Kitobni o'qish: «Разгадка»

Shrift:

Calia Read

UNRAVEL

* * *

Посвящается Лори
Любой рассказчик заслуживает, чтобы рядом с ним был человек вроде тебя

1. Дыхание на стекле

Я смотрю на тысячи падающих на землю снежинок. Страстно мечтая о свободе, я прижимаюсь лицом к окну. Увы, свободы меня лишает вовсе не этот тонкий слой стекла. И это правда.

Большинство людей считают, что правда – это такая маленькая, хрупкая птичка. Они думают, что правда безвредна.

Но я знаю нечто такое, чего не знают они.

Если они осмелятся протянуть руки, то обнаружат, что маленькая птичка упорхнула. Разорвала их кожу, достигла глубин души, проникла в то место, где болит сильнее всего.

И именно поэтому я сейчас здесь, а они – нет.

Я прижимаюсь лбом к окну и дышу на стекло. Оно затуманивается, на нем появляется мой личный подсчет. Я делаю на стекле еще одну отметку. Тридцать дней.

Тридцать дней с тех пор, как меня вопреки моей воле поместили в Клинику психического здоровья Фэйрфакса.

Семьсот двадцать часов подряд я каждое утро открываю глаза и вижу незнакомую комнату. Семьсот двадцать часов подряд медсестры ежечасно входят и выходят из моей комнаты. Семьсот двадцать часов за мной круглосуточно наблюдают, как за беспомощным младенцем, которому нет доверия.

Я наблюдаю за ползущей по стеклу мухой, отчаянно пытающейся вырваться наружу.

– Я уже пробовала, дурашка, – говорю я и стучу пальцем по стеклу. – Отсюда не выбраться. Тут у них все на замке.

Словно услышав мои слова, муха замирает на месте. Рано или поздно она найдет выход. Я завидую ей. Жгучая зависть струится по моим жилам. Меня так и подмывает прихлопнуть ладонью противное насекомое, лишить его шансов на побег.

Вот к чему свелась моя жизнь. Я завидую долбаной мухе.

Кто-то громко стучит в мою дверь.

Раз, два, три…

Три – магическое число для моей медсестры. Как будто несколько секунд позволяют ей подготовиться к тому, что она обнаружит по эту сторону двери.

В дверях стоит Мэри. Я смотрю на ее коротко остриженные каштановые волосы и медицинскую форму в цветочек.

– К вам посетитель, – говорит она.

Я отхожу от окна. Каждый день мое сердце бьется в одном и том же монотонном ритме, но в считаные секунды мой пульс ускоряется до непривычного. Теперь у него другой ритм – новый, возбужденный, волнующий. Прекрасный. И это может означать только одно. Лахлан Холстед.

Прежде чем выйти из комнаты, я оглядываюсь через плечо. Муха уже улетела.

– Счастливая, – бормочу я себе под нос и выхожу в коридор.

Если кто-то хоть раз усомнился в существовании такой вещи, как безумие, ему стоит заглянуть сюда, к нам. Безумие расплывается здесь в каждой комнате. Оно скользит по стерильным коридорам и прилипает к каждому запертому здесь пациенту, лишая надежды, обволакивая отчаянием.

Есть те, кто никак на это не реагирует. Но есть и другие, кто реагирует и кричит. Их вопли эхом разносятся по всему зданию. Тогда медсестры бегут по коридору. Через несколько секунд крики превращаются в стоны, а затем и вовсе прекращаются. Когда я только попала сюда, эти звуки заставляли меня холодеть от ужаса. Но теперь я научилась их не замечать.

Мы с Мэри идем по коридору. Мимо нас проходят медсестра и какая-то брюнетка. Я замедляю шаг и смотрю на брюнетку. Ее волосы коротко подстрижены. Кожа бледная, но в свете флуоресцентных ламп кажется желтоватой. Сама она – ходячий скелет. Руки сплошь в отметинах, и каждая рассказывает собственную историю.

Она смотрит на меня. В ее глазах светится ее душа, словно спрашивая:

– Какого черта я еще жива?

У меня нет ответа.

У запертых дверей Мэри останавливается и вводит в замок четырехзначный код. Двери медленно открываются. Словно мы входим в ад. Комната отдыха – самое гнетущее место в Клинике психического здоровья Фэйрфакса. Сюда нас запихивают всех вместе.

