Kitobni o'qish: «Итан слушает»
© Катрина Кейнс, 2019
© ООО «Издательство АСТ», 2019
* * *
Моей семье, моим друзьям и всем,
кто верил в Итана больше, чем я сама.
#Пролог
Мы этого, конечно, не замечаем, но для того чтобы произошла история, Мирозданию иногда приходится хорошенько потрудиться.
Рассыпать звезды по небу, чтобы морякам было легче ориентироваться.
Приготовить самые быстрые тучи и спрятать их за горизонтом.
Вселить во множество сердец надежду на чудо.
Наградить ее любопытством, а его – жаждой приключений.
Направить молнию в нужную доску обшивки…
Но может получиться и так, что героев истории вообще не окажется даже близко к месту, где они должны быть. Или все произойдет еще проще: она испугается огней, а он – высоких волн и соленой водной толщи. И не выйдет никакой истории.
Да только моя история – не о них.
* * *
Твоя могила.
Выбито имя бесстрастно.
Ни тебе цифр, ни эпитафий.
Лишь крест над холмом, который
Дожди поливают день изо дня.
Но ты никогда громких слов не любил.
Зачем? Они мешают сути самой.
(Надпись на камне у самого северного перекрестка)
История первая
Мертвая девочка и серый мальчик
#Глава 1
В одну ничем не примечательную среду, где-то около шести, ветер спустил с Моста Желаний серый шарф с вышитыми на нем красными розами. Следом упала Кэйлин. Теперь уже Мертвая Кэйлин.
Почему небольшой мост через разливающийся каждый год ручей назвали Мостом Желаний, никто уже толком и не помнил. На прутьях, которыми скреплялись каменные блоки, висели замки с намалеванными на них именами: считалось, что это поможет сохранить любовь на века или хотя бы до тех пор, пока замок не разомкнется. На осыпающихся камнях многие тоже выводили свои имена, – чтобы затеряться в истории хотя бы разноцветным пятном. У старой ивы, склонившейся над водой, листьев не было видно из-за разноцветных ленточек: их привязывали к веткам на счастье.
Мост Желаний был излюбленным местом мэпллэйровской молодежи.
Пока по нему не проложили дорогу.
* * *
В четверг вечером – уже довольно много времени спустя – над Мэпллэйром прошел дождь из конфет.
Для той части страны, где ютился городок на восемь тысяч жителей, не редкостью были и дожди из лягушек (что легко объяснялось близостью Ванахеймских болот), и дожди из пауков (что было прямым следствием забастовки в северном Сити, известном странными экспериментами). Но дождя из карамелек, тянучек и мармелада никто не ожидал. Никто, кроме Элизабет Рихель, невысокой темноволосой дочери местного священника. Не то чтобы Элизабет недоедала конфет – ей часто покупали сладкое. Просто малыш Лиам Брэйвхарт с Маковой улицы, курносая Дороти Гейл из-за Моста и добрая половина их друзей месяцами не видели больше одного просроченного батончика «Плутон». А папа учил Элизабет делиться и совершать как можно больше хороших поступков.
Ранним утром в пятницу люди в Мэпллэйре стали чуточку счастливее, по крайней мере, те, у кого подрастали дети. Сладкого, высыпавшегося на газоны и тротуары, крыши домов и ступени магазинов, было не столько, чтобы обеспечить работой всех дантистов в городе, но достаточно для появления улыбок даже на самых угрюмых лицах. Бакалейщик Джули, вовремя схватив грабли, ненадолго расширил ассортимент своей лавки.
Радовалась даже Мертвая Кэйлин, которая, конечно же, сыграла не самую маленькую роль в произошедшем.
Ведь ей пришлось умереть, сразу после того как Элизабет Рихель загадала свое желание.
На вопрос «Что с тобой случилось?» Кэйлин обычно отвечала, что с ней случился Мост. Если вообще отвечала.
Умирать было страшно. Почти каждый раз. Поначалу.
Несомненно, многое зависло от способа, но чаще всего смерть оборачивалась сюрпризом, поэтому в какой-то момент Кэйлин перешла грань обычного страха. Появился новый – с примесью обреченности, щепоткой рутинности и долей любопытства.
