Kitobni o'qish: «Ген Рафаила»

Shrift:

В коллаже на обложке использованы фотографии: © Evgeny Haritonov, Corri Seizinger / Shutterstock.com;

Во внутреннем оформлении использованы иллюстрации: © FGraphix / Shutterstock.com

Используется по лицензии от Shutterstock.com

Все права защищены. Книга или любая ее часть не может быть скопирована, воспроизведена в электронной или механической форме, в виде фотокопии, записи в память ЭВМ, репродукции или каким-либо иным способом, а также использована в любой информационной системе без получения разрешения от издателя. Копирование, воспроизведение и иное использование книги или ее части без согласия издателя является незаконным и влечет за собой уголовную, административную и гражданскую ответственность.

***

Катя Качур – писатель и журналист.

Специализация – культура, театр, кино, а также сюжеты о судьбах людей, от бомжей до знаменитостей. Опыт в телевизионной журналистике – 20 лет.

Пишет рассказы, повести и стихи с детства. В 2021 году вышел дебютный роман «Капля духов в открытую рану», а в 2023-м вторая книга Качур, «Любимчик Эпохи», уже стала бестселлером.

«Ген Рафаила» – третий роман Кати Качур, в основу которого лег личный опыт автора по отслеживанию лис в поволжских лесах.

Вместо предисловия

В окошке железной раскаленной будки сатанело лицо билетерши. Оно было маслянистым и пузырчатым, как доведенный до совершенства блин на сковороде. К блину устремилась змейка из робких граждан, мечтающих взять билет на ближайший «Омик» – ржавый речной теплоходик постройки семидесятых годов. Следующий «Омик» отходил от пристани только через полтора часа, а значит, неуспевшим грозили либо солнечный удар на городском пляже без зонтиков, либо глубокий обморок в здании речного вокзала без кондиционеров.

В этой очереди я была последней. Волосы мои, еще в аэропорту развеваемые сплит-системами, ныне прилипли ко лбу и шее, истекая солеными струями. Платье-футляр из хлопка пропиталось потом и словно пошлый латекс подробно обтягивало формы. Босоножки на шпильке и тонких лямках отделились от влажных стоп и жили своей развязной жизнью. Кожаный шопер натер плечо и стремился на свободу – к бастующим туфлям. Очевидно, лук и макияж не соответствовали атмосфере кипящей набережной. По сравнению со мной старухи, прожженные солнцем, в свободных рубахах и бездонных юбках, с бидонами и холщовыми сумками, казались гораздо более уместными, органичными и производили впечатление людей, ладящих с собственными головами.

Наконец подошла очередь.

– Вы принимаете карты? – спросила я билетершу, с трудом елозя во рту сухим языком.

– Ополоумела, курва? – взвилась огненная тетка. – Ты здесь хоть одну розетку видишь? Только наличные.

– Сколько стоит билет?

– Тариф на стене, – буркнула она, утирая капли с блинного лица.

На выкрашенной в лазурь будке действительно висел тетрадный лист, разлинованный и исписанный от руки. Буквы выгорели.

Поднимая и приспуская очки, я пыталась найти нужную строчку.

– До отправления две минуты. Куда надо?

– Остров Рафаила.

– Семьдесят два рубля пятьдесят копеек.

Я протянула стольник, радуясь, что в кошельке были хоть какие-то купюры. Билетерша загремела мелочью в жестяной банке, отсчитывая сдачу.

– Боже, не надо! – взмолилась я.

– Боже тебе ничего и не даст, – пробурчала она, отрывая билет от толстого рулона.

Я, спотыкаясь, влетела по деревянному трапу в салон теплохода и застыла, не успев приземлиться. На длинных драных скамьях впритирку друг к другу, с плотностью бочковой сельди, сидели пассажиры: старики, бабки, дети, собаки, кошки. В проходе между скамьями теснились ведра и корзины, прикрытые тряпками в сочных разноцветных пятнах. Из города к приволжским поселениям люди ехали пустыми – распродали урожай на рынках. Но даже от полых кастрюль и лукошек к облепленному мухами потолку восходил густейший, плотный как силикон, запах июльских ягод: лоснящейся клубники, смородины всех мастей, белого тугого винограда, свинцово-синей ежевики и бесстыжей забродившей кроваво-черной вишни. Воздух, а точнее, его отсутствие сковало мой мозг, сознание отключилось, и я рухнула на колени ближайшего деда, прокуренного и вонючего, но цепко обхватившего мои бедра корявыми пальцами.

