«Кажется Эстер» kitobiga sharhlar

Семейное древо людей, живущих на постсоветском пространстве, больше похоже на облетевший по осени клён, чем на утопающую по весне в листве и цветах яблоню. Сплошные прочерки, недомолвки и умолчания. Немота – наше главное наследие, когда речь заходит о прошлом.

Семь поколений родственников Кати Петровской учили говорить глухонемых детей. Пройдя обучение, дети начинали говорить так, будто отсутствие слуха – это вообще не проблема. Проблемой, заставившей замолчать, стала история двадцатого века. О кулаках, белогвардейцах или врагах народа (а также, их родителях, жёнах и детях) лучше ни хорошего, ни плохого. Лучше молчать, как рыба, словно все языки мира вдруг стали неродными.

Однажды, вооружившись билетом на поезд и разговорным немецким, Катя Петровская отправилась в странствие вглубь прошлого, где её ждали Озиель , Розалия, Вилей, Иуда и Кажется Эстер. Родственники потерянные и обретённые. Те самые листики, опавшие с семейного древа. Новые знакомства, о которых она написала новым для себя языком, потому что родной русский говорению о них воспротивился. Слишком близко, слишком сложно, слишком больно. Проще выучить «язык врага» и поддаться оккупации немецкой речи.

«Кажется Эстер» – двойное преодоление и двойная победа. Восстановленная семейная история, в которой на свои места вернулись и побывавший в Маутхаузене дедушка Василий, и подаривший Кате красивую фамилию Петровская дед Семён, и даже та самая Кажется Эстер, которая точно была, но не точно именно Эстер, рассказана литературным немецким, сложными витиеватыми предложениями размером в страницу. Конечно, не все «кажется» Кате удалось разрушить, превратив из смутного воспоминания или догадки в исторический факт, да и возможно ли такое в принципе? Можем ли мы лопнуть все эти «кажется» и «возможно», как мыльные пузыри, и заговорить о прошлом уверенным тоном без всяких «но это не точно»?

Найстрашніше - що наших імен можуть не згадати вже за кілька поколінь. У мого прадіда було вісім братів і сестер. Мама казала, що ціле село на Житомирщині мало одне-єдине прізвище - їхнє. Тож наречених собі їздили шукати десь подалі. Я не знаю їхніх імен. У моєї прабабусі було четверо братів і сестер. Після того, як померли їхні батьки, двох хлопчиків-близнят підібрали російські солдати, більше про них ніхто нічого не чув. Хтозна, що з ними було потім, і хто з них пережив Першу світову. Я не знаю їхніх імен. Я навіть приблизно не знаю їхніх імен. Книга Каті Петровської - це настільки масштабне дослідження, що складно уявити, скільки років вона проводила оті "розкопки". Читаєш - і соромно. Бо своїх знаєш максимум до прадідів, та й то здебільшого без їхніх сестер та братів. Ця книга не стільки про Голокост, наскільки я думала, це просто про людей. Різних людей, яких вже нема.

Мабуть Естер – успешный дебют в литературе немки украинского происхождения Кати Петровской. Она ворвалась в немецкую литературу, получив престижную премию Ингеборг Бахман в 2013 году. Успех был ошеломительный. Кажется, впервые на немецкий литературный Олимп взошла украинка.

Жанровую принадлежность книги «Мабуть Естер» тяжело идентифицировать. Это симбиоз многих жанров: и семейной хроники, и документального, исторического, мемуарного, даже детективного романов и травелога. Многоуровневая структура и «вольная» хронология повествования приближают его к постмодернистскому «Сто лет одиночества» Габриэля Гарсия Маркеса. Некоторые герои романа ирреальны. Реальность их существования вызывает сомнения, но они так гармонично вписываются в ткань сюжета и в саму историю, что сомнения развеиваются.

