Kitobni o'qish: «Страна Прометея»

© М. К. Чхеидзе, 2020

© А. Г. Гачева. Предисловие, 220

© Издательство М. и В. Котляровых, 2020

От издательства
Восхищения достойна почва, взрастившая…

…Случалось ли с вами так, что книга, прочитанная, так сказать, «от и до», в которой, казалось бы, и нет особых откровений, зашифрованных посланий, мыслей, требующих активной работы ума, написанная к тому же достаточно просто и понятно, тем не менее заставляет вновь и вновь обращаться к себе, открывать ставшие такими знакомыми страницы, вчитываться, пытаясь не столько разгадать магию слова, как увидеть – через время, через расстояние – человека, написавшего ее?.. Я бы назвал это родственным полем, а если уж точнее – полем родства, на котором встретились – случайно ли, неизбежно ли, а чаще всего закономерно – души, связанные узами общечеловеческими, теми самыми узами, соединяющими нас, словами Экзюпери, «с мирными пастбищами, с экзотическими плантациями и зрелыми нивами, со всей Землей».

Поле родства – составная часть «пространства тела, души, ума», которое, по мнению литературоведа В. Топорова, столь же реально, как «пространство города, страны, земли, мироздания». Встречи на этом поле, на этом пространстве достаточно редки, а поэтому каждая из них оставляет след в сердце. Именно такой видится нам знакомство с книгой «Страна Прометея» и ее автором Константином Чхеидзе.

…Я искал ее долгие годы, а оказалось, она находилась совсем рядом, даже, вероятнее всего, уже побывала в моих руках. Впрочем, расскажу по порядку. Задумав в начале девяностых годов выпуск книг о неизвестной, в силу идеологических причин, истории Кавказа, серии, получившей впоследствии название «КЛИО» («Кавказский литературно-исторический Олимп»), вместе с неутомимым исследователем Рашидом Тугановым (ныне покойным) мы составили примерный план планируемых к изданию работ. Вот тогда-то, не помню уже от кого именно, и услышал о «Стране Прометея» и ее авторе – тесными узами связанном с Кабардино-Балкарией белоэмигранте Чхеидзе.

Ее практически никто не читал, но слышали о ней многие, кое-кто даже видел, а известный историк Олег Опрышко обильно цитировал в своем документальном повествовании «Бывают странные сближения…» (1993), рассказывающем о судьбах кабардинцев и балкарцев, сражавшихся в составе Кавказской конной дивизии в период Первой мировой войны. Уже из этих цитат становилось ясно, что перед нами произведение неординарное, что автор не просто участник происходивших в начале прошлого века событий, запечатлевший их пером очевидца, а глубокий, самобытный писатель. Мало того – столь искренне, чисто, пронзительно светло и печально о Кабарде и Балкарии, ее людях, природе никто еще не писал. Пером неизвестного литератора Чхеидзе водила высокая любовь к малой родине, обители духа, стране огня, которой стала для него Кабардино-Балкария.

Книгу, написанную человеком, оказавшимся по другую сторону баррикад и по этой причине несправедливо забытую, надо было издавать. Но, к сожалению, в силу разных причин в те годы это не удалось сделать. А когда такая возможность появилась, найти оригинал никак не получалось. Дело в том, что создавалась книга в конце двадцатых годов прошлого века; закончена была, как явствует из авторской датировки, в Праге, в 1930 году, издана спустя два года в Шанхае – китайском городе, бывшем в то время своего рода негласной столицей российской эмиграции. Тираж книги неизвестен, но нет никакого сомнения, если судить по аналогичным изданиям тех лет, что был он небольшим – несколько сотен экземпляров, большинство из которых бесследно сгинуло, превратившись в пыль, в огне времени, пламени войн, костре судеб человеческих.

И все же прав классик – сами книги не горят, хотя и сгорают их тиражи. Долгое время поиски «Страны Прометея» не приносили результата. Олег Опрышко оригинала не имел – для цитирования он брал книгу у известного музейного работника Т. Б. Шаханова (1917–2000) – личности неординарной, знаковой и, как часто это бывает, недооцененной современниками.

После смерти Тимура Басиятовича следы книги затерялись. Ясно, что она никуда не делась, лежала у кого-то, но для издания оставалась недоступна. Обращения в основные книжные хранилища России в рамках межбиблиотечного абонемента, как и поиск на сайтах ведущих европейских библиотек результата не дали. Помог случай. В разговоре с одним из посетителей издательства выяснилось, что у него имеется копия «Страны Прометея» – не очень четкая, но вполне пригодная, за исключением ряда отсутствующих страниц, для воспроизводства. Выпускать книгу с купюрами, пусть и вынужденными, не хотелось. И опять на помощь пришел случай – удивительно, но нашелся оригинал, с которого была сделана попавшая к нам в руки копия. И тут выяснилась невероятная вещь – книгу эту, о чем можно говорить с высокой степенью вероятности, я уже держал в своих руках. Причем двадцать лет назад, в начале восьмидесятых.

