Kitobni o'qish: «Царская гончая. Книга 1»

Shrift:

Посвящается:
Моей маленькой семье из мамы и собаки, а также другу, что обещал мне насмехаться над рукописью, но стал ее самым преданным читателем.

Пролог

Его не было рядом, а ведь он обещал прийти и поддержать. Принести пару чашек кофе, ради которых Авен согласилась на эту глупость. Во всяком случае, она пыталась убедить себя в том, что дело только в карамельном латте и ее неоспоримой продажности, а уж никак не в Этране.

Авен стояла перед полной аудиторией. Стол перед ней был совершенно пуст. Она знала, что хочет сказать, ей не требовались подсказки. Миасс, преподаватель одного из самых престижных институтов Санкт-Петербурга, выглядел удивленным. Его студенты вели себя тихо. Именно он пригласил Авен прочитать лекцию. Студенты разглядывали ее с неподдельным интересом. От нее действительно было сложно отвести взгляд. Невысокая, хорошо сложенная, она скрестила руки на расшитом камнями корсаже. Медные волосы лежали на оголенных плечах, словно раскаленное стекло. Тонкие пальцы с блестящими черными ногтями постукивали по предплечьям.

– Церковь раскололась надвое с появлением Новых Богов. Что забавно, ведь до них были еще и Бесы, коих отвергли и не возвели в столь почетный статус. Одни верили в Смерть и три ее ипостаси: Смерть-наказание, Смерть-освобождение и Смерть-вознаграждение, а также чтили семь Грехов-покровителей. Алчность благоволила торговцам и наказывала бездельников. Гнев помогал представителям военного ремесла и не терпел трусов. Гордыня покровительствовала знатным родам и власть имущим и строила козни безымянным крестьянским семьям. Уныние благоволило писателям и художникам и изводило тоской темный, далекий от искусства люд. Похоть благословляла брачные союзы и крепкие семьи, тех же, чей брак был не ладен, она не одаривала детьми. Чревоугодие помогало земледельцам и скотоводам, беря в ответ жертвы и дары, если же те были плохи, то урожая и здорового скота крестьянам было не видать. Зависть отвечала на мольбы страждущих и наказывала людей в обмен на дары. Старые Боги иногда являлись послушницам храмов, и те несли их волю в народ, направляя. А Новые Боги и сами были выходцами из простых семей. И оттого люд принял их быстро и тепло. Новые Боги творили чудеса, не прячась и не передавая волю свою через послушниц. Катерина помогала Солнцу светить ярче, тем самым увеличивая посевной сезон. Порою крестьяне могли собрать не один, а несколько урожаев в год. Ее звали Богиней Света. Константин же имел власть над непогодой, в его руках была вьюга, ветер и проливной дождь. Его звали Серым Богом. Не столь любимым он был, как Катерина, но все же почитаемым в особенно засушливых землях. Люди приняли Новых Богов, веря глазам и чудесам, отринув старые устои и позабыв о душах, за которые так боялись. Смерть-наказание больше их не страшила. Они и не предполагали, что Смерть и Грехи никуда не исчезли, как и их власть над людскими душами.

Молодой человек с предпоследнего ряда поднялся. Его глаза горели.

– Авен Л´Йер, вы упоминали Бесов. Кто же тогда они?

Авен выразительно взглянула на преподавателя из-под полуопущенных ресниц. Миасс смущенно опустил голову, и окрашенные розовым волосы упали на лицо, скрывая обреченное выражение. Она растянула в улыбке вишневые губы.

– Бесы были промежуточным этапом между Старыми и Новыми Богами. Они застыли в янтаре из пространства и времени, неся верную службу своим Грехам. Тогда люди еще не были готовы отречься от Смерти и пантеонов Грехов и отвергли Богов, заточив их в горных ущельях и в глубинах Черных озер. Им не возносили молитв, не почитали и не изображали на фресках. Отвергнутые, они ждали своего часа. Когда ни Старые, ни Новые Боги не отзывались на мольбы, люди шли к тем, кого сами когда-то изгнали. И Бесы всегда откликались на зов, как бы тих он ни был. Неизбалованные преклонением, они слышали каждого, кто нуждался в их покровительстве.