В своей книге Катя Петровская попыталась оживить разлогое семейное древо и рисует целую галерею своих предков на протяжении почти двухсот лет. Оживают старые потертые фотографии из семейного альбома, обретают голоса и рассказывают свои истории. В поисках генеалогического материала писательница предпринимает поездки в разные страны и города. Вместе с Катей мы отправляемся в Варшаву, чтобы пройтись улицами гетто и узнать об участи еврейской ветки рода и его судьбе во время Второй мировой войны. Мы едем в Киев, Вену, Краков, Калиш, Лодзь, Лион. Мы пытаемся окунуться в атмосферу давно минувших времен и через призму истории одного рода постичь глобальную Историю. Пробираемся через бюрократические баррикады постсоветских стран, роемся в архивах, рассматривает старые фотографии в музеях, чтобы найти следы родственников. В глумливой тишине мы пытаемся ответить на вечный вопрос «За что?», проходя тропинкой в Бабьем Яру и Маутхаузене. И везде находим следы семьи Петровских (Геллер, Леви, Кржевин, Штерн – фамилии из рода Кати). Невероятно проникновенно Катя пишет о своей жизни в Киеве, описывая улицы, здания и парки. Все настолько узнаваемо. Посвящая нас в историю своей бабушки-киевлянки, мы стаем свидетелями оккупации города, расстрелов и спешной эвакуации половины семейства. Семейных историй хватило бы на много книг (например, террористический акт Юды Штерна, двоюродного дедушки писательницы, предпринятого против немецкого посла и судебный процесс с последующим расстрелом), но Катя Петровская плотно уместила все под одной обложкой. Квинтэссенцией произведения является, несомненно, история «наверное-Эстер» - прабабушки Кати. Она не вписывается в реальность книги.

«Мабуть Естер» - книга непростая не только в плане восприятия, но и в количестве информации, которую, порой, не возможно уложить в определенные рамки. Смешивая города, языки, имена, смещая границы стран, Катя Петровская нарисовала объемную картину человеческих судеб и историй. Непростое это дело – реставрировать свой род. Но автору это удалось.

Книга-путешествие по страницам памяти и по местам случившихся трагедий, автофикшн-роман о своих прабабушках и прадедушках, о дедушках и бабушках, о дорогах, связавших Киев, Варшаву, Вену,... Бабий Яр и Освенцим, Берген-Бельзен и Маутхаузен... Девочка с пересечения киевских улиц Энгельса и Карла Либкнехта, ходившая в утопающий розовыми кустами Дворец пионеров, где когда-то располагалось местное НКВД с его пытками и расстрелами на заднем дворе... ⠀ ⠀ История Кати Петровской, выискивающей факты, намёки, подтверждения когда-то услышанному от своих выживших родных, из почти детективных поисков следов предков превращается в историю Европы ХХ века, а её рассказ на немецком языке (на котором и написана книга) становится филологическим экспериментом преодоления истории и трудностей чужого языка (автор вышла замуж за немца). ⠀

«Чужой язык был своего рода выходом из однозначности судьбы»

, — пишет она. Побеждая язык, писательница смогла переприсвоить свою историю, сам язык становится для неё способом «онеметь» (на русском "немецкий" значит язык немых), таким образом словно продолжив традицию нескольких поколений своих предков, которые обладали мастерством обучения глухонемых детей и прославились этим на всю Европу. ⠀

«Когда цепь случайностей складывается в текст, она становится судьбой»

«Я уже и не помнила, зачем я их ищу и что было исконной целью, исконным импульсом, мои искания давно стали метаниями, манией, одержимостью, но я предчувствовала: если я здесь что-то найду, то смогу вернуться, хоть и не знала, где именно обретётся обитель для моего возвращения — в языке, в пространстве или родстве»

⠀ «Кажется Эстер. Истории», книга переведена с нем. на рус. М. Рудницким, издана в Издательствe Ивана Лимбаха в 2021 и является живым и ярким источником рефлексий и осознания себя в потоке истории, нахождения себя в пространстве тех городов, местечек, улиц, мемориалов..., так или иначе связанных с ушедшими родственниками, с их историями, — превращается из внутренних впечатлений во внешние проговаривания, взгляд на современное сквозь наслоения прошедшего.

