Приют гнева и снов

Глава 4

Мои сеансы гипноза проходят по вторникам, если только не «вмешиваются непредвиденные обстоятельства». Может, они и правда избавят меня от кошмаров, изгонят из моей памяти того человека с болота. Правда, я в этом сомневаюсь.

С каждым днем я чувствую себя все менее вялой. Тошнота тоже отступает, и именно поэтому комната теперь еще больше напоминает мне тюремную камеру. Будь я свободна, как бы я радовалась этому просветлению, но здесь оно делает мою жизнь невыносимой. Раньше мне давали нужную дозу лекарств, чтобы поддерживать тошнотворно-сонное состояние, чтобы я оставалась слишком уставшей и не могла причинить им неприятностей, чтобы мной было легко управлять. Когда постоянно чувствуешь, что тебя вот-вот вырвет, стараешься двигаться как можно меньше, чтобы удержать в себе завтрак, обед, ужин. Но как ни странно, это облегчало мою жизнь в этом месте, делало заключение более сносным.

Вот если бы моя комната напоминала кабинет Диаманта! Как же чудесно должно быть иметь все эти шкафчики и вещицы, сокровища, которые можно созерцать и перебирать, – вместо голых стен и пустоты в руках. Ничего, ничего, кроме пустоты.

Кто-то бьет в колокол – бом-бом-бом, и часы не смолкают, вечно тикают. Я шагаю по комнате им в такт, мои шаги отмеряют ритм. Тик-так. Тик-так, и так день за днем.

Кто-то принимается петь пронзительно-дрожащим голосом. Это не у больных, а с другой стороны.

– Птичка-певунья в золотой клетке^[2], – заливается она. – Услада – глядеть на нее. Почудиться может, счастливо живет… ла-ла-ла…

Это пианино? Я стараюсь не дышать. Да, пианино, и кто-то играет на нем из рук вон плохо. То есть у нее в комнате есть пианино?

– Ла-ла-ла-ла-ла… – Певица делает глубокий вдох перед тем, как выдать очередную трель.

– Замолчи! – кричу я. Должно быть, ее тоже перевели в отдельную комнату, как и меня. В отдельную комнату с пианино.

– Ее красота ушла с молотка, – дребезжит она, – за златом набитый кошель…

До высокой ноты ей точно не дотянуться.

– Замолчи! – Я стучу ей в стену. – Ты даже слов не знаешь!

– Птичка-певунья в золотой клетке…

– Хватит! – Продолжаю молотить кулаками по стене, но пение продолжается как ни в чем не бывало. Чтобы хоть немного ее заглушить, начинаю петь «Апельсины и лимоны»^[3]. Я стараюсь петь как можно громче и на последних строках уже перехожу на крик.

– Со свечкой в кровать я тебя провожу. Острым мечом я должок твой взыщу…

Какое-то время тишину не нарушает ничто, а потом начинаются рыдания. Да она окончательно спятила…

– На что ты кричишь?

За моей спиной стоит Слива. Она уже закрыла за собой дверь, а я и не услышала. Мои руки дрожат при мысли о том, как долго она могла здесь стоять.

– Больная из соседней палаты все не унимается и поет, – отвечаю я.

– Из соседней палаты?

– В той комнате. – Я указываю на стену. – Там.

Она пристально смотрит в стену и хмурится.

– Ну так там только чулан с метелками.

– Значит, она в том чулане, да?

Слива кивает с полуулыбкой и напевает «Апельсины и лимоны».

– Мы часто пели ее, когда я была малышкой. – Она кладет на стол чашку и печенье. – «Сент-Мар-тин все звонит: свой фартинг мне неси!»

Это всего лишь завтрак. Нет никакого повода для такой дрожи, совершенно никакого.

Уходит она, лишь добравшись до строки «Теперь звонит Степни-и-и». На этот раз она точно вышла – слышно, как ее пение разносится на весь коридор.

Я прижимаюсь ухом к стене. Это та больная так громко дышит? Кто-то дышит. Может, она сейчас точно так же прижимает ухо к стене, как и я? При этой мысли я отскакиваю от стены, только подумать, что ее ухо так близко от моего!

– Я знаю, что ты в чулане для метел! – кричу я. – Они знают, где ты прячешься!

Она снова ударяется в слезы, рыдает так, будто ей сердце разбили, и нет конца ее слезам. Ненавижу эти рыдания. Ненавижу.