В те годы в городском парке, у театра им. А. Шогенцукова, собирались для обмена любители книг. И в одно из воскресений здесь оказался неизвестный молодой человек, в разговоре с которым выяснилось, что из Риги, куда он ездил на похороны дальнего родственника, им доставлено несколько чемоданов старых фолиантов, которые он не прочь продать. Как оказалось, в основном это была так называемая белоэмигрантская литература, вышедшая в Риге, Харбине, Шанхае, Праге, Париже. Большинство книг прошло через многие руки, не имело родных обложек. Но было аккуратно, хотя и кустарно, переплетено их бывшим владельцем, наклеившим бумажные обложки поверх самодельных переплетов. Одной из них и была «Страна Прометея».

Почему я ее тогда не приобрел, купив множество других, как впоследствии оказалось, совершенно ненужных книг, мне и самому неясно. Когда спохватился, она уже ушла в другие руки и как попала к Тимуру Шаханову, теперь никто не расскажет. Впрочем, может, это и совершенно разные книги… Суть ли? Важно другое – сегодня «Страна Прометея», спустя более чем 70 лет, вновь пришла к читателю. Как и душа Константина Чхеидзе, чья боль и любовь, горечь и сладость, печаль и радость, тоска и тепло откроются каждому, кто на поле родства, не знающем национальных ограничений, пытается выращивать тот хлеб, который, по Экзюпери, является «средством единения людей», каждому, кто понимает, что «восхищения достойна прежде всего почва… взрастившая» людей, каждому, кто считает себя истинным патриотом Кабардино-Балкарии.

Кому-то может показаться излишним обильное цитирование в этом предисловии мыслей французского гуманиста Антуана де Сент-Экзюпери – писателя, вошедшего в мою жизнь еще в юношестве, творчеству которого была посвящена целая книга, написанная в середине семидесятых и вышедшая в свет спустя двадцать лет, в середине девяностых. Тем более странным увидится расположение этих двух, несоизмеримых на первый взгляд личностей, в одном ряду. Но все, кто ознакомится с книгой Чхеидзе и кто уже знаком с творчеством Сент-Экса, без сомнения, отметят их созвучие мыслей, несмотря на всю планетарность мышления одного и конкретику другого. Названия их книг – «Планета людей» (в первом переводе – «Страна людей») и «Страна Прометея» перекликаются, а уж с авторством ставших крылатыми слов «все мы родом из страны детства» не так все, оказывается, однозначно. «Откуда я родом? – спрашивает Экзюпери в «Планете людей», написанной в течение нескольких месяцев 1938 года. – Я родом из моего детства, словно из какой-то страны…». Но еще почти десятью годами ранее Константин Чхеидзе заметил: «Мягкие звуки песни зачаровывали и уносили в ту, далекую, недосягаемую страну, которая называется Детство». Естественно, Сент-Экзюпери не читал «Страну Прометея», не был знаком с ее автором, но высокое поле родства сближало этих людей.

Готовя книгу Константина Чхеидзе к печати, мы практически ничего не знали о биографии самого автора – ни года рождения, ни того, как сложилась его дальнейшая судьба. Лишь незначительные штрихи, которые он сам поведал о себе в книге: родился в Моздоке, где на берегах Терека, прошло его детство, друзьями по городской школе были русские и армяне, кабардинцы и осетины. Далее учеба в школе где-то на юге России, потом военная школа…

Дальнейшие сведения о боевом пути корнета были почерпнуты из уже упоминаемой нами выше книги «Бывают странные сближения…» и найденных ее автором документов.

Здесь необходимо сказать, что все публикуемые в книге документы предоставлены историком О. Л. Опрышко и в большинстве своем неизвестны читателю. Так, в частности, из приказа по Кабардинскому конному полку за № 301 от 26 октября 1917 года, подписанном полковником Абеловым, явствует, что «прибывшего в полк корнета князя Чхеидзе полагать налицо с 25-го октября»¹. Встречается его фамилия и в следующем приказе, которым он назначается младшим офицером в 3-ю сотню, ту самую, которой командовал З. Даутоков-Серебряков ². Упоминается он и в «Списке наличного состава Кабардинского конного полка…», составленном 7 ноября 1917 года в слободе Нальчик³. А в приказе по полку за № 22 от 22 января 1918 года говорится о его зачислении на провиантское (приварочное) довольство при штабной команде…» ⁴.

Известно, что в августе этого же года корнет «приехал в станицу Солдатскую к своему однополчанину штабс-ротмистру Заурбеку Даутокову-Серебрякову и с тех пор находился при нем в должности адъютанта»⁵ вплоть до гибели последнего. Кстати, в архиве имеется и документ, собственноручно написанный Константином Чхеидзе. Адъютант генерала Даