Kitobni o'qish: «Королевские камни»
Глава 1
Огонь и вправду оказался честной стихией.
Ненависть не вернулась; но и пустота, выжженная пламенем, не исчезла. Ийлэ ощущала ее дырой в груди, которую никто больше не видел. Эта дыра не мешала, нет, и порой Ийлэ вовсе забывала о ее существовании, но она… была.
Меж тем потянулись зимние дни, один за другим, пока вдруг не выяснилось, что зимы этой уже и не осталось.
Вернулась кухарка, а с нею конюх и две женщины в черных вдовьих платках. Они скользили по дому призраками, оставляя после себя запах горя и камфоры. Ийлэ сторонилась людей. А люди сторонились Ийлэ. Она словно не существовала для них. И пускай, главное, что дом больше не мерз.
Камины. И завтраки в гостиной, поскольку столовая слишком велика для троих. Нат и Нани, с которой он возится, будто бы с куклой. Райдо. Ийлэ. Игра в семью? Почему бы и нет. В этой игре есть место книгам и клавесину. Руки Ийлэ неуклюжи, и игра получается неровной, но никто не обращает внимания.
Обеды. Прогулки по двору. Ужины и долгие вечера.
– Расскажи. – Райдо устраивается на полу рядом с Нани, которая подобному соседству лишь рада. Она моментально выпускает из рук погремушку и, пыхтя, вздыхая от натуги, пытается развернуться. Руки ее вязнут в толстой шкуре, но Нани упряма.
– О чем?
– Не знаю… о чем-нибудь. О городе…
Для него истории Ийлэ – сказка, и, кажется, она сама начинает воспринимать их именно так. Легче становится.
На сказку нельзя затаить обиду.
Или злость.
Ей нельзя отомстить, и проклинать за обман бессмысленно, потому что сказка – это вымысел. Неправда. И Ийлэ ложится на кушетку, руки спускает до самого пола, гладкого, вылизанного солнцем добела, дотепла.
– О городе… давным-давно…
Райдо фыркает, и Нани заходится смехом, до того ей радостно… пускай, если радостно.
– Давным-давно, еще до войны… – И улыбка уходит из глаз Райдо. Жаль. Ей нравится смотреть, как он улыбается, пусть бы и радость эта иррациональна, но Ийлэ может себе позволить иррациональность. – В этом городе устраивали ярмарку. Ежегодную.
– Благотворительную?
– Конечно… мы собирали деньги для помощи сиротам… или старикам… или вдовам… мало ли… тогда, давным-давно, в мире всегда находились люди, которым нужна была помощь.
– Они и сейчас остались.
Ийлэ поморщилась: возможно, и остались, но нельзя путать сказку с реальностью, от этого будет больно. А она больше не хочет боли.
– Мне ярмарки нравились. – Ийлэ проводит пальцем по доске, которая гладкая, но все равно неровная, и ей странно, что одно возможно сочетать с другим. – Я рисовала… тогда у меня получались милые акварели. Розы в букете и нарциссы, а вот с гиацинтами не ладилось. Нет, все было очень точно, но выходили они какими-то ненастоящими, понимаешь? Безжизненными… а розы покупали хорошо. Папа делал шкатулки, то есть не совсем шкатулки, заготовки из дерева, крохотные, такие, которые на два кольца… и замочек с секретом… а мама украшала их раковинами и кусочками перламутра… всегда дюжину для ярмарки…
– А моя букеты из перьев делает, – признался Райдо. – Красивые.
И это тоже было неправильно. Нет, не то, что матушка его делает букеты из перьев, но сам факт, что у него где-то там, далеко, имеется мать и что она участвует в ярмарках. И что сами эти ярмарки существуют с их кукольным театром, лавочниками и коробейниками, палатками, в которых можно увидеть какое-нибудь чудо, непременно рукотворное, но оттого не менее волшебное…
– Мамины шкатулки всегда пользовались успехом, особенно когда кто-то собирался сделать предложение… их продавали с аукциона, и все в городе знали, для кого… то есть кто будет играть свадьбу, и… и, наверное, это ерунда?
– Наверное.