Подбородок застает меня врасплох, когда я снова разглядываю рощу вдалеке.

– У тебя сейчас сеанс гипноза, – говорит она. Наверное, мои глаза округляются, потому что она добавляет: – Сегодня четверг.

Я сажусь на тот же стул с изогнутыми подлокотниками. Подбородок устроилась за моей спиной. Ей ничего не стоит сомкнуть руки вокруг моей шеи и задушить меня. Готова поспорить, она думает об этом. Буквально чувствую, как эти мысли волнами поднимаются в ней.

Диамант указывает ей на стул возле стены.

– Прошу вас, садитесь.

Может, он тоже угадывает ее мысли, как и я. Мы с Диамантом настроены одинаково. Мы оба понимаем такие вещи.

Диамант делает какую-то запись в бумагах, переворачивает страницу.

– Предлагаю сегодня ограничиться небольшим сеансом гипноза.

От одной мысли об этом меня бьет дрожь. Что бы ни произошло тогда, оно было достаточно ужасным, чтобы уничтожить мой разум. Наверное, я совершила что-то настолько порочное, что потеряла рассудок.

– Расслабьтесь, Мод.

Пальцы сжимают юбки, трутся о грубую шерсть. Он не может увидеть, что происходит в моей голове. Никто не может, даже я. Сердце не должно колотиться с такой силой, чтобы в ушах стучала кровь.

– Все пройдет очень быстро и легко, – продолжает он. – Вы будете чувствовать себя самой собой.

От страха к горлу подкатывает тошнота. А если я вспомню? Вдруг я правда вспомню?

Доктор пододвигает себе стул и садится передо мной.

– Если вам удобно, можете не вставать.

Конечно же мне неудобно, особенно когда любопытные глаза доктора пытается заглянуть в мой разум, в его самые потайные уголки.

– Когда вы вернетесь в прошлое, вы расскажете мне, что увидите и какие чувства у вас это вызывает.

Я ничего ему не расскажу. Пожалуйста, пусть я ничего не вспомню. Пусть мои погребенные и забытые секреты покоятся там, где им место.

Краем глаза я вижу медсестру – она стоит спиной к нам и бросает что-то в ведро.

Диамант достает серебряное кольцо из кармана жилета и надевает его на кончик указательного пальца.

Я оборачиваюсь, чтобы посмотреть на сестру, но там никого нет. Наверное, это все тени от ветвей деревьев, что колеблются снаружи. Диамант наверняка заметил бы медсестру, швыряющую в ведро окровавленные инструменты, расплескивая воду на пол.

– После сеанса вы проснетесь освеженной и спокойной, – говорит он, качая пальцем перед моим лицом наподобие метронома. Кольцо переливается, блестит. – Смотрите на кольцо.

Медсестра снова здесь, но теперь я знаю, что она не может быть настоящей. На полу вода, окровавленная вода – тоже не настоящая.

– Мод. – Диамант щелкает пальцами. – Сосредоточьтесь на кольце, пожалуйста.

Окровавленная вода почти исчезла, впиталась в половицы. Будто ее и не было.

– Кольцо, – напоминает Диамант. Оно движется вперед и назад. Вперед – назад, блестит на свету. Это падающая звезда, бриллиант.

– Кроме него, нет ничего больше, в целом мире, – говорит он. – Только кольцо. – Туда – сюда, снова и снова. Я стараюсь оторвать от него взгляд, но не могу. Спокойный голос отчетливо слышен, и я все еще в сознании. Гипноз не сработал. От облегчения мне хочется рассмеяться, но не получается выдавить ни звука, и глаза все еще неотрывно следят за этой звездой – влево, вправо, влево, вправо – будто связанные с ней невидимой нитью.

– Когда я начну отсчет, вы почувствуете, как веки тяжелеют, вам захочется закрыть глаза.

Я не закрою. Я не закрою их.

– Когда я досчитаю до десяти, вы полностью расслабитесь. Один.

Глаза тяжелеют, но я держу их открытыми.

– Два.

Глазам больно. Я так устала, что…

– Три.

Блаженное облегчение приходит, как только веки смыкаются.

– Расскажите мне о своем детстве, – просит он. – Вы были счастливы тогда?

Мои губы шевелятся сами собой.

– Какое-то время да.

– Возвращайтесь в это время… Видите свое безопасное место?