– Куды намылилась, красотка? – На мое лицо кто-то лил воду прямо из красного пожарного ведра.

– На Остров Рафаила, – я попыталась вырваться из дедовых лап. – А можно на палубу выйти?

– Палуба, дорогуша, на яхте миллионера. А у нашего «Омика» – тридцать сантиметров воздуха между салоном и бортом. Да ты там и не уместишься.

Я не поверила, встала и, шатаясь, вывалилась в первый открытый проем. Дед не обманул. Палуба была забита народом настолько, что салон показался мне практически безлюдным. Мускулистый парень, стоявший с краю, подвинулся бочком и дал возможность прислониться к перилам. Зеленая волна с цветущими в толще водорослями лениво обволакивала ржавый борт. Река не освежала. Снижая скорость, «Омик» отворачивался от большого города на горизонте и прижимался к диким зеленым берегам. На темечко мне упало несколько горячих капель, запуская поток мурашек по липкому позвоночнику.

Я подняла голову: из приоткрытой форточки салона (черт побери, да почему же их нельзя распахнуть настежь!) свисал длинный фиолетовый язык. Его хозяин – гигантский меховой чау-чау, похоже, не надеялся выжить в этом пекле, зрачки были обморочно закатаны, дыхание сбилось на хрип, слюни, концентрации сахарной патоки, текли, разбиваясь о макушки и плечи пассажиров. Я вновь вернулась в салон.

– Далеко еще до Острова Рафаила? – спросила у деда.

– Нет, пару остановок. Это между Большой Грязью и Запёздьем.

– Чем, простите?

– Запёздьем, – невозмутимо ответил дед.

У меня смешались все пазлы. Я ехала в эту глушь, потому что случайно увиденное в интернете географическое название «Остров Рафаила» полгода будоражило мое воображение. Я хотела понять, как, чем руководствовались люди, дав деревне на берегу Волги имя архангела из Ветхого Завета. Но Запёздье, следовавшее прямиком за Островом Рафаила, показалось мне апогеем народной логики. Это как Зазеркалье, Заполярье, Запределье… За гранью всего живого, святого, стыдливого, порочного. За чертой, куда невозможен вход самим архангелам, не говоря уже о нас, потных и грешных.

– А кто там живет, в Запёздье? – Меня болтало на поворотах дряхлого судна.

– Кто-кто: пёзды и бздуны, – ответила бабка, соседствующая с дедом на лавке.

– О боже, кто же еще там может жить, – вырвалось у меня. – А если я выйду в Запёздье, то смогу по берегу попасть на Остров Рафаила?

– Конечно сможешь! Там пятнадцать минут пёху. А зачем тебе на Рафаила? – спросил дед.

– Хочу узнать, почему остров назван именем святого.

– Какого святого? – всплеснула руками бабка. – Да это погоняло нашего беглого зэка – Рафа Баилова. Он тут пять лет прятался в лесах да пещерах. Так и не нашли. Вот и прижилось название. А как чиновники приехали три года назад, карту побережья обновлять, так провели референдум и переименовали деревню «Большие Грязи-2» в «Остров Рафаила». Ты вот что больше любишь: клубнику или виноград?

– Клубнику, – я теряла смысловую цепочку.

– Тогда тебе в Запёздье, – продолжила бабка, – там клубника – чистый сахар. А дойдешь до Рафаила – купи виноград. Такого в жизни не едала. Ранний, сочный, медовый.

* * *

Это было полным разочарованием. Над деревянной пристанью, куда с «Омика» вместе со мной спустилось пять человек, красовались синие железные буквы «ЗАПОЗДЬЕ».

Вот черт! Я даже не стала делать селфи. Одна буква убила все мои фантазии, перечеркнула целую главу о закоулках мироздания и сакрального женского начала, за которым бездна непознанного, неизбитого…

В общем, главу, которую обязательно бы воткнула в один из ближайших романов.

Я купила на пристани стакан клубники и, утрамбовав босоножки в шопер, пошла босиком по кромке Волги в обратную сторону – откуда меня привез теплоход.

