – И вроде уже надо успокоиться, а я не могла.

– Дети, что ли, балуются? – сказали в трубке и сбросили вызов.

Я не верила своим ушам. Скорая отказалась принимать вызов. Снова набрала номер, сквозь слёзы еле разбирая цифры. Я почти не слышала слов стандартного приветствия и не смогла ничего сказать в ответ, потому что смех набрал свою высоту, не давая мне шанса остановиться.

– Дети, не занимайте линию! Кому-то, может быть, сейчас требуется помощь! Имейте совесть! – истерично кричал женский голос мне в ухо, а я хваталась руками за предметы и роняла их на пол, еле стоя на ногах, и хохотала, то держась за живот, то хлопая себя по коленкам. Я хотела разогнуться и протереть глаза от слёз, вздохнула, резко выпрямившись, и со всей силы ударилась макушкой об острый угол навесной книжной полки. Книги повалились, водопадом увлекая за собой тетради, фотографии и какие-то мелкие бумажки. Я сидела на полу, держа рукой голову, заплаканная, растерянная, размазывая сопли по лицу, не понимая, что со мной случилось.

По рукам потекла горячая красная струйка. В голове мелькнуло: «Что я делаю? Зачем я здесь сижу? Мне нужно к маме!» Я медленно встала, еле держась, подошла к ней, взяла за руку, пульса не слышно, попробовала найти его на шее, и только там еле-еле почувствовала слабые удары. «Где этот поганый телефон?!»

Кое-как, нашарив среди раскиданных вещей мобильник, я снова позвонила в скорую, заплетающимся языком назвала адрес и потеряла сознание.

Мама скончалась по дороге в больницу, а мне предстояло жить с мыслью, что я убила её идиотским смехом.

С тех пор прошел год, я так ни разу и не засмеялась.

Глава 2

Она появилась так, как появляются только волшебницы. За окном бушевал ветер и моросил дождь. В такую погоду люди сидят дома под пледом и смотрят бесконечные сериалы, поглаживая толстого пушистого кота.

Я мыла посуду. «Ненавижу! Ну почему, блин, её так много? Почему я вообще должна её мыть? Хочу лежать и бесконечно слушать музыку».

Звонок в дверь разрушил тишину столь внезапно, что тарелка выскользнула из рук и шлёпнулась обратно в раковину, наполненную водой. Я удивлённо выглянула из кухни, соображая, кто это может быть? Открылась дверь и громко захлопнулась резким порывом ветра, в коридоре появилась маленькая хрупкая женщина. У неё были тонкие аристократические черты лица и добрые синие глаза, светлые волосы аккуратно уложены в пучок, волосок к волоску. Несмотря на непогоду, одета она аккуратно, а ботинки сверкали, будто только начищены. На тёмно-синем пальто блестели капельки, словно бусинки. В руках она сжимала длинный чёрный зонт-трость и довольно вместительную кожаную сумку. «Чёрт, я опять забыла запереть дверь на замок».

Это была Мария Андреевна. У старшеклассников, мечтающих поступить в пединститут, она преподавала педагогику и психологию раз в неделю, а всё остальное время работала школьным психологом. Я ходила к ней уже полгода, но отношения наши не ладились. Мария Андреевна всё пыталась со мной играть, как с маленькой, в дурацкие игры, рисовать страхи (разве можно их вообще нарисовать?), предлагала тесты с глупыми вопросами и ещё более глупыми вариантами ответов. В общем, сплошное мучение. Но однажды всё изменилось. Я пришла на занятие немного раньше обычного. Дверь была приоткрыта, в кабинете кто-то громко и злобно кричал. Я прислушалась, заглянув в щель.

– Вы абсолютно некомпетентны в оценивании детей на уроке! Почему у вас в журнале одни пятёрки? – надрывался неприятный голос.

– Потому что дети хорошо готовятся, тянут руки… – тихо ответила Мария Андреевна.

– То есть пятёрки вы им ставите за то, что они руки хорошо тянут? Оценки ставят за знания, милочка, если вы забыли, то я вам об этом напоминаю! – Огромная фигура завуча нависла над хрупкой женщиной, как девятый вал над утлой лодкой.

– Но ребята правда знают материал, – оправдывалась Мария Андреевна.

– Да неужели? Все как один, и троечники, и двоечники на ваших уроках обладают феноменальной памятью, как я посмотрю. Или просто вы идёте у них на поводу? Это непрофессионально! Вам тогда в школе не место! Я буду весь месяц посещать уроки старшеклассников и проверять вашу систему оценивания!