– Нет, – отвечаю я, потому что ночью на болоте небезопасно. И он там, этот человек, вот он восстает из илистых вод, усмехаясь, скаля свои черные зубы.

– Расскажите мне, что вы видите, – настаивает Диамант.

– Ничего.

– Подумайте о своем детстве, своей семье.

И я соскальзываю дальше, но не в темноту, не в страх, а туда, где светло и солнечно. Кто-то держит меня за руку, кто-то очень высокий. Я чувствую прикосновение его теплой и грубой кожи, и я счастлива. Я в безопасности.

Трава щекочет мои руки. Этот высокий человек, которого я люблю, несет в ладони сиренево-голубой цветок.

– Короставник полевой. – Протягивает он мне.

Я глажу его, чувствую мягкость лепестков.

– Короставник.

– А этот… – он указывает на масляно-желтый цветок внизу, – называется птичий трилистник. У него три листочка, видишь?

Я вижу. Вижу листья, и цветы, и пестрый калейдоскоп бабочек, поднимающийся к самому небу, – красный и оранжевый, синий и белый, и небо, такое синее-синее.

 

– Ты – копия своей матери. – Отец смотрит на меня. – Она была умна, умна, как любой мужчина, но мир не был готов принять ее. У тебя все будет иначе. Ты будешь учиться, поступишь в университет. Хотел бы я, чтобы у твоих братьев были твои способности.

А вот и они – три мальчишки несутся по полю наперегонки с криками и смехом.

– Безнадежны, – произносит отец, но не скрывает улыбки. Да и как ему не улыбаться, глядя на этих крепких мальчуганов, полных радости и жизни?

Из мира уходит тепло, он блекнет и теряет краски – и вот мои братья и отец исчезли. Я оглядываюсь по сторонам.

– Папочка, где ты? Куда ты ушел?

Я стою посреди узкой дорожки. Холодный ветер забирается под пальто, обжигает уши. Рядом поет птица – это малиновка, ее песня льется из самого сердца, а колокольный звон все твердит о беде. На одной и той же мрачной ноте звук разносится медленно и глубоко, снова и снова.

– Мне здесь не нравится. – Мой голос кажется таким слабым и отдаленным, что я перехожу на крик. – Мне не нравится здесь!

Безграничный ужас наполняет сердце. Я должна обернуться, должна взглянуть ему в лицо, но не могу. Нет, я не могу.

– Возвращайтесь, Мод. Возвращайтесь.

Передо мной вырисовывается лицо Диаманта, в его карих глазах – тревога. Несколько секунд мне кажется, что он стоит на узкой дорожке со мной, но мы уже не там. Мы снова в комнате с камином и большим окном. И Подбородком.

Диамант склонился надо мной:

– Что вас напугало?

Он слишком близко. Я выпрямляюсь, голова кружится.

– Ничего.

Подбородок усмехается:

– Я вызываю доктора Уомака, да?

– Нет-нет. – Диамант взволнован. – Это вполне ожидаемый эффект. Пациентка в порядке.

Подбородок хмурится, но держит язык за зубами. Диамант возвращается на стул и открывает свой блокнот.

– Сначала вы казались счастливой. – Он не сводит с меня проницательного, изучающего взгляда. – Но что-то нарушило это счастье. Можете вспомнить, что именно?

– Нет.

Он выпрямляется, руки сжаты в молитвенном жесте. Надеюсь, он молится не за меня, ведь Бог давно оставил меня.

– Вы звали своего отца.

Внутри у меня все сжимается.

– Вы звали его, Мод. Что случилось?

О, эта жалость во взгляде! Вот бы укрыться от нее. Смотрю в пол, на окно, на огонь.

– Ничего, – отвечаю я, уставившись в потолок, и не свожу с него взгляда, пока в глазах не перестает щипать.

Что со мной происходит? Я ведь пережила сеанс гипноза, в конце концов! Там не было кошмара, человека с болота, ужаса. Там было солнце и счастье, но эта малиновка холодным днем… Откуда же эта тоска?