Мэри подталкивает меня вперед. Жалюзи на окнах открыты. Сюда проникает солнечный свет, и коричневый линолеум на полу кажется ослепительно-белым. По всей комнате расставлены столы.

Несколько человек сидят, играют в настольные игры или смотрят подвешенный на стене телевизор. Новости звучат еле слышно, но включены субтитры. Однако большинство не делают ничего, а лишь смотрят прямо перед собой. Их глаза пусты.

Вокруг меня так много увядающих умов. Но у меня есть тот, кто удерживает меня от безумия, и он всего в нескольких шагах от меня.

Чувствуя, как расслабляется мое тело, я смотрю на Лахлана. Он сидит за столом возле окна. Его густые брови нахмурены, он смотрит на улицу. Я вижу, как он поднимает загорелую руку и ослабляет узел темно-синего шелкового галстука. Его каштановые волосы все еще коротко подстрижены, но несколько прядей свисают на лоб.

Если зажмуриться, то передо мной возникает обычный мальчишка с дерзкой улыбкой, сопровождающейся детской наивностью. Тощий и жилистый. Лучший друг, который похитил мое сердце. Но стоит открыть глаза, как этот образ исчезает, и передо мной уже мужчина. Юношеская дерзость превратилась в опыт. Тело окрепло. Теперь он владеет не только моим сердцем, но и моей душой.

Я всегда считала его продолжением меня. Невозможно быть настолько близким с человеком и ожидать, что твоя боль не распространится на него. Я знаю, что мое горе – это его горе.

Я иду через всю комнату. Лахлан по-прежнему смотрит на улицу. Я прищуриваюсь. Мой взгляд скользит за его взглядом, и я вижу одинокое дерево, растущее за окном. Это то самое дерево, на которое я смотрю всегда. Его ветви голые, без листьев и гнутся на холодном ветру. Всю последнюю неделю я наблюдала за замерзшей каплей воды на одной из нижних веток.

Она висит там, готовая в любую секунду сорваться.

Слабая ветка раскачивается под порывами ветра, но капля оледеневшей воды никак не падает. Если она сможет удержаться, то и я, возможно, смогу сохранить остатки здравомыслия.

Я выдвигаю стул и сажусь напротив Лахлана. Наши взгляды встречаются. Это шок для моих нервов. Кровь устремляется прямо к голове.

– Как твои дела? – спрашивает он.

Мои ноги поджаты, колени притянуты к груди, пятки упираются в край сиденья. Я опускаю подбородок на колени и в упор смотрю на него. Он часто навещает меня. Но промежутки между этими посещениями, похоже, становятся все длиннее и длиннее.

– Как и два дня назад, – отвечаю я.

Лахлан пристально смотрит на меня. Он буквально сверлит меня взглядом. Его глаза ничего не упускают.

– Ты разговаривала со своим врачом?

Я отвожу глаза и смотрю в окно. Лахлан сокрушенно вздыхает и приглаживает волосы.

– Я скучаю по тебе, Наоми.

– Я тоже по тебе скучаю.

Мой голос дрожит.

– Ты знаешь, что тебе здесь не место, верно?

Я киваю.

– Тогда тебе нужно попытаться выздороветь. – Лахлан, поморщившись, обводит взглядом комнату, глядя на весь этот цирк, и стискивает зубы. – Черт, мне до сих пор не по себе, что я оставил тебя здесь.

Я тянусь через стол и кладу ладонь на его руку. Опустив веки, он смотрит на нее. Затем переворачивает руку, и его пальцы скользят по моему запястью. Его прикосновение буквально обжигает мою кожу. Он снова переворачивает ладонь и сжимает мои пальцы.

– Ты любишь меня?

Я смотрю Лахлану прямо в глаза.

– Ты же знаешь, что да.

Мои слова по идее должны вселить в него надежду, но он почему-то выглядит обескураженным.

– Если ты любишь меня, то тебе нужно поправиться.

– Я пытаюсь, – говорю я и стараюсь высвободить руку.

Но Лахлан еще крепче сжимает мои пальцы.

– Нет, не пытаешься.

– Я не могу не думать о том, что произошло, – шепчу я настойчиво.

Он наклоняется ко мне. Его лицо оказывается в нескольких дюймах от моего.

– Я сказал тебе, что не перестану бороться. Я сказал тебе, что ты не одна, но ты сдалась.

