Kitobni o'qish: «Хроники смутных дней»

Shrift:

* * *

Посвящаю эту книгу маме и папе, которые всегда верили в меня.
Спасибо за вашу любовь и заботу.
Эта книга для вас.

Пролог

Лондон, сентябрь 1858

Смутные наступили времена.

Раскалённый шар¹ в небе нещадно палит денно и нощно. Река под ним источает запах гнили. Погосты уже не вмещают всех умерших.

Город смердит сильнее, чем прежде. И это не только ставшая уже привычной вонь помоев и сточных ям, удушливый дым угольных печей, смрад из трущоб, жители которых никогда не знали мыла. Не только зловонная жижа под ногами, в которой смешался конский и человеческий навоз, тухлые овощи, кости и отходы живодёрен. Вся дрянь, что город изверг из себя.

Ядовитый смрад, поднимавшийся от реки, перебивал остальные запахи.

Слишком много людей скопилось в одном месте. Лондон трещал по швам, и даже могучая Темза была не в силах справиться с этой обузой. Её мрачные воды источали яд, а на берегах копошились кровавые черви. Здесь изнанка городской жизни была выставлена на всеобщее обозрение.

В 1858 году Лондон семимильными шагами нёсся в будущее. Люди научились передвигаться с невиданной скоростью, и новые изобретения в считаные дни становились доступными всему земному шару. Едва ли не каждый день из-под земли вырастали высоченные здания. Тихая улочка мгновенно превращалась в котлован, и буквально на следующий день там неслись поезда. Перемены были такими стремительными, что дух захватывало, а сердце Лондона билось в такт времени, не отставая от часов. Время – вот что главное, и выживает быстрейший.

Но было нечто, чего даже самый быстрый из лондонцев не смог бы избежать. То, что не щадило ни обитателей убогих лачуг Лайм-хауса, ни жителей роскошных домов Найтбриджа. Нечто пострашнее холеры. Нечто совсем непонятное и от этого совершенно жуткое.

Конечно, люди исчезали и прежде, но теперь всё было иначе. Люди просто растворялись в воздухе средь бела дня. Как по мановению волшебной палочки, человека просто выхватывали из повседневной суеты. Никто не понимал, как это происходит, где и когда это может случиться. Тем более не ясно было, почему так случается.

Иногда люди возвращались так же внезапно, как и исчезали. Это происходило через пару дней или недель после исчезновения, а иногда и позже. При этом они становились иными. Иногда казалось, что лучше бы они вовсе не возвращались.

Некоторые утверждали, что комета над городом – это гневная рука Господа. Люди слишком возгордились. Дарвин со своими теориями вот-вот перевернёт всю науку с ног на голову, и тогда люди окончательно запутаются, кто они и зачем пришли на эту землю. Всюду – в небе, на улицах, в реке – можно было различить признаки того, что мир разваливается на части.

Сердца лондонцев переполнялись страхом, и их стук сливался с шумом улиц. Кровь стыла в жилах даже у тех жителей, которым некогда было отвлекаться на такие мелочи.

Глава 1
Ава

Лондон, сентябрь 1858

Крошечный балансир выскользнул из рук Авы и исчез из виду. Она неслышно выругалась. Чёрт бы побрал эти мелкие детали! Уж она-то знала, как непросто найти такое крошечное колесико, по сравнению с которым её пальцы казались огромными и неуклюжими. Девочка вооружилась пинцетом и опустилась на колени, вглядываясь в пол и держа инструмент наготове. С тех пор как она стала подмастерьем, она делала это несчётное количество раз. Хорошо ещё, что это балансир. Крошечные винтики без специальной лупы и не разглядеть. Но, чёрт возьми, Ава столько трудилась над ним, и это лучшее её творение! Маленький кружочек металла казался незначительным, но для крошечных хронометров он был тем же, чем был маятник для напольных часов. Балансир должен быть почти невесомым, с тонкой, как ниточка, пружиной, а ось и камень – и того меньше, иначе стрелки ни за что не сдвинутся с места.

Быть часовщиком неблагодарное дело. Драгоценные минуты жизни ты трудишься над тем, что будет скрыто от глаз большинства людей. А если вдруг они и увидят крошечный механизм, то не смогут оценить его совершенство. За каждым тоненьким «тик-так» скрывается искусство и искусность! Большинство папиных покупателей принимают качество его работы как должное и даже не задумываются о том, сколько труда вложено в каждый миниатюрный шедевр.