Авен Л´Йер обвела собравшихся в аудитории взглядом и усмехнулась. Так, словно воспоминания злили ее ровно столько же, сколько и доставляли удовольствие. Она никогда не рассказывала эту историю. Она жила по ту сторону и знала то, о чем остальные не могли и допустить мысли. События минувших лет жили в ее памяти и стенали, умоляя поведать обо всем, что она знает. «Для полноты картины», – уверяла себя она, зная, что лжет. И Авен поддалась.

– Однажды сломленные люди нашли верную тропу, что привела их к спасению. Они искали зверя ли, человека ли, кто может помочь им преодолеть все сомнения в правильности выбранного пути. Встретили люди ту, о ком веками слагали легенды – ведьму, соткавшую двух гончих из земли и глины, любви и одиночества. Поверья гласили, что псы способны найти кого угодно, будь тот человек живым или мертвым. Коротала века ведьма в глухом лесу, где из ее горьких слез со временем образовалось озеро. Темное и бездонное. Считалось, что, заглянув в него, она узнает прошлое и будущее, прикоснется к тайнам и истинным помыслам.

«В черном озере на дне
Сидят Бесы в пустоте.
Шепчут о Тумане, башне,
О дожде и том, как страшно,
Змеям с двумя головами,
Что взаперти живут веками».

Студенты слушали Авен затаив дыхание. Довольная произведенным эффектом, она уселась на край преподавательского стола и заговорила чуть тише:

– А вообще, все началось не с Черного Озера, а гораздо, гораздо раньше…

Авен улыбнулась. Допила кофе из бумажного стаканчика и неторопливо продолжила рассказ. С каждым словом на лице все отчетливее проступала грусть, которую она прятала за маской холодного безразличия. Так долго, что Авен сама не уверена, сколько чувств все еще способно испытать ее окаменевшее сердце.

– Сломленные люди тянулись друг к другу, словно мотыльки, летящие на свет. Дороги вели их на двенадцатый день шествия конвоя в столицу. Там, после суда, Амура Разумовского ждал смертный приговор за все его происки против царя и Богов. Он так желал отмщения за годами кровоточившие душевные раны, что совсем позабыл о тех, кому судьба его была небезразлична. Амур, отвергший Богов и семью, не предполагал, что были еще люди, молившиеся о его душе. В тот же день, на окраине Москвы, юная воровка пошла на свое последнее дело, еще не зная, что некоторые нити судьбы, какими бы затейливыми узорами они ни вились, соприкоснутся в самый неожиданный момент. Боги не всегда отвечали людским мольбам. Бесы же отвечали всем.

Все началось на двенадцатый день шествия конвоя в столицу, где должны были казнить Амура Разумовского. Убийца престолонаследника и самый верный пес своего царя, решивший поставить на колени всех, кто осмелится помешать его мести, чего бы это ни стоило…

Часть первая
Смертники

Глава 1
Спасенный пленник

Амур

Кафтан небрежно брошен на стуле подле незастеленной кровати. Простыни мятые и все еще теплые. Блестящая ткань кафтана, расшитая крупными цветами, переливается от насыщенно-медного к золотому в свете десятка толстых свечей, расставленных в опочивальне.

Идэр не любит темноту так, как я. Ей кажется, будто мгла скрывает ужасы, а я думаю, что свет заставляет нас верить глазам, а не чутью, усыпляя бдительность.

Застывший воск давно заполнил подсвечники и потек на ковер и паркет.

Маменька будет в ярости, как, впрочем, и всегда. Очередные вещи, испорченные Идэр по невнимательности.

Накидываю тщательно выглаженную белую рубашку с обтянутыми шелком пуговицами. На груди и манжетах традиционный узор – красные завитки с цветами чертополоха и змеями.

Теплый весенний воздух наполнен запахом сирени, одеколона и страстно любимых мной мятных леденцов. Медная коробочка со сладостями ждет меня на тумбочке, в которой Идэр когда-то хранила украшения.

Со дня помолвки нам пришлось найти ящик для побрякушек побольше.

Любовь к красивым жестам передалась мне от матери. Она, как и я, в первую очередь падка на внешнюю красоту. Что значит большое сердце, если лик столь уродлив, что постыдно задержать на нем взгляд?