«Вот ведь противная тётка!» – возмутилась я. Обвиняющая тирада была сказана уже почти у самой двери, и я поспешно отскочила в сторону, пропуская завуча Инессу Владимировну, бомбой вылетевшую в коридор. Я заглянула в кабинет, Мария Андреевна сидела, сгорбившись на диване. Когда я вошла, она поспешно отвернулась к окну. Мне хотелось обнять её, но я не решилась. Быть может, она хотела что-то сказать, но не могла справиться с собой. Знаю, как сложно подавить неумолимо подступающий комок, как только начинаешь говорить. Так мы сидели молча несколько минут. Это были неловкие минуты, потому что я совсем не умела утешать. Перед уходом положила ей на стол завёрнутую в бумажку фигурку из киндерсюрприза. Фигурка изображала неведомое существо, смешно растопырившее руки-лапы в стороны.

На следующий день Мария Андреевна, увидев в коридоре, позвала меня и сказала: «Спасибо! Извини, что вчера не удалось поговорить, что-то я совсем расклеилась. А это, кстати, тебе!» Она протянула мне маленькую серебряную подвеску-якорь. С тех пор наши встречи стали более тёплыми, что ли. Но я никак не ожидала, что молодая психологиня появится у меня дома в августе.

– Здравствуй, Катя! – пропела она своим серебристым голосом.

– Здра-а-сте, Мария Андреевна, – удивлённо протянула я.

– Я ненадолго. Звонила твоей бабушке, договорились сегодня встретиться.

– Зачем?

Мария Андреевна, хитро улыбнувшись, открыла сумку и достала коробку шоколадных конфет, большую упаковку моих любимых мармеладок-змей, три сахарные булочки и маленькую баночку молотого кофе. Не удивлюсь, если у неё там есть и плед, и толстый кот, на всякий случай. Как раз бы влез.

– Ставь чайник, Катя! Скоро всё расскажу.

Я отвлеклась от созерцания сумки и пошла наливать воду в чайник.

В коридоре хлопнула дверь. Кого там ещё принесло? Бабушка тоже вся блестела капельками дождя, но лицо её сияло, словно дождь смыл с неё тревоги последних месяцев. Я смотрела на неё и не узнавала. Определённо это была моя бабушка, но она помолодела и выглядела очень бодрой, покрасила волосы и брови, её чёрные глаза от этого стали ещё более выразительными.

– Ну вот и все в сборе, – сказала Мария Андреевна. – Итак, сегодня я пришла сообщить, что завтра начинается новая смена лагеря школьных активов и я приглашаю Катерину съездить туда. Как раз есть одна путевка!

У мультяшных героев в такие моменты отпадает челюсть, а глаза становятся размером с блюдце. Я тоже удивилась, не столь бурно, но всё же.

– Она согласна, – радостно сказала бабушка, но потом её взгляд метнулся в мою сторону и сразу потух.

– Что? Опять за меня решила? – возмутилась я, разливая кипяток по чашкам. А сама подумала: “Что может быть хуже, чем попасть в лагерь лидеров из всех школ города?”

– Домики в лагере отапливаются, в каждом есть душ. Возьми с собой побольше тёплых вещей, – невозмутимо продолжила психологиня. – Людмила Васильевна, я знаю про ваше финансовое положение, поэтому путёвку выбила бесплатную. Не переживайте, всё будет хорошо! Вы абсолютно правы были, когда сказали, что Кате необходимо сменить обстановку.

Бабушка слушала, задумчиво помешивая сахар в чае. Мария Андреевна осторожно подула на кофейного джинна, поднимающегося из чашечки. Я раздражённо встала, захватила мармеладных змей, чтобы не достались больше никому, и демонстративно вышла из кухни в свою комнату. А бабушка-то хороша! Они уже давно договорились про лагерь. «Кате необходимо сменить обстановку, – передразнила я гостью. – Необходимо! Кому? Да откуда они вообще могут знать, что мне необходимо?»

Из кухни доносились обрывки фраз: «Вам надо жить ради ребёнка… Если вы не возьмёте себя в руки, то и она не сможет… Всё получится…»

Мармеладом меня купить хотели. Я с отвращением отбросила ароматные полоски и подобралась к серванту. Достала из самого дальнего угла нижнего ящика заветную коробочку с письмами и тёмно-русым локоном в белом конвертике. Бережно достала этот локон и погладила его: «Все тебя забыли, мама. Они хотят, чтобы и я забыла». Слёзы повисли на ресницах, и жутко захотелось их сморгнуть. Зашумела в коридоре, собираясь, Мария Андреевна, и я, смахнув непрошеные слезинки, торопливо спрятала свои сокровища обратно в ящик.