«В семи поколениях, говорила моя мать, двести лет мы обучали глухонемых детей говорить»

, — пишет Петровская. Её книга в первую очередь становится опытом борьбы с немотой. ⠀ Ворох историй, возникающих по пути следования из точки А в точку Б, из настоящего в прошлое и обратно, из Гуглга — в реальность, из письма или заметки — на местность, из коротких обрывков памяти и разговоров — в возникающие вдруг откуда-то свидетельства. Пройти этот путь вместе с Петровской становится и опытом сопереживания упомянутым героям, и проживания этих историй, и осознания себя частью как скрытого, так и явного — чем всегда так полна история как таковая. ⠀

«Мы росли с 20 миллионами погибших на войне, потом выяснилось, что погибших гораздо больше. Мы избалованы и испорчены числами, изнасилованы привычностью мыслей о насилии, ведь поняв, осознав такие числа, принимаешь и насилие. Меня охватывает мрак, я не знаю, почему всё это звучит столь обычно, буднично, почти скучно»

⠀ Эта книга словно пытается преодолеть все эти "кажется" перед именами и фамилиями убитых, забытых, ушедших... Преодолевая немоту, она даёт голос тому, что стало уже частью ландшафта, истории, забываемого... Невероятно яркая, важная, трогательная книга о евреях, русских, украинцах, европейских и советских, живущими с давлеющими идеологиями и преодолевающих их. Это литературный, исторический, виртуальный и экзистенциально-рефлексирующий путь от 1915 года к десятым годам XXI-го века... ⠀ Хорошо, что эта книга есть на русском, что её прочитает больше людей и задумается не только о прошедшем, о семейном древе и судьбах ушедших поколений, но и о дне сегодняшнем... Спасибо Издательству Ивана Лимбаха, переводчику Михаилу Рудницкому и лично Katja Petrowskaja

який тобі зиск шукати те, чого давно немає? не знаєш, чи знайдеш, а як знайдеш, то не знатимеш, що з цим робити. хіба родина це більше ніж рендомні сполуки генетики двох випадкових людей? навіщо нам ці всі дослідження, історики та їх факультети, архіви, генеалогічні дерева, якщо теперешнє от, звернене у майбутнє?

чому нам так важить на цьому всьому, коли ми так переконані, що все це переходяще, що ми — переходящі? що відживаємо свої сімдесят і катма, закінчується наш вік і вся наша пам'ять, і все що з нами було. чому так тягне познайомитись з тими, хто тобі передував? ніби не залишилось того, хто годен тебе порозуміти. клапті паперу, який пожовк від часу й несправедливості, натякають не чіпати. вони — доленосні. вони — вироки.

мабуть естер — це про нас, перефасованих локальними та світовими війнами, боями на горі маківка, сховками у греко-католицькій церкві, етапами без води, але з духівниками, вітрами у місцях, де 10 місяців на рік — зима.

Мы росли с 20 миллионами погибших на войне, потом выяснилось, что погибших гораздо больше. Мы избалованы и испорчены числами, изнасилованы привычностью мыслей о насилии, ведь, поняв, осознав такие числа, принимаешь и насилие. Меня охватывает мрак, я не знаю, почему все это звучит столь обычно, буднично, почти скучно.

Катя Петровская, будучи уже достаточно взрослой, начинает задаваться вопросами, кто же они - люди, рядом с которыми она выросла. А кто были их родители и где именно они жили, чем занимались? Если с последним все более-менее понятно - многие поколения семьи были педагогами, работающими с глухими детьми, то все остальное не покрыто мраком, но из памяти уже исчезает. И Катя начинает сбор информации. Как это часто бывает, уже рядом нет людей, назубок знающих все даты рождения, братьев-сестре и адреса. Даже старшее поколение затрудняется ответить, как же звали Катину прабабушку, отсюда и название "Кажется, Эстер". Катин папа звал её просто бабушкой, а его родители - мамой. Среди родственников многие погибли в войну так или иначе - еврейские корни в то время не способствовали долгой жизни. Кто-то успел уехать из Польши, кто-то не хотел или не мог выезжать из Киева в 1941. Итак, Катя тянет за разные ниточки и понемногу складывается картина. Вот старый документ из архивов концлагерей, а вот звонок дальней родственницы, от которой не слышал никогда в жизни, что-то проясняется, что-то додумывается. И этот момент мне почему-то очень близок. Да, не у всех есть возможность вообще найти какую-либо информацию о предках, но фантазия-то доступна. И как в калейдоскопе возникают все эти родные истории, которые ужасающе точными штрихами ложатся на неприятно черно-белую историю уже, наверное, мира. Историю, не только не терпящую сослагательного наклонения, но и других оттенков. Кажется, читать чьи-то исследования генеалогического дерева должно быть не особо интересно - тут нет лихо закрученного сюжета, интриги. Какой-то историей путешествий я бы тоже не назвала. Прелесть этой книги в узнавании и близости к героини и её поискам. Когда кажется, что только дорисовав то самое "дерево" ты найдешь и для себя какие-то ответы.