Идэр, моя невеста. Главное украшение моей спальни.

Девушка в пеньюаре красуется перед большим зеркалом, заключенном в кованую раму. Нежно-розовая полупрозрачная ткань контрастирует с загорелой кожей. Идэр примеряет новые яхонтовые серьги, которые я меньше часа назад подарил ей за ужином. Темные прямые волосы ниспадали до лопаток. Не решаюсь подойти ближе, с замиранием сердца слежу за каждым ее движением.

Терпеливая, послушная и кроткая. Такая, какой должна быть идеальная девушка.

Скрывать такую изящную фигуру под бесформенной рясой было ее вторым преступлением после красоты.

Высокая и худая, не такая белесая, как аристократки. Ее движения не отточены, как у дев из знатных семей, зато она умеет нравиться.

Идэр оборачивается, одаривая меня обворожительной улыбкой.

И пускай она отдает всю себя, мне всегда будет этого мало. Я хочу большего. Мне всегда будет не хватать.

– Нравится? – с глупым влюбленным придыханием выговариваю я. Знаю ответ на вопрос, но не устану повторять его из вечера в вечер, всякий раз, когда на тонких пальчиках виднеется новое кольцо или же длинную шею украшает только что купленное колье.

Ничего не могу поделать с неимоверным удовольствием, получаемым от похвалы и признания моей исключительности. Любая возможность поговорить должна быть использована. Тем более, если речь о том, как сильно она меня любит.

– Конечно, – ласково отвечает она.

Я кратко киваю, понимая, что нам уже нужно идти. Царь не любит ждать. В спальню проходит пара служанок в передниках, надетых поверх льняных платьев. Они молчат, едва слышно шелестя подолами. Идэр издает протяжный писк, видя платье в руках прислуги. Наряд расшит бисером и драгоценными камнями. Ее густые темные брови поднимаются, она хлопает в ладоши от восторга. Глядя на ее детское ликование, мне не удается сдержать улыбки.

Я люблю ее. Она – все, чего я мог хотеть. А на свете нет прекраснее чувства, чем получать то, что желаешь.

* * *

Сегодня я в очередной раз пообещал себе, что не умру. Мои конвоиры клялись в обратном.

Солнце светит над головой, обжигая голые плечи, живот и спину. Кожу стянуло, и при каждом наклоне или резком повороте она лопается. Кровь сочится из ран, оставленных плетью на спине. Они не заживают уже одиннадцать суток – ровно столько, сколько мы движемся на Север.

Царские дружинники возлюбили ближнего своего в моем лице настолько, что бить меня разрешается только тому, кто отличится особой доблестью. Я ответил бы им взаимностью, но руки скованы.

Идя на казнь, я не боюсь презрения разгневанной толпы или манерных улыбок Совета, что вынесет мне смертный приговор. Меня пугает лишь липкое ощущение собственной никчемности. Оно не покидает меня ни на миг, напоминая, что даже дикий зверь, будучи в клетке, должен принять правила дрессировщиков. Иначе его ждет участь ковра под сапогами правосудия.

Правда, я все равно погибну, несмотря на повиновение властям.

И я… сдался. Точнее, мне пришлось отодвинуть фантазии о побеге на второй план. На первом у меня был плотный угольно-черный льняной мешок, преградивший взор. Все, что мне оставалось делать, – это слепо плестись в тишине.

Дружинники не лучшие собеседники.

С каждым шагом приближаясь к смерти, я все глубже увязаю в воспоминаниях, озадачивая себя единственным вопросом, имеющим смысл: «Когда все пошло наперекосяк?»

Я винил всех: царя, Богов, мать и свою невесту, но не себя. Я – жертва обстоятельств. Меня растили искусным убийцей. Мать привила любовь к интригам, поощряла холодное отношение к чужим чувствам. Холодный расчет – вот что, по ее мнению, могло сделать из меня достойного человека. В пример она всегда ставила себя.

Селенга Разумовская не раз повторяла, что еще до моего рождения мне было нагрето местечко при дворе – место личной гончей царя. Следопыт, наемник, один из ближайших соратников и просто сопровождающий на охоте. Правила были просты: званые ужины во дворце за послушание, розги за неповиновение.