Она ушла, быть может, спешила осчастливить ещё какую-нибудь сиротку. Бабушка молча собирала мой чемодан.

– И давно ты знаешь про лагерь? – спросила я, подозрительно щурясь.

– Мы ещё весной его обсуждали. Я думала, она пораньше с тобой поговорит.

– Я не поеду! – упрямо сказала я.

– Да почему? Съезди! Всё лучше, чем бездельничать одной.

– Не надо разговаривать со мной как с маленькой.

– А ты какая? Большая, что ли? Съезди в лагерь, отдохни. Тебе эта взрослая жизнь ещё вот так надоест, – бабушка выразительно приложила ладонь к горлу.

– Ах вот как ты со мной, да? – сказала я дрогнувшим голосом.

– Как? Мария Андреевна уверена, что тебе этот лагерь только на пользу пойдёт! Познакомишься с новыми хорошими людьми, друзей заведёшь. Нормальных.

– А у меня типа друзья ненормальные только? Может, и я, по-твоему, ненормальная? – в голосе появились истерические нотки, несмотря на то что мне очень хотелось их скрыть.

– Да причём здесь это? Ты поедешь, я всё решила.

– Почему ты всегда решаешь за меня? Ты мне не мать, зачем ты лезешь в мою жизнь? – закричала я. Бабушка застыла на месте от таких слов.

– Катерина, прекращай концерт, – произнесла она устало. – Мария Андреевна едет старшей вожатой, она присмотрит за тобой. Тебе раньше очень нравилось ездить куда-нибудь. Вспомни! Начни уже жить, наконец-то, как раньше!

– Как раньше? Да не будет этого никогда! – закричала я и хлопнула дверью.

Я бухнулась на кровать, ударила подушку кулаками с двух сторон и разрыдалась. «Вы ещё пожалеете, что отправили меня туда!»

Я чувствовала себя так, будто с моего сердца сорвали пластырь.

Глава 3

Мама уверяла, что собрала только самое необходимое, но чемодан упрямо не закрывался. Рома давил на крышку, а мать упорно тянула «собачку» молнии, едва слышно бормоча ругательства. В его душе росло глухое раздражение. Запихнуть бы половину из этих вещей обратно в шкаф, да мама не позволит.

– Давай я сам?

– Да погоди, он уже почти закрылся! Отдохни. Как ты себя чувствуешь? Иди посиди, мы сами как-нибудь, – покраснев от натуги пропыхтела она.

– Норм, – ответил Рома, наверное, раз двадцатый за день. Но послушно обогнул журнальный столик с многострадальным чемоданом и поплёлся к дивану.

– Давай уберём этот свитер? В нём только девок пугать, – саркастически заметил папа, показывая пальцем на кусок серой шерсти, застрявшей между зубцами молнии.

– Нормальный свитер. Он связан с любовью, а следовательно, прекрасен, – сказала мама, утрамбовывая его поглубже в недра чемодана. – Рома, не слушай отца, у него в голове один ветер, – она укоризненно посмотрела на папу. – Забыл уже, как тебя недавно продуло? А кто тебя потом лечил? В августе по вечерам уже прохладно, так что свитер точно пригодится.

– А пацан-то вырос уже, ему пора носить что-то помоднее. Он же не дед в шерсти париться, – не унимался отец.

– То есть тебе свитер мой не нравится? Ещё скажи «прошлый век», – мама зло зыркнула на отца, а потом с удвоенной силой налегла на чемодан, под таким яростным напором он сдался и, наконец, закрылся.

Он стоял возле двери и всем своим пухлым видом показывал, что готов к трём неделям свободной жизни. Мама устало упала на диван рядом с Ромой, задев гитару, отчего та жалобно застонала.

– Всё равно мне не нравится идея с лагерем! Ромка опять там чего-нибудь отчебучит в своём репертуаре, – сказала она, отдуваясь и оттягивая ворот водолазки горчичного цвета.

– Ну всё, опять началось! – возмутился Рома, порываясь встать, но мама схватила за руку, и он плюхнулся обратно.