...я спрашивала отца, как такое возможно, откуда такая беззаветная любовь, когда Польша их совсем не любит, он отвечал: любовь вовсе не обязательно должна быть взаимной.

Вот эта книга оказалась прям «моя». Я могла бы ее написать, если бы сложилась куча факторов. Но она не сложилась, поэтому я только читатель, но тот самый преданный читатель, который много узнает в тексте, считывает аллюзии (это, конечно, спасибо переводчику, удивительно, как русскоязычный автор написала книгу по-немецки, а по-русски она выглядит настолько «правильно», что будь я на ее месте, я бы не знаю, как благодарила бы переводчика, что он смог так все считать и передать, чтобы я (неизвестная русскоязычная читательница) прочитала и подумала, как же круто написано, в смысле, как будто по-русски. Мне очень интересно, как же немцы читали ее на немецком, как они понимали вот эту «советскость», как они реагировали на то, что наше прошлое состоит во многом из Той войны, что мы в детстве боялись «а вдруг немцы?..», как им вообще то, что «мы» говорим о Бабьем Яре, я имею в виду, что автор почти без эмоций рассказывает, как ее прабабушка (кажется, Эстер) спрашивала немца в 41-м году, как ей пройти в Бабий Яр, если у нее плохо ходят ноги, как им (нынешним немцам) это все? Я знаю, что немцы очень многое сделали для того, чтобы покаяться и снизить тяжесть этой вины, в одном Берлине не один десяток музеев и мемориалов, чтобы помнить. Но все равно интересно, как нынешнее поколение считывает такое; и ведь книга получила разные премии, то есть запрос в обществе есть.

Так что прежде она называлась Лютеранской, а оптом улицей Энгельса – то ли в честь Энгельса, то ли в честь ангелов, ведь энгель - это по-немецки ангел. Если не знать, в каком царстве-государстве пролегла эта улица, и вправду можно было подумать, что ее так ради ангелов назвали. Уж очень подходило ей это название, такая она была до невозможности крутая, чуть ли не обрывистая, и каждого, кто сбегал по ней вниз, она буквально окрыляла, подбивая на взлет. Но я была советским ребенком, знала, кто такой Энгельс, и заземляла шаг.

Вот, по-моему, цитата очень отражает весь стиль и подачу в книге, и если она заходит, то и книга понравится. Лично у меня сложилось много триггеров, хотя главных – наличия в роду евреев, многие из которых погибли в понятно какой период, - у меня вроде как и нет. Но зато много всего другого, чего хватило, чтобы поставить пять, могла бы - поставила бы с плюсом.

Я взяла эту книгу случайно в библиотеке и особых надежд на нее не возлагала. Но такой простой и затрагивающий весь спектр чувств, слог Кати Петровской, полностью погрузил в книгу.

В истории ее семьи есть всё: печаль, боль, надежда, страх и тихая семейная любовь. И поражает то, насколько сильно желание автора исследовать свои корни — несмотря на то, что она давно уехала из родного Киева. И как это знакомо многим из нас! Когда вспышками в голове возникают вопросы: "А откуда у меня такая черта характера?", "Каким был мой дедушка?". Потому что хочется прикоснуться к части прошлого, как к части самого себя.

Это моя не первая книга про Холокост. Больше всех меня поразила книга Эдит Эгер, но у Кати история не только про выживание. Она пишет про тотальную потерянность семейных связей, про какую-то несправедливость системы и одиночество внутри себя. Всё это приправлено хорошей порцией иронии, которая помогает автору посмотреть на ситуацию с некоторым юмором.

Очень искренне, трогательно, больно и знакомо. Рекомендую книгу!