Райдо легко соглашаться.
Он рядом, на полу, перевернул Нани на спину и щекочет, а та дрыгает ногами, пыхтит не то от возмущения, не то от восторга.
– А в этом году ярмарка будет? – поинтересовался Райдо, позволяя Нани перевернуться-таки на живот.
– Не знаю. Наверное. Почему нет?
– Действительно. – Он произнес это странно. – Почему нет?
Потому, что война закончена и город ожил, ему тоже надо затянуть раны, притвориться, будто бы и не было ничего…
– Каждый год за неделю до начала ярмарки выбирают королеву… – Ийлэ гладила доску и жмурилась: солнце яркое, близкое такое. – На площади ставят зеленую палатку, а в ней – ящик. Он заперт на три замка и опечатан. В этот ящик каждый горожанин может бросить бумажку с именем девушки, которая достойна надеть корону…
– И ты…
– Нет. – Ийлэ покачала головой. – Меня выбирали, но…
– Но?
– Отец запретил.
– Почему?
– Понятия не имею, но это было странно… Райдо…
– Да? – Он повернулся к ней, уставился… глаза-зеркала с темными зернами зрачков.
– Ничего, но… у тебя случалось, что вот ты живешь-живешь… все кажется таким обыкновенным, привычным, а потом оглядываешься и понимаешь, что ты многого не видел. Не замечал. Почему так?
– Не знаю.
– Он ведь никогда и ничего не запрещал просто так… он был хорошим…
– Верю.
– Очень хорошим… замечательным. И меня любил. И маму… а этот случай… ерунда же… титул этот… королева весны. Зачем выбирать королеву, если весна почти закончилась? Но обычай… обычаи порой напрочь лишены смысла… а кроме титула положен венок из полевых цветов… его красивым плетут, но все одно – это лишь венок. Из полевых цветов. И мантия шелковая… зеленого цвета… – Ийлэ вздохнула, вспоминая, как примеряла ее.
Не новая, не сказать, чтобы красивая, но такая желанная…
Мантию подшивали. И обновляли. И матушка подкалывала ее булавками, ворча, что Ийлэ могла бы подрасти еще немного, тогда бы и шить не пришлось.
– Он вошел и увидел меня в этой мантии. И побледнел даже… сорвал ее… бросил… он никогда не позволял себе вот так… и на маму накричал… она пыталась сказать, что эта мантия ничего не значит, что это все – не взаправду… а он… – Ийлэ замолчала, пытаясь понять, почему вспомнила именно этот эпизод. – Он сказал, что я и в шутку не должна примерять на себя корону.
Райдо, нестарый ты пень!
Несказанно рад получить от тебя письмецо. Новости, как выражается моя дорогая супружница, преудивительные и прерадостные. Я охренительно счастливый узнать, что ты не только не помер, но и не собираешься. Что до остального, то готов оказать тебе всяческое вспомоществование.
Читал твое письмецо и чухался, что лишайный. А сам знаешь небось, что шкура моя и задница, которая чует неприятности, никогда не ошибались. Снова ты прав, дорогой командир, в том, что на этакое сокровище желающих найдется, и потому беречь его надобно. За сим шлю тебе людишек из тех, о ком имею надежное ручательство.
А по весне, когда ты в вояж свой отбудешь, и сам загляну, погостюю недельку-другую.
Твой старый товарищ.
P.S. На свадьбу-то позовешь, извращенец несчастный?
Сложив письмо, Райдо сунул его в нагрудный карман.
Люди.
Нет, людей среди них не было, разве что наполовину, а у старшего – не больше четверти чужой крови, и то, эта четверть скорее ощущается, нежели видна.
Высокий, едва ли не с Райдо ростом. Недружелюбный. Он озирается настороженно, словно ожидает подвоха и от Райдо, и от самого этого места, в котором ему придется остаться до весны.
– Райдо. – Райдо протянул руку, и ноздри старшины дрогнули.
Чует болезнь? Что им рассказали? Вряд ли многое, и… и не хочется пускать чужаков на свою территорию, но и нельзя допустить, чтобы усадьба и дальше оставалась без защиты.