В неудачные дни Кэйлин могла умереть раз десять. В начале, сразу после Моста, число было намного больше, однако, умирая чаще и чаще, Кэйлин приобретала определенный опыт. Нельзя не освоить парочку трюков, если часто проделываешь один и тот же фокус. Некоторые желания Кэйлин научилась игнорировать: в хорошем расположении духа исполняла особо понравившиеся, в плохом – не слышала ни одно. Желаний было много: разной силы, разного рода, разного происхождения. Вскоре Кэйлин поняла, что может сопротивляться почти каждому, которое слышит. Те же, что оставались недоступны для ее обострившегося неживого слуха, влекли за собой очередную неожиданную смерть.
Элизабет Рихель возникла перед Мертвой Кэйлин сразу после того, как та очнулась в кустах под фонарным столбом. Очередное неслышное, удивительно сильное желание привело к тому, что автобус восемьдесят восьмого маршрута сбил Кэйлин, торопившуюся на свое ежедневное созерцание закатного солнца. Водитель даже не заметил глухого удара: ему давно мерещилось, будто он чуть ли не еженедельно кого-то сбивает, так что пришлось походить к психотерапевту. Доктор Рита Шпенцель убедила его, что во всем, конечно же, виноват его отец. Узнай это Мертвая Кэйлин, она бы только посмеялась: она неплохо знала родителей этого парня, они часто давали ей деньги за уборку осенней листвы с лужайки.
Маленькую Элизабет Кэйлин тоже знала довольно давно: они жили на одной улице. Отец девочки Кэйлин не нравился – насчет лучшего мира он слегка приврал, – но сама мисс Рихель была разумной леди, что и доказала сразу же, едва увидела хромавшую за забором знакомую в забрызганной кровью юбке и порванной рубашке.
– Лиам рассказал, как тебя на заднем крыльце его дома загрыз волк. Клялся, что клыки были «вот такенные» и кровь повсюду… Еще и заикался. Я думала, он не врал.
– Привет, Элиза! – Кэйлин знала, что Элизабет не любит, когда ее имя сокращают до почти вульгарного «Бэтси» или «Лиззи». – Лиам, конечно, славный мальчик, но воображение у него чересчур богатое.
– У тебя тут стекло торчит. – Элиза пальцем указала себе на висок.
Кэйлин, словно в этом не было ничего необычного, вытащила из головы осколок. Автобус задел ее лишь слегка, но как же неудачно разбилось зеркало заднего вида.
– О, спасибо.
– Так ты мертвая?
– Скорее умирающая. По несколько раз на дню… Умирающий джинн Мэпллэйра. Хех. Сейчас вот отец Тома слишком сильно захотел новую жену, например…
– Так на тебя загадывают желание, и ты… – Элизабет изобразила накидывающуюся на шею петлю. – Как падающая звезда.
Кэйлин невольно улыбнулась и тут же поморщилась – парочки зубов не хватало. Но сравнение ей понравилось.
– Звезда… Окровавленная и в порванной майке… Прямо как в шоу-бизнесе. Забавно. Как твои кошки, Элиза?
Мисс Рихель кинула взгляд на белый забор, который огораживал участок ее дома: там рядом были похоронены Снежинка и Бабочка. Их тени гонялись по траве друг за другом неподалеку от надгробий; под призрачными лапами не пригибалась ни одна травинка.
– Пушок совсем старый. Думаю, скоро будет играть на полянке вместе со Снежинкой и Бабочкой. – Элиза вздохнула.
– Жаль его… – Кэйлин чуть-чуть помолчала, а потом задумчиво стала накручивать на палец локон светлых волос, не замечая, что тот пачкается в крови. – А я вот зрение никак не разовью. Слышать умею, а видеть – нет, сэр. Повезло тебе.
Элизабет пожала плечами.
– У меня на глазах умерла мама. Не думаю, что этому стоит завидовать.
Кэйлин поперхнулась – то ли воздухом, то ли остатками страха.
– Прости, я не… – Она услышала громкое мяуканье, потом шипение. – Можешь загадать желание за мою бестактность.
