Kitobni o'qish: «Ведьмы.Ру 3»
Глава 1
О тяжких больничных буднях
Был такой знаменитый человек Лев Николаевич Толстой. Он относился не к низшим слоям населения, но все равно ел землю и раз в неделю уходил из своего поместья в деревню к крестьянам.
О тяжкой судьбе русской классики и школьников, вынужденных её читать.
Наум Егорович смотрел в окно. В общем-то, больше заняться было нечем. Правда, время от времени он подскакивал и начинал расхаживать по палате. Хотя, конечно, места в ней было не так, чтобы много. Она в принципе для хождения предназначена не была, но, во-первых, просто сидеть надоело и очень быстро. А во-вторых, поблескивающий красный огонёк под потолком намекал, что без присмотра их с товарищем по несчастью не оставили.
Хотя, конечно, странно.
Очень странно.
Так долго готовить операцию. Тщательно доводить Крапивина. Это ж дело не одного дня. Это ж надо и технику в квартире поставить, и оператора посадить, чтоб морально давил, лекарства подобрать. А главное, к сестрице Крапивина подход найти, подтолкнуть её к сотрудничеству. То, что она братца недолюбливала, это одно. А вот что на участие подписалась – совсем, совсем другое… в общем, сложно всё.
Замороченно.
И когда дело дошло до нужной точки, оказалось, что электричество обрубили.
Нет, оно, конечно, случаются и не такие форс-мажоры, но всё-таки, всё-таки… и в итоге важного человека, которого по-хорошему изолировать бы до постановки диагноза, пихают в какую-то конуру.
Даже не одиночную.
Вот не вязалось тут одно с другим.
Категорически.
В окно Наум Егорович выглянул для порядку, увидев лохматый куст, кусок газона и дорожки. Куст был тёмным, да и на улице уже смеркалось.
Хоть бы покормили, право слово.
И откликаясь на его мысли, дверь открылась.
– Доброго вечера, Николай Леопольдович, – радостно воскликнул уже знакомый доктор. – Соскучились?
– Вы удерживаете меня силой! – Наум Егорович насупился и руки на груди скрестил. – Вы обязаны меня отпустить!
– Ну что вы. Мы не удерживаем. Мы вас оберегаем от невзгод мира.
Ага, и решетки на окнах стоят для пущей надёжности, чтоб невзгоды точно в палату не просочились. А на двери ни замка, ни даже ручки. Так что открывается эта дверь исключительно снаружи. Но полотно, в отличие от тех, из первого корпуса, простое. Наум Егорович даже прикинул, что при необходимости высадит его.
Но эти мысли он оставил при себе и фыркнул, задравши подбородок. Он надеялся, что в достаточной мере выразил, что думает.
Надо было идти на театральный. В смысле, в кружок. Звали ведь. Даже роль обещали выдать. Ромео. Оно, конечно, не совсем в тему, но в целом умения пригодились бы.
– Вы сейчас находитесь не в лучшем состоянии, – мягко продолжил доктор. – Вам следует хорошенько отдохнуть. Расслабиться. Мы проведем процедуры…
– Какие?
– Разные. Массаж вот. У нас отличные массажисты. Иглоукалывание.
– Я против!
– Хорошо, без иглоукалывания. Капельницы, как полагаю, вы тоже не одобрите?
Наум Егорович кивнул.
– Видите, я готов пойти вам навстречу. Никаких капельниц. Никаких таблеток.
В еду, стало быть, подсыпать станут. Но тут уж без вариантов. Не объявлять же голодовку. Этак с них станется подойти к лечению куда более радикально.
– Мы с вами проведем сеансы медитации…
– Хорошо, – Наум Егорович тоже решил проявить гибкость. – На медитацию я, так и быть, согласный.
– Вот и замечательно… скоро будет ужин.
– Тоже хорошо. Я голодный между прочим!
– Прошу простить. В связи с сегодняшними… накладками в работе кухни случились перебои. А пока нашли надёжного поставщика в городе, пока договорились, пока вот заказ, выполнение… но ужин уже вот-вот… только вам для начала необходимо принять душ.
– Душ?
– Душ. Это когда вода сверху идёт. Тёплая.
– Я не сумасшедший! Я знаю, что такое душ! Но сейчас…
– А разве вам не хочется? – вкрадчиво поинтересовался доктор. – Всё же вчерашний вечер, да и ночь прошли… насыщенно. И утро. И вот уже снова к вечеру дело.