– Чего опять? Не опять, а снова. Вот как тебя отпускать? Двух недель не прошло с твоей последней выходки, до сих пор в себя прийти не могу.

– Бесит уже! Сто раз ведь говорил, просто ролёвка была и всё! Побегали с пацанами, помахались мечами. Подумаешь, с лестницы прыгнул неудачно, а ты и рада развести кипеж. Ничего страшного не стряслось.

Рома лукавил. Сам испугался, когда подвернул больную лодыжку. Именно её он полгода назад сломал на такой же ролевухе. В глазах потемнело, и он еле схватился за перила лестницы. Не помнил, как очутился на ступеньках, тут же вырвало. Голова кружилась. Парни перепуганно столпились, трясли его за плечи, со страху подумали, что снова сломал ногу, и вызвали скорую. Скорая, конечно, связалась с полицией, подозревая избиение. Полиция насмерть перепугала маму. В общем, та ещё заварушка вышла. Мама тогда неделю рыдала и показательно капала в стакан корвалол.

– Всё будет хорошо. Ну чего ты, правда, – отец втиснулся между ними. – Там отличные вожатые. Ростислав сказал, что детям просто некогда будет заниматься ерундой, каждая минута занята. Он показал расписание – концерты всякие, интеллектуальные игры, викторины. И никакого экстрима!

– Да знаю! Но всё равно как-то неспокойно мне!

– Я Ростика с универа знаю. Он лучший у нас на потоке был, всегда и во всём первый. А уж сколько он сам вожатым проездил, не перечесть, потом методистом, потом до начальника лагеря дорос!

Отец ещё что-то говорил подбадривающее, а Рома вспомнил тот день, когда родители встретились с Ростиславом Александровичем и тот долго уговаривал маму отправить сына в лагерь. Отец давно уже был «за», а вот мама…

– Приму как родного, – сказал Ростислав Александрович. – Но и спрос будет в два раза строже.

Мама вроде сдалась, но после этого десять раз пожалела о своём решении.

Она вздохнула:

– Там же нагрузка огромная, они всё время бегают и что-то делают.

– Вот и хорошо! Чем больше двигается, тем быстрее придёт в норму, поверь мне.

Она вздохнула, как бы соглашаясь с ним, но в глазах всё равно сквозило недоверие. Рома, в душе негодуя, делал вид, что ему всё равно, а сам исподтишка наблюдал за родительскими препирательствами.

– И кстати, насчёт девушек, – выделила мама слово «девушек» и повернулась к Ромке. – Ты поаккуратнее там. Выбирай, с кем общаться, а то знаешь, всякие сейчас пошли. Найдётся какая-нибудь… Глупостей каких-нибудь не натвори. Об учёбе надо сейчас думать.

Рома закатил глаза:

– Да ё-маё! Мам, ну не начинай, а! Какая учёба? Ещё только август!

– Ой, да ладно тебе, Лен! – хитро сощурившись, попытался сгладить обстановку отец. – Что ты к нему пристала? Такая, не такая. Она должна ему нравиться, а не тебе. Ты себя-то вспомни. Примерная, что ли, была?

Мама обернулась к нему, прикоснулась пальцами к непослушной чёлке. Рома отвёл глаза и заелозил на диване, пытаясь встать. «Самое время смыться. Чемодан собран, может, сыгрануть в «колду»?

– Мы, кстати, в лагере с твоей мамой познакомились, та ещё была заноза, – остановил его едва начатый побег отец.

– Миша! – покраснела мать и отпихнула его от себя. – Ты обещал не припоминать мне эту историю.

Мобильник спасительно завибрировал, и Рома, кое-как оторвав задницу от дивана, похромал в коридор, чтобы не слушать секретную историю чудесного знакомства. Заодно подхватил старенькую гитару и поставил её рядом с чемоданом. Её он тоже решил взять с собою. Когда сломал ногу, гитара стала единственным развлечением в бесконечной череде одинаковых дней. Рома накачал из интернета аккордов, и несколько вечеров отец учил его исполнять самые простые песни. Потом он уже справлялся сам.

– Да, – выдохнул Рома в трубку.

– Привет, старичок! Собрался уже? – ехидно поинтересовалась Лариса.

– Ага, чемодан напоминает бомбу, которая вот-вот взорвётся. А ты?

– Осталось немного вещей, не влезли. Думала к тебе запихнуть, но, видимо, не получится. Как самочувствие?