…Элизабет Рихель была странным ребенком – а то и самым странным жителем Золотой улицы, – но помочь ей Кэйлин считала довольно благородным делом. В конце концов, разве можно судить о чьей-то странности, если ты мертвый джинн с кучей проблем? И умирать в этот раз было даже не больно: по воле Провидения Кэйлин просто перестала дышать на несколько минут.
* * *
Мертвая Кэйлин регулярно посещала свою могилу.
Вот и теперь ноги – окровавленные, со сломанными от удара ногтями, обутые в рваные чешки, – сами привели ее на мост. Серый бетон и выпирающие железные штыри заливал оранжевый свет заходящего солнца; пыльные листья поникли от выдыхаемых машинами выхлопов. На бордюрах прибавилось надписей, но в целом мост ничем не отличался от того, с которого потерявшая (или так и не нашедшая?) смысл Кэйлин упала несколько лет назад. С тех пор она не выросла ни на дюйм, не проспала ни часа, но все так же жила в доме на холме и ходила в университет. Словно ничего не изменилось.
За спиной вдруг раздались шаги. Кэйлин обернулась и услышала незнакомый голос:
– Это вы Кэйлинна Нод? Та самая, про которую говорят… Мне нужна ваша помощь.
Последнее предложение незнакомец выдохнул совсем тихо, словно ни разу в жизни ничего ни у кого не просил.
Солнце зашло, и Мэпллэйр нырнул в чернильные сумерки.
Все здесь частенько начиналось с моста.
* * *
Итану было шестнадцать; он не расставался с солнцезащитными очками, а под кроватью в его маленькой квартирке в Бэй-Сайде вместо порножурналов аккуратными стопками лежали комиксы, в основном, – рисованные от руки. Он с маниакальной скрупулезностью выкупал их по интернету в те времена, когда у него еще водились деньги. Когда он жил с тетей Сарой.
В покрытом ржавчиной зеркале с отколотым краем отражались широкие плечи, всклокоченные волосы цвета подгнивших ростков пшеницы, пустые глаза – словом, то, что в целом и было Итаном Окделлом. На серые уродливые пятна, расползающиеся по плечу, левой стороне груди и под скулами, он старался не смотреть.
…Первыми были глаза: однажды их радужки просто потеряли свой синий цвет, через пару часов поблекли и зрачки. Остались только белки́ с еле заметными сеточками сосудов. Итан тогда испугался: спиной задел шторку в ванной, рухнул в нее сам, и по лбу ему ударила тяжелая перекладина. Почти сразу Окделл купил себе очки – стильные, как те, что он видел на одном ночном киносеансе на бульваре Санрайз, – но они совсем ему не шли. Итан не зарабатывал на хорошего врача, а тот, к которому он мог бы обратиться, не вызывал доверия. К тому же само зрение не пострадало. Да и общее самочувствие Итана никак не изменилось.
Вскоре шкафоподобный коллега, Теренс, отмочил какую-то зверски смешную шутку про раннюю седину: волосы Окделла тоже начали терять цвет. Той же ночью Итан решил, что Вселенная попросту стирает его, как нечто лишнее: сначала обесцветит, потом уберет контуры, и он распадется на черточки, от которых проку будет наверняка чуточку больше, чем от цельного Итана.
Через неделю появилось первое серое пятно.
За их ростом невозможно было уследить, равно как и найти хоть какую-то закономерность в их появлении. Итан продолжал выцветать. Приходилось надевать глухую водолазку – старую, с радужным единорогом, потому что другой не нашлось, – чтобы спрятать пятна. Никакого недомогания не чувствовалось и в помине, это вряд ли было заразно, к тому же, Окделлу очень не хватало денег. Все равно за целую смену он видел только Теренса – охранника, которого прозвал ифритом1, и водителя Грегсона. Они всегда стояли в отдалении и попыхивали самокрутками, глядя, как Итан нагружает машину ящиками.
Как же Итан ненавидел запах этих сигарет…
* * *
– Ит! Эй, Ит! Сигаретку? – Теренс протянул Окделлу дымящуюся «раковую палочку». Грегсон захихикал. Из его ноздрей рывками вылетал дым.