Берег сначала был ласковым, песчаным, затем бугристым, щебневым, потом краеугольным, режущим стопы. В итоге – вообще закончился, упершись в выступ безжизненной скалы.

Я шла уже больше часа, от клубники саднило в животе, и пристань Острова Рафаила вот-вот, по моим подсчетам, должна была возникнуть перед глазами. Карабкаясь вдоль серых камней по-паучьи, сдирая колени и лодыжки, я кляла деда с бабкой, для которых этот адский путь был «пятнадцатью минутами пёху». Обогнув гору, Волга вновь наградила меня берегом с осколками бутылок. Солнце садилось, воздух стал сереть, вдали наконец показались огни чужой жизни.

Я прошла еще метров двести и села на разбитое волнами бревно в полном изнеможении. Темнело стремительно, ближайшее будущее было неопределенным. «Омики» в город уже не ходили, на Острове Рафаила у меня не было знакомых. Гостиницы в поселении на двести человек не числилось. Об этом Гугл сообщил мне еще в Москве. Спина и плечи, несмотря на солнцезащитную «Нивею», обгорели до мяса. Комары рвали это мясо, как шакалы – раненого льва. Хотелось пить. Но разум подсказывал, что ни ларьков, ни магазинов я до утра не найду. Тем более принимающих карты. Накатывало тупое, безысходное отчаяние.

Не скажу, сколько пришлось просидеть в оцепенении, но волосы зашевелились, когда уже в кромешной темноте мимо меня пронеслось нечто невообразимое. Горящие фосфорические круги и выше над ними – такого же свечения острые треугольные рога метались по воде с хрипящим рыком. Нечто мистически хищное – леший, черт или еще какой вурдалак – явно вело охоту и, учуяв добычу, накинулось на меня шерстяным вонючим телом.

Я заорала, раздирая связки, упала в воду, зажмурившись и закрыв голову руками. Что-то мусолило мои руки и волосы липким шершавым языком, и когда, на секунду подняв веки, я вновь увидела горящие рога, сознание покинуло меня уже насовсем.

– Вот гадский же засранец! Куда ты уволок курицу, тварь безмозглая! Кого ты еще тут напугал, окаянный. Отрежу тебе чертовы яйца, и пусть убьет меня Анатоль!

Я открыла глаза. В цветных от шока полукружиях передо мной на корточках сидела толстая бабка, сплошь в морщинах, и хлестала меня по щекам.

– Бооольно, – простонала я.

– Больно, значит, жива, – подытожила бабка. – Ты пьяная, штоль?

– Нееет…

– А чо в воде валяешься?

– Уродище меня опрокинулоооо…

– Это Хосе, знакомься. – Она подтащила к моему лицу огромного черного пса со светящимися треугольными ушами.

– Здравствуй, собака… Баскервилей. А где твои огненные глазищи?

– Это не глаза, это крашеные яйца, – пояснила бабка и ловко развернула двухметрового пса ко мне задом. Под обрубком хвоста болтались два упругих серебряных буфера.

– На Пасху покрасили? – уточнила я, отходя от шока.

– Нет, они у него на морозе мерзнут, трескаются, и Анатоль мажет их гелем «Алюминиум плюс». И уши мажет. Они у Хосе купированные, очень нежные.

– Ааа, – я понимающе кивнула. – Сейчас, значит, сейчас у вас мороз…

– Ну, мороз тут зимой, конечно. А летом, это значит, от ожога. Хороший гель – «Алюминиум плюс» называется. Запомни.

– Намажьте мне, пожалуйста, мозги, – попросила я. – Они у меня на хрен треснули от ваших здешних мест.

Бабка как-то по-детски рассмеялась, разбегаясь волной морщинок от губ к волосам, и подобрела:

– Ты ваще к кому приехала?

– Да ни к кому. Турист я, писатель, журналист. Купилась на крутое название «Остров Рафаила». Думала, одним днем вернусь, посмотрю, что за остров такой. Опоздал самолет из Москвы. Багаж мой со спортивными вещами по ошибке вместо Самары улетел в Саратов. Потом эти, на «Омике», говорят: езжай в Запёздье. А оно вообще не Запёздье ни разу, а Запоздье. Они обещали до Рафаила пятнадцать минут ходу, а мне два часа пришлось по берегу переться, – я закрыла ладонями лицо, осознавая, какую чушь несу.