– Хочется, – Наум Егорович поскрёбся и проворчал: – Вот пока вы не сказали, так не хотелось! А теперь хочется!
– Вот видите. Тогда прошу, Пётр вас проводит. Помоетесь, переоденетесь…
– Зачем?
– Помилуйте, ну вы же чистый будете. Куда вам после душа натягивать грязную эту одежду. Ещё и рваную.
– Она моя! – Наум Егорович вцепился в рубашку, точно её собирались отнять вот прямо сейчас.
– Конечно, ваша… но вы не думали, что в ней может быть?
– А что?
– Да что угодно! Вы же хранили эту одежду дома, так?
Кивок.
– И как знать, не обработала ли её ваша сестра? К примеру, ядом?
– Что?!
– Нет, нет… это так, предположение. Но даже вот взять те же голоса… существ… может, они спрятали в вашу одежду следящее устройство?
– Да-а-а? – протянул Наум Егорович, ощупывая край рубашки.
Следовало признать, что рубашка эта была изрядно заношена, не единожды штопалась, да и пуговицы на ней собрались разномастные, явно по принципу «лишь бы в петлю влезала».
– Ну вы же учёный человек! Вы же понимаете, что так просто высокие технологии не обнаружить. Поэтому логичнее всего что?
– Что?
– Просто сменить одежду! – радостно сказал доктор. – Поверьте, в нашем санатории заботятся о постояльцах.
И всячески их оберегают от жизненных невзгод. Причём явно, не принимая во внимание мнение самих постояльцев.
– Мы заказываем одежду у одного эксклюзивного поставщика. Только натуральные ткани. Ручная работа, но современный дизайн…
Не тот, который с чересчур длинными рукавами?
– Индивидуальный пошив. А какие мягкие халаты! Поверьте, вы в них влюбитесь…
– Ладно, – Наум Егорович решил не упрямиться. От психа обыкновенного до психа буйного рукой подать. Вместо этого он показал рукой на человека, который всё так же лежал на боку. – А это кто?
– Это… это… – глаза доктора забегали. – Это… ещё одно обстоятельство непреодолимой силы. Поверьте, он вас не побеспокоит. Он будет спать…
– Всё время?
– Конечно.
– Это ж не нормально.
– На первом этапе лечения, которое он проходит, это как раз вполне нормально. А как только починят проводку, мы вас расселим. Нам жаль, что вы вынуждены претерпевать такие неудобства… но увы, к сожалению, иных вариантов нет…
Наума Егоровича подхватили под локоток и вывели из палаты. А дверь в неё прикрылась с едва слышным щелчком. Мигнула красная лампочка на кодовом замке. Ага, и над дверью тоже камера имеется. Правда, явно прикрученная впопыхах, а потому глядела она не в проход, а куда-то в сторону и в потолок.
Ремонт до душевых не добрался. Во всяком случае, что-то подсказывало, что эта желтоватая плитка помнила иные времена. А вот поблескивавшие глянцем краны не слишком сочетались с темными трубами. Но вода имелась, причём даже горячая.
И это хорошо.
Одежду Наума Егоровича прибрали, а в предбанничке, на низенькой лавке, оставили новую: просторные полотняные штаны и такую же рубашку. Ну и обещанный халат имелся, из какой-то мягкой ткани, он и вправду был весьма приятен. Наум Егорович даже подумал, что надо будет его потом, по окончании операции с собою прихватить. Потом тут же устыдился.
А следом заметил, что халат имеется, но вот пояс к нему выделен не был.
В комплекте к одежде шли резиновые тапочки весёленького лазурного цвета.
По размеру.
А вот одежда даже великовата местами, но это так, мелочи.
– Вот видите! Совсем другой человек! – радостно воскликнул доктор. – Если хотите, можем посетить парикмахера!
– А у вас и он есть?
– Конечно! И на маникюр я вас запишу. И на педикюр. И на спа-процедуры…
Ага, если так-то, можно поверить, что и вправду санаторий. Как-то оно… чересчур для дурдома.
А сосед проснулся. Он сидел на кровати, чуть покачиваясь, и взгляд его был рассеян.
– Он проснулся! – сказал Наум Егорович, для верности указав на соседа пальцем.
Кстати, того тоже успели помыть да переодеть. Вот только одежда была явно великовата, а потому широкий ворот рубахи съехал на плечо, обнаживши его. В дыру проглядывала часть татуировки.