Итан промолчал, сосредоточившись на ящике, который пытался сдвинуть с места уже несколько минут. Он был подозрительно тяжелым, хотя маркировка на крышке не отличалась от той, что красовалась на остальных, уже выгруженных из машины. На оранжевом фоне – этот цвет заставлял Итана болезненно морщиться всякий раз, когда попадал в поле зрения, – белела надпись «Макарошки Джибса», и ниже – «Лучшие в городе!». Итан сильно сомневался, что Грегсону можно доверить перевозку хоть чего-нибудь «лучшего в городе», и потому коробки не вызывали доверия. Да что такое с этим проклятым ящиком?
Водитель и охранник захрустели арахисом. Они, похоже, делали ставки на то, сорвет ли Окделл спину. Грегсон никуда не спешил и потому пожертвовал целых две монеты. Итан в конце концов попросту выпинал коробку ногами.
– Нечестно, – буркнул Грегсон, но деньги все-таки отдал. «Ифрит» довольно осклабился, предвкушая баночку прохладного «Обета молчания» по приходе домой.
Грузовик завелся не сразу: натужно заревел, чихнул выхлопной трубой и оставил после себя облако коричневого дыма.
– Затащишь эти вот под прилавок – и можешь идти. – Грегсон сплюнул, расплющил ботинком окурок и хлопнул дверцей. Машина жалобно скрипнула, но мужчина уже ни на что не обращал внимания: на его любимом радиоканале начиналась передача «Для одиноких сердец», и сейчас ведущий как раз выслушивал первого дозвонившегося.
«Понимаете, – выдал из динамиков дрожащий голос, – все пошло наперекосяк сразу после выпускного…»
Итан посмотрел на коробки и вздохнул. Спать хотелось невероятно.
Он еще не знал, что в эту ночь поспать ему вряд ли удастся.
* * *
Мистер Петерсон был не первым и, увы, не последним жителем Мэпллэйра, который обращался к Кэйлин с подобной просьбой. Это случалось сплошь и рядом, – желания, которые не могла исполнить даже мертвый джинн.
Верните мне любимую, верните маму, верните дядю Мартина, тетю Келли, Спарки, верните хомячка и колонию рыжих муравьев!
Но никого кроме себя самой Кэйлин возвращать не умела.
Судя по состоянию когда-то, вероятно, медно-рыжей шевелюры, мужчина поседел за очень короткое время, – и вскоре Кэйлин узнала, почему.
Петерсоны, довольно успешная семья, уважаемая соседями, жили на площади Кирхе, сразу за большим новомодным супермаркетом. Двадцать четыре часа в сутки неоновые вывески привлекали покупателей, умоляя купить упаковку чеснока по цене упаковки лука, обменять купоны на стаканчик мороженого и заглянуть на игровую площадку с настоящим пони, а Петерсоны жили себе спокойно, посещая, как и прежде, бакалейную лавку Джули и – в выходные – магазинчик Тевинтера. Сын приносил из школы неплохие отметки, мама увлекалась садоводством, а отец собирал марки, и все шло неплохо (особенно выплаты по кредиту), пока маленькому Петеру не пришло в голову притащить домой упаковку петард. Он вместе с остальными мальчишками собирался вволю повеселиться на пустынном поле за старой заправкой, да только на ярко-розовую упаковку со стилизованной надписью «Бабах!» случайно попала искра из камина. В гостиной никого не было: мистер Петерсон читал газету, сидя со спущенными штанами в уборной на втором этаже, миссис Петерсон подводила глаза в прихожей, а их сын искал в кухне кроссовки. Стену между ней и гостиной снесло начисто, обломками завалило входную дверь, и в результате выбраться из моментально загоревшегося дома успел лишь отец семейства. Сказал бы кто, что жизнь ему спасет решение все-таки прочесть спортивную колонку до конца, он бы долго смеялся. Хотя после того дня мистер Петерсон вообще не смеялся.
При экспертизе в упаковке петард обнаружили какие-то опасные взрывчатые вещества, и мужчина начал судебную тяжбу с супермаркетом, сверкающим своим лозунгом «Три по цене двух!». Но никакая компенсация уже не сделала бы его жизнь лучше.