Глава 5

Диамант настаивает на том, чтобы я общалась с другими пациентами. Он говорит, что это «облегчит мое восстановление». Слива и Подбородок этого не одобряют, судя по их беспокойным лицам, но они все равно ведут меня в длинную комнату, которую называют галереей. С одной ее стороны тянутся высокие окна (зарешеченные, само собой), а стена с другой – увешана картинами с гуляющими женщинами. Светильники обрамлены искусственными цветами. Выглядит даже симпатичнее, чем я ожидала, будто нас пытаются обманом убедить, что мы в какой-то гостинице, а не в сумасшедшем доме. И все же довольно мило.

Все мы одеты в одинаковые платья – серые, из грубой шерсти, и у каждой на спине вышиты три одинаковых слова: «Психиатрическая лечебница Аджелтон».

За столом с грудами книг сидит капеллан. Это невысокий человек, кожа да кости. Очки сползают на нос. Он поправляет их. Они сползают снова. Он поправляет их. От скуки его землистая кожа обвисла. Время от времени он подавляет зевок. Он слегка подпрыгивает, когда я появляюсь перед ним. На некоторых людей мое появление производит такой эффект.

– У вас есть «Большие надежды»? – Я знаю, что книга у него есть – вот она, под его правым локтем.

– Эм… думаю… э-э… – Его темные глаза бегают туда-сюда.

Я указываю на книгу.

– Вот.

Он берет книгу, поглаживает обложку.

– Дело ведь вот в чем… – Он поднимает на меня осторожный взгляд и моргает. – Книга ведь это большая, сложная по языку и всему такому. Может быть, что-нибудь попроще? – Его рука зависает над стопкой иллюстрированных книжек, обложки которых изображают библейские рассказы или детских персонажей. – Как насчет чего-нибудь из этого?

Он берет худшую из всех – с яркой обложки глупо улыбается девочка с зонтиком в руках.

Я поглаживаю спрятанный в рукаве карандаш.

– Лучше все-таки «Большие надежды», пожалуйста.

Дай ее мне уже, думаю я про себя. Дай, а то хуже будет.

Наверное, он замечает что-то в моем взгляде, потому что он неохотно протягивает мне книгу, не выпуская ее из рук даже в тот момент, когда я уже собираюсь взять ее.

Я сажусь спиной к стене, чтобы не спускать глаз с больных. Тогда ко мне никто не подкрадется незамеченным, так что можно расслабиться. Здесь дюжина женщин или даже больше, но никто из них не беспокоит священника, ни у одной нет книги. Возможно, они просто не умеют читать или им уже дали лекарство – после него никто не может читать, даже я.

Женщина напротив смотрит на меня немигающим взглядом. Струйка слюны собирается в уголке рта и наливается блестящей каплей на подбородке. Она растет и капает, повисая на серебристой нити. Похоже, она и думать забыла о книге на коленях. Никто не захочет читать книгу, залитую чужими слюнями, я уж точно не захочу. Моя книга в идеальном состоянии, словно до меня ее никто и не открывал. «Большие надежды» – моя любимая книга. Я читала ее уже так много раз. Сейчас я на странице, где Пип и Джо говорят об огне.

«А вот и лошадка, – сказал Джо. – Слышишь, звон-то какой стоит, будто в колокола бьют».

И снова раздается колокол приюта. Дон-дон-дон-дон. Этот скорбный звон. Если бы он только смолк, я бы снова смогла слышать собственные мысли.

Я смотрю на страницу и жду, когда можно будет уйти.

Тик-так. Тик-так.

Кровь капает на страницу, прямо на слово «колокольчик». Это моя кровь. Наверное, ногти впились в ладони слишком сильно. Я вытираю каплю рукавом, но она размазывается по словам «довольно» и «музыкально». Еще одна капля падает на «болота» и третья – на «замерз». Чувствую, как на лбу проступает пот. Сердце пропускает удар. Я задерживаю дыхание и поднимаю взгляд. Священник не смотрит на меня, он раскладывает книги. Я стараюсь дышать, переворачиваю страницы дрожащими руками и сжимаю ладони до боли. Все сижу и сижу, молясь, чтобы это закончилось.

Через какое-то время расцепляю руки – на каждой ладони по четыре розовых полумесяца. Кровь больше не капает. Я закрываю книгу и складываю руки на обложке.

Капеллан проверит книгу, когда я буду возвращать ее? А если он увидит эти пятна, эти кровавые разводы? Сердце сжимается при одной мысли.

