Kitobni o'qish: «Цветной Дозор»
© С.В. Лукьяненко, 2013
© К. Шаинян, 2015
© ООО «Издательство АСТ», 2016
Любое использование материала данной книги, полностью или частично, без разрешения правообладателя запрещается.
Часть первая
Игра с тюремщиком
Пролог
Кто-то снова сверлил взглядом затылок, прячась в веселой пьяной толпе. От грохота музыки, несущейся из баров, и пульсирующих в темноте огней гудела голова, по спине стекали струйки пота. Тошнотворно чадили жаровни. Удобные спортивные сандалии, идеально приспособленные для долгой ходьбы, давно превратились в орудие пытки.
Иван Алексеевич едва соображал от жары и усталости: главная туристическая улица Бангкока оказалась не по зубам пожилому преподавателю из Москвы. Только ослиное упрямство не позволяло ему сдаться и откликнуться на призывные крики тук-тукеров. Мозг отказывался работать: учитель не мог даже понять, в какую сторону идет. Похоже, автор путеводителя, советовавший прогуляться вечером по Каосан-роуд, либо был полным идиотом, либо ненавидел туристов и изощренно мстил им за что-то.
Под ухом отчаянно зазвенел бубенчик; больно толкнуло в поясницу, локоть въехал в горячее и влажное. Чертыхнувшись, Иван Алексеевич шарахнулся от тележки с жареной лапшой, брезгливо сбросил с руки несколько налипших вермишелин. Машинально схватился за карман – на месте ли кошелек, – потер затылок: давление чужого недоброго взгляда не ослабевало, пробиваясь даже в затуманенное, перегруженное сознание. Из толпы выдвинулось грязноватое лицо: то ли совсем юная девушка, то ли почти старуха, то ли азиатка, то ли смуглая европейка… Волосы сбиты в объемистый колтун, рваная футболка, блаженная улыбка сумасшедшей. Иван Алексеевич испуганно моргнул, оглянулся – женщина уходила прочь, легко раздвигая толпу и глядя в ночное небо, едва видимое за заревом огней.
Самое подходящее место, чтобы сходить с ума, решил Иван Алексеевич. Странно, что он сам еще вменяем… хотя паранойя уже появилась: иначе с чего бы чудилась слежка? Кому нужен такой человек, как он? Впрочем, он не совсем человек… Спохватившись, Иван Алексеевич напрягся, пытаясь рассмотреть ауру уходящей женщины. Перед глазами заплясали темные точки, басовито загудело в ушах, и он, плюнув, махнул рукой: нашел время. Надо выбираться из этого туристического ада. Вернуться в отель, к Олюшке, к кондиционеру и прохладным простыням, на которых так приятно будет вытянуться после душа…
Такси сюда не пробьется, но не ехать же через пол-Бангкока на тук-туке. Иван Алексеевич снова почесал затылок: до чего же мерзкое ощущение. Слегка похоже на легкое давление, которое он изредка чувствовал на улице, когда кто-то сканировал его ауру: Иной, Светлый, едва тянет на седьмой уровень, ни в каком Дозоре, конечно, не состоит. Но в отличие от мимолетного касания прохожего это ощущение никак не проходило: Иван Алексеевич стал объектом чьего-то пристального внимания. Это было крайне странно. Никакого интереса для сородичей скромный учитель математики не представлял, и это его полностью устраивало.
Иван Алексеевич был доволен своей жизнью и точно знал, что на своем месте, практически не пользуясь магическими способностями, приносит людям намного больше пользы, чем в качестве недоволшебника. Он так и не привык к образу мысли Иных, предпочитая обходиться здравым смыслом и знанием людей, не подводившим его ни до поздней инициации, ни после. Большую часть времени, прожитой в шкуре мага, его не покидало ощущение игры. Каждый раз, сталкиваясь с более опытными сородичами, он хотел воскликнуть: «Вы что, серьезно?!» В мире хватало и добра, и зла без всякого вмешательства волшебников, к которым невероятным образом принадлежал и он сам. Иван Алексеевич знал об этом больше многих: работа в лицее давала достаточно пищи для размышлений.
Впрочем, кое-чему его научили, и он подавил в зародыше желание проклясть тот момент, когда твердо решил быть добросовестным туристом. Умница Олюшка сдалась ранним вечером и осталась отдыхать в отеле. Она умела не врать себе и меняла грандиозные планы сразу, как только понимала, что они невыполнимы. Но Иван Алексеевич всегда был упрямым человеком. В списке достопримечательностей значилась Каосан-роуд – значит, он должен туда попасть. «Из антропологического интереса», как говорила его коллега-биолог. Отдохнуть можно и завтра: всего в часе лета их ждет маленькое бунгало на пляже. И пусть ученики думают, что их преподаватель только и способен, что сидеть со старушкой женой у телевизора, – они с Олюшкой еще помнят, как развлечь себя на тропическом острове. При мысли о жене Иван Алексеевич улыбнулся. Она с таким азартом собиралась в долгожданный отпуск, так тщательно выбирала яркие парео и легкие брюки для прогулок. И вынула из шкатулки коралловый браслет, который не надевала уже лет десять. Иван Алексеевич купил его на ялтинской набережной, когда они оба еще были студентами…
Да ради одной Олюшки стоило оставаться человеком. Иван Алексеевич и на инициацию-то согласился, чтобы порадовать бывшего ученика, обнаружившего у своего преподавателя слабые способности Иного. Впрочем, роли поменялись ненадолго: вскоре парень погиб, странно и страшно. Иван Алексеевич подозревал, что виной тому были магические способности и подготовка к новой работе, которой бедняга так гордился. Учился он там вовсе не математике… Возможно, для него это ощущение слежки успело стать привычным, и бедный мальчик, сгинувший в борьбе со злом, знал бы, что с ним делать.
Выйти к улице с нормальным движением, не отданной на растерзание туристам, все не получалось. Иван Алексеевич едва не споткнулся о девушку, сидящую прямо на мостовой. Перед ней на куске холстины были разложены сережки, и учитель приостановился: раз уж застрял здесь, стоит присмотреть приятную мелочь для жены. Олюшка и так расстроится из-за того, что он не привезет ни единой фотографии. Но доставать камеру сил не было. Сил не было ни на что. Уже давно Иван Алексеевич не чувствовал себя таким слабым и разбитым. Ничего не скажешь, хорошо начинается отпуск…
* * *
Как добросовестные туристы, они с Олюшкой не стали брать в аэропорту такси, а сразу отправились на станцию скайтрэйна: прокатиться по эстакадам, проложенным высоко над улицами Бангкока, было первым пунктом их программы. Но поезд ушел из-под носа, оставив их дожидаться следующего на футуристичного вида скамье посреди опустевшей станции. Олюшка, конечно, задержки снести не могла, тут же вытащила взятую на выходе из аэропорта карту. Они обговаривали маршрут много раз, тщательно изучили путеводитель, но ей не терпелось уточнить детали. С большей частью достопримечательностей все было просто, и только Каосан никак не вписывалась в маршрут: не на автобусе же ехать… Тратиться на такси, чтобы стоять в кошмарных бангкокских пробках, не хотелось, а других способов добраться до этой улочки ни Иван Алексеевич, ни Олюшка не видели.
Станция постепенно заполнялась новой порцией пассажиров. Прошагал мимо высокий парень со спортивной сумкой через плечо. Иван Алексеевич припомнил, что они летели одним рейсом. На соседней скамье расположились два тайца в безупречных костюмах. Прошли, щебеча, несколько стюардесс с чемоданчиками на колесах…
Иван Алексеевич с Олюшкой обстоятельно спорили над картой, когда в разговор вмешалась светловолосая девушка с обгорелым носом и тощими руками, увешанными фенечками. Под ногами у нее стоял небольшой рюкзак, до того пыльный, что изначальные цвета рассмотреть уже было невозможно. Девчонка оказалась русской. Говорила она слишком бурно, с нехорошим подъемом и истерическим блеском в глазах, и поначалу Иван Алексеевич слушал просто из вежливости, чтобы не огорчать и без того чем-то растревоженную девочку. Однако вскоре он заинтересовался: оказалось, способ избежать пробок все-таки был. Лодки-автобусы, курсирующие по каналам, в путеводителе не упоминались, но девчонка говорила уверенно, да и выглядела как опытная путешественница. «Заодно посмотрите на Бангкок изнутри», – добавила она под конец.
* * *
Лучше бы девочка промолчала, тоскливо подумал Иван Алексеевич, – тогда бы он наверняка поддался лени и остался с женой. Не было бы ни чудовищной усталости, ни дурного предчувствия надвигающейся беды. Но возможность прокатиться по каналу его заворожила. Правда, посмотреть на Бангкок изнутри не вышло: как только лодка отчалила, кондуктор поднял пластиковые шторы вдоль бортов. Они полностью загородили обзор, но не защитили от брызг грязной воды. Однако в остальном девушка оказалась права, и вскоре Иван Алексеевич уже выбрался на Каосан – «очень шумно и очень вульгарно, но вы должны это увидеть».
Что ж, увидел, хватит. Его вдруг охватило паническое желание бежать – прочь отсюда, от грохота, от толпы, от лиц, похожих в свете мертвенно-яркого электричества на злобно оскаленные маски. От раскаленного мангала пахнуло жареной рыбой; Иван Алексеевич остановился, давя спазмы в желудке, и парень в ярко-розовой футболке тут же схватил его за плечо. «Заходите, попробуйте наши коктейли, очень крепкие, очень дешевые». Иван Алексеевич испуганно застонал и шарахнулся, выдираясь, толкнул бирманку с лотком, набитым сувенирами. Бисерные браслеты и деревянные лягушки разлетелись по мостовой. Пробормотав извинения, Иван Алексеевич почти бегом бросился прочь, и ему не нужна была магия, чтобы понять: вслед несутся проклятия.
Вскоре стало ясно, что он окончательно заблудился. Это была уже не Каосан, а одна из соседних улочек, поглощенных туристическим спрутом. Иван Алексеевич стоял посреди толпы, сжимая в потной ладони пакетик с коралловыми сережками – как раз под браслет Олюшке. Он не помнил, когда и где купил их. Он был мокрый от пота, сердце неровно колотилось в груди. Давление в затылке так и не прошло и даже усилилось. Ивана Алексеевича охватило ощущение зла, скрытого за спиной, – не черноты, исходящей от Темных Иных, а ослепительного, сияющего зла, от которого, как от холода, съеживалась кожа на спине и вставали дыбом мельчайшие волоски. Это уже не лезло ни в какие ворота, и Иван Алексеевич велел себе не валять дурака. Вспомни, когда ты почувствовал этот взгляд, сказал он себе: днем, после того как отмахал с Олюшкой несколько километров по Бангкоку и подробно осмотрел два храма. И это после перелета, не привыкнув толком к разнице во времени. Сам себя довел до безобразной паники… Жара и усталость – вот причина дурацких ощущений. Жара и усталость, а не внезапный интерес со стороны Иных.
Оглядевшись, Иван Алексеевич неуверенно свернул в узкий безлюдный переулок – судя по указателю, он должен был вывести на Каосан. Стоило пройти несколько шагов, и его охватили блаженные тишина и прохлада. В голове прояснилось, адреналиновая волна наконец схлынула. Только теперь Иван Алексеевич понял, насколько устал. Он едва волок ноги; шарканье сандалий эхом отражалось от гладких стен. Впереди широкие окна кофейни заливали золотистым светом брусчатку; за ними виднелись небольшие столики, плетеные кресла, грифельная доска с меню над стойкой. Милое местечко – и почему-то совершенно пустое. За прилавком чернела голова бариста; похоже, тот спал в ожидании посетителей. Едва заметный ветерок принес запах свежих булочек и корицы. Чем ближе подходил Иван Алексеевич к кафе, тем прохладнее становилось; похоже, переулок был крытый, и в нем работали мощные кондиционеры. Он поднял голову, но увидел лишь мутновато светящуюся темноту – то ли полупрозрачную крышу, то ли вечно скрытое тучами и смогом небо Бангкока. Взглянул на часы. Выпить кофе в уютном и прохладном помещении было очень соблазнительно. Он так устал. Присесть бы, вытянуть гудящие ноги. Может, даже незаметно снять сандалии и прижать горящие ступни к прохладному, почти холодному плиточному полу. Это было бы хорошо… но Олюшка, наверное, уже заждалась.
Переулок уходил влево, и оттуда доносилось журчание воды. Иван Алексеевич еще раз взглянул на часы. Времени на кофе не было, и он, вздохнув, побрел дальше.
Стену, преградившую путь, сплошь покрывала курчавая лиана с мелкими листочками, изумрудно-зеленая в лучах скрытой подсветки. Сверху стекали тонкие струйки воды, образуя тихий водопадик. Слева от стены виднелся проход, и Иван Алексеевич двинулся туда, с наслаждением вдыхая влажный и прохладный, пахнущий зеленью воздух. Не удержавшись, протянул руку, подставил ладонь под восхитительно холодную струйку, огладил упругие, плотные листочки лианы. Оазис в туристическом аду. Невозможно поверить, что всего в двадцати метрах отсюда орут динамики, а улицы запружены радостной, но бестолково-взвинченной толпой. Здесь было так тихо, что давление, к которому Иван Алексеевич почти привык, которое так ловко себе объяснил, вдруг стало невыносимо тревожным. Он оглянулся, поддавшись нервам, и, вспомнив уроки, взглянул сквозь Сумрак. Конечно, пусто. А странно все-таки, что здесь никого нет: вряд ли его одного выматывает толпа…
– Здесь никогда никого не бывает, – ласково прошелестело за спиной. – Удачное место, чтобы отдохнуть. Прилечь…
Иван Алексеевич громко втянул в себя воздух от неожиданности, дернулся – к свету, к людям, в толпу, прочь от этого пугающе блаженного места, от этого ужасающе доброго голоса. Остатки здравого смысла тоненько вопили, что человечья жизнь не удалась, что он зря согласился на инициацию, что он открылся силам, которых не понимает и с которыми не может справиться… Иван Алексеевич хотел бежать, но усталое, измученное тело не соглашалось с ним. Тело считало, что призрачный голос прав, тело хотело лежать на прохладном, влажном от брызг цементе.
Вода в фонтане была сладкой на вкус и пахла мокрой травой. Иван Алексеевич улыбнулся и с довольным вздохом опустился, подложил руку под щеку. Он только чуть-чуть отдохнет и пойдет дальше. Только чуть-чуть…
Журчание воды заполняло все вокруг, становилось громче – и в то же время мягче, нежнее. Так тихо и прохладно. Так хорошо. Что-то кольнуло руку; Иван Алексеевич разжал кулак и увидел пакетик с сережками. Сквозь захватанный мутный пластик кораллы походили на капли крови, упавшие в пасмурное море. Олюшка ждет, подумал Иван Алексеевич, но впервые при мысли о жене его сердцу не стало теплее. Потерпит, подумал он. Он только немного отдохнет и пойдет искать такси. Пусть подождет. Она не станет беспокоиться – ведь Иван Алексеевич совсем не волновался. Его сердце билось все спокойнее, все медленнее.
Пока не остановилось совсем.
Глава 1
Like a Rolling Stone
Отражение Тави плавало в зеркале, как в горячем аквариуме. По стеклу прошла тень, и за спиной беззвучно возник продавец с охапкой ярких тряпок в руках.
– Вам идет.
Тави прижала ярко-голубую футболку к груди. Впервые за долгое время перед ней было зеркало в полный рост, а не пристроенный над умывальником мутный огрызок, в котором едва помещалось ее лицо. Нос облез и покрылся веснушками. Выгоревшие волосы похожи на солому: на второй день работы она собрала их в конский хвост и отрезала одолженными у Сильвии портновскими ножницами. Медный браслет на костлявой лодыжке. Облупленный ярко-розовый лак на ногтях, на ключице – незамеченный мазок краски. Пестрые шаровары-афгани, нелепые, но невероятно удобные, задубели от акрила. И майка вся в пятнах. Акрил – такая штука: отстирать его от ткани можно только в том случае, если ты нарисовала что-нибудь стоящее. То, что жалко было бы потерять. Тогда его возьмет любая стиральная машинка. А вот если испачкалась случайно…
Тави вздохнула и отложила футболку в сторону. Продавец смотрел на нее с сочувствием – хрупкий большеглазый индиец ростом немногим выше девушки. Он был хитрец и мелкий жулик, сидящий в своем полутемном магазинчике, забитом сшитыми на коленке тряпками, как гладкий, тонконогий паучок в ожидании мелкой добычи. Он привык надувать туристов и впаривать им копеечную чепуху подороже, но ему было жаль эту белую девушку, слишком тощую, чтобы быть красивой. Он таких навидался: юных дураков и дурочек с пыльными рюкзаками, приехавших за покоем и мудростью, не имеющих в кармане ни гроша и ужинающих чашкой риса. Он их жалел – чуть-чуть, самую малость. Не настолько, чтобы предложить помощь.
Но Тави могла его подтолкнуть. Сделать так, чтобы сочувствие усилилось и превратилось в действие. Она получит новую футболку, немножко упростит себе жизнь. А продавец потеряет – сколько? Центов пятьдесят? Это несерьезно… Кроме того, он будет уверен, что улучшил свою карму. А Тави, наверное, все забудет – как всегда, когда она подправляла реальность. И только потом, обнаружив у себя новенькую футболку, сможет догадаться о том, что сделала. Но все равно – нечестно. Нечестно заставлять людей помогать. Несмотря на провалы в памяти, у Тави не было возможности юлить и обманывать себя. На любое совершенное ею зло мир откликался, и откликался немедленно.
Смешиваешь белое с черным, придумываешь оправдание для нечестного поступка, подталкиваешь кого-нибудь – и получается серое. Мир выцветает. Становится как вода под пасмурным небом – тусклым, вязким, беззвучным. Нельзя мешать черное и белое. Нельзя оправдывать саму себя: расплата следует немедленно. Никакие блага не стоят красок…
Тави мрачно отвернулась от зеркала, взглянула в дверной проем. Пыльная улица была пуста: полдень, слишком жарко. Рыжая корова с влажными глазами оперной примадонны с достоинством чесала бок о колючий ствол пальмы, не обращая внимания на падающий сверху мелкий растительный мусор. И почему островок, где бродячих коров больше, чем бездомных собак, назвали Слоновым? Слонов здесь Тави не встречала…
Солнце проглянуло на секунду, запрыгало по туго обтянутым шкурой коровьим ребрам, и небо снова затянула белесая пелена. Тави криво улыбнулась продавцу и отложила футболку. Одна не уляпанная краской майка еще осталась; ну и хватит с нее, вполне достаточно. Времена, когда Тави и пары недель не могла прожить без новой вещицы, остались в прошлом.
Корова вздохнула и вразвалку побрела по улице, оставляя за собой зеленые лепешки. Тави поморщилась и смахнула со лба прилипшую прядь.
Все не так уж плохо, думала она, бодро шагая по узкому проулку, ведущему к пляжу. Пусть она похожа на пьяного маляра – зато ей есть где жить, а главное – есть чем занять руки и голову. Работа, о какой она даже не смела мечтать. Случись такое год назад, Тави была бы абсолютно счастлива. Сейчас же… «Не вспоминать!» – мысленно прикрикнула она на себя и ускорила шаг. Серый песок. Серое море и серая пена, вскипающая на стальных гребнях волн. Серое, пасмурное небо, набухающее мелким дождем… Стоит впустить в себя воспоминания – и захочется упасть и завыть, сжимаясь в комок, вцепиться ногтями в лицо. От ужаса и горя. От ненависти, от которой некуда деться и с которой невозможно жить.
А перестать жить было невозможно: за этой гранью Тави поджидало серое. Оно тянулось холодными щупальцами, трогало за руки, но пока Тави жила – не могло поглотить ее. Она сбежала от серого на Шри-Ланку, но уже понимала, что, несмотря на нечеловеческое везение, спастись не сумела. Что она станет делать, когда раскрасит последнюю хижину на берегу океана?
«Прекрати, – зарычала на себя Тави. – Перестань немедленно. Подумай лучше, какая это удивительная, невероятная удача – знакомство с Сильвией. Может быть, это шанс – не исправить, нет, исправить твой поступок невозможно, – но как-то уравновесить то, что натворила…»
Тави сбросила вьетнамки и побежала, оставляя глубокие следы на потемневшем от воды песке. Впереди уже маячил «Сансамай» – полтора десятка дощатых хижин и большая веранда, крытая пальмовыми листьями. У второго с краю бунгало Тави поджидали ведра с красками. Она схватит кисть, опустит в банку с охрой – яркой, радостной охрой – и перестанет думать. Какая все-таки удача, что она познакомилась с Сильвией. А мама еще говорила, что пить много кофе – вредно…
* * *
По какому-то недоразумению прибрежный поселок, в котором обосновалась Тави, был разбит на две части. Асфальтовая дорога, протиснувшись между лавочками и мелкими гостиницами, вдруг превращалась в пустынную трассу – чтобы через сотню метров опять стать респектабельной улицей. С одной стороны тянулся пустырь, поросший лиловым вьюнком и колючкой, среди которой одиноко торчали два чахлых банановых деревца. С другой – белел глухой бетонный забор единственного на Слоновом острове приличного отеля.
Днем воздух над дорогой звенел от зноя и воплей цикад; но солнце катилось к закату, асфальт синел, окутывался сизым паром, а потом подступала бархатная тьма, и в ней зажигались, дыша жаром, багровые глаза мангалов. Жарили кукурузу и креветок, варили огненный, жгучий суп из чечевицы. Рядом раскладывали звонкие связки стеклянных браслетов и кольца с поддельной бирюзой. И, наконец, громыхая и фыркая выхлопной трубой, подъезжал карий фургончик с надписью «Чандра кафе» на борту.
Из фургончика выскакивали два ловких парня, выдвигали боковую стенку, расставляли по обочине столики размером чуть больше табуретки и совсем уж миниатюрные стульчики. На них водружали банки с корицей и влажным, темным тростниковым сахаром. Мягко разгорались керосиновые лампы; в недрах фургончика что-то фыркало и плевалось паром, и вскоре, глуша запахи перца и чеснока, над дорогой расползался упоительный аромат кофе.
Тави шла на запах, как жертва гипноза. Плечи оттягивал рюкзак с единственной ее по-настоящему ценной вещью – мощным ноутбуком. Помахав парням рукой, она усаживалась за один и тот же столик, чуть в сторонке, почти прижавшись спиной к забору. Лодыжки царапала сухая трава, а любое движение ноги могло спугнуть сонного кузнечика или мелкую ночную ящерку. Пока ноутбук загружался, поскрипывая винчестером, Тави бездумно смотрела на возню в фургоне.
В «Чандра кафе» к делу подходили основательно. Один из парней от души сыпал зерна в ручную кофемолку, неторопливо вертел ручку. Свежемолотый кофе ссыпали в медную турку – а потом начиналось действо над подрагивающей синей хризантемой огня. Здесь никто никуда не торопился. Тави запускала графический редактор – ноутбук негромко взвывал, шуршание диска становилось громче. Она погружалась в работу, а потом приносили кофе, так тихо, что Тави сначала замечала усилившийся аромат и только потом – толстенькую керамическую чашку, возникшую на столике как по волшебству.
Она мерно двигала «мышкой», и на экране проступали очертания новой иллюстрации. Главное было – не думать, когда будет следующий заказ; от этих мыслей Тави начинала душить паника. Фрилансерских заработков вполне хватало студентке, живущей под теплым родительским крылом. Однако беглянке, рванувшей на Шри-Ланку с полупустым рюкзаком и без обратного билета, приходилось туго. Надо бы перестать ходить к «Чандре»; надо бы переехать в гостиницу подальше от моря и подешевле, но Тави все тянула в надежде, что как-нибудь обойдется, придумывала новые планы, как выкрутиться и сэкономить. И только одно никогда не приходило ей в голову: вернуться домой. От дома отделяла стена, которую Тави даже не пыталась одолеть.
Она, хмурясь, встряхивала челкой и снова погружалась в работу. Иногда рядом возникала тонкая подвижная тень. «Еще кофе?» – слышала Тави и кивала, благодарно улыбаясь и не отрывая глаз от монитора. В какой-то момент тень переставала появляться; Тави, в третий или четвертый раз попытавшись отхлебнуть из пустой чашки, поднимала глаза и видела, что горячие глаза жаровен погасли, столики вокруг пусты, и поток туристов, желающих недорого поужинать, а заодно и прикупить сувениров, иссяк. Это означало, что наступила ночь. Пора засунуть ноутбук в рюкзак и вдоль отливной полосы добрести до хижины, чтобы там, на веранде, морщась от дыма антимоскитной спирали и почесывая искусанные лодыжки, поработать еще часа два-три – пока кофе не выветрится.
Так было каждый вечер, пока однажды в отлаженной, почти ритуальной схеме не возник сбой. Тави в очередной раз очнулась, не глядя пошарила по столику в поисках горячей чашки со свежей порцией кофе, в которую надо было насыпать сахар и корицу, – что еще могло ее отвлечь? Чашки не нашлось; все было неправильно, непривычно, все было плохо. В знакомые звуки вплелось что-то новое. Милые и обыденные запахи кофе, травы и нагретого асфальта изменились. Тави окончательно пришла в себя и поняла, что слышит чье-то сухое дыхание, чует слабый запашок шампуня и дезодоранта.
Кто-то, черт возьми, стоял у нее за плечом и бесцеремонно пялился в экран. От бешенства потемнело в глазах. Тави шумно втянула носом воздух и поправила пару штрихов, надеясь, что у наглого зеваки проснется совесть, – но ничего не изменилось. Непрошеный зритель не только не исчез, но и наклонился поближе, так что Тави почувствовала ветерок чужого дыхания на своей шее.
– Я бы оставила как есть. – Голос был как у гитары с треснувшей декой.
Не выдержав, Тави яростно обернулась, готовая разразиться желчной тирадой, и осеклась. Над ней нависала пожилая женщина, смуглая, как орех. Полупрозрачный венчик седых кудрей, ящеричьи складки на тощей шее кирпичного цвета, тяжелое ожерелье из тех, что продаются в туристических лавочках. Запал Тави тут же иссяк: рычать на старую даму было неловко. Однако и раздражение никуда не делось. Тави выразительно задрала брови и пробурчала:
– Могу я чем-то помочь?
Дама приветливо улыбнулась.
– А красками ты так можешь? – спросила она.
– Могу, – помедлив, настороженно ответила Тави.
– Можно я… – проговорила дама и, не дожидаясь ответа, присела за столик. Ее движения были такими осторожными и угловатыми, что Тави вспомнила складную металлическую линейку из папиного ящика с инструментами. Дама снова улыбнулась, показав безупречно белые зубы.
– Меня зовут Сильвия, – сказала она. – У меня небольшой гэстхаус чуть восточнее мыса, прямо на пляже. Пятнадцать бунгало и ресторанчик. И мне хотелось бы их украсить.
Тави широко раскрыла глаза, не веря своей удаче. Скрестила под столом пальцы.
– Вы имеете в виду картины?
– Картины – это скучно, – качнула головой дама. – Не любите кондиционеры? – внезапно спросила она.
– Да так… – растерялась Тави. – При чем здесь…
– В ста метрах отсюда есть прекрасное кафе с кондиционерами, нормальных размеров столами, хорошим освещением и неплохим кофе, ничуть не хуже, чем у милых братьев Чандра. Но вы предпочитаете работать здесь. Глаза у вас красные, а ноги и спина сильно затекли – я заметила, как вы все время меняете позу, чтобы устроиться поудобней. Значит, вам не нравятся кондиционеры. Или…
Тави мрачно усмехнулась.
– Или то, что кофе там в два раза дороже, да? – И, не дожидаясь реакции, сама же ответила: – Да. Но кондиционеры…
– А может, ты почему-то считаешь, что тебе должно быть плохо, – небрежно перебила Сильвия.
– …кондиционеры я не люблю, – закончила Тави с нажимом.
– Ну и прекрасно, – обрадовалась Сильвия. – В моих бунгало их нет.
* * *
Тави ошарашенно посмотрела в спину уходящей Сильвии, перевела глаза на монитор, машинально отменила пару последних действий. Снова подняла глаза, высматривая пушистую шевелюру и белоснежную блузу старушки, пытаясь переварить тот факт, что только что согласилась расписать пятнадцать бунгало и открытое кафе за жилье на самом берегу моря и ежедневные завтраки. Вообще-то в ее ситуации – отличная сделка. Наверное, можно было потребовать больше, но Тави никогда не была сильна в переговорах. Случившееся – и без того чудо; путешествующим художницам не каждый день предлагают работу. Да какую! Тави тихо рассмеялась. Мечта любого ребенка: вволю рисовать на стенах с полного одобрения окружающих…
Тави чуть вздрогнула, заметив, что над ней стоит один из Чандра, выполняющий сегодня роль официанта. Он неодобрительно косился в сторону уходящей Сильвии.
– Чего она хотела?
– Чтобы я у нее поработала, – радостно ответила Тави. – Расписала бунгало. Здорово, правда?
Парень с сомнением покачал головой.
– Лучше не ходи к ней, – посоветовал он.
– С чего вдруг? – рассердилась Тави. Да что ж за день такой, сплошные советчики кругом!
– Так она ведьма, – небрежно ответил парень, – ты не знала? Все знают.
Тави выпучила глаза и неуверенно усмехнулась. Покачала головой: ведьма так ведьма. Тави была сейчас слишком счастлива, чтобы сомневаться в своем решении, слишком счастлива, чтобы спорить. Она так давно не чувствовала себя счастливой…
– Хочешь еще кофе?
Она кивнула и прикусила губу, пытаясь снова сосредоточиться на рисунке.
* * *
Взмокнув и запыхавшись, Тави перешла с бега на быстрый шаг, хватая ртом мокрый, слишком густой, пересоленный воздух. Пляж был малолюден: до начала сезона оставался почти месяц, Слоновый остров еще не заполонили серферы, и Тави знала в лицо почти всех, кто обитал между мысом и поселком. Она махнула рукой идущему навстречу рыжему парню – тот жил в «Слонах», второй из разрисованных ею хижин. Слоны ему страшно нравились – Тави не раз замечала, как Бобби веселится, едва наткнувшись взглядом на дурацких улыбчивых зверей в разноцветных шкурах. Это было хорошо, это было ровно то, чего она добивалась, кладя мазок за мазком. Бобби просиял, увидев ее, махнул в ответ, и от его расплывшейся в улыбке обгорелой физиономии желание рисовать стало еще острее.
А вот с людьми, которые неторопливо брели следом за Бобби, что-то явно было не так. Тави бросила на них быстрый взгляд – незнакомцы, наверное, только что приехали, – отвернулась и замедлила шаги, слегка хмурясь и пытаясь сообразить, что так зацепило ее в этом мимолетном обмене взглядами. Какая-то неправильность. Пугающая напряженность, будто эти двое смотрели не на ее облупленный нос и перепачканную футболку, а намного глубже. И лица такие, будто отпускная расслабленность – всего лишь маска, под которой прячется нечто очень и очень серьезное. Не выдержав, Тави взглянула снова. Туристы как туристы: цветастые шорты, запотевшие бутылки пива в руках и непременные для всех новичков красные, будто обваренные плечи. Первый, повыше и помоложе, в очках в тонкой оправе, пожалуй, даже симпатичный. Второй на его фоне почти незаметен – кряжистый мужичок с простецким, сереньким лицом…
К горлу подкатил ком. Серое снова было рядом, снова пыталось добраться до Тави – скрытно, исподтишка. Оно прислало своих гонцов. Лицо у кряжистого было скорее багровое: такой предпочтет обуглиться под тропическим солнцем, чем намазаться защитным кремом. На губах высокого теплилась рассеянная улыбка интеллигента. Но в глазах туристов Тави чудился ледяной туман. Такие же глаза были у Андрея… о котором нельзя вспоминать, если не хочешь провалиться в этот тусклый холод навсегда.