Я отдергиваю руку. Он отпускает ее. Я могу справиться со многими вещами, но слышать от него такие слова! Это все равно, как если бы кто-то отрезал кусочек моего сердца.

Он смотрит на стол, где только что сплетались наши руки.

– Это разрушает тебя, – шепчет он. – Наоми, которую я знаю, никогда бы не сдалась так быстро. Она бы боролась до конца, чтобы только остаться в настоящем.

– Я борюсь. Оглянись вокруг, Лах, – говорю я. – Разве я смогла бы продержаться здесь так долго?

– Ты знаешь, почему ты здесь? – резко спрашивает он.

Я молчу.

– Ты здесь потому, что ты сдалась.

Я вздрагиваю. Так это или нет, но мне нечего возразить Лахлану. Он выйдет отсюда нормальным, здравомыслящим человеком. Его слова будут иметь смысл, мои же еще не скоро его обретут. Если обретут вообще.

В моих ушах грохочет пульс, мое зрение размыто. Я вижу женщину с печальными глазами, которая смотрит на себя в зеркало. И вижу Макса. Он лежит рядом со мной в постели. Одним быстрым движением я поднимаюсь над ним. Он улыбается мне, и его руки сжимают мою талию.

Этот образ мгновенно исчезает. С моих губ слетает стон, и я прижимаю пальцы к глазам.

– Наоми, посмотри на меня.

Я опускаю руки. Лахлан сидит напротив, пристально глядя на меня. Он обнимает меня за шею. Его большой палец касается моей кожи, и я вздрагиваю.

– Ты сейчас со мной? – спрашивает он.

Да… Нет… Может быть… Каждый день для меня – неизвестность. Каждый день я просыпаюсь с ощущением густого тумана вокруг, и я недосчитываюсь частички себя и не знаю, куда она делась.

– Пока да, – честно отвечаю я.

Лахлан смотрит мне в глаза.

Возникает двухсекундная пауза, и она заставляет мой желудок болезненно сжаться. Кровь оглушительно ревет в моих венах. Лахлан открывает рот, но ничего не говорит. Похоже, он борется с собственными чувствами и проигрывает эту схватку. Наши взгляды встречаются, он крепко целует меня в губы.

Я мгновенно оживаю. Это то, что и должен делать хороший поцелуй. Он должен говорить с вами, как только ваши губы соприкоснулись.

Не нужно думать.

Не нужно реагировать.

Только чувствовать.

У нас с Лахланом всегда так и было. Это поцелуй шепчет мне:

– Помни меня. Я настоящий.

Я отвечаю тем единственным образом, которому Лахлан научил меня в прошлом. Его ладони обхватывают мое лицо. Давление его губ ослабевает, и тогда мои губы ищут его рот. Он тихонько стонет и еще крепче сжимает мое лицо. Это будит воспоминания о том, кем я была. В моей голове, словно в лучах прожектора, возникают картины. В каждой присутствует Лахлан. Мы с ним вдвоем в поле, запускаем фейерверки. Смотрим на звезды и без конца говорим, пока не восходит солнце. Я вижу себя: я улыбаюсь, я беззаботная и такая счастливая.

Я ощущаю короткий миг умиротворения. Язык Лахлана проникает между моих губ. По моему телу прокатывается дрожь, и я шире открываю рот. Мои пальцы скользят вверх по его рукам, касаются его шеи. И в тот момент, когда внутри меня начинает мерцать надежда, Мэри прочищает горло.

Лахлан отстраняется первым. Его зрачки расширены, губы распухли от нашего поцелуя. Я облизываю губы, пытаясь вернуть частичку этого поцелуя. На этот раз Мэри откашливается еще громче. Я поднимаю глаза.

– Мистер Холстед, – говорит она, – думаю, вам пора уходить.

Лахлан убирает руку с моего затылка. Мне мгновенно становится холодно. Мои руки тяжело падают на стол. Я вижу, как Лахлан встает и поворачивается к Мэри.

– Всего одну минуту, – просит он.

Мэри смотрит на него, затем на меня и вздыхает.

– Минутку, – предупреждает она и уходит.

Лахлан наклоняется ко мне. Я смотрю в стол, но его гладкая поверхность начинает расплываться из-за слез, что наворачиваются мне на глаза. Назревает что-то ужасное. Я это чувствую.

– Я не могу так дальше, – говорит он.

Я смотрю на него. И вижу в его глазах боль.

– Навещай меня, – еле слышно шепчу я. – Иначе мне просто не выжить.