Уомак уже пришел и слоняется под дверью. Он смотрит на свои карманные часы и хмурится. К нему подлетает санитарка и говорит что-то. Какая же у этой дурехи идиотская улыбка. Все санитарки обожают его, да и большинство пациенток тоже. С ума по нему сходят. Их глаза неотрывно следуют за ним, пока он вышагивает по коридору. Впрочем, мужчины здесь редкость, ничего удивительного в том, что конкурентов у него практически нет.

Наверное, его внешность может показаться красивой: безукоризненные усы, темные волосы, странно бледные глаза. Терпеть его не могу. Не прощу ему то обливание. На пятнадцать минут он запер меня в деревянной коробке, с потолка которой на меня обрушивалась ледяная вода. Пятнадцать минут показались мне пятнадцатью годами, а потом в меня влили какую-то светлую жидкость, чтобы меня вырвало. Казалось, я вот-вот умру, да я и действительно была в шаге от смерти.

Дверь распахивается.

– Доктор Диммонд! – вскрикивает Уомак, направляясь к нему и протягивая руку. – Как приятно снова увидеться с вами.

Уомак хлопает Диаманта по плечу, как старого друга, они и правда кажутся друзьями. Они обходят всю комнату, Уомак указывает на каждого пациента по очереди, и Диамант слегка наклоняется к каждому, чтобы обменяться парой слов.

Уомак потирает руки.

– Мы отлично сработаемся, старина! У меня нет никаких сомнений.

Наконец блестящие коричневые ботинки Уомака приближаются ко мне.

– А здесь одна из наших самых тяжелых пациенток.

– Мы уже встречались, – улыбается Диамант. – Как вы себя чувствуете сегодня, Мод?

– Я…

Едва я успеваю открыть рот.

– А! – Уомак подхватывает Диаманта под руку и понижает голос. – У Мэри бывают бредовые идеи. – Неужели он думает, что я их не слышу? Он ведь в шаге от меня. – У нее много имен.

Много имен? Мне в голову не приходит никаких других имен, кроме моего собственного и того, что дали мне здесь.

– Можно даже сказать, что имя ей – легион, – продолжает Уомак.

– Понятно. – Уголки рта Диаманта опускаются. Он поверил Уомаку – и правда, с какой стати ему не верить коллеге? Я и сама не знаю, говорю ли правду.

– Сегодня ее зовут Пэйшенс. – Пожимает плечами Уомак. – Завтра – Глэдис…

Глэдис? Ну нет. Как бы плохи ни были у меня дела с головой, именем Глэдис я точно не могла назваться.

– Она не может отличить реальность от вымысла, – рассказывает Уомак, – так что пользы вам от нее, боюсь, никакой. Любое воспоминание будет вымыслом, фантазией.

– Ах вот как! – произносит Диамант.

Легким шагом Уомак переходит к следующему пациенту. Где-то под его обвисшими усами прячется довольная усмешка – я не вижу ее, но знаю, что она там. Почему-то мне кажется, что я проиграла битву, о приближении которой даже не догадывалась.

– Меня никогда не звали Глэдис, – едва слышно произношу я.

Диамант оборачивается и улыбается мне.

– Я так и думал.

Они уходят, продолжая разговор. Мне и не хотелось этих сеансов гипноза. Нет у меня никакого желания вспоминать прошлое, совершенно никакого. Не узнают они никаких секретов у меня.

Раздается звонок к ужину. Я закрываю книгу и, затаив дыхание, возвращаю книгу священнику.

Он берет ее, опускает в коробку с остальными непрочитанными книгами и закрывает ее.

Теперь можно выдохнуть. Ноги подгибаются и едва держат меня, когда я иду на ужин.

Я давно не была в столовой. Все, наверное, подумают, что мне лучше. Хорошо, что они не могут заглянуть в мою голову и увидеть весь этот ил, и сажу, и битое стекло, и тени, скрывающие бог знает что.

На ужин – вареное мясо и картофель. Возможно, это баранина. Этот запах мокрой шерсти, подола платья, перепачканного болотной грязью и водорослями, ни с чем не спутаешь.

Эти платья пропитаны болотной водой. Из-за нее юбки такие тяжелые, что липнут к ногам, тяжелеют, тянут вниз. И помощи ждать неоткуда. Приходится спасать себя самостоятельно.

– Она плачет. – Седая старуха напротив меня встает из-за стола и вытягивает руку. – Стол весь мокрый! – кричит она. – Смотрите. Она все испортит!