Боги не направили меня на путь истинный, когда я пришел к покоям наследника престола. Они не укрыли мою семью от несправедливого приговора и не затушили праведный гнев, что позже разгорелся костром возмездия в мою честь.

И все равно я забрался выше, чем мог надеяться в самых смелых мечтах. За это и поплатился. Падать в подземелье было больно, еще больнее – выбираться.

Все годы заключения я каждую секунду представлял, как отыграюсь, когда выберусь.

Если выберусь.

Мне удалось прожить слишком долго для того, кому был уготовлен столь короткий век. За годы в Лощине дружинники не раз перемололи в порошок мои кости, но так и не убили меня. Царь Райрисы, Волган Воронцов Пятый, уготовил мне другую участь.

Он всегда любил представления, но лишь те, где не являлся главным шутом. Таких, к его огромному сожалению, было ничтожно мало.

Приговор обязан вынести Совет – приближенные правителя. Они, как и узурпатор, восседают в Святом граде Дождя, новой столице.

Крысы более не селятся в сараях и погребах, а греют шкуры в дворцовых палатах на бархатных банкетках.

Старую столицу постигли разруха и мор. Еще одно последствие правления князей на местах. С мором не управились вовремя, и болезнь опустошила все южное побережье, достигнув и без того пустующих Рваных Берегов.

За первым мором последовала новая эпидемия, но власть имущие ничему так и не научились. Десять княжеств, объединенных под началом Волгана Пятого, с трудом держат оборону своих жалких клочков земли.

Райриса моего детства, по рассказам матери, была великой. Сейчас от величия осталось кострище да сумасбродная местечковая власть. Удушив Юг, паразиты заселили Север, обосновавшись в Святом Граде Дождя.

Добраться до новой столицы к первой дате моей казни помешала эпидемия, поразившая Западную часть царства. Люди начали сходить с ума. Дошло до того, что они, сбиваясь в стаи, как волки, вырезали деревни и города.

Мор сменило всепоглощающее безумие.

Ну не тварь ли Судьба, если она есть? У Грехов есть чувство юмора, подарившее мне лишние пару лет жизни.

Поначалу, после моего ареста, было принято решение переждать голод на Юге, а потом все как-то затянулось с приходом безумия с Западных земель.

Я гнил в промозглой тюрьме, пока в родном краю некому было убирать мертвецов с улиц.

И все же обо мне не забывали. Царь писал мне письма.

Когда-то я был не только убийцей его сына, но и другом.

Теперь я – убийца, что купается в угасающих лучах любви и уважения, а Волган – убитый горем отец, чье правление приближается к закату как никогда быстро.

Не знаю, чья потеря разозлила его сильнее, но от бранных выражений, нацарапанных на бумаге, я едва не надрывал живот от смеха.

Женщины – еще один атрибут прошлого.

Женщины, коих глупцы считают вторым сортом, лишенными душ, безмерно коварны, что не может не восхищать. Но за каменными стенами темницы женщин нет, а свою милейшую невесту я желал видеть в последнюю очередь.

Я перещеголял всех своих именитых преступных предшественников. Не каждому удавалось сомкнуть свои пальцы на шее единственного наследника престола, оберегаемого как зеницу ока. Я видел, как жизнь гасла в его прекрасных зеленых глазах, доставшихся ему от папочки, и одаривал его искренней улыбкой в ответ на мольбы сохранить ему жизнь.

Люблю вспоминать о ночи своего триумфа, когда мне удалось превзойти самого себя.

Но каждая ночь сменяется утром. Признаться, я не знал, когда солнце восходит, а когда заходит за горизонт. Я просто чувствовал тяжесть каждого нового пробуждения. Оно будто бы еще сильнее отдаляло меня от призрака свободы, маячившего на границах сознания.

Иногда, в смраде испражнений и затхлости, я чувствовал вольный ветер, некогда беззаботно трепавший мои волосы, и аромат страстно любимых мною мятных конфет. Подсознание играло со мной злую шутку, подталкивая к бездне, именуемой безумием. И хоть на протяжении своего существования я, безусловно, только и делал, что балансировал на ее грани, перспектива провалиться в зловещую пустоту сумасшествия пугала. Перед сном и сразу после пробуждения я увязал в фантазиях, что очень скоро превращались в планы мести. Изо дня в день я, со всей свойственной мне педантичностью, продумывал каждую деталь.