– Не стоит переживать. Мы просто провели с вашим соседом гигиенические процедуры. Вы же не хотели бы, чтобы он вам тут вонял?
– Нет, – сказал Наум Егорович.
Без соседа было бы проще.
Или… с камерой, которая ведёт постоянное наблюдение, не больно-то погуляешь. Да и дверь, которая снаружи запирается, вполне себе аргумент. А вот соседа и порасспрашивать можно. Если, конечно, его опять чем-нибудь не накачают.
– И поужинать ему надо. Нехорошо людей голодом морить, – сказал доктор и повернулся было к двери.
– А тут что, столовой нет? – поинтересовался Наум Егорович.
– Боюсь, что нет.
– А почему? В санаториях столовые есть! Я знаю.
– Это в обычных они, конечно, имеются. А наш… эксклюзивный…
Эксклюзивный санаторий строгого режима.
Звучит.
– И наши посетители предпочитают уединение. Поэтому мы подаём обеды и ужины в палаты.
– А завтраки?
Мало ли, вдруг в этой эксклюзивности и завтраки не положены. Хотя жаль. Общая столовая расширила бы возможности. Глядишь, и получилось бы снять кого из местных клиентов.
– И завтраки в том числе. А также вторые завтраки, полдники и кефир перед сном.
Эк они… Вот вроде и понимаешь, что вне закона, а туда же. Кефир перед сном. Прям повеяло подростковыми воспоминаниями и больничкою, в которой тоже перед сном кефир давали.
– Кефир – это хорошо… это отлично. Несите.
– Кефир?
– Ужин! – рявкнул Наум Егорович. – А то я прям изголодался весь. И он тоже, небось.
– Да, да, сейчас подадим…
Ужин и вправду привезли практически сразу. На отдельных тележках. Одну подкатили к кровати Наума Егоровича, на которой появилось пухлое стёганое покрывало. Да и свежее бельё с милыми зайчиками.
– Приятного аппетита, – сказал Пётр, занимая место у двери.
– А вы что, так и будете смотреть?
– Да.
– А я не хочу, чтоб на меня смотрели! У вас глаз недобрый! Оба глаза! Но левый хуже!
Пётр сделал вид, что не услышал.
– И вообще, я не могу есть, когда на меня пялятся!
И теперь не возымело.
– Выйдите! – взвизгнул Наум Егорович, надеясь, что прозвучало истерично. И в комнату заглянул доктор:
– К сожалению, согласно правилам внутреннего распорядка потребление пищи должно проходить под наблюдением младшего медицинского персонала, – произнёс он. – Так положено!
– Зачем?
– Для вашей же безопасности. В прошлом году наш гость подавился вишенкой. И едва успели спасти. Теперь мы бдим.
Бдят. Конечно. Небось, какой-то пакости насыпали, а теперь вот бдят, чтоб съели. И наверняка, если Наум Егорович попробует поменяться с соседом, это пресекут.
– Я не люблю такой компот! – Наум Егорович поднял стакан. Пластиковый, к слову. Тоненький и хрупкий. Таким не повоюешь.
– Увы, сегодня только этот. Завтра вы сможете сделать заказ из меню…
Всё-таки терпеливый он человек, этот доктор. И хорошо. На зоне терпение очень даже пригодится.
– Ладно, – Наум Егорович выпятил губу и, наклонившись, понюхал. Еда ожидаемо пахла едой. И да, вполне себе… тефтели в сливочной подливе. Гора свежего пюре, с которого стекали желтоватые реки подтаявшего масла. Салат из свежих овощей. И кусок торта. Порции тоже немаленькие.
– Приятного аппетита, – доктор едва заметно кивнул Петру и удалился.
Было вкусно. Наум Егорович искренне пытался почувствовать в еде что-нибудь такое, зловещее, но чувствовал лишь приятную и привычную вкусовую гамму.
– Спасибо, – сказал он, промокнув губы салфеткой. И Пётр, кивнув, вытащил тележку в коридор. А потом вернулся за второй.
Кстати, пусть сосед и выглядел донельзя сонным, но съел всё, что дали.
И икнул.
– Если вам что-то понадобится, – Пётр толкнул к двери тележку. – Зовите. Но лучше вон, прилягте, полежите. Вам док отдыхать велел.
Спорить Наум Егорович не стал. Он снял халат – жалко будет вымазать этакую красоту – и тапочки, после чего прилёг на кровать.
Сосед, к слову, тоже последовал совету, широко и заразительно зевнувши.
Наум Егорович лёг ровненько, вытянул ноги и замер. Нет, этак свихнуться можно… чтоб… группу вызвать, что ли? Той дряни, внизу, хватит дело завести. И по-хорошему пора бы, но Наум Егорович отчего-то медлил. Лежал вот, сонный и осоловелый, пялился на пальцы соседа. Пальцы на ногах были длинными и тонкими.
И ещё татуировками покрыты.
Чёрными.
– Глаза прикрой, – донёсся шёпот. – Не знаю, как тебе, но мне снотворного сыпанули от души…
Чтоб.
Если так, то да, ожидаемо будет, что Наум Егорович уснёт. Он последовал примеру. Лежать с закрытыми глазами было скучно, и Наум Егорович принялся мысленно перебирать родню, которую надо было разделить на ту, что получит приглашения, и на всякую иную. При этом каким-то чудом следовало сделать так, чтоб первых было не слишком много, а вторые потом не обиделись. Оно, конечно, не он этим заниматься станет, а супруга с дочерью, но чисто теоретически задача хорошая.
Щелчок замка он услышал, как и то, что дверь открылась. И человека вошедшего ощутил. Пётр? Искушение открыть глаза было огромным, но Наум Егорович заставил себя лежать неподвижно.
Лица коснулось что-то мягкое, едва ощутимое, будто тёплый ветерок лизнул.
– Ну что? Спят? – этот голос принадлежал доктору.
– Само собой. Куда они денутся-то… по дару – ноль-ноль, – а это уже Пётр.
– Ожидаемо. Хотя… Вахряков мог и сюрприза подгадить. Но если ноль, уже легче.
– И чего делать будете, док? Этот ваш… Крапивин и вправду кукушку словил.
– Не мой он, Петя, не мой… а делать? Тут всё просто. Думаешь, в медицине сильно иначе, чем в армии? Нет. Что скажут, то и будем делать.
– И чего?
– Пока велено подождать. Сон, отдых. Глядишь и прояснится сознание…
Над Наумом Егоровичем склонились. Он порадовался, что замедлил дыхание и сердцебиение, а то неудобненько бы вышло.
– А нет?
– На нет, как говорится… сам понимаешь. Не попадёт в исследовательскую группу, пойдёт в подопытную. Производство у нас тут безотходное.
Сердце ёкнуло.
А в голове почему-то засела мысль, что бабу Маню, которая супруге приходилась троюродною тёткой, никак нельзя звать. И ест много, и характер поганый, вследствие которого, что бы ты ни сделал, всё одно виноватым останешься. Вот её бы в подопытные.
Её даже не жаль.
Почти.
Глава 2
В которой встаёт вопрос отцов и детей, а также ответственности отдельно взятой ведьмы перед миром и человечеством
Моя челюсть грохнулась о землю, после чего мир вспыхнул миллиардами красок, вращающихся вокруг глаз, а потом наступила тьма.
Записки будущего стоматолога.
– А я тебе говорю, он пешку убрал! – Лёшкин голос доносился с улицы. – Вот тут вот была пешка! Клянусь, что была!
– Бе-е-е!
– Лёш, ну он же козёл. Как бы он её взял незаметно?! И куда бы потом дел?!
Спор длился уже минут десять, и ни Фёдор Степанович, ни Алексей не собирались уступать друг другу. Так что партия в шахматы, начавшаяся как исключительно дружеская, рисковала затянуться.
Ульяна вздохнула и подпёрла щёку ладонью.
Как-то оно…
– Сидишь? – поинтересовалась бабушка, которая тоже устроилась на кухне. Вот откуда она взяла кресло-качалку и ещё корзинку со спицами? И спицы теперь мелькали, вытягивая сразу три разноцветных нити. И главное, как-то ведь получалось, что ложились те ровно, узорами.
– Сижу, – согласилась Ульяна, отворачиваясь от окна. – Ба, а почему ты не вмешаешься?
– Во что?
– Не знаю. В это вот всё… мы же собираемся ночью вон идти… туда, в общем… в «Синюю птицу». Человека выкрадывать будем. А ещё у Данилы проблемы…
– У всех проблемы.