Лахлан смотрит в окно. Мои руки тянутся к нему. Я хватаю воротник его рубашки, заставляя посмотреть мне в глаза.

– Ты не можешь бросить меня.

Нас окутывает напряженная тишина. Опустив ресницы, он смотрит на меня. Лицо его чернее тучи. Его пальцы один за другим обвивают мои запястья. Он решительно убирает мои руки со своей рубашки.

– Я не бросаю тебя. Ничего подобного у меня даже в мыслях нет. Но я не думаю, что помогаю тебе. Я лишь все ухудшаю, – медленно говорит он.

– Ты помогаешь, – настаиваю я. – Всякий раз, когда ты приходишь, мне становится лучше.

Лахлан ничего не говорит.

– У тебя просто плохой день. У меня плохой день. Завтра все будет лучше и…

Он поворачивает голову. Я вижу выражение его лица. Неважно, что я говорю. Он не собирается менять свое решение.

Когда вокруг меня все летело в тартарары, он твердо стоял на моей стороне. И вот теперь он уничтожает мой мир.

Таким, скорее всего, должен быть ад. Да-да, именно ад. Мои легкие сжимаются. Я не могу дышать. Я тру ладонями глаза и упрямо качаю головой. Если Лахлан перестанет приходить, страшно представить, что может произойти. Мой разум удерживает лишь одна тонюсенькая ниточка. Я сломаюсь прежде, чем упадет на землю заледеневшая капля.

Я чувствую на плече его руку и пытаюсь стряхнуть ее, но Лахлан сжимает меня крепко. Я заставляю свои руки по-прежнему лежать на столе.

Зато Лахлан отпускает мое плечо и шагает к двери, уходя из моей жизни.

Не вставая со стула, я поворачиваюсь.

– Подожди!

Лахлан оборачивается.

В эту минуту я в отчаянии. Я знаю, что теряю его.

– Ты помнишь, что сказал мне год назад? – спрашиваю я.

Он стискивает зубы и отворачивается. Я знаю: он пытается не отвечать на мой вопрос, но он ничего не может с собой поделать. Даже когда вы злитесь, любовь цепляется за вашу душу самым мучительным образом. Она будоражит вас – заставляет чувствовать – даже если это последнее, что вам нужно.

Лахлан натянуто кивает.

– Тогда, прошу тебя, не делай этого, – говорю я.

Он делает шаг вперед.

– Лахлан! – кричит Мэри ему вслед.

Он останавливается.

Я умоляю его без слов. Проходят секунды. Я жду, что он скажет Мэри, чтобы та не совала нос не в свои дела. Жду услышать от него, что ему стыдно за свои слова. Но он медленно отступает.

Мир уходит из-под моих ног. Я в свободном падении, отчаянно цепляюсь за все, что только способно спасти меня.

Фигура Лахлана становится размытой. Моя голова словно раскалывается пополам. Я хватаюсь за стол и резко падаю вперед. Столы и стулья куда-то исчезают, я их больше не вижу.

Стены покрываются трещинами и, рассыпаясь, падают на пол. Из-под земли вырастают новые стены насыщенного коричневого оттенка. Коричневый линолеум пола превращается в плюшевый белый ковер.

Вокруг меня со звоном разбиваются оконные стекла. В комнату врывается порыв ледяного ветра. Я сжимаю голову руками, издаю протяжный стон. Осколки стекла вращаются в воздухе. Они пролетают в нескольких дюймах от меня и исчезают. Огромное окно с шумом всасывается в стену. Солнечный свет меркнет, сменяясь мягким лунным сиянием.

Затем все исчезает.

Я открываю глаза. Моргаю и медленно встаю.

Я смотрю в зеркало на свое отражение. И не узнаю себя. Я выгляжу обновленной, счастливой и даже красивой. Мои светлые волосы уложены волнами и с одной стороны схвачены золотистой заколкой. Щеки обрели румянец, в глаза вернулась жизнь. Я – прежняя Наоми.

Комната отдыха исчезла.

Мое тело обтянуто облегающим платьем. Я оборачиваюсь и вижу, что моя спина обнажена. Мой взгляд тотчас скользит от платья к сидящему в углу комнаты мужчине.

Макс.

Я смотрю на него, и на моих губах играет улыбка. Пульс учащается. Он сидит, закинув ногу на ногу. Его лицо – воплощение спокойствия, ямочка на правой щеке делает его похожим на мальчишку. Но его пухлые губы растягиваются в улыбке, в которой нет ничего мальчишеского.

Он встает в полный рост. Я вижу, как он надевает на широкие плечи черный пиджак, прикрывая белую рубашку и черные подтяжки. Его галстук-бабочка развязан и болтается на шее, словно черная лента.

Его волосы взъерошены, но ему все равно. В этом весь Макс. Ему плевать на все правила и условности, и он всегда поступает по-своему.

Он поправляет воротник пиджака и подходит ко мне сзади. Его тело поглощает меня. Моя макушка касается его подбородка.

Я цепляюсь за этот момент, как за спасательный круг, держусь за него как можно дольше. Он никогда не длится долго. Но всякий раз, когда я вижу его, я убеждаю себя, что все будет по-другому, что он не исчезнет из моей жизни.

Я смотрю на его волевой подбородок и острые скулы. Он чисто выбрит, кожа загорела на солнце. Он подходит ближе и проводит рукой по моей обнаженной спине. Я вздрагиваю.

– Ты прекрасна, – шепчет он.

Я вижу нас обоих в зеркале. Он поднимает бровь. Его губы кривятся в ленивой улыбке.

Он отбрасывает в сторону мои волосы и обеими руками берет меня за плечи, словно приглашая прильнуть к нему. Что я и делаю. Мои лопатки упираются ему в грудь, и я вздыхаю. Он смотрит на меня в зеркале и медленно наклоняется, чтобы поцеловать меня в плечо. Его зубы слегка царапают мою кожу. Я вскрикиваю и наклоняю голову, подставляя ему для поцелуя шею.

Он спрашивает меня о том же, о чем и Лахлан несколько минут назад.

– Ты любишь меня, Наоми?

Мое тело все еще реагирует на то, как он произносит мое имя. У меня перехватывает горло, поэтому я просто киваю. Он наклоняется еще ближе и вдыхает запах моего тела.

Да, я люблю его. Люблю самым извращенным, самым невозможным образом.

Макс наклоняет голову и улыбается, словно знает, о чем я думаю. Его рука скользит от моей шеи вниз. Я вижу в зеркале, как его большая загорелая ладонь замирает там, где бьется мое сердце. Его пальцы ложатся на мою кожу.

Он опускает глаза и следит в зеркале за моей реакцией. Кончик его носа касается моей щеки. Мои пальцы сжимаются в кулаки, и я с упоением наблюдаю за тем, как его губы скользят по моей щеке.

– Если ты меня любишь, то не сдавайся, – шепчет он едва слышно.

– Обещаю, что не буду.

Я знаю, что будет дальше. И отчаянно хочу, чтобы на этот раз все получилось иначе. Поэтому я еще сильнее прижимаюсь к нему и вдыхаю его запах. Для меня, запертой в этом затхлом месте со стерильными стенами, Макс становится глотком свежего воздуха. Прежде чем исчезнуть, его запах обволакивает меня.

И да, он уже исчезает. Слова застревают у меня в горле, я тянусь к Максу, но рука пронзает пустой воздух.

Он исчезает, а я падаю.

Я ударяюсь спиной о спинку стула. От боли и неожиданности я вскакиваю. Мое сердце готово выскочить из груди. Я быстро дышу, пытаясь унять сердцебиение.

– Наоми, с тобой все в порядке?

Я вздрагиваю и, подняв голову, вижу перед собой Мэри. Она смотрит на меня.

Она ждет, когда я отвечу, на ее лице застыла тревога. Я громко сглатываю и качаю головой. Мои пальцы больно впиваются в бедра, тело бьет дрожь.

– Да, все в порядке.

– Пора принимать лекарства, – говорит она.

Я встаю и, кивнув, следую за ней в свою комнату.

Во мне бурлит адреналин. Лоб блестит каплями пота. Хотя Макс ушел, я все еще слышу его голос. Ощущаю его запах. Чувствую прикосновение его руки к моей коже.

Я знаю, что не выдумываю Макса. Я знаю, что ничего не выдумываю. И меня жутко пугает, что эти факты ничего не меняют.

Значение имеет лишь один-единственный факт – все думают, что я абсолютно чокнутая. И вот теперь человек, который пытался меня поддержать, теряет надежду.