– Ну, здравствуй, Амур Разумовский.

Спотыкаюсь, услышав знакомый голос. Земля уходит из-под ног, и голова наполняется сотнями мыслей, но я не могу поймать ни одну из них.

– Меньше чем через пару недель тебя казнят в Святом Граде Дождя, – вмешался другой человек. За его словами следует удар прикладом в бок. Подсохшие раны, оставленные плетью, вновь кровоточат. Шум в ушах заглушает разговоры заключенных в шеренге.

Этого просто не может быть!

Дружинник скрипуче хихикает и продолжает:

– Изрядно же мы потрудились, таща вас на Север. Я выпью горючки, когда огласят твой приговор. Куплю себе куртизанку, добротно прожаренный кусок оленины. И отпраздную твою смерть.

Это мы еще посмотрим. Я вырву его язык и заставлю захлебнуться в собственной крови.

Она здесь.

Замедляю шаг и с несвойственным мне дружелюбием несу околесицу, отвлекая дружинника:

– Не переусердствуй с продажными женщинами, они знают толк в торговле, – хриплю я, едва ворочая языком после затяжного молчания. Спотыкаюсь, кажется, о корень. Звякают кандалы.

Перед глазами всплывают очертания шикарной женщины. Идеальная бронзовая кожа, хищные карие глаза и цепкие когти, готовые вырвать сердце ради пары золотых монет.

Нет, нет, нет! Только не сейчас!

Делаю глубокий вдох, будто это может затушить пожар, бушующий в груди.

– Это почему?

Он удивлен. Еще сбавляю шаг, насколько это вообще возможно, лениво разминаю скованные за спиной кисти.

Я должен быть готов.

Из-за мешка нет возможности разглядеть собеседника, потому просто поворачиваю голову в сторону, откуда доносится голос.

– Поверь моему опыту, – смеюсь я. Звуки вырываются сиплым карканьем. – Сегодня ты покупаешь ее, а завтра она продает тебя и твои вещи на ближайшем рынке.

– В каком смысле, Зверь?

Судя по голосу, он не может быть старше меня. Походка быстрая, слегка подпрыгивающая. От него пахнет жаренным на костре мясом и сушеными яблоками. Невысокий. Ему приходится делать три шага, когда я делаю два. Дружинник слишком наивен, голос его мне не знаком, да и молод, из чего можно сделать вывод, что он новобранец.

Это будет просто.

Криво улыбаюсь. Песок из мешка тут же попадает в рот.

– Женщины очень хитрые, – заговорщицкий тон, будто делюсь с ним сокровенной тайной. – Даже самая глупая с виду дама умнее тебя.

– Неправда! – возмущенно и будто обиженно шипит дружинник, сопровождая негодование тычком дула ружья в оголенный бок. Холод металла заставляет меня едва заметно дернуться. Его явно зацепили мои слова. Беспечно пожимаю плечами. Грубая мешковина царапает кожу, из-за чего она постоянно чешется.

– Девушки… – мечтательно тяну я. – Они прекрасны. Жаль, что ты никогда не можешь быть уверенным в их преданности.

Второй человек недовольно хмыкает.

Она.

Слабое дуновение ветра ласково толкает в спину, и мир становится чуть темнее. Пение птиц и хруст сухих веток с непривычки режут слух. Песок постепенно сменяется твердой землей. Даже перешептывания заключенных стихают. Дышать гораздо легче. Прохладный лесной воздух проникает сквозь ткань, пахнет хвоей и травами. Мы вступили в центральные леса. Еще пару ночей, и мы окажемся у подножия Змеиных Хребтов, а оттуда до новой столицы рукой подать. Неделя, может, дней десять, и я встречусь с царем и Советом.

– Эй, красавчик, чего унываешь? – пропевает нежный женский голос справа.

Он принадлежит спутнице новобранца. Расправляю плечи, чувствуя, как дуло ружья упирается в бок. Раздается смешок. Девица явно довольна собой. Не узнать ее голос невозможно. Тяжело признаться, но я рад вновь услышать Идэр спустя столько лет.