Никто не обращает на нее внимания. Я смотрю, как ее лицо бледнеет, и она уходит прочь, то и дело оглядываясь. Когда она оказывается в другом конце зала, я отвожу взгляд. Тогда я выискиваю тех, кто продолжает глазеть на меня. Один за другим они отворачиваются.

Глава 6

Я стою на цыпочках у окна. Сегодня не стоит выглядывать рощу вдалеке. Нет, я буду смотреть правее, где река прячется в зарослях тростника. Иногда солнечные лучи так падают на воду, что она вспыхивает, будто миллионы звезд рассыпаются узкой изогнутой лентой, пересекающей пейзаж.

Я была там лишь однажды, давно, еще когда мне разрешали гулять. Стоял пасмурный день, и река казалась серой и угрюмой, она не торопясь катила свои воды, не расплескивая ни капли волшебства, которым наделены одни реки. Глубокая, холодная и чистая вода змеилась, сонно прокладывая себе путь к морю. Как бы мне хотелось еще раз ощутить пальцами ее ледяное прикосновение, почувствовать, как от холода немеют стопы и ползущая по голеням боль медленно сковывает ноги.

Диамант больше не будет мной заниматься, теперь у него много других пациентов – более послушных, доверчивых, честных. Тех, кто с радостью выплеснет на него все секреты в обмен на тепло камина и чай в фарфоровой чашке, и ни одной Глэдис среди них нет.

– Меня тошнит от этой комнатенки, – говорю я Подбородку, когда она приходит в следующий четверг. – Мне нужен глоток воздуха, или я зачахну, как цветок без солнца.

– Ишь ты, лучше б спасибо сказала! – ворчит она. – Вот в наше время тебя бы приковали к кровати.

– Приковали? Цепями к кровати? – У меня перехватывает дыхание.

Она кивает.

– Видала я картинки, рисунки и все такое. – Она подходит так близко, что я чувствую на себе ее дыхание. Оно пахнет капустой и луком. – Заматывали толстыми цепями, так-то, – говорит она, выпучивая глаза. – А бывало, и в ошейники заковывали. Прямо на шею вешали, да. Представила, каково оно?

Я стараюсь не представлять все это.

– Ну как, рада небось, что спятила сейчас, а не тогда, а?

Она кивает.

Я чувствую их. Тяжелые железные цепи, холодные и крепкие. Кандалы, впивающиеся в запястья, щиколотки и шею, такие узкие, что не вздохнуть, и ржавый запах металла.

Хватаюсь за шею, но на ней ничего нет, моя рука нащупывает только теплую кожу, кости под ней, мускулы и артерии.

Подбородок хмурится.

– А ну-ка брось эту чепуху.

И правда, это все чепуха. Хоть на мне нет ни цепей, ни кандалов, я так же надежно прикована к этому месту, как если бы на мне был ошейник. Безумие приковало меня к этим стенам.

– Пошевеливайся, – говорит она. – Тебя ждет новый доктор.

Новый доктор? Так значит, он собирается продолжать, несмотря на все мои имена. Так значит, будет чай. Я так рада. Комната Диаманта напоминает мне о другой жизни, наполненной теплом, светом и надеждой.

В этой комнате нет ни цепей, ни вообще чего-то неприятного. Ее заливает яркий солнечный свет, и мои глаза слезятся, когда вхожу к нему из темного и мрачного коридора. Ох, как же Диаманту повезло заполучить эту комнату! Здесь даже забываешь, что находишься в лечебнице. Даже решетка на его окне кажется более податливой, будто ее сделали из какого-то мягкого материала, не такого прочного, как железо.

Я разглядываю его кабинет и все сокровища в нем, мечтая однажды заполучить их. На одной полке разложены кусочки золотого стекла с темными пятнышками. Подойдя ближе, я вижу, что эти пятнышки на самом деле крохотные листья, существа, крылатые насекомые.

– Они там уже давно?

– В янтаре? – переспрашивает он.

Конечно, это янтарь. Глупо с моей стороны. Для стекла материал выглядит слишком роскошным и будто вощеным.

– Да, так они там давно?

– Тысячи лет.

– Тысячи? – Некоторые замерли в полете с расправленными крыльями. – Все это время они заперты в желтой тюрьме.

– Ну, они…

– Это даже хуже, чем здесь, – вырывается у меня.

Он думает, что это шутка, и смеется, а я все не могу оторвать глаз от существ – их крылья расправлены, но летать им не под силу. Они напоминают мне других существ, тоже застывших в чем-то желтом, пытающихся выбраться и наполнить воздухом легкие.

В груди тесно. Голова начинает кружиться так резко, что я хватаюсь за спинку стула.

– Мод?

Когда я отрываю взгляд от янтаря и вижу перед собой обеспокоенное лицо Диаманта, узел в груди ослабевает. Это все от безумия, и только. Если я не буду смотреть на пойманных существ, все пройдет.

Диамант поднимается.

– Хотите взглянуть на что-нибудь из шкафа?

– Да, конечно, я бы хотела. – Я продолжаю не смотреть на янтарь. Всего-то желтое пятно на периферии зрения.

Он вынимает из жилетного кармана ключик и отпирает стеклянную дверь. Я едва верю собственным глазам, а он ведет себя как ни в чем не бывало, как будто давать больной такую свободу абсолютно в порядке вещей. Он берет с полки окаменелость и протягивает. В этот момент Подбородок выпрямляется на стуле. Я вижу ее краем глаза, чувствую взгляд блестящих глаз-бусинок, чувствую, как напрягаются ее мускулы – будто она готова ударить или удрать. Я не виню ее. Аммонит тяжело лежит в моей руке, и это настоящее оружие. Мои пальцы сжимают его. Я чувствую изгибы его туловища, красоту этого давно умершего существа, и в сердце отдается боль.

Я возвращаю его Диаманту, тяжело опускаюсь на деревянный стул и задеваю подлокотник. Провожу кончиками пальцев по дереву. Оно было живо, пока кто-то не срубил его. И теперь оно заперто в интерьере, навсегда лишено свободы – прямо как я.

Диамант запирает шкаф, придвигает стул и садится напротив.

– Как вы себя чувствуете после сокращения дозы лекарств?

– Я вспомнила что-то об этих платьях. – Мои пальцы перебирают грубую шерсть. – Мне вспомнилось, как они впитывают болотную воду.

– Хорошо. Помните, что вы при этом почувствовали?

Я пытаюсь придумать ответ, но он так и не приходит.

– Вы были рады? Расстроены? Злы?

– Вчера я плакала.

Не уверена, было ли это вчера, но звучит всяко лучше, чем «однажды я плакала».

– После сокращения дозы лекарств, возможно, вы заметите, что сны стали ярче, что какие-то детали вы помните даже после пробуждения. – Он слегка улыбается. – Возможно, вы вспомните даже какие-то радостные моменты, но, увы, это вас не излечит. Только гипноз позволит нам добраться до тех событий, которые вызвали болезнь.

Значит, он должен докопаться до кошмаров в моей голове. Интересно, сам он готов к тому, что там найдет? В моей голове укрылось целое болото, гниющее и бурлящее варево. Даже я не знаю, что там лежит. И не хочу знать.

– Если похоронить мучительные воспоминания, они могут отравить разум.

Он знает. Он знает, что прячется в моей голове.

– Как только мы раскроем и разоблачим ваше прошлое, оно перестанет преследовать вас и вы почувствуете себя лучше. – Его голос звучит так уверенно, он так убежден, что лечение сработает, и я в шаге от того, чтобы поверить ему. – Вы записали свое воспоминание? – спрашивает он меня.

Я должна была это сделать. Но книга по-прежнему в тайнике, ее страницы чисты и не запятнаны.

– О платьях?

Теперь он заберет ее у меня.

– Вы ничего не записали. – Он расстроен. Это слышно по голосу, он стал ниже и тише.

– Я не хотела испортить тетрадь.

– Она предназначена для того, чтобы в ней писали.

Вот это мне как раз известно, так что я предпочитаю промолчать.

Он роется в столе и достает оттуда потертую тетрадь. Она меньше моей, коричневого цвета и с заломами по краям. Диамант протягивает ее мне.

– Может, вам больше понравится эта?

– Мне нужно вернуть первую? – спрашиваю я, принимая ее.

– Нет, можете оставить обе у себя. – Он улыбается и встает. – Итак, давайте посмотрим, что нам удастся узнать.

Значит, я все же должна расплатиться за обе тетради.

– После гипноза вы почувствуете себя освеженной и спокойной.