Сегодня вечером я приму лекарства, лишь бы не думать о том, что меня ждет. Завтра смирюсь с тем, что для того, чтобы распутать мою историю, меня сначала уничтожат. Как та замерзшая капля воды, я неизбежно разобьюсь вдребезги.

Уйду, исчезну… пропаду.

2. Поверь мне

– Что тебе нравится?

Я перекатываюсь на бок и кладу голову на руку. Макс лежит на животе. Окно напротив нас открыто, впуская в комнату летний зной. Яркий солнечный свет льется в спальню, скользит по полу, забирается на кровать и косыми полосами ложится на спину Макса. Я провожу пальцами по его загорелой коже и наклоняюсь ближе.

Что мне нравится? Вместо ответа я целую его в губы. Вкусно. Макс отвечает на поцелуй, его руки касаются моего лица, удерживая меня на месте, а сам он садится.

Ни на миг не отрываясь от моих губ, он ложится на меня. Наши тела прижаты друг к другу. Он дышит носом, я обнимаю его руками и ногами.

Руки любимого обводят мое тело. Его дыхание согревает мою кожу, он целует меня в подбородок, затем его губы спускаются ниже.

А потом невидимая сила вырывает его из моих объятий. Он тянется ко мне, и, перед тем как он исчезает, я вижу в его глазах испуг. Он боится не за себя. Он боится за меня.

– Вон из моей головы! – произношу я со стоном. – Убирайся прочь! Уходи!

Я крепко прижимаю ладони к глазам, пока не начинаю видеть цветные пятна. Я нажимаю на веки сильнее в надежде на то, что образ Макса растворится и исчезнет.

Как долго воспоминание может повторяться, прежде чем с вашим разумом произойдет короткое замыкание? Я чувствую, как мой мозг пытается успевать за воспоминаниями о Максе. Мозг работает все быстрее и быстрее. Начинает перегреваться. А потом… бум. Взрывается.

В данный момент это не кажется таким уж плохим вариантом. Лишь бы настал тот блаженный момент, когда я смогу просто… быть.

Без воспоминаний.

Без слов.

Без боли.

В тишине.

Я встаю с кровати и начинаю расхаживать туда-сюда. С моих губ срывается стон. Я устала сидеть здесь. В этой крошечной комнате. Я смотрю на четыре белесые стены, что окружают меня. Они совершенно голые. Ни семейных фото, ни плакатов. Ничего. Помимо телевизора, единственное развлечение, что у меня есть, – это большое квадратное окно.

Я устала от всего.

Это все равно что сидеть в тесной коробке. И каждый день, когда я сижу в ней, ее стены надвигаются на меня все ближе и ближе.

Большую часть дней я могу мириться с этим местом. Но теперь, когда Лахлан больше не приходит, мне становится страшно. Он единственный придавал мне сил.

Мэри стучит в мою дверь. Девять утра. Я ожидаю увидеть ее привычно хмурое лицо, но сегодня она смотрит на меня благодушно.

– Ты уже встала. Хорошо. – Она протягивает мне утренние таблетки. – Сегодня ты встречаешься с новым доктором, – говорит она.

Я нахмуриваю брови и проглатываю все таблетки разом.

– Почему?

Если честно, доктор Вудс как врач – полное дерьмо. Он считает меня полоумной. У нас с ним молчаливый уговор: он прописывает мне лекарства, я делаю вид, что следую его советам.

– Почему? Я понятия не имею, почему тебе нужно к другому врачу. – Она кивает в сторону коридора, и я не могу понять, лжет она мне или нет. – Ты готова?

Нет, я не готова. Я ненавижу перемены и не хочу начинать все сначала с новым доктором.

– Разве Вудс отказался от меня?

– Наоми… – Она вздыхает и отводит взгляд. – Я уже сказала тебе, что не знаю, почему тебе нужно встретиться с кем-то новым.

– Мэри, если вы хотите мне солгать, убедитесь, что выбрали правильную интонацию. Заставьте меня поверить в ваши слова.

Она бросает на меня непонимающий взгляд, но уголки ее рта слегка приподнимаются. Еле заметно.

– Поторопись. Иначе опоздаешь, – говорит она.

– Итак… этот новый доктор. У него есть имя? – спрашиваю я, когда мы идем по коридору.

– Это она, а не он. И ее зовут доктор Ратледж. Она здесь новенькая и очень хочет познакомиться с тобой.

Я играю с завязками своей серой толстовки и пытаюсь осмыслить эту новую информацию.