Ава бросила взгляд на отца, который сгорбился над столом, сосредоточенно вглядываясь во что-то столь крошечное, что отсюда она даже не могла разглядеть, что это. Он был часовщиком до мозга костей: сдержанный, терпеливый, придирчивый к самым мелким деталям. В такие минуты дочь проникалась особой любовью к отцу.

Вот он! Хорошо, что ей не придётся начинать всё с начала. Она подцепила балансир пинцетом, осторожно поднялась на ноги, стараясь не дышать, и аккуратно положила кружочек на рабочее место. Пинцет был влажным от её потных ладоней. В этой комнатке под самой крышей было невыносимо жарко. Огромные окна пропускали много света, необходимого для работы, но вместе со светом проникал и жар. Близилось к концу самое жаркое лето в истории Лондона, и даже сейчас, когда приближалась осенняя прохлада, влажность не отступала.

И ещё этот несносный запах. Зловоние реки добиралось до их дома на Бишопсгейт, но здесь его хотя бы можно было терпеть. А вот в здании парламента, окна которого выходили на реку, этот запах согнал со своих мест представителей правящего класса с их изнеженными носами. Летом Ава старалась держаться подальше от Темзы.

И не только запах вынуждал людей избегать реки. Воздух Лондона вычернял всё, к чему прикасался. К нему примешивался ужасный шум: когда живёшь на такой оживлённой улице, как Бишопсгейт, поневоле привыкаешь к этой лондонской какофонии.

– Папа, мне нужно вымыть руки. Давай я заодно принесу чего-нибудь попить?

Погружённый в свою работу, отец ответил не сразу, но потом отложил инструменты и со вздохом распрямил шею.

– И верно, жарковато сегодня, – ответил он, словно только что обратил на это внимание. Вынув лупу из глаза, он посмотрел на стол Авы. – Как продвигается работа?

– По-моему, лучше. Уже получается сделать его круглым.

В прошлый раз получился не балансир, а какое-то недоразумение. Отец принадлежал к почти исчезнувшему виду часовщиков, которые предпочитали делать всё самостоятельно, а не приобретать части у множества ремесленников, которые специализировались на отдельных часовых деталях. Наверное, Аве следовало радоваться тому, что она осваивает исчезающее искусство, но каждый раз она чертыхалась, когда приходилось возиться с установкой миниатюрной детали в механизм.

Отец хмыкнул и поднялся с места.

– Ну что ж, наверное, тебе стоит немного отдохнуть. Думаю, стаканчик наливки мне не повредит.

Ава облегчённо, хоть и немного смущённо, вздохнула. Бедный отец так терпелив и заботлив. Он вырастил её один, полагаясь только на помощь Виолетты. Девочка знала, что для него она значила всё, и сама обожала отца за его нежность, добродушие и даже за его взрывной характер.

Но ей никогда не удавалось стать такой, какой он хочет её видеть. Если бы только у неё была сестра! Не брат, иначе всё внимание было бы сосредоточено только на нём. Ава знала, что в её семье всё не как у других, но с сестрой они были бы на равных. Это была бы её союзница, с которой можно было бы делиться тревогами и сомнениями. А теперь девочке приходилось одной нести на себе весь груз его ожиданий. Она знала, как он переживает за её будущее, хочет, чтобы всё сложилось как надо, чтобы она сама могла зарабатывать себе на жизнь. Хорошо ещё, что он не пытается выдать дочь замуж.

Если бы мама была жива, возможно, у отца появились бы другие дети, которые могли бы унаследовать его спокойствие и терпеливость. Но вышло так, как вышло, и рассчитывать приходилось только на Аву.

Отец словно угадал её мысли:

– Ты сегодня пойдёшь на могилу матери?

Ава кивнула. С тех пор как она себя помнила, по субботам они отправлялись на кладбище Боу, чтобы возложить букет цветов. Впрочем, теперь она была уже достаточно взрослой, чтобы ходить туда одна. В свои четырнадцать лет она была уже почти взрослой женщиной – чуть младше, чем была её мать, когда случилась холера. Ава не помнила матери, но столько слышала о ней от отца и их экономки Виолетты, что теперь казалось, будто знала её лично. Мама была очень обаятельной и изящной, с тонкими пальцами портнихи и благородной душой. Она являлась образцом женственности: лёгкая, заботливая, добрая и всё прощающая. Зато Ава росла и становилась всё более неуклюжей, рослой и порывистой. Тем сложнее ей было жить в тени такого совершенства, как её мать.

Девочка отогнала эту мысль.

– Да. Но сначала спущусь вниз и уточню у Виолетты, что надо купить на рынке.

Ава всегда, возвращаясь с кладбища, заглядывала на рынок Спиталфилдс. Путь был неблизким, но мама хотя бы покоится в окружении цветущего сада, а не на церковном погосте, где под землёй теснятся сотни покойников.

Ава вытерла руки о подол, прежде чем отложить в сторону все свои принадлежности.

В холл широким шагом вышла Виолетта, остановилась у нижней ступеньки и выразительно посмотрела на спускающуюся вниз Аву. Стопка белья, требующего починки, лежала на её крепких коричневых руках с закатанными до локтя рукавами.

– А это тебе ни о чём не напоминает, случайно?

– Виолетта, ты же знаешь, я всё сделаю. Обещаю, – простонала Ава, обмахивая лицо рукой. – Тут гораздо прохладнее! Я должна принести отцу воды – наверху как в парилке. – Она попыталась обойти экономку, чтобы пройти на кухню, но та перегородила ей путь.

– И когда ты это сделаешь? Так просто ты не отвертишься. – На лице Виолетты появилось упрямое выражение лица, так хорошо знакомое Аве. Теперь ни за что не отстанет.

Ава громко вздохнула. Виолетта прекрасно знала, как сильно она ненавидела шитьё. Это было так же скучно, как делать часы. Вот так всю жизнь и проведёшь среди стежков и винтиков.

И почему она родилась в семье портнихи и часовщика, когда ей так хотелось посмотреть весь мир и, как губке, впитывать в себя все стремительные новости города, который её окружал? Девочка не сомневалась, что комета Донати зависла над городом не случайно, а именно для того, чтобы стать для неё, Авы, путеводной звездой в другую жизнь.

Ава хотела другой судьбы, которая встряхнёт и раскроет её душу. Она так хотела… Да она и сама не знала, чего хотела, но в той жизни она точно не стала бы корпеть над иголками и металлическими кружочками.

Виолетта не сводила с Авы внимательного взгляда, и выражение её лица смягчилось.

– Ты же понимаешь, что женщина должна научиться этому, а твоя мама была первой искусницей в этом деле. И я делаю лишь то, что делала бы она, – настаиваю на том, чтобы ты овладела навыками, которыми должна обладать любая девочка в твоём возрасте.

Виолетта всегда понимала, что творится в голове у Авы. Отцу повезло с экономкой. Она стала для девочки второй матерью, и Ава обожала её.

Но только не работу, которая ей доставалась.

Ава вздохнула:

– Тогда начну прямо сейчас, перед тем как отправлюсь на кладбище. И рынок. И перед тем, как сделаю задания для мисс Басс и вернусь в мастерскую.

Виолетта фыркнула:

– Не надо давить на жалость, мисс Бейли, ты занята не больше, чем все остальные. Твоё упрямство напоминает мне об одной девочке из твоего класса. Фиби, по-моему. Надеюсь, в отличие от остальных, ты не хочешь быть похожей на неё?

От такого предположения Ава невольно улыбнулась. Кто-кто, а уж Виолетта точно знала, что она терпеть не может свою одноклассницу.

– Думаю, мне не стоит рассказывать отцу, что ты жалуешься на загруженность. Сама знаешь, что он был не в восторге от того, что ты получила стипендию и теперь, кроме работы в мастерской, ещё и в школу ходишь. – По наклону головы экономки можно было догадаться, что она обо всём этом думает.

Ава вздохнула. Виолетта права: девочка из бедных кварталов, работающая подмастерьем, – редкое явление, и уж совсем невиданное дело, если она посещает новую школу для девочек из высших классов. Отец сказал, что это перебор, что она не справится ни с тем, ни с другим, но дочь не послушалась. Как можно уехать из дома без образования. Разве что стать чьей-то женой, но Ава ещё не встречала супружеских пар, судьбу которых ей хотелось бы повторить.

Нет уж, нельзя, чтобы отец узнал, как ей сейчас тяжело.

Виолетта продолжала:

– Думаю, что днём пойдёт дождь. Отправляйся сейчас. Отложим шитьё на более позднее время. Я оставлю его в гостиной.