– Гарм, – ответили Райдо и руку пожали. Крепко.
Ладонь сухая. Мизинца не хватает. И на шее Гарма характерный рубец виднеется, который он старается прикрыть, платочек повязал желтенький, веселенький.
– Нам сказали, что есть работа. – Гарм говорил медленно, неторопливо, каждое слово пережевывая массивными челюстями.
– Есть, – согласился Райдо.
– До весны?
– Пока да, а там посмотрим. Идти некуда?
Гарм пожал плечами.
Значит, и вправду некуда. Пенсия? Или просто увольнение? Война окончена; и в армии отпала надобность, во всяком случае в той, прежней, куда брали всех. Кто останется? Тот, за кем стоит род. Или тот, кто удобен. Этот, сразу видно, своенравный. И наверняка многим успел дорогу перейти… а с ним и десяток.
– Задача простая. Охранять поместье и всех, кто в нем живет. – Райдо повернулся к дому.
Альва наверняка следит. И не обрадуется. Поймет, конечно, что охрана нужна, но все одно не обрадуется. Сбежит на чердак? Или сразу в башню? После того вечера она стала еще более тихой и задумчивой, чем прежде. Не женщина – тень бессловесная.
Гарм молча ждал продолжения.
– Поселитесь в доме. Сами выберете, где именно, места здесь хватает. Сегодня обустраивайтесь, а завтра… завтра съездим в город. Надо проведать старых знакомых. И еще. Альва моя. Надеюсь, недопонимания не будет?
– Не будет.
– И твои люди…
– Не станут высовываться.
– Хорошо…
Ийлэ и вправду спряталась на чердаке, естественно, утащила за собой корзину.
– Не бойся. – Райдо сел рядом, оперся на теплую трубу. – Нам нужна защита, ты же понимаешь.
– Да.
– И за них поручился мой приятель. Совершенно безголовая личность, но параноик. Ему всюду мерещатся заговоры, поэтому каждого знакомого он проверяет. И этих вот проверил. Если сказал, что надежны, значит, так тому и быть.
– Да.
– Не веришь?
Отвернулась. Не верит. Точнее, думает, что надежны они исключительно для Райдо.
– Тебе будет неприятно видеть их?
– Да. – Хотя бы не лжет.
– Потому что они…
– Да.
– Но и я, и Нат тоже не люди… и не альвы.
– Я знаю. Я… к вам привыкла. – Она все-таки подняла взгляд. – Мне опять страшно. Почему, Райдо? Я точно знаю, что ты не допустишь, чтобы со мной… чтобы меня…
– Обидели.
– Да… я ведь нужна тебе.
– Ты сама не представляешь, насколько нужна. – Райдо убрал темную прядку. Волосы у нее отрастали быстро: темные, гладкие, пахнущие все тем же предзимним лесом, который полусонный, далекий и сказочный. И запах этот дурманил.
Наверное, он похож на безумца. А может, действительно безумен? В конце концов, почему и нет? Ведь если миру позволено было сойти с ума, то и с Райдо станется.
– Я… я все равно боюсь. – Она не отодвинулась, но, напротив, оперлась о его плечо. – Я представлю, как выйду, а там… они… кто-то… и не могу.
– Они к тебе не приблизятся, обещаю… это охрана. Защита…
Не для нее.
Она замолчала, просто сидела, положив руку на край корзины, разглядывая лицо спящей малышки. На-ни…
– Мне придется выйти, да?
– Да, – согласился Райдо.
– Сегодня?
– Хорошо бы.
– А… а если завтра? Я свыкнусь. Мне нужно немного времени… сегодня я здесь побуду…
– Здесь холодно.
– Ты не позволишь остаться?
– Не позволю. Страх… это нормально… мы с ним справимся.
– «Мы»? – Удивление у нее яркое, незамутненное.
– Конечно, мы. Ты и я. Сейчас дашь мне руку… ведь дашь?
Протянула узкую ледяную ладонь.
– Вот так… видишь, ты уже здесь замерзла, и не надо спорить. – Райдо подул на белые пальцы.
…а пальцы пахли…
Нет, не лесом, разве что самую малость, скорее водой. Хрустальный аромат родника, что пробился сквозь камень. И еще озера, из тех, что открываются на болотах: синие, бездонные…
– Мы встанем… – Он поднялся и потянул Ийлэ за собой. И та подчинилась. – И пойдем… вот так… корзину мне дай. Вообще надо сообразить что-то… не дело это – ребенка в корзине таскать.
– Почему?
– Потому что. – Райдо и сам не знал, почему именно, но, в конце концов, у него какой-никакой опыт в общении с младенцами имелся.
У него племянники. И братца младшего он помнит. И вообще, он точно знает, что младенцев в корзинах носить не принято, тем более что этот конкретный младенец растет и скоро корзина станет слишком мала для него.
– Мы завтра в город съездим…
– «Мы»? – Она остановилась и руку почти убрала.
– Мы, – подтвердил Райдо. – Ты и я. Ната возьмем, а то он скоро сбежит. Молчит, зараза такая, но я же вижу, что о девчонке своей беспокоится. Охрану возьмем…
– Зачем?
– Охрану?
– В город ехать.
– О! – Райдо не отказал себе в удовольствии поцеловать ладошку альвы. – Ты не представляешь себе, сколько всего нам в городе нужно…
Нахмурилась. Но руку не убрала.
– Во-первых, одежда… посмотри на себя! Ты похожа… вот не знаю, на кого ты похожа…
– На альву.
– Нет, на альву, конечно, тоже, но на бродячую альву…
– А я и есть бродячая.
Райдо хмыкнул: вот упрямое создание, но лучше пусть спорит, чем боится.
– Ты домашняя альва, – мягко возразил он. – Моя. И я ведь обещал, что буду заботиться о тебе. Обещал?
Кивнула.
– Вот. Завтра и начнем. Купим тебе нормальную одежду. И не только одежду. Тебе ведь гребень для волос нужен. Шампунь. Мыло… не спорь, я точно знаю, что женщины кучу всякой ерунды используют… моей матушке это добро ящиками доставляют…
– Я не…
– К счастью, да, ты не моя матушка. – Райдо прижал к губам альвы палец. – Но тебе ведь тоже надо. Ийлэ, я хочу, чтобы тебе здесь было уютно. Не на чердаке, в доме. Ты, конечно, упрямая как ослица…
– Я не…
– Упрямая. – Он вновь прижал палец. – Но не ослица, согласен. Во-вторых, не ты одна в доме живешь. Нат вон растет… дорастает, точнее, рубашки уже трещат… и мне бы кое-чего глянуть надобно… в-третьих, Броннуин…
– Нани.
– …тоже требуется много чего… пеленки-распашонки… соска… игрушки какие-нибудь… и колыбелька. И вообще я в этом не очень-то разбираюсь, поэтому сама посмотришь.
– Но она…
Хороший повод, чтобы никуда не ехать. Он не потащит малышку в город, но Райдо отмахнулся:
– Луиза за ней приглядит. Она славная женщина. И не обидит.
Ийлэ не верит, ей не хочется верить, как не хочется оставлять Нани на кухарку. Вообще оставлять.
– Мне не будут там рады.
– А мне плевать на их радость. – Райдо провел пальцем по щеке.
Не отстранилась. Не заметила даже прикосновения, а если и заметила, то, верно, не сочла его неприятным…
– По городу прогуляемся, на почту заглянем, повесим объявление, что прислуга нужна, а то этакими темпами дом к весне так грязью зарастет, что не отмоем.
– Сюда не захотят идти…
– Захотят, Ийлэ.
– Ты не понимаешь…
– Я понимаю. – Он поставил корзину на пол и сам присел, заглянул в зеленющие, неправдоподобно яркие глаза. – Я понимаю, что дом этот считают едва ли не проклятым и что вас ненавидели, не именно вас, но альвов. Я понимаю, что ненавидят и нас, просто на всякий случай… войну начали мы, а пострадали люди. Но еще я понимаю, что война окончена. Нет, послушай, пожалуйста. Я это сказал не к тому, что многие проникнутся идеями мира и любви к ближнему. Не проникнутся, я не настолько наивен. Но людям нужна работа, а я готов ее дать…
Молчит. Не верит?
Почему-то обидно оттого, что она все еще не верит. И, конечно, Райдо понимает: ей нужно время, бездна времени, чтобы оттаять хоть немного… она уже оттаяла. И не замирает, когда видит его. Не следит за каждым движением, за каждым выдохом, пытаясь уловить момент, когда он занесет руку. А когда заносит, не для удара, но просто забывшись, что она рядом, то не сжимается больше в комок. И, наверное, уже этому он должен радоваться.
Радуется.
И этому… и ее рассказам… и тому, что она все-таки доверяет. Хоть немного, но доверяет, если говорит о прошлой своей жизни. Вот только радость получается горькой.
– Опять же прогуляемся… заглянем к шерифу… вдруг да выяснил он чего интересного.
– Ты… не отступишь?
– Нет. – Он взял корзину и руку протянул, сам нашел ладонь ее, все еще холодную и наверняка пахнущую сладко, водой. – Идем. К слову, я тебе не говорил, нет? Мне отписались из конторы. Они своего специалиста по сейфам отправили, вот завтра его и заберем…
– Там ничего не осталось.
– Быть может. – Райдо широко улыбнулся. – Но проверить надо же? И вообще, не лишай меня надежды! Я с детства мечтал, что когда-нибудь найду сокровище…
– И как?
– Нашел.
Отвернулась. И, пожалуй, слишком поспешно отвернулась…
Сбежала снова.
Псы были чужими.
Они держались в стороне сплоченной стаей, которая следила за Ийлэ.
Ненавидели? Презирали? Или знали о ней все-все? Псы не спешили делиться знанием. Смотрели издали.
Райдо представил их по именам, но Ийлэ не запомнила. Она боялась. Страх мешал дышать и думать. Она стояла оцепенев, не способная пошевелиться, и смотрела на одного, другого, третьего…
Старшего звали Гарм, и он разглядывал Ийлэ долго, пристально, а потом вдруг резко отвернулся и сгорбился как-то, сделавшись меньше.
– Мы будем охранять вас… леди Ийлэ, – сказал.
Ей не нужна такая охрана, но разве Райдо послушает? Вот он, рядом, за руку держит осторожно, словно рука эта хрупкая…
Скалится. Зол.
На Ийлэ? Нет, как только заметил, что она обернулась, успокоился.
– Прости, дорогая. – Теплые губы коснулись виска. – Теперь все хорошо… правда?
– Да, леди Ийлэ. – Гарм поклонился. – Прошу меня извинить.
– Конечно.
Она тоже умеет притворяться.
Леди Ийлэ?
Найо Ийлэ, та, из прошлой жизни, в которой столь важны ритуалы приличий. И в ней Ийлэ спрятала правильную маску – отстраненной доброжелательности… Кажется, ныне эта маска будет уместна. Главное, не потерять ее.
Маска держалась, ее хватило на обед, который тянулся невыносимо долго и проходил в тяжелом молчании. Маска позволяла Ийлэ спрятаться.
Смотреть со стороны.
Нат, в последние дни раздраженный сильнее обычного, на гостя смотрит недовольно, не давая себе труда недовольство скрыть. А гость в свою очередь разглядывает Ната с явным удивлением, которое Ийлэ непонятно.
Гость хмурится.
А Райдо вот спокоен.
Он рядом, не ест почти ничего и время от времени морщится, замирает, прислушиваясь к себе же.
Плохо? Если так, то не скажет до последнего.
– Не хмурься. – Райдо накрыл ее руку. – Подумай лучше, что в городе надо…
В город Ийлэ не хотелось совершенно. Но разве ее желания что-то да значат?
Коляска.
Надо же, сохранилась. Лак поблек, трещинами пошел, и кожа, которой сиденья обиты были, облезла, и пахнет нехорошо. Коляску установили на зимние полозья.
– Проветрить надо было бы. – Райдо коляску осматривает пристально и в какой-то момент останавливается, согнувшись, прижав руку к животу. – Проклятье… все нормально, забылся просто… когда тебе хорошо, то быстро забываешься, а оно вот… напомнило.
– Дай. – Ийлэ взяла его за руку и ладонь раскрыла, провела сложенными щепотью пальцами, вслушиваясь в тело.
Живое. Сердце бьется ровно. Легкие работают. Кости… мышцы… и тонкими нитями в них прорастает беспокойный разрыв-цветок.
– Да ничего…
– Ничего, – оборвала Ийлэ.
Он почти спит, и надо немного, если сейчас, то немного… и завтра… день ото дня просто поддерживать этот сон.
– Спасибо. – Райдо смотрел сверху вниз.
Шапку не надел. Он и тогда без шапки уехал. Как не мерзнет-то? У него ведь голова лысая…
– А почему ты… – Ийлэ не без сожаления выпустила руку и коснулась своих отрастающих волос, – не отрастишь?
– Страшный?
– Нет.
– Страшный… ну… как попал в больницу, так и обрили… и потом тоже так легче. Не мне – докторам… надо как-то гной спускать, и вот…
Какой-то неправильный разговор. Гной. Болезнь.
– Забудь, – говорит Райдо с неловкой улыбкой. – Нам пора… и ноги укрой, замерзнешь.
Он помог забраться в экипаж и ноги укутывал толстенной медвежьей шкурой, которую Ийлэ совершенно не помнила, а если так, то шкуру эту Райдо с собой привез…
Нат принес кирпичи, обернутые толстой тканью. И корзинку с едой. Шаль. Пару одеял…
– Я за ними присматриваю. – Он косится на Гарма, который наблюдает за этими сборами с ухмылкой. – Не бойся. Я не позволю им тебя обидеть.
– Почему?
Он ведь и сам не любит Ийлэ, хотя, пожалуй, уже не желает ее смерти.
– Потому что ты теперь сородич. Райдо поклялся тебя защищать. И я тоже должен.
Наверное, если поклялся, тогда да…
Сородич. Глупость какая. Она ведь альва, а Райдо… Райдо просто хочет жить.
– Воротник подними, – проворчал Нат. – А то продует…
Заснеженный тракт, и ветер в лицо. Небо синее, яркое, солнце на нем сияет парадной бляхой, и свет его, отраженный алмазной пылью наста, слепит. Ийлэ закрывает глаза.
И открывает.
Глотает холодный воздух, сама себе удивляясь, что вот она, живая, сидит в коляске, едет в город и вместо страха, того, который мешал думать, испытывает странное предвкушение.
Город начался с дыма. Запах его, по-осеннему пряный, Ийлэ ощутила задолго до того, как раскололось льдистое зеркало горизонта.
Город появился чернотой, пятном, которое расползалось, меняя форму. Уже не черное, но бурое, грязное какое-то, оно вызывало одно желание – стереть, и Ийлэ даже представила, что город вдруг исчез. Почему и нет? Провалились в сугробы низенькие дома окраин, широкая мощеная дорога, площадь и памятник королеве, трехэтажный синий особняк мэра и прочие особняки, менее роскошные и неуловимо похожие друг на друга. А следом за ними – лавки и кофейня, кондитерская, булочная, заодно уж – цветочный магазинчик, где можно было оставить заказ. Матушка любила подолгу перелистывать каталоги, обсуждая с престарелой найо Эллис новые сорта…
…и сама бы найо Эллис провалилась…
…а с нею – и найо Арманди… доктор, Мирра…
Ийлэ заставила себя выдохнуть и разжать кулаки: похоже, что ненависть не так-то просто сжечь, как ей казалось.
Не думать о них… а о чем тогда?
О том, что город не стал чище и дома прежние, и улицы, и люди, надо полагать, остались те же…
Райдо придержал лошадей и оглянулся:
– Ты как?
– Хорошо. – Ийлэ подняла воротник шубы, раздумывая, не спрятаться ли под медвежью шкуру?
– Врешь ведь.
– Вру.
Не хорошо, но и не плохо. Странно немного и страшно еще, потому что смотрят, останавливаются, провожают взглядами, что коляску со старым гербом на дверцах, что сопровождение ее. И взгляды эти отнюдь не дружелюбные.
Райдо остановился у гостиницы, сам спрыгнул с козел, потянулся, признавшись:
– Не привык я так… верхом вот – дело другое, а тут сидишь, трясешься. Всю задницу отбил.
Он протянул руку Ийлэ, помогая спуститься.
– От меня ни на шаг, – сказал, глядя в глаза. Ийлэ кивнула: не отойдет. Только Райдо не поверил, взял за руку, стиснул легонько, ободряя. И тут же нахмурился: – У тебя руки холодные. Почему?
– Замерзли, наверное.
Райдо лишь головой покачал и, бросив поводья мальчишке-конюху, велел:
– Распряги… и вечерочком, часикам этак к семи, запряги вновь. А мы пока погуляем…
Он и вправду гулял, неспешно, озираясь с немалым любопытством.
– Я здесь был, когда только приехал, но, честно говоря, помню мало, – признался Райдо. – Я тогда не просыхал практически. Хоть как-то спасало.
Держал он Ийлэ по-прежнему за руку, и, наверное, со стороны это выглядело странно.
– У мэра точно были… еще речь читал, такую занудную-занудную, а потом вечер с танцами устроил… у меня наутро голова болела… нет, все остальное тоже, но в кои-то веки голова особенно… выделилась.
Смотрели.
День ведь, третий час, самое время для прогулок… и гуляют многие…
Люди.
Просто-напросто люди, Ийлэ знакома с ними… была знакома, но какое это теперь имеет значение? Ее не видят.
Странное чувство, как будто ты есть, но в то же время тебя и нет. И не только ее, нет Райдо, который слишком велик и грозен с виду. И лицо шрамами расчерчено, и наверняка сегодня вечером за чаепитием литературного кружка будут обсуждать, до чего неприлично показываться на люди с таким вот лицом, а на внеочередном собрании клуба цветоводов пройдутся по одежде…
…и по наглому поведению Ната, который шел, глядя исключительно себе под ноги…
…и по охране… приличным людям охрана не нужна.
Наверняка обсудят все, не упустив ни одной мелочи, вроде старых сапог Ната или латок на рукавах его куртки, вот только про Ийлэ не вспомнят. Или вспомнят, но… о таких, как она, в обществе говорить не принято.
– Какие странные люди. – Райдо проводил взглядом парочку леди, которые, не имея иной возможности избежать неприятной встречи, перешли на другую сторону улицы. – Они меня боятся?
– Нет.
– Тогда…
– Это из-за меня. – Ийлэ не выдержала и оглянулась: смотрят. Молча. С… ненавистью? Или ей лишь кажется, что с ненавистью… конечно, кажется, люди далеко, вот она и придумала себе. За что им ее ненавидеть?
Такие, как она, достойны лишь презрения. И отвращения.
– Из-за тебя? – Райдо остановился и тоже оглянулся, пожал плечами. – Хренотень какая… полная… Нат, не слушай. Хренотень – это плохое слово…
Нат хмыкнул, показав, что этакую попытку воспитать его оценил.
– И вообще, какого хрыся ты за нами плетешься? Помнится, у тебя здесь дела имелись.
Он склонил голову набок.
– У гостиницы ждать буду, – буркнул Райдо. – Не опаздывай. И это… купи девчонке чего-нибудь, а то знаю тебя, так и попрешься… герой…
Уговаривать Ната не понадобилось.
– Полетел… он хороший парень, серьезный. Я вот в его годы таким раздолбаем был, что и вспомнить страшно… не одну девку… – Райдо осекся, разом посерьезнев. – Не подумай, что я… я не насильник. И не соблазнитель. И вообще… если знать, где гулять, чтобы нравы попроще… а этот вперся, подавай ему докторову девчонку… ладно, хрысь с ним, с Натом, пусть гуляет, лишь бы не вляпался ни во что. Идем.
Ийлэ идет. И спину держит прямо, как учили, даром что корсета нет, и подбородок задирает, примеряя очередную маску. Притворное спокойствие?
Легкое презрение.
Снисходительность.
В конце концов, какое им с Райдо дело до людей?