– И у Лёшки… и его мать, она и вправду…
– Откуда ж мне знать-то?
– Действительно. Но остальное вот? У меня кредиты. Пусть пока больше никто не появлялся, но ведь придут же?
– Обязательно.
– А… ты бы могла кредиты погасить?
– Могла.
– Но не погасишь?
– А ты хочешь? – спицы остановились.
– Не знаю. Наверное. Но… если эти погасить, всплывут другие, так?
– Скорее всего, – Антонина Васильевна кивнула, подтверждая собственные Ульяны догадки.
– И тогда получается, что гасить их смысла никакого нет. Этак можно любое состояние отдать, а всё равно с долгами остаться.
– Не скажи. Она ведь новой крови не получила? А старая не так и долго хранится. Так что, сколько бы твоя матушка ни взяла, повторить этот фокус у неё не выйдет. И да, детонька, я могу дать денег. У рода они есть. И у жениха твоего тоже.
– Василия?
– Василия. Попроси. Он не откажет.
Это Ульяна и сама знала, но просить категорически не хотелось. Если она попросит, то… то получится, что будет должна Василию. И уже не деньги, но что-то большее.
Как в сказке.
Отдай мне то, о чём не знаешь. И сейчас Василий ничего не требует, но он ведь всё равно демон. Как знать, когда вспомнит об этом и долгах?
– Нет, – Ульяна покачала головой. – А… как-то иначе можно?
– Можно.
– Как?
Бабушка усмехнулась.
– Сами думайте.
– Но…
– Улечка, – она поймала выскочивший было клубок и вернула в корзинку. – Детонька, я, конечно, могу всё решить. Взять и… да, не так просто, но могу. Или вот дочек позвать. Иную родню. Они придут. Но захочешь ли ты такой помощи?
– Не знаю.
Другую? Это сестёр Ляли, которые по её утверждениям куда более прекрасны? Или вот оборотней? Упырей? Ещё ведьм? Стоило представить такое, и Ульяна затрясла головой.
Нет уж.
Пока… пока всё не так и плохо. То есть плохо, но не настолько, чтобы прямо взывать о спасении.
– Род тем и хорош, что, если ты слаб, тебе помогут, поддержат и защитят. Но с другой стороны, став частью рода, ты должна будешь думать не только о себе.
– Не знаю. Я как-то никогда не была частью чего-то.
Бабушка кивнула и спицы вновь пришли в движение.
– Видите! Видите! Он опять пешку сожрал! Просто взял и проглотил! – долетело в открытое окно. – Это нечестно! Это… козлятство какое-то! Полное!
– Есть ещё кое-что, – бабушка поглядела в окно и улыбнулась. – А Фёдор Степанович нынче в ударе.
Скорее уж Лёшка удар схватит от возмущения.
– Что? Ба, ты сказала, что есть ещё кое-что.
– Дети, выходя из-под родительского крыла, учатся сами справляться с жизнью.
– Я уж давно вышла, но так и не научилась.
– Не вышла. Ты до сих пор в её тени. Как и они все.
– Они?
– Игорёк с детства болеет. И его матушка просто с ума сходит от страха, а заодно уж спешит возвести вокруг него стены. Она вон задумала построить особую стерильную комнату, в которой Игорёк будет жить, получая по трубкам необходимое питание.
Ульяна представила и вздрогнула. С одной стороны, конечно, причины есть, но с другой – это же хуже тюрьмы получается.
– Его, как появилась болезнь, отделили от прочих, заперев в родном доме, а теперь вот и вовсе от мира отрежут. Ляля младшенькая. Родилась последышем и тоже слабою. Вот все вокруг её и вились, что матушка, что сестрицы. Из любви, конечно, да только, когда в той любви все вокруг твердят, что ты слаб…
– Поневоле поверишь, – завершила фразу Ульяна.
– Именно.
– А Никита? Он же…
– Он был мелким, но крепким. И дух у него есть. Для них сила духа важна… хотя и били его, конечно, не раз и не два. А потом вот оборот. И получилось, что получилось.
– Неплохо ведь получилось. Он… смелый.
– Да. И характер никуда не делся, как и сила духа. Но всей родне вдруг стало страшно, что его обидят. И вот уже ему без опеки братьев из дому выглянуть не можно. И родители вздыхают, и переговариваются шёпотом, обсуждают, как бы его отослать к деду, на дальний хутор.
– Зачем?