Но бабка все поняла.

– Это поверху пятнадцать минут, а полуостров-то на семь километров в Волгу выпирает. Вот ты и плюхала два часа. Пойдем, переночуешь. Завтра утром уедешь.

– Как вас зовут? – Я плелась за ней к нескольким домам, разномастно покрывающим гору.

– Батутовна, – ответила моя спасительница, отмахиваясь от табуна комаров.

Имена собственные на этой дикой территории меня уже нисколько не удивляли.

«Значит, папа – Батут, монгол какой-нибудь», – только и подумала я.

– Хосе, мать твою, куда ты зарыл курицу? – гаркнула Батутовна на собаку Баскервилей. Неуклюжая псина догнала нас и, как несмышленый щенок, тыкалась в колени, сбивая с ног.

– Курица живая? – уточнила я.

– Уже нет, потрошеная. Хосе со стола спер, ужин я готовила Анатолю. Не жрет он траву, мясо ему подавай.

– Анатоль – это муж? – Я даже не пыталась понять, кто именно не жрет траву.

– Зять, ни хрена с него не взять, – пробурчала бабка. – Это он, балбес, за собакой не уследил.

* * *

Анатоль вернулся домой, когда мы уже сидели в садовой беседке и пили чай с кабачковыми оладушками. Непонятно откуда доносились виртуозные переборы гитары.

– Здьявствуйте, сударыня, – сказал он, запыхавшись, и слегка поклонился. – Простите за мой вид, совершенно не был готов к поздним гостям.

Свободно валандаясь в коленях, на нем висели тонкие синие треники в репьях, к волосатому торсу прилипла майка-боксерка. Пальцы ног с пожелтевшими ногтями были растопырены и еле удерживали сланцы на тонкой подошве. В остальном он был прекрасен. Карие глаза, крупный правильный нос, рисованные тонким грифелем губы. Красивейшая градуированная седина в висках. Нет, я бы даже сказала, в бакенбардах. Единственная мысль, пришедшая на тот момент в голову, – Анатоль Курагин из «Войны и мира».

– Курагин, скажи? – продублировала мою догадку Батутовна, посмотрев в сторону зятя.

Я кивнула. В Анатоле чувствовалась былая мощь и военная выправка.

– Где Хосе? – спросил герой Льва Толстого, и я догадалась, что все это время он был в поисках бешеного пса.

– Где, где? В манде! – зарифмовала Батутовна и ткнула пальцем под стол. Там, между нашими ногами, развалилась на спине гигантская черная псина, поблескивая в свете ночного фонаря своими серебряными яйцами и запылившимися ушами.

– Вот сволочь! Простите, мадам… я, пожалуй, срежу вам свежую ветвь винограда, – Анатоль, по-гусарски сдерживая гнев, удалился в кусты.

– Давай-давай, сделай че-нить полезное! – крикнула ему вслед Батутовна, а затем обратилась ко мне: – Ну а ты кто такая? Чем занимаешься?

– Я – писатель.

– А кормит кто? Муж?

– Да нет, сама кормлюсь, то здесь, то там…

– Кто тя читает-то?

– Да… читают понемногу. По моим романам спектакль обещают поставить. Фильм снять…

Она изменилась в лице и осмотрела меня с ног до головы.

– Ну, это другое дело! Я те щас столько всего расскажу – десять фильмов снимут! Триллеров! Блокбастеров! Да, Анатоль? – обратилась она к подошедшему Курагину с блюдом прозрачного розового винограда.

– Да угомонитесь уже, мама, – сказал он, поджав губы. – Наши с вами баттлы никому не интересны. Жуйте виногьяд! А вы, сударыня, – он кивнул мне, улыбнувшись уголком рта, – делите все на двадцать восемь. Она наврет, дорого не возьмет. Оцените лучше мой урожай. Вот этот – побледнее – сорт «Парижанка», а этот – лиловый – «Мускат Новошахтинский». Пробуйте, наслаждайтесь.

Анатоль откланялся, и я, невзирая на его легкую картавость и костюм деревенского бича, вытянула шею, как Наташа Ростова, и церемонно кивнула:

– Благодарю.