Отказывать Кэйлин умела; она умела практически все, в чем у нее хватало времени практиковаться. Чего она не ожидала, так это спрятанного в грязном, замызганном рукаве Петерсона туза, выглядевшего точь-в-точь как большой мясницкий нож…
От боли Кэйлин на какое-то время отключилась. Говорят, в такие моменты – после смерти – можно увидеть светящийся туннель, а в нем – умерших друзей и родных. Они должны радостно махать, тянуться к тебе, обнимать, ласково трогать за волосы и улыбаться, неизменно улыбаться. Кэйлин никогда не попадала в такой туннель. Бампер машины, столкновение с асфальтом, соленая или совсем неприятная грязная вода, яд, укус или, как в нынешнем случае, нож взбешенного маньяка приводили ее к нему.
Он был необъятным и крошечным, белым и черным, добрым и… нет, злым, пожалуй, не был. Он всегда молчал, поворачивал голову, завязывал шнурки на кроссовках, пытался свистеть – у него плохо получалось – словом, делал все, чтобы только не замечать растерянную, испуганную и чаще всего окровавленную Кэйлинну Нод. Через какое-то время – вечность или, может, пару секунд – он вежливо кивал ей, как старой знакомой, поводил плечами и уходил. Кэйлин никогда не видела, где они находятся, – в лесу, в помещении, на улице, по колено в воде, – просто потому, что ее зрение странным образом сосредотачивалось на том, кто на нее и внимания-то не обращал. Приходя в себя после очередной смерти, живой, относительно целой и здорово отдохнувшей, Кэйлин начисто забывала об игре «Заметь меня» с незнакомцем. Или все-таки уже знакомым?
Сейчас все было немного иначе: Кэйлин открыла глаза и не увидела ничего. Привыкнув к обволакивающей темноте, она все же разглядела потолок дюймах в двух от своего лица. Хотелось потянуться и попробовать этот потолок на прочность, но она почему-то не могла пошевелить и пальцем. Тогда она решила крикнуть. Ничего более конструктивного и уместного, чем «Эй!», в голову не пришло. В ответ сверху послышался какой-то шорох, потом Мертвая Кэйлин крикнула погромче, потом еще чуть громче, и – слава небесам! – внезапно стало очень светло.
* * *
Итан Окделл открыл коробку. Заглянул в нее. А потом медленно, очень медленно, вынул светловолосую голову Кэйлинны Нод из коробки «Макарошек Джибса».
* * *
Издалека казалось, что на деревьях развешаны рождественские гирлянды, – но к чему украшения, если до зимы еще долго? Тонкие веточки высохшей рябины подрагивали от ветра, заставляя растянутые на них ленты искриться. Если бы не отчетливый красный цвет, можно было бы списать все на балующуюся с кассетниками детвору. Вот только в эту часть города не заходил ни один ребенок.
Над улицами и скверами здесь постоянно висел туман, и тонущие в нем зеленые фонари были похожи на огромных светляков. Сразу за широкой дорогой, упирающейся в белое марево, раскинула свои лапищи Ванахеймская топь. Шоссе вело из Мэпллэйра в Сити, но только теоретически: на деле дорога имела нездоровую привычку копить на своих поворотах брошенные машины. Патрульные стражи порядка, бывало, натыкались на них в темноте или нерассеивающейся мгле – шоссе номер двадцать девять было не прочь полакомиться и фирменным государственным транспортом. К тому же мигалки частенько делали свою грязную работу, привлекая заблудившихся в тумане водителей.
Хаммер Грегсон был из тех немногих счастливчиков, которым ненасытное шоссе милостиво позволяло проезжать до указателя «Пэлэс Рок, … миль». Число миль стерлось, но поворачивающая налево дорога была куда дружелюбнее шоссе номер двадцать девять, и расстояние уже не имело особого значения. Кузов своего дряхлого грузовичка Грегсон опустошил еще в городе, и теперь машина резво подпрыгивала на ухабах, а одинокий гаечный ключ жалобно позвякивал от ударов по каркасу. Радио заикалось в такт прыжкам, резиновый крокодил с выпученными глазами громко стукался о приборную доску, а Грегсон пытался подпевать хриплому голосу из колонок.
«Где-то двадцать семь годков тому назад
Я был не ра-а-а-ад, я был не ра-а-а-ад.