– И я буду первой, кто высосет из нее надежду?

– Нет, ты не первая. – Мэри строго смотрит на меня. – Она очень мила.

Здесь быть милой ровным счетом ничего не значит. Я даю ей максимум девять месяцев, прежде чем она передаст меня другому врачу или снимет со стен свои красивые дипломы и вылетит отсюда.

Мы останавливаемся перед закрытой дверью. Я смотрю на бронзовую табличку. Черными буквами написано имя – Женевьева Ратледж, доктор медицины. Еще один человек, который вынесет обо мне суждение, и, если честно, я к этому не готова.

– Так ты идешь? – нетерпеливо спрашивает Мэри.

Я не хочу отвечать на глупые вопросы. Не хочу чувствовать на себе чей-то оценивающий взгляд.

– Наоми?

– Да. Иду, иду, – отвечаю я, но ноги отказываются повиноваться. Мои руки болтаются вдоль тела так, словно к ним привязаны гири.

Мэри теряет терпение. Она громко стучит в дверь и уходит. Я смотрю на нее, и впервые мне хочется броситься за ней следом.

– Входите! – раздается незнакомый голос.

Он кажется полным радости. На месте доктора Ратледж я бы не стала особенно радоваться. Если я не разрушу ее надежды, это сделает кто-то другой.

Стараясь шуметь как можно меньше, я медленно открываю дверь. Ее кабинет для меня стал полной неожиданностью. Кабинет доктора Вудса был призван запугивать. Каждый раз, когда я входила в него, клянусь, мне казалось, что прежде чем я дойду до стола, мне придется пройти несколько миль. Я шла словно на казнь.

Этот кабинет излучает тепло. Желтовато-коричневые стены увешаны дипломами. Ничего пугающего. Зато чувствуется женская рука. Растения возле окна, декоративный коврик на полу. Даже свеча на столе. На секунду я даже забываю, где я. И вспоминаю, лишь когда из-за стола встает невысокая брюнетка.

Первое впечатление от доктора Ратледж? Тридцать с небольшим лет. Милое лицо. Она улыбается, и я вижу ряд ровных, белых зубов. Для этого места у нее слишком счастливый вид.

– Привет, Наоми. Я доктор Ратледж!

Она протягивает мне руку.

Я смотрю на нее, как на яд, и осторожно протягиваю свою. Моя рука едва успевает дотронуться до ее пальцев, потому что я тут же отдергиваю ее назад.

Она даже не моргнула.

– Пожалуйста, присядь.

Я сажусь. Мои колени ходят ходуном. Я смотрю куда угодно, но только не на нее. Я чувствую на себе ее взгляд. Я перевожу взгляд на ее дипломы. Ее полное имя Женевьева Мария Ратледж напечатано в середине каждого диплома.

Я воображаю ее младшим ребенком в большой семье. Четверо или пятеро братьев и сестер. Ее родители трудолюбивы. А как они гордились, когда она окончила медицинский колледж! Они со слезами на глазах наблюдали за тем, как она получает диплом, и думали: «Наша малышка изменит мир!»

Она садится, и стул под ней слегка скрипит. Она перелистывает бумаги в папке и берет с безупречно чистого стола ручку. Документы на нем сложены в идеальном порядке. Каждая вещь знает свое место. Перед ней открытый ноутбук.

Она сплетает пальцы и одаривает меня улыбкой на миллион долларов.

– Как дела, Наоми?

Мне было бы легче судить о ней, сделай она что-то такое, что заронило бы в меня подозрения. Доктор Вудс всегда был в белом халате, идеально отутюженном, без единой складочки, вечно застегнутом на все пуговицы. Таком официальном и строгом, что это мгновенно возводило между нами стену. Он был доктором, а я – больной на голову пациенткой. Но на докторе Ратледж нет белого халата.

На ней темно-синие брюки и кремового оттенка свитер. Я чувствую запах ее духов. Очень приятный. Я бы охотно брызнула его себе на запястье, не сиди я в психушке.

– Я в порядке.

Она снова улыбается. Это начинает меня раздражать. Доктор Вудс не улыбался так часто.

– Как ты спала? – спрашивает она.

– Неплохо.

Счастливое выражение не покидает ее лица, даже когда она задает мне вопрос, который никто ни разу не удосужился мне задать.

– Как ты думаешь, почему ты здесь?

– Что?