– Ему бы гусарский доломан, скажи? – уловила мое настроение Батутовна. – Расшитый золотом, с эполетами, а?

– Точно! – ответила я, глядя на фигуру Анатоля, тающую в темном коридоре убогонького дома.

Невозможно было не заметить, как подтрунивала Батутовна над зятем в его присутствии и как гордилась им за глаза.

– А что за баттлы? – Я, запихивая в рот сладчайшую виноградину, рассчитывала на забавную семейную историю.

– Да это, дорогая моя, настоящая трагикомедия, – с набитым оладушками ртом ответила Батутовна. – Я бы даже сказала – трагифарс! Ты раздевайся, снимай лифчик, Анатоль уже не выйдет до утра.

Она подала мне пример, скинула с себя просторный трикотажный сарафан и осталась в одних трусах. Я сделала то же самое. Так мы и сидели, распустив по животу груди, в свете немытого фонаря, под храп среброяйцевого Хосе и струнные переборы фламенко, пока люминесцентно-алый, как волжский восход, петух не проорал на заборе зарю.

Я оделась, расцеловала Батутовну и пошла к пристани – в страхе поднять глаза, расплескать услышанное, потерять словечко, пугаясь ненужных впечатлений, которые могли бы оторвать меня от главного.

Не помню, как долетела домой. Кажется, пришлось подарить авиакомпании потерянную сумку. Но, добравшись наконец до компьютера, я налила пол-литровую кружку кофе и набила в окошке ворда: «БАТТЛ ПЕРВЫЙ».

Часть 1

Глава 1
Баттл первый

Мизансцена первая. Маленькая деревенская кухня. Батутовна с мясным ножом в поднятой руке вибрирует у окна. Под ногами несколько огромных пакетов «Пятерочки», набитых грязными стеклянными банками. Банки также валяются по всему полу, частично разбиты. Анатоль – напротив Батутовны возле открытой кухонной двери. В одной его руке – длинный жирный шампур, который он держит как шпагу. Вторая рука изящно поднята над головой.

– Ну что, коззел, думаешь, не долетит? – Зареванная Батутовна целит ножом в голову оппонента. – Да тут всего метра два, не успеешь увернуться!

– Кидайте, мама! – хрипит Анатоль, лицом красный от растущего давления. – Вы же убили своего мужа сорок лет назад и даже не сели! Был бы я вашим следаком, мотали бы срок до сих пор, а не засирали бы мой дом немытыми банками и всякой швалью, место которой – на помойке!

На этой фразе оба начинают круговое движение вдоль стен и, ввиду скромных габаритов помещения, уже через пару секунд меняются местами. Она – у двери. Он – у окна.

– Вот черт поганый, – жмурится от света Батутовна, – сменил позицию! Против окна – запрещенный прием!

– Стремлюсь выжить. – Лицо Анатоля становится багровым, рука с шампуром заметно трясется. – Не хочется, чтобы на вашей могиле было написано: «Убийца мужа, зятя и здравого смысла».

– Подумай лучше о том, что будет написано на твоем памятнике! – Голос Батутовны, и без того визгливый, выходит на новые, весьма мерзкие, обертона. – Потому что я лично буду устанавливать его на горе, неподалеку!

– Надорветесь, пупок развяжется! – Зять начинает наступление, делая импровизированной шпагой вращательные движения и метясь прямо-таки в пупок.

Батутовна, несмотря на сто килограммов весу и недавно справленный 80-летний юбилей, ловко отскакивает назад, напарывается босой ногой на осколок банки и от неожиданности мечет нож. Анатоль сбивает его, меняя траекторию полета, и острие клинка вонзается в дверцу кухонного шкафа – в полуметре от головы зятя.

– Теряете меткость, мамаша! – победоносно кричит он, но голос его заглушает сиренный вой тещи, осознавшей боль от колотой раны.

Густая кровь цвета раздавленной черешни покрывает пол, Батутовна летит в обморок, попутно задевая головой косяк. Анатоль подхватывает ее тушу на излете и падает сам, свекольный щеками от гипертонического криза. Хосе с серебряными яйцами, привязанный к дворовой будке, рвется на цепи и адски воет, чуя кончину обоих хозяев. Через минуту с ловкостью индейца в дом влетает чернявый, в кудрях, парень нездешней наружности и проворно останавливает кровотечение Батутовне, одновременно пихая в рот Анатолю нитроглицерин. Спустя полчаса оба дуэлянта лежат на одном диване: она – с перевязанной ногой, он – напичканный таблетками с куском льда на лбу. Над ними кружит иноземный кудряш, которым пострадавшие помыкают на два голоса:

– Хуан, вызови «Скорую», надо зашить рану, – стонет Батутовна.