Когда к колодцу шел большой парад,
Я был не ра-а-ад, я был не ра-а-ад…»
На очередном «ра-а-ад» автомобиль опять подпрыгнул и вдруг начал сбавлять скорость. Грегсон вдавил педаль газа до упора, но мотор заглох, и машина остановилась. Водитель чертыхнулся, вываливаясь из кабины.
Если бы он успел заметить, как довольно осклабился резиновый крокодильчик на приборной панели, он остался бы на месте.
#Глава 2
Итану раньше не приходилось видеть живых трупов. В смысле, где-то еще, кроме страниц комиксов или случайных выпусков новостей. Хотя к нынешней ситуации слова «живой труп» подходили пугающе точно. И все же к странным вещам Итан относился как-то спокойнее, чем к расчлененке. А вот возможность понять, как эти вещи подействуют на него одновременно, подвернулась слишком неожиданно.
Окделл даже не успел толком удивиться, когда отрубленная голова, из которой бордовыми нитями свисали артерии с запутавшимися в них макаронами, открыла рот и произнесла:
– Где я, черт побери?
Только после того как Итан тихо сообщил «В магазине братьев Лавре на площади Кирхе», рефлексы все-таки отработали свое и заставили разжать руки. Голова упала обратно в коробку, подняв целый фонтан из сухих макарон, перепачканных кровью. Последовавшая за этим ругань сопровождалась странным гортанным звуком – именно с таким кто-нибудь мог бы выплевывать попавшие в горло жесткие макаронины.
Итан окинул взглядом помещение склада – просто на всякий случай. Кто знает, вдруг ему пригодится монтировка? Из всего виденного и слышанного про зомби (а кем еще могла быть говорящая голова?) Итан почерпнул одно: скорее всего, монстру понадобятся его мозги. Что такого привлекательного находили мертвецы в этой серой, неприятной на вид массе, оставалось загадкой, однако предусмотрительность еще никому не повредила.
– Я тут подумала… – глухо донеслось из коробки. – Я ведь могла тебя в какой-то мере… эээм… напугать?
Итан прикидывал, как быстро сможет при желании добраться до большой биты в витрине спортивных товаров. Ему вдруг отчетливо представилось, как он бьет по голове зомби деревянной палкой на манер клюшки для гольфа, и он фыркнул, сдерживая смех.
– Прости, парень. Я же не со зла. Просто понимаешь… Когда обнаруживаешь себя лежащей в коробке с макаронами, да еще и без тела… Представь себя на моем месте.
С воображением у Итана проблем никогда не было.
– Ты меня слушаешь вообще? Или убежал за помощью?
До биты оставалось недалеко.
– Эй? Парень? Если ты еще тут, вынь мою голову из этой проклятой коробки, я больше здесь не могу… – В оранжевом ящике глубоко вдохнули и выдохнули. Звук при этом получился очень смешной. – Кажется, у меня начинается клаустрофобия…
* * *
У Кэйлин потемнело в глазах, – так резко ее подняли. Горсть макарошек жалобно стукнулась о паркетный пол. Незнакомый парень молчал, хотя держал голову Кэйлин аккуратно: по крайней мере, в волосы больно не вцеплялся. Что-то в нем было странно, но что именно, никак не получалось понять. Может, водолазка с радужным единорогом?
– Знаешь, в той же коробке лежат твои руки. Это ведь твои, с черными шнурками на запястьях?
– Да! – Кэйлин слегка воодушевилась. – А остальное? Посмотри, а?
Парень сощурился.
– Ты мозги ешь?
– Чего? – Кэйлин вытаращилась на него. Вопрос чуточку ее испугал.
– Да так, ничего. Побудь пока здесь. – Парень положил ее голову на прилавок. Сделать это достаточно ровно не вышло, и он заранее извинился.
При более тщательном осмотре коробки он обнаружил все двенадцать оставшихся частей тела, вместе с порванной одеждой, – только чешек нигде не было видно. Будь у Кэйлинны Нод руки, она бы с удовольствием ими всплеснула, но пришлось ограничиться словесным выражением радости.
– О да, я вся здесь, это просто отлично! Пазлы любишь?
– Что?
– Будет совсем славно, если ты аккуратно сложишь мои… э-э-э… части в правильном порядке. И выбежишь минут на десять в соседнее помещение.