– Зилим, прогуляйся. Я поболтаю с этим отребьем.

Ответа я не услышал. Мы продолжаем идти. Тупая головная боль утихает, оттесненная очередной злой шуткой Судьбы. Идэр насвистывает знакомую мне мелодию, но я никак не могу понять, откуда же она. Она будто подражает птицам, но изрядно фальшивит.

Песня из прошлого – подсказывает чутье.

Как эту чертовку угораздило исполнять столь деликатное распоряжение?

Глупый, глупый и самонадеянный Волган в очередной раз собрал вокруг себя идиотов. Целый отряд.

Оружие, упертое под ребра, не дает вдохнуть полной грудью. Но даже это не мешает мне почувствовать внезапно накатившее спокойствие. Оно, будто туман, окутывает сознание, притупляя боль и отгоняя мучительные мысли о побеге.

– Как скоро?

С губ срывается вопрос, терзавший разум годами. Собственный севший голос кажется чужим.

– Скоро, скоро.

Идэр спокойна. Настолько, что начинает меня злить.

Изменилась ли моя предательница с нашей последней встречи? Годы моего заточения наложили видимый след на ее лик?

Громкий лай врывается в пение птиц, заставляя меня дернуться в попытках понять, откуда звук.

Откуда в такой глуши псы, да еще и столь писклявые?

Мотаю головой по сторонам, но не слышу ничего, кроме смеха дружинников и перешептываний заключенных, которые внезапно оживились, а потом резко замолкли.

– Может, даже сейчас, – добавляет Идэр и бьет меня прикладом в плечо. Валюсь на колени, чувствуя, как она приземляется рядом. Так близко, что я чую мяту.

Я мог бы придушить ее, стоило всего лишь вытянуть руки. К сожалению, такой возможности нет.

Идэр, схватившись за мешок на моей голове, тянет меня вниз. Сосновые иголки и мелкие веточки впиваются в голую грудь, когда раздаются выстрелы. Затем первый крик. Укладываюсь возле Идэр, прижимаясь к земле. Кто-то падает сверху, и горячая кровь попадает мне на спину. Под увесистым телом дышать становится труднее. Упираюсь лбом в землю, выплевывая остатки пыли изо рта.

Шум выстрелов перекликается со свистом стрел. В суматохе сложно понять, сколько нападающих. Не верится, что моей милой предательнице удалось собрать отряд спасателей для убийцы царевича.

Впрочем, мораль имеет тихий голос, порой тонущий в звоне монет.

Все закончилось так же быстро, как и началось. После залпов мир будто онемел. Никаких больше птиц, лая и голосов. В бездвижном воздухе повисли запахи пороха и металла, вытеснившие собой аромат мятой травы и свежести. Чьи-то руки отбрасывают мертвое тело в сторону, вцепляются в мои плечи и помогают подняться.

Мужчина. Он снимает мешок. Мне понадобилось время, чтобы привыкнуть к ослепляющему солнечному свету, пробившемуся сквозь густые кроны деревьев. Пыль танцует в воздухе. Стройные стволы сосен, ровные как на подбор, обрамляют две разбитые колеи, исчезающие далеко впереди.

Тела. Очень много трупов.

Дружинники в красных оборванных кителях лежат навзничь, с запрокинутыми головами и перекошенными смертью лицами.

Передо мной стоит загорелый, вымазанный в грязи восточный парень в одних штанах, комично облепленных листьями. На жилистом плече висит ружье кого-то из дружинников – на прикладе вырезано изображение медведя. Пасть его раскрыта, обнажая острые зубы.

Шрамы на лице и шее предательски чешутся. В черных волосах моего спасителя запутались ветки, напоминающие оленьи рога.

– Ну, здравствуй, Амур, – расплывается в кривой улыбке Хастах. Его острое и угловатое иноземное лицо будто не предназначено для улыбок. Восточные жители никогда не славились рвением в демонстрации зубов, как, например, западные мерянцы. Вторые скалятся по делу и без.

Карие глаза моего друга хитро скользят по телам, усыпавшим лесную тропу, словно опавшие листья. Спины касается холодная ладонь.