Экономка удалилась, бросив девочке через плечо:

– Я сама отнесу напиток твоему отцу. Тебе нужно торопиться!

Она скрылась в гостиной. Через секунду она выглянула оттуда:

– Да, нам нужны картошка и хорошие рёбрышки. Только не переплачивай! А ещё начался сезон яблок. И, пожалуй, немного листьев салата. – Она задумчиво уставилась в потолок: – Наверное, всё. И ещё, – она серьёзно посмотрела на Аву. – Иди по центральным улицам. Говорят, что люди исчезают в подворотнях.

Исчезновения стали происходить слишком часто. Это могло произойти в любой части Лондона, не важно, к какому классу общества ты принадлежал. Ава изо всех сил старалась не думать об исчезновениях, и казалось странным, что Виолетта сама заговорила об этом. Девочка недоумённо уставилась на экономку, и та нахмурилась.

– Совсем недавно исчезло ещё несколько людей. И недавно я видела того, кто вернулся. Он был не в себе, Ава. Его глаза. – Она натянуто улыбнулась: – Но жизнь продолжается. Не трястись же вечно, так что отправляйся. Просто будь бдительной.

Ава ободряюще улыбнулась экономке:

– Обещаю, что буду осторожной.

Она надела чепец, сняла с вешалки плащ и взяла корзинку. Наверное, Виолетта просто слишком чувствительная, а Лондон – это грубый, низменный город, полный опасностей.

Но это не важно. Каждый раз, когда Ава выходила из дома, она чувствовала тот же приступ восторга. Этот город никогда не перестанет удивлять, восхищать и шокировать. Ава сделала шаг наружу и набрала полные лёгкие дымного воздуха. Над городом безмолвно висел длинный хвост кометы.

В Лондоне кипела обычная будничная суета.

Глава 2
Джек

Донлон

Джеку начало казаться, что не стоило соглашаться на просьбу монахини доставить письмо. Но теперь уже ничего не поделаешь. Аккуратно сложенная записка жгла карман жилета, и мальчик хотел поскорее от неё избавиться. Он пытался представить выражение лица Хаммера, если бы тот узнал, куда направился Джек. Как наяву, он видел, как медленно поворачивается голова кузнеца, пока взгляд его чёрных глаз не упрётся в мальчишку. Джек почти ощутил запах опалённых волос огромного кузнеца – кончик его бороды всегда отдавал палёной шерстью – и тяжёлый запах пота под его кожаным фартуком.

Сердце мальчика забилось так быстро, словно огромный кузнец действительно возник у него за спиной. Хаммер Смит говорил мало, но окружающие прислушивались к каждому его слову, даже к тому, что он не произносил. Кузнец был суров, в целом справедлив, особенно по отношению к преданным подмастерьям, но мог и вспылить. Он, как и многие работяги, любил посидеть в таверне, и слухи о его нетерпимости к человеческой глупости проникли далеко за пределы Донлона. Маленьких детей пугали тем, что если они будут вести себя плохо, то к ним придёт Хаммер и заберёт с собой. Впрочем, в наши дни детей скорее пугают ведьмой ГринВитч, которая высасывает из человека время и отправляет в кошмарную бездну между жизнью и смертью.

Впрочем, будь то ведьма или кто-то другой, в Донлоне всегда найдётся чего бояться, криво усмехнулся своим мыслям Джек. Родителям есть из чего выбирать. Например, придёт Чёрный монах и унесёт тебя в мрачные подземелья громадного монастыря на берегу реки, где они творят чёрт знает что. Никто на самом деле не знал ничего об их тайных ритуалах, но, без сомнения, это мало походило на весёлую вечеринку. Или к тебе прилетят громадные вороны-убийцы Шепарда, а может, семь сестёр похитят тебя и продадут тому, кому зачем-то понадобился здоровый ребёнок. Да мало ли вариантов!

Сестра Беатрис сказала, что это поручение сестры Уайзтри, а ради неё Джек был согласен на всё что угодно. Она возглавляла приют для подкидышей и была женщиной с суровым лицом, добрым сердцем и сияющими глазами. Для мальчика она стала второй матерью, потому что он вырос в приюте, который был частью большого монастыря в Уайт-Сити. Бывало, что она надолго уезжала, но, будучи ребёнком, Джек не видел в этом ничего особенного – дети часто спокойно воспринимают странности взрослых. Он боготворил сестру Уайзтри, такую простую и понятную, и когда она была рядом, мир казался ласковым и близким. Она с теплотой относилась ко всем детям, но Джек воображал, что к нему она относится иначе, чем к другим. Как-то особенно нежно монахиня произносила его имя. После того как он покинул приют, никто в жизни не относился к нему с такой же заботой и лаской. Мальчик рано понял, что нужно держаться подальше от остальных людей, что открытое проявление чувств в этом мире считается слабостью. Стоит лишь поддаться им, и мир растерзает тебя, как стая голодных псов. Сестра Уайзтри была единственным человеком, которому Джек верил безоговорочно.

Когда сегодня, в свой выходной день, Джек пришёл в приют, он обнаружил, что её нет на месте. Однако сестра Беатрис задержала его:

– Джек, ты не мог бы оказать любезность сестре Уайзтри.

Мальчик внутренне сжался, но ответил:

– Конечно, сестра Беатрис.

Джек всегда был вежлив со всеми сёстрами, хотя в поведении помощницы сестры Уайзтри было нечто, что приводило его в бешенство. Он никогда не смотрел на сестёр в приюте своим тайным взором – это казалось ему таким же постыдным поступком, как чтение личных дневников членов семьи. Однако в её присутствии мальчик ощущал, как внутри него возникает мрачное, грубое и серое чувство. Впрочем, это не его дело, поэтому он просто держал ухо востро. У каждого есть что скрывать от окружающих.

Сестра Беатрис протянула ему запечатанный конверт:

– Она просила доставить это во Дворец времени.

Это же не всерьёз? Просить его отправиться в дом леди Монтегю?

– Не переживай, Джек. Это не для самой леди. – Сестру Беатрис, казалось, позабавила его робость. – Это для господина Руперта Буенавентура, учёного и механика, который работает над машинами. Чудесный человек. – Глаза её сверкнули, и Джек почувствовал, как внутри у него всё съёживается, и ему это не понравилось. С чего бы это сестре Уайзтри отправлять весточку кому-то, кто работает на леди Монтегю?

Всё же Хаммер был прав, когда запрещал всем своим подмастерьям иметь любые дела в этом месте.

Всем было известно, что кузнец лишился своего лучшего ученика, которому предложили службу у леди Монтегю, когда он помогал Хаммеру разносить заказы. Мальчишка ухватился за такую возможность и бросил учителя. С тех самых пор всем подмастерьям кузнеца было строжайше запрещено приближаться к Дворцу времени. Они по-прежнему выполняли заказы для леди: ковали и чинили ворота, а также корпуса старых времяловов, в то время как часовщики обслуживали хрупкие детали заводных механизмов внутри. Однако с тех пор во дворец ходил только сам Хаммер. Времяловы – это древние изящные механизмы, которые с незапамятных времён стояли во Дворце времени, и именно поэтому он получил своё название. Никто точно не знал, как и когда они были воздвигнуты, но механизмы выхватывали из воздуха напрасно потраченное время и перемалывали его в новое и свежее.

Джек помедлил.

– Прошу прощения, сестра, но…

Беатрис перебила его:

– Сестра Уайзтри настаивала, чтобы это сделал именно ты. Тот, кому она может доверять. Это письмо должно быть доставлено в нераспечатанном виде. – Монахиня, не сводя с мальчика взгляда, протянула ему конверт. – Нужно дождаться ответа. Сестра Уайзтри сказала, что его тоже нужно доставить обратно нетронутым. Это очень ответственное поручение, Джек.

Но Джек всё ещё медлил. Сестра Беатрис пожала плечами и убрала руку:

– Я так и сказала сестре Уайзтри, что ей не стоит доверять ребёнку такое задание. Она уверяла, что ты справишься, но вижу, что я оказалась права. Впрочем, как хочешь.

– Я сделаю это. – Язык Джека опередил его мысли. – Давайте письмо.

Он взял конверт из рук сестры Беатрис и молча удалился, а она торжествующе смотрела ему вслед.

Но её заслуги в этом не было. Джек решил сделать это по собственной воле, а не ради неё. Он сам управляет своей жизнью. И ни от кого не зависит.

1.Имеется в виду комета Донати. Названа в честь Джованни Донати, впервые заметившего её 2 июня 1858 г.