– Ларис, давай хоть ты не будешь эту чушь спрашивать? Мама уже достала. Она со мной только о таблетках и самочувствии разговаривает, как будто мне семьдесят пять на днях исполнится.

– Ой всё, не ворчи, старичок. Я просто так спросила, ты какой-то нервный.

– Да достали уже, они постоянно несут какой-то бред! Поскорей бы свалить уже отсюда.

Лариска сдавленно хихикнула:

– Не преувеличивай.

– У меня иногда ощущение, что они с другой планеты. Прикинь, отвернусь, а у кого-то из них из груди вырвется «чужой» и сожрёт меня! Хотя мама и так прекрасно высасывает мозги своими психами!

– Скажешь тоже. Ладно, до завтра! В лагере оттопыримся на всю катушку. Ночь потерпеть и свобода! Йуху!

– Пока! – Рома сбросил вызов, задумчиво постоял в коридоре, прислушался к голосам родаков. «Да, Ларка права, завтра всё изменится». Завтра он сам будет принимать решения. Нога болела и распухла. Матери говорить нельзя. «Где эта дурацкая мазь?»

Утром Рома чувствовал себя бодрее. Что-то вчера непривычно расклеился, даже пожалел сам себя. Какие глупости. Но насчёт трости решил точно: её с собой не повезу. Мама, конечно, распсиховалась, потом начала уговаривать, потом льстить:

– Да ты с ней вылитый доктор Хаус!

Рома даже комментировать не стал. Она, не найдя поддержки, обратила свой тревожный взор на отца и начала пилить. Пилила его на остановке, потом в автобусе, от второй остановки до комитета по делам молодежи:

– Миша, я волнуюсь!

– Это обычное твоё состояние, я не удивлен.

– У меня ощущение, что мы хотим избавиться от своего больного ребенка.

– Да, блин! Больно… – возмутился Рома, но отец прервал его на полуслове.

– Лен, мы обсуждали это сто раз! Избавиться! Сама говорила, что он от безделья на стенку лезет, потому что мы весь день на работе, а кроме нас некому его развлекать, – папа говорил спокойно, Рома завидовал его терпению. Он решил пока не лезть со своим мнением и послушать, что на этот раз мама придумала, чтобы не отпустить в лагерь.

– Как он там будет? Один! – смахивая слёзы, говорила мама.

Они, наконец-то, дошли до места отъезда и остановились. Кругом суетились люди. Этот хаос заражал энергией. Роме уже не терпелось влиться в толпу, освободиться от бесконечной удушающей материнской заботы. Рома увидел растерянную Ларису у столика регистрации. Она мельком глянула на него, махнула рукой и всё. Отвернулась. Повсюду сновали дети и вожатые, громоздились сумки и чемоданы. Все двигались, суетились, шумели, пели, хохотали. Взгляд сам зацепился за неё. Странная девчонка в солнечных очках. Этим дождливым днём они были «как нельзя кстати». Угу. Но не только они привлекли внимание, всё было в ней странным, неестественным: и розовые волосы, и прямая осанка, и какая-то внешняя отстранённость. Рома сразу подумал, что они чем-то похожи. Она казалась, как и он, сломанной. Просто первое, что пришло ему в голову. Но в то же время, если Рома чувствовал себя здесь среди этой толпы своим, то она казалась чужой.

Должно быть, Рома разглядывал её слишком пристально. Он скорее почувствовал, чем увидел, как острый взгляд за тёмными стеклами впился в него, и тогда быстро отвернулся, будто его застали за чем-то стыдным. Отец снова принялся утешать маму.

Когда Рома решился снова посмотреть на ту девчонку в солнечных очках, то не смог отыскать в толпе. Вожатые объявили посадку, и толпа подростков ринулась на абордаж. Рома с Ларисой, подхваченные течением, двинулись к припаркованным у дороги автобусам. Несмотря на то что Рома начал хромать больше обычного, им удалось занять места одними из первых. Рома и Лариса нашли два места рядом, он пропустил Ларису к окну, и они дружно замахали родителям. Те разговаривали и улыбались, но Рома видел, что мама вытирала слёзы. А Рома чувствовал себя прекрасно, так что хотелось петь. В основном из-за того, что в суматохе «забыл» трость около стола регистрации и никто этого не заметил.

Первой выехала полицейская машина, за ней вереницей тронулись автобусы. Симпатичная вожатая в голубой футболке с жёлтым логотипом лагеря на груди затеяла игру в «Снежный ком».