– Затем, чтоб никто-то ему, маленькому, зла не сделал. И чтоб друзья не смеялись. Чтоб…
– Это как-то… как будто они его стыдятся.
– Не стыдятся. Но он так и решил, когда услышал.
Ульяна тоже решила бы так, если б узнала, что родители хотят её отослать куда-нибудь. Точнее… нет, странно вот.
– И ты их забрала. Привезла сюда… а дядя Женя?
Бабушка вздохнула и, перекинув нитки через спицы, воткнула те в клубок.
– Это… уже моё напоминание, что детей надобно отпускать. Ведьмаки в роду появляются не так и часто. Всё ж это как бы не совсем та сила, которая для мужчин. Вот и испытывает она раз за разом. Колобродит, дурманит разум, то в одну сторону толкая, то в другую… а он с малых лет ещё неспокойный. И страшно было, что оступится. Даже не знаю, чего больше боялась. Того ли, что себе навредит или того, что другим… вот и следила за каждым шагом. Куда ходит. С кем ходит. Что делает. Даже не выспрашивала, но допрашивала. Запрещала многое. Проще уж сказать, чего разрешала. А он меня любил. Верил, что для его же блага… одного дня пришёл и говорит, что, мол, ему работу предложили. На государя.
– А вы… с государем…
– Порой сотрудничаем. Сложно жить в государстве и быть полностью от него отделённым. Так что есть договор, который мы блюдём, и правила, и предписания, и многое, многое иное. На службу наших примут… вон, Никиткина родня частенько идёт. Подразделения особые, секретные, но… есть. Кому надо, те знают. Так вот, службу и Жене предложили. Он и загорелся идеей. Прям ни о чём другом и слышать не хотел. А я… я прямо как представила, что он делать будет. Ведьмак – это ведь не лес на пожарищах выращивать или ликвидировать разливы нефти. Это… иное. Они для войны. С тварями, да, но… как бы… твари всякими бывают. И тьма, она ведь не та страшна, которая вовне. Та, что внутри, куда хуже. Твари её чуют. Умеют пробуждать. Пользоваться. И порой случается так, что ведьмак не справляется со своим даром и сам становится тварью. А с такой уже просто не сладить. Бывали случаи. Знаю. Я испугалась, Ульяна. Испугалась, что он пожелает обрести больше силы. Больше свободы. И что потом, после…
– Вы запретили?
– Да.
– А он послушал?
– Спорили мы тогда долго. Много. И я… я сказала, что если уж он так желает, то может быть свободен. И от меня, и от семьи. Пусть идёт на все четыре стороны.
Дядю Женю стало жаль.
Неимоверно.
У Ульяны семьи вот никогда не было, но если бабушка уедет, и Игорёк, и Никитка, и прочие… Ульяне будет плохо. Она осознала это очень ясно. А каково, когда ты в этой семье с малых лет? И вот она берет и от тебя отворачивается.
– Он не ушёл?
– Нет. Он выбрал семью, остался, но это никому не принесло пользы. Женя перестал заниматься и дар свой забросил. Зачем, если ему нет применения, только вред один. Пробовал то одно, то другое… а там и запил.
– Может, если бы… ведь не поздно было бы вернуться?
– Наверное. Я один раз, когда… не выдержала. Так и сказала, чтоб шёл. А он глянул этак, устало, и сказал, что нет у него желания. Ни на что нет желания.
Страшно, если так-то.
– Вы же… вы же добра хотели.
– А так оно зачастую и бывает. Редко кто желает детям зла. Но и добром своим наворотить можно так, что после и не разгребёшь. И поймёшь это, когда уже поздно будет. Если ещё и поймёшь.
– Наново! – крикнула Ляля. – Пусть наново играют! И кто-то следит за шахматами…
– Как наново, если фигур не хватит?! – это уже Лёшка.
– Дети должны взрослеть. А взрослые должны давать им такую возможность.
– И вы сейчас даёте мне возможность повзрослеть?
– Не только тебе.
– А если… если мы ошибёмся?
– Обязательно ошибётесь и не по разу. И до самой смерти ошибаться будете.
Как-то это не особо вдохновляет.
– Я тоже по сей день ошибаюсь, хотя, казалось бы.
Странно это. Она ведь вон, старая и мудрая, а так говорит… хотя, наверное, потому что мудрая, и говорит. Признать свою ошибку непросто. Ульяна это знает.