Он говорил это и в прошлый раз. И тогда это было неправдой, так что…

Его палец уже раскачивается перед моим лицом, а вот и искорка. Вперед – назад, вперед – назад, Диамант продолжает отсчет. Перед моими глазами проносится кошмар, кто-то тащит меня с болота, тянет за волосы.

– Как и раньше, Мод, – говорит Диамант, – думайте о времени, когда были счастливы, о своем безопасном месте.

Я стараюсь сосредоточиться на часах, на этом тиканье. На этот раз я не позволю разуму увести меня к опасности. Мне хватает и прежних кошмаров.

– Попробуйте подумать о прошлом, о времени, когда были счастливы. – Он замолкает, будто ждет, что я скажу ему что-то. Ни слова не вымолвлю, ни единого.

– Возвращайтесь в это счастливое время.

* * *

Солнце припекает затылок. Что-то яркое и блестящее щекочет ладонь – это жук, такой ярко-зеленый и красивый.

На меня падает тень. Это мой отец, а за ним стоят братья.

– Мы думали, ты потерялись, Моди. – С тревогой смотрит на меня отец. – Совсем в траве спряталась. Не слышала, как мы тебя звали?

– Нет, – отвечаю я. Меня околдовали цветы, запах примятой мной травы, жучки, мушки и божьи коровки вокруг.

Меня обхватывают руки и поднимают высоко-высоко, сажают на плечи моего брата Джонатана. Хватаюсь за его волосы, и вокруг нас порхают бабочки, будто радуясь, что меня нашли, – как же их много, просто не счесть!

Столько времени прошло, а отец и братья вернулись за мной. Теперь они заберут меня домой.

– Вы в безопасном месте? – спрашивает Диамант.

Я сжимаю пальцы, чтобы удержаться за волосы Джона.

– Скажите мне, что вы видите.

Волосы ускользают сквозь мои пальцы, нельзя их упустить.

Не могу удержаться.

– Где вы сейчас? – продолжает Диамант.

Отец и братья исчезли. Нет больше ни луга, ни солнца. Только огонь потрескивает в камине.

– В лечебнице.

На какое-то время повисает тишина, ее нарушает долгий вздох.

– Хорошо, остановимся на этом.

От облегчения в пальцах покалывает.

– Как только я досчитаю до одного, вы откроете глаза, – приказывает Диамант.

Он считает, и я открываю глаза.

Как же он расстроен. Я чувствую себя такой виноватой, мне уже жаль, что я не сказала ему хоть что-нибудь, – тогда бы он знал, что ему все удалось. Сама не понимаю, почему должна беспокоиться о его переживаниях. Думаю, это все его глаза, и этот мягкий голос, убаюкивающий меня, чтобы я раскрыла все свои секреты.

– Вы очень сопротивляетесь, Мод. – Укоризненно смотрит на меня он.

– Правда?

– У меня нет цели сделать вам больно. – Он ловит мой взгляд. – Я хочу, чтобы вам стало легче.

Было бы так легко поверить ему, так просто и так глупо.

– Время пить чай, – произносит он бодрым голосом. За этим следует целая церемония: налить, размешать и подзынькать серебряными ложечками о фарфор – громко и с резкими движениями. И все это время он безостановочно рассказывает о пользе гипноза.

Подбородок поддакивает ему постоянными «да, доктор» и «конечно, доктор», но я не произношу ни слова. Приготовив чай и вручив каждой по чашке, Диамант устраивается за своим столом.

– Вы улыбнулись, Мод, во время сеанса.

Лицо выдало меня.

– Судя по всему, вам удалось найти время и место, где вы были счастливы. Можете вспомнить, что вы видели? – спрашивает он.

– Нет.

Я продолжаю размешивать чай. В золотистой жидкости образуется воронка.

– И все же это было счастливое воспоминание, правда?

Сладкий чай переливается, курится паром.

– Мод?

Я не отвечу, как бы меня ни умоляли его карие глаза.

– Чего вы боитесь?

– Я ничего не боюсь.

Дверь открывается, и блюдце едва не выскальзывает из моих рук. Чай выплескивается и проливается на колени.

– Доктор Диммонд, – гулко раздается голос Уомака. – Я к вам с результатами вскрытия, которые наверняка вас заинтересуют. Думаю, вы захотите на них… – Он переводит взгляд на меня, и улыбка уступает место серьезному тону. – Вы собираетесь опробовать гипноз на этой пациентке?