– Зачем?
– Если бы я могла это объяснить… Нормально объяснить.
Парень нахмурился и метнул взгляд в сторону биты за стеклом. Кажется, на ней был автограф какого-то знаменитого игрока из великого прошлого.
– Дай мне собраться, у меня стресс… – Кэйлин закусила губу. – И будь так любезен, подними меня, не могу больше смотреть на тебя из этого положения. Глаза слезятся…
* * *
Итан и сам не понял, что заставило его поступить в точности так, как велела зомби-девушка в рваном окровавленном тряпье. Тем не менее он терпеливо вынул руки, ноги, туловище – все двенадцать частей – и разложил их прямо на паркетном полу, ничуть не беспокоясь о том, что скажут хозяева магазина. Меньше всего он сейчас думал о Франце и Дерби Лавре.
Вытащив из кровавых обрубков застрявшие макароны – наверное, все еще «лучшие в городе», даже после окропления кровью, – Окделл поймал благодарную улыбку и поспешно вышел из магазина через заднюю дверь.
Звезды никогда не казались такими далекими, как в эту ночь. Итан подумал бы, что это романтично, одиноко стоять под сумеречным небом и ждать девушку, – если бы не близость помойки и не тот факт, что девушка слегка мертва. Выпасть из реальности ему помешала сама незнакомка, появившаяся как раз в тот момент, когда Итан начал размышлять о песчинках и макаронах. Девушка была совсем целой и уверенно держалась на ногах. Единственное неудобство ей, похоже, причиняли рваная одежда и отсутствие обуви.
– Да ты ниже меня, хм… – Она оглядела Итана с ног до головы, будто увидела в первый раз. – Спасибо. Может, расскажешь, что это у тебя за серость на пол-лица, и проводишь меня до дома?
– Только если ты объяснишь, что это такое творилось в магазине.
Кэйлин сделала вид, что усиленно думает. Через несколько секунд она протянула Итану руку, на которой не хватало парочки ногтей.
– Кэйлинна Нод. Мертвый джинн, или что-то в этом роде.
– Итан Окделл… – Он пожал ей руку. – Джинн? В каком смысле?
– Малыш, сегодня ты услышишь удивительную историю об удивительно глупой девочке…
Кэйлин приобняла Итана за плечи и повлекла за собой, слегка путаясь в ногах, словно русалочка из сказки. Получалось, что не Итан провожал ее домой, а она тащила его в гости. Развороченный магазинчик с окровавленным паркетом был моментально забыт.
* * *
Мертвый джинн, конечно, не всю жизнь ютилась в подвале, но какой выбор остался у нее сейчас? Самое удивительное, что семья у мисс Нод была: отец, мать и младший брат, и все почти знали, что внизу, под самыми их ногами, живет упавшая с моста Кэйлин. Более того, они сами помогали ей обустраиваться.
Когда Итан поинтересовался, а в курсе ли родители «той штуки, что с тобой происходит», ответил отец Кэйлин – высокий худой мужчина, чем-то неуловимо похожий на зонтик. Он как раз спускался по лестнице и очень емко смог выразить всю переполнявшую его гордость, смешанную со страхом и тревогой за дочь.
– Это же так круто! – сказал мистер Нод и чуть-чуть погодя добавил. – Надеюсь, сделала она это не из-за нас.
Кэйлин фыркнула и подбоченилась. Она уже успела переодеться в длинную юбку, навскидку ничем не отличавшуюся от предыдущей, и корсет. Итан подивился такой ловкости: Кэйлин влетела в одежду минут за пять, хотя, судя по количеству шнуровки на корсете, это никак не могло ей удаться.
– Здорово пошутил, молодец. Я скоро поднимусь за чаем, маме скажи.
– Хорошо. – Мужчина начал было подниматься по лестнице, потом остановился, словно вспомнил что-то, и обернулся. – Не шалите тут!
Тяжелый взгляд Кэйлин был красноречивее любых слов. Почти пропищав, что это шутка, ее отец чуть ли не бегом бросился наверх.
– Забавный у тебя папа. – Итан плюхнулся на пыльный диван, повидавший многое за свою, несомненно, длинную жизнь, и приготовился слушать.
* * *
История ее была банальной, как слезливая школьная драма, снятая плохим режиссером, и недалекой, как среднестатистические подростковые стихи. Как и многие люди со своеобразными интересами – например, смотревшие в детстве «Бухту Кэндл»2 и устраивавшие на заднем дворе археологические раскопки, – она прожила старшие классы незаметно, прячась за стеной знаний и черной одеждой. В университете ей показалось, что жизнь сделала крутой поворот, но это было вовсе не так.
Все шло по-прежнему, день за днем, и можно было только догадываться, что именно привело Кэйлин на Мост Желаний. Ведь прыгнула она не сама. Позже, уже после смерти, она созналась, что и в мыслях никогда не совершала подобного. У нее не хватило духу даже посмотреть вниз, слишком она боялась высоты, – что и говорить о прыжке?
Не то чтобы Кэйлинна Нод считала себя трусихой… или особенно храброй. В конце концов, свести счеты с жизнью может лишь законченный трус или отчаянный храбрец. Но одно дело – искать смерти, жаждать ее до такой степени, что и в кровавой ванне искупаться не страшно, и совсем другое – относиться спокойно к тому факту, что рано или поздно смерть появится на твоем пороге и уведет тебя за собой. Впрочем, о последнем Кэйлин уже не волновалась: ни костлявой старухи, ни угрюмого жнеца, ни крылатой тени она не видела ни разу.
В воспоминаниях мост остался серой полосой с зеленой кромкой и ворохом ощущений: тянущего ожидания и желания кричать одновременно от радости полета и страха. Ничего более нелепого она в жизни не испытывала. Ну, разве что тот клубок чувств, который вспыхнул, когда один мальчик из класса донес ее портфель до дома. Противоречивых ощущений была масса, потому что потом он в этот же самый портфель напихал снега.
Очевидцев произошедшему почти не было, – а если и был кто-то кроме девятилетней девочки, прыгавшей через скакалочку, то он наверняка сказал бы, что Кэйлин бросилась с моста сама. Задумчиво глядела на воду, грустила о чем-то, бросила сначала стянутый с плеч шарф, а потом резко перегнулась через перила и исчезла за краем. Однако в голове у Кэйлин мелькали мысли вовсе не о лучшей жизни на том свете: она как раз закончила вспоминать темные кудри Энтони Скалкера и всерьез задумалась, живут ли под Мостом Желаний тролли… А после мир полетел кувырком.
Ее выловили браконьеры. Каждый год находилась парочка умников, которые расставляли на местной речонке сети, хотя закон на этот счет высказывался достаточно резко. После того как бледная, кое-где покрытая илом и чешуей девушка вдруг открыла глаза и поднялась, парни больше никогда не рыбачили. И не пили.
Кэйлин не сразу поняла, в чем дело. Высвободившись из сетей и безуспешно попытавшись догнать убегающих (и истошно вопящих) браконьеров, она попробовала добраться домой. В нескольких милях от города она поймала попутку: добродушный рыжий мужчина лет сорока всю дорогу рассказывал о временах, когда компьютеры были размером с комнату, а перфокарты – с разделочную доску. Грузовик домчал ее прямо до дома на холме. Кэйлин как раз подоспела к своим поминкам. Она отсутствовала уже больше месяца.
Гости кричали, мать упала в обморок, отец чуть не последовал за ней. Ведь вернувшаяся Кэйлин вся была в грязи, тине и чешуе; от нее невыносимо пахло разложением и смертью; правый глаз отсутствовал, а она этого даже не заметила. Эван, младший брат Кэйлин, затянутый в строгий костюм с узким, неправильно завязанным галстуком, подскочил, схватил ее за бледную мокрую руку и потащил к задней двери. За домом у семейства Нод был небольшой садик. Эван шмыгнул в кусты, проволок через них сестру и чуть не врезался в дверь старого сарая, в котором вот уже несколько лет сваливали ненужный хлам.
– Кэй, что ты здесь делаешь? – Эван сдвинул брови. Голос его звучал почти обвиняюще, словно он делал выговор. Вряд ли такой реакции следовало ждать от человека, который только что увидел вернувшегося с того света родственника. Может, на лице должно было быть больше ужаса и удивления?