– Подложи мне полотенце под голову, Хуан, лед тает, я весь мокрый, – скрипит Анатоль.

Хуан, привыкший к спасательным операциям в этом доме, не слушая ни того ни другого, достает из поясной сумки запечатанную дугообразную иглу и хирургические нити.

– Всем молчать. Хуан сам знает, что делать, – говорит он беззлобно. – Какая «Скорая», Батутовна? Вы что, на большой земле?

Иностранец снимает окровавленный бинт с задубевшей слоновьей ноги воительницы, льет водку на коричневую кожу и под дикий вой старухи делает два стягивающих стежка.

– Готово. Заживет как на собаке! – итожит он свои труды и с выдохом садится за стол. – Я у вас тут оладушки поем.

– Вот если б не Хуан, мы б с тобой подохли на пару, – бурчит Батутовна, – и все из-за тебя.

– То есть это я взялся за нож? – возмущается Анатоль.

– Но это ты выбросил на помойку мою посуду, – напирает теща.

– Посуду? Бог мой, где вы тут видели посуду? Стеклянные банки, жирные, плесневые, с мертвыми тараканами внутри? Это посуда? Это мусор!

– Мусор – это ты. Мент поганый. Нельзя добро выбрасывать! Взял бы и помыл! Ты же знаешь, я все равно их верну! Упертый ты козел.

Анатоль стонет, закатывает глаза, машет рукой и поворачивается к теще спиной. Хуан посмеивается, доедая бесконечные, как урожай кабачков, оладушки. Хосе размеренно храпит на солнцепеке, чуя сердцем, что беда миновала.

* * *

Эту сцену немногочисленные жители Острова Рафаила наблюдали раз в неделю. С помойки, которую не вывозили месяцами, плелась униженная Батутовна. Лабиринты ее бесконечных морщин наполнялись слезами, как арыки хлынувшей с открытой плотины водой. О крутые бедра со звоном бились банки – достоинством от литра до трех – в необозримом количестве. Для них у старухи имелись специальные пакеты. Пакеты воняли нечистотами, так же как и склянки, которые она вынуждена была собирать по всей полукилометровой мусорной куче.

Домой Батутовна возвращалась с опаской. В отсутствие Анатоля, озираясь и прикрывая двери, вставала на четвереньки и распихивала спасенные банки за диваны, под кушетки и кровати. В те дни она обычно старалась не попадаться зятю на глаза, а если и сталкивалась с ним в доме, то заискивающе улыбалась и нехарактерно молчала. По этим признакам, да и еще по запаху из-под дивана, он понимал, что «орел в гнезде», чертовы банки вновь на своих местах и пора готовить контроперацию.

Через несколько дней, в полночь, он выскребал «посуду» Батутовны из закоулков своего дома и нес обратно на помойку. Особым коварством с его стороны был акт неравномерного распределения склянок по поверхности мусорной кучи, а точнее, раскидывание их в радиусе пятисот метров, и даже в отдельных случаях – закапывание под другим хламом.

Аромат от Анатоля в эти ночи шел также весьма специфичный. И Батутовна, храпевшая в соседней комнате, втянув тонкими ноздрями воздух, осознавала, что эта сволочь вновь разлучила ее с любимым скарбом.

История спиралеобразно повторялась. Ну а если груженная помойными банками теща сталкивалась в доме с Анатолем нос к носу, битва была неминуема. Разве что менялись орудия: ножи, шампуры, вилки, сковородки, разделочные доски, кочерги, зонты-трости и прочая полезная домашняя утварь. В зависимости от реквизита стороны припоминали друг другу разные истории из жизни. Как правило, такие, о которых не расскажешь широкому кругу зрителей. Но их круг был крайне узок. Предельно узок. Батутовна и Анатоль. Анатоль и Батутовна. Они жили на Острове вопреки своей воле который год и, к сожалению, знали друг о друге все. Абсолютно все.