– Я же говорила, они справятся.

Идэр не обращается ко мне. Скорее, слова адресованы Хастаху. Не оборачиваясь, брезгливо сбрасываю ее руку. Она обходит справа и встает напротив. Совершенно такая же, как в последнюю ночь, когда я ее видел. Одетая в военную форму, она встает подле моего старого друга и самодовольно озирается по сторонам. С первого взгляда они похожи на близких родственников.

Южане все похожи между собой.

Загорелая кожа блестит от жары. Волосы немного отросли, передние пряди слегка выгорели на солнце, став светло-коричневыми.

Дважды должник своей предательницы.

– Не присваивай мои идеи себе, Идэр.

Из-за близко прижавшихся друг к другу деревьев выходят двое. Высокий темнокожий мужчина крепкого телосложения, гремя цветными бусинами на свалянных волосах, подскакивает ко мне за пару размашистых шагов, по пути бросая оружие на землю. Его худой рыжеволосый спутник остается стоять, смущенно опустив голову.

– Ты ж мой хороший! – громогласно прикрикивает Катунь Нахимов, отрывая меня от земли, заключив в крепкие объятия. Нервно фырчу в ответ.

Я и не думал увидеть их снова.

Они пришли за мной после всего, что произошло. Вернулись спустя столько лет, а я не чувствую ничего, кроме усталости.

– Спасать его, чтобы придушить? У нас трое и так полегли.

На мой немой вопрос Катунь стукается лбом о мою голову, протягивая:

– Нам нужно было мясо, чтобы отвлечь внимание дружинников. Лучшие наемники – те, с которыми не нужно расплачиваться.

Его ответ меня более чем устраивает.

Хастах доволен добычей, хотя по унылому виду этого и не скажешь. Он подходит ближе к телам заключенных и конвоиров. Друг не торопясь переворачивает трупы дружинников, обыскивая их карманы. Трогать заключенных не имеет смысла. У нас ничего за душой нет. Может, и душ-то нет. Когда мои ноги вновь касаются земли, я не могу сдержать истеричный смех.

Несвойственно для меня.

Рыжий паренек шагает вперед. Его янтарные глаза светятся от радости, а на скуластом лице виднеются глубокие ямочки. Он улыбался так широко, что его детское лицо того и гляди треснет.

– Мы тут собрали вещичек в твоем стиле, – глупо скалясь, пропел Стивер Ландау, протягивая мне мешок, похожий на тот, что был на моей голове.

«Никто больше не посмеет сломить меня», – твержу себе.

Мнусь, но забираю подарок.

Свободной рукой Стивер теребит рыжие кудри, перевязанные на затылке кожаным шнурком.

– С трупов? – усмехаюсь, следя за тем, как Хастах набивает мешок, прикрепленный к кожаному ремню его потертых штанов, вещицами с еще не остывших тел. Стивер смущается.

– Я клялся миловидной торговке, что это не для меня, но она все равно не захотела встретиться со мной еще раз.

Вытаскиваю серую мятую рубашку и поспешно надеваю ее, скрывая от друзей более сотни шрамов, уродующих спину и грудь.

– Уверен, что дело в одежде?

Идэр скрещивает руки на груди. Ее тонкие длинные пальцы вновь унизаны золотыми кольцами, по два на каждом. Застегиваю приталенный смоляной жилет и накидываю поверх плотный черный камзол. Стаскиваю штаны, щедро выделенные мне в Лощине, и слышу возмущенный возглас Идэр:

– Эй, а предупредить?

Убедившись в том, что она отвернулась, я переодеваю штаны.

Что эта лицемерка там не видела?

Удивительно, как пара тряпок может изменить внешность. Я, кажется, даже чувствую себя иначе. Друзья с широкими улыбками переглядываются. Меня не покидает беспокойное чувство, будто я вот-вот открою глаза, а вокруг будет лишь вязкая тьма Лощины.

Я так ждал этой встречи, но по итогу так и не оказался готов.

Снисходительно киваю Идэр, приветствуя, и приступаю к обуви. Кожаные туфли немного велики, потому я сильно затягиваю шнурки.