– Как ты думаешь, почему ты здесь? – повторяет она.

Мой взгляд упирается в пол. Тишина становится неловкой.

– Не знаю, – выдавливаю я из себя.

Она кивает и что-то пишет на листе блокнота.

– Ты здесь с кем-нибудь говорила?

– Вообще-то нет.

– Почему нет?

Когда я только прибыла в Фэйрфакс, доктор Вудс попытался заставить меня пойти на откровенность. Но я не доверяла ему. Его подход был чисто клиническим, а голос – лишенным всяких эмоций.

Я говорю доктору Ратледж правду:

– Потому что не доверяла ему.

Ее брови удивленно ползут вверх.

– Это почему?

Я пожимаю плечами.

– Потому что ему все равно, что со мной будет.

Я впервые произношу эти слова вслух. Это хорошо. Доктор Ратледж не пытается меня переубеждать. Она продолжает писать в своем блокноте.

– Думаешь, он тебе не верит?

Я многозначительно улыбаюсь.

– Нет, я просто знаю, что не верит, – быстро отвечаю я.

– Кто-нибудь поддерживает тебя?

Раньше был человек, который меня поддерживал, но Лахлан утратил веру в меня. Интересно, сколько времени остается у меня самой до того, как я перестану верить в себя?

– Никто, – отвечаю я.

Мой голос угрожает меня выдать.

– И что ты чувствуешь по этому поводу?

– Что кто-то чувствовал бы, зная, что его никто не поддерживает? – парирую я. – Конечно, дерьмово.

Она кивает и улыбается, словно мои короткие, но честные ответы ее удовлетворяют.

– Понятно. На твоем месте я бы тоже злилась.

Я смотрю на нее из-под ресниц и пытаюсь понять, обманывает она меня или говорит правду. В ее лице я не вижу ничего, кроме честности. И тогда мне на глаза наворачиваются слезы. Я пожимаю плечами и смотрю в пол. Все вокруг становится размытым, чувствую, что еще пара секунд – и я разревусь.

Глупо. Бестолково. По-детски. Я могу называть это как угодно, но слез сдержать не могу. Я отвечаю ей, потому что слова помогают мне не разрыдаться.

– Я не злюсь. Я просто… подавлена.

– Почему?

– Я знаю: то, что случилось, – правда, – отвечаю я. – Но это не имеет смысла. Даже для меня. И если я запуталась, то как я могу ожидать, что остальные поверят мне? Я просто…

Я тут же закрываю рот и приказываю себе молчать. Похоже, я увлеклась.

Доктор Ратледж не торопит меня.

– Наоми, я ознакомилась с твоей медицинской картой. – Она смотрит мне в глаза и говорит медленно: – Я просто хочу помочь тебе.

Я никогда не видела, что написано в этой самой «медицинской карте», но что-то подсказывает мне, что там целая куча лжи.

– Это не то, кто я есть.

Доктор Ратледж склонила голову набок.

– Что именно?

– То, что здесь написано. – Я постукиваю пальцем по лежащей на ее столе папке. – Это не я. Это чей-то еще взгляд на то, что случилось. Но не мой.

– Тогда расскажи мне свою историю.

– Вы просто собираетесь вынести свое суждение, – говорю я.

– Я не стану этого делать, если ты дашь мне шанс.

Я откидываюсь на спинку стула и складываю руки на груди.

– Нет.

– Почему нет?

– Называйте меня сумасшедшей, но что, если я просто не хочу рассказывать о своей жизни постороннему человеку.

– Я здесь не для того, чтобы тебя судить, – говорит она. – Я лишь хочу, чтобы ты рассказала мне все, что знаешь. Скажи мне, что привело тебя сюда, чтобы я могла поскорее вернуть тебя в обычный мир.

Даже если она и бойкая на язык, есть в ней нечто успокаивающее. Что-то располагающее. Как будто я могу раскрыть ей мой самый темный, самый постыдный секрет, и она выслушает его не моргнув глазом.

Открыв рот, я вверяю себя ей. Я очень надеюсь, что она примет мои слова и поверит: все, что я ей говорю, – это и есть моя жизнь. Она держит себя так, будто ее просьба – самая простая вещь в этом мире. Для меня же это все равно что просьба вскрыть вены и истечь ради нее кровью.

– Настоящая Наоми никогда бы не сдалась так быстро. Она бы боролась за то, чтобы остаться в настоящем.