– А если… если ошибка будет такой… такой… непоправимой? Чтобы… и всем плохо станет? Я вон Филина в козла превратила!
– И? Недовольства он не проявляет.
– Так он! А если кто другой… и вот я тут людей прокляла. Правда, не уверена, что получилось. Там так… размыто было. Они девушек продавали. За границу, – Ульяна забралась на лавку с ногами и села, скрестив их по-турецки. – Там целая схема, если так-то и… и один в полицию отправился, на нём точно проклятие. Я его увидела. Но отправился не поэтому, а потому что Ляля его послала.
Бабушка кивнула.
А рассказывать так сложно. Ульяна никогда не умела говорить, чтобы внятно. То есть в университете ещё получалось, но там же просто или пересказ, или вот реферат, или работу какую. А тут про жизнь. Про жизнь рассказывать, выходит, сложнее, чем про формулы Ретта-Конева и их применение для ускорения алхимических реакций.
– Вот, – выдохнула Ульяна. – И теперь… не знаю. Как это? Скажется на мне?
– Всё, что ты делаешь, как и всё, чего ты не делаешь, на тебе сказывается, – спокойно ответила бабушка. – И только ты сама можешь понять, как. Что ты чувствуешь?
– Не знаю.
– Хорошо… тебе жаль их?
– Их?! Нет, – Ульяна покачала головой. – Филина… тут да, наверное, я слишком… но он ведь угрожал. И… и как с ним быть?
– Поговорить?
– Он же козёл.
– И что? Никита тоже не человек, но ты ж понимаешь? Даже когда он не словами разговаривает.
– Да? – Ульяна задумалась, пытаясь припомнить, было ли такое, чтоб Никита разговаривал не словами, а она всё равно понимала. Почему-то ничего подходящего не вспоминалось.
– Да. Ты ж ведьма. Просто ты до конца в это не поверила.
– Значит, я могу понимать животных?
– Не всех. Да и всех тебе не надо.
Пожалуй что. Если понимать всех, то это с ума сойти можно. Ульяна попыталась представить, что будет, и затрясла головой. Мало того, что комары над ухом звенят, так ещё теперь в этом звоне смысл будет.
– Я… я хотела им смерти, – призналась она. – Мучительной и долгой за то, что они сделали. Это ведь… это даже хуже, чем если просто украсть и продать, как с Лялей собирались там, на парковке. Или со мной. Они же… они говорили, что любят. Играли в эту любовь, а потом вот… и я хотела их убить.
– Но ведь не убила?
– Нет. Но я бы могла?
– Могла. Ты сейчас многое можешь, – согласилась бабушка. – Твои силы раскрываются, и источник помогает, он того и гляди проснётся, и тогда сил у тебя хватит не то, чтобы с полдюжины человек проклясть, но и на то, чтоб реки вспять повернуть.
– Зачем?
– Откуда я знаю. Вдруг да захочется? – и бабушка лукаво улыбнулась.
Ульяна, прислушавшись к себе, убедилась, что пока столь странных желаний у неё не возникло. Реки? Пусть себе текут, как положено. Леса растут. Луга буяют и в принципе… в общем, чтоб как оно и раньше было.
– А если бы я не сдержалась? – уточнила Ульяна.
– Тогда было бы плохо.
– Я бы стала тёмной ведьмой?
– Боишься этого?
– Не знаю. Звучит страшно. Но я начинаю думать, что… может, это, конечно, глупость… хотя что тут умность. Я просто не знаю ничего о ведьмах. О том, какие они должны быть. И если так, то… если матушка тёмная, но вы с этим ничего не делаете, то… то это же не просто так, верно?
– Верно.
– И всё сложно?
– Именно.
– Вот именно, что хотелось бы знать больше. А ты не рассказываешь.
– Так ты и не спрашиваешь, – бабушка погладила нитки. – Бегаете всё где-то, носитесь, что оглашенные. Но так-то да, тёмные ведьмы тоже миру нужны.
– Они злые? Как матушка?
– Матушка твоя злая не потому, что тёмная ведьма. Скорее уж просто характер такой.
– Какие они бывают, ведьмы?
– Уль, – в окне появился Данила. – Там у нас чемпионат по шахматам! А потом военный совет. Ты идёшь?
– На шахматы – нет, а на совет постараюсь. Вы там только не подеритесь.
– Да ну, какая драка. Так, лёгкие дружеские разногласия. Кстати, Антонина Васильевна, ваш козёл жульничает!
– Так ведь козёл, – пожала плечами бабушка. – Какой честности ты от него хочешь?
– Ну да… действительно. Что-то я не подумал. Ладно… вы тут… всё в порядке?
– Просто разговариваем.
– Чаёк вот поставим. Самоваром. За чайком и советоваться будет проще.
– Это точно.
И Данила исчез.
– Хороший мальчик, – сказала бабушка. – И демон этот… как не демон.
– Он Эльке нравится. Кажется. Я не уверена. Но они друг другу подходят. Хотя… не знаю. Сами пусть решают.
– Именно. И хорошо, что ты это понимаешь.
– Как не понять-то?
– Обыкновенно. Чаще как раз и не понимают. И ладно, когда просто люди, хотя и они способны дел наворотить всяких, но вот если ведьма, то такое непонимание дорого стать может. Причём не со зла даже. Чаще это вот непонимание наоборот, идёт от желания причинить добро. Вот, скажем, приходит юноша и говорит, что любит девицу некую больше жизни. Что всё-то для неё сделать готов, хоть звездочку с неба снять, хоть луну из колодца вычерпать. И плачется, бьёт челом, что без девицы оной жизнь ему не мила. А ведьма глядит, что и девице он вроде как не противен, что поглядывает она на него с интересом, да без особое страсти. Вот и решает, что отчего б и не помочь влюблённым?
– Привораживает?
– Есть разные способы, но да… приворотами тоже можно. И вот уж у них любовь да согласие, брак, детки пошли. Но только ладу в семье нет, потому что, получивши свою ненаглядную, юноша вдруг понимает, что не того хотел. Что она его влекла, когда была далека да недоступна. А вот своя, под боком, и надоела уже. И вовсе у него новая любовь случилась, которая тоже такая, что прям сил нет устоять…
– Вот… сволочь!
– Именно. А девица и не понимает, что не так. И остаётся одна, с разбитым сердцем… и хорошо, когда одна, а то случалось, что и с детьми. И всякое случалось. Так что старые ведьмы в дела человеческие стараются не лезть, потому как, что ни сделай, всё одно виноватою останешься.
Бабушка поднялась и, оглядевшись, велела:
– Самовар несите.
И по ногам словно сквозняком потянуло, правда, тёплым. Краем глаза Ульяна уловила движение, но такое смазанное, которое будто и было, а может, совсем его даже и не было.
А на столе появился самовар.
Вот только что не было, а тут раз и возник.
– Учись, девонька. Домовые в твоём доме живут.
– Да, но…
Как сказать, что Ульяна понимает, что они живут, только это всё равно в голове не укладывается. Наверное, слишком много всякого-разного в последнее время случилось, и вот оно до сих пор всё в голове и не укладывается.
– Прикажи показаться.
– Покажитесь, – послушно сказала Ульяна.
И ничего не произошло.
– Не чуешь ты за собой силы пока, – бабушка покачала головой.
– А как надо?
– Покажитесь, – произнесла она вроде бы и спокойно, но так, что Ульяна и дышать перестала. А над полом заклубился туман, складываясь в нечто… человекоподобное?
Точка, точка, огуречик…
Как будто детские рисунки ожили. Такие вот, нелепые, угловатые и напрочь схематичные. Только и понятно, что у этих, сплетенных из тумана и теней существ, есть руки, ноги и головы. И что одно из них – женского роду, потому что в стороны торчали две косицы.
– Идите, – разрешила бабушка. – Им тягостно в мире людей быть.
– Они… недовольны, – Ульяна вдруг поняла, что теперь, увидев домовых, ощущает их присутствие, которое вроде бы и нигде конкретно, но и везде.
– А то. Не любят переселяться. И дом этот давно от хозяйской руки отвык. Да и ты… домовые – создания полезные до крайности. Но и опасные.
– Чем?
– А вот тем, что, если другого хозяина в доме нет, то они сами себя таковыми считать начинают. И тогда уж не служат, а пытаются заставить других служить. И дом становится злым.
– Это как?
Самовар сам собою наполнялся водой. Странно было смотреть, как плывёт кувшин по воздуху. И как на столе появляются тарелки и миски. Вот в одну, закружившись вихрем, легли сушки. А другая наполнилась пряниками. Запахло сладко, вареньем.