– Куда мы отправимся теперь? – бормочет Катунь, опираясь на Стивера, и без того еле держащегося на ногах. Про себя отмечаю, что они сблизились за время моего отсутствия.

У них было много времени.

– Для начала мне нужны баня и сон. Еще я хочу горючки и кукурузный хлеб.

– Полегче, дорогой Амур, мы не успеваем записывать.

Стивер, не сводит с меня по-детски восхищенного взгляда. Так смотрят на героев, но не на убийц. Идэр подхватывает смех Катуня, лишний раз напоминая о себе.

Убей Идэр прямо сейчас. Не омрачай этот великолепный день ее присутствием.

Хрип раздается откуда-то из-за спины.

Выстрел. Дергаюсь влево, подальше от Идэр. Пуля свистит мимо бедра, оставляя живописную дыру в удлиненных полах моего нового поношенного камзола. Я оборачиваюсь.

Ах, какое безобразие, они кого-то не добили! Вот и работенка для меня.

Дружинник лежит на животе, сжимая трясущимися пальцами вычищенное ружье. На груди разрастается темное пятно.

Недолго ему осталось.

Холеное упрямое лицо – единственное видимое доказательство того, что настрой его серьезен.

– Ты не уйдешь, понял? – дрожащий голос принадлежит одному из моих истязателей. Зилим, если мне не изменяет память. Мальчишка, что любит сушеные яблоки, оленину и куртизанок.

Тон его потерял былую уверенность и надменность вместе с излишками крови. Жалкое зрелище: паренек, лежащий среди тел сослуживцев.

Добей его.

По узкому подбородку кровь бежит извилистым ручейком. На вид он действительно младше меня. Может, чуть старше Стивера. Меховая шапка съехала набекрень, закрывая один глаз. Второй же в ужасе мечется.

– Да ты смеешься надо мной?

Издевательски поднимаю руки вверх, изображая капитуляцию. Медленно подхожу к дружиннику, не отрывая взгляда. Шаг за шагом приближаю смерть.

– За что ты подстрелил мой новый камзол? – возмущаюсь я. Единственный видимый глаз дружинника расширяется от удивления. Трава под ним окрашивается кровью. Под стать одеждам, символизирующим вражескую кровь, пролитую во имя царя и эфемерного спокойствия Райрисы.

Смешно. Единственная кровь, что должна быть пролита для мира в Райрисе, – царская.

– Не то чтобы новый – снятый с трупа, – неуверенно поправляет меня Стивер. Он суетливо поднимает костлявые руки, следуя моему примеру.

– Так ты соврал мне? Никакой продавщицы не было? – говорю с притворным удивлением, оборачиваясь к своим подельникам.

Еще один выстрел. Дробь мчится, разрезая теплый лесной воздух, едва не задев мою щиколотку.

Везучий. Сегодня моя нога останется со мной.

У такого строптивого полумертвого идиота есть лишь две дороги: мучительная смерть или наполненная страданиями жизнь.

– А ты все не унимаешься, да?

Усмехнувшись, присаживаюсь на колени возле дружинника.

Парень еле удерживает оружие в руках, не сводя прицела с моей груди. Он в сознании, но силы покидают его стремительно.

– Тик-так. Тик-так. Часики тикают, собиратели душ уже в пути.

Кадык парнишки дергается. Он знает, что умирает.

– Амур, – предостерегающе зовет Хастах. Мое внимание целиком сосредоточено на оружии, находящемся в опасной близости от сердца. Дула оставляют темные следы на дымчатой ткани.

Если он пристрелит меня, что изменится? Ничего.

– Где твоя смелость, дружинник? – шепчу, проводя пальцем по холодному дулу ружья. – Чего ты боишься?

Зилим мнется, не зная, говорить ли со мной. Уверен, что в детстве он слышал страшные истории о Демоне Четырех Дорог, потому не спешит с ответом. Терпеливо жду, отмечая усиливающуюся дрожь в его руках, блеск слез в единственном видимом мне глазу. По лесной тропе проносится ветер едва холоднее прогретого воздуха, но это не мешает волосам на затылке встать дыбом. Запах свежей травы и сладкий аромат цветов вперемешку с тошнотворными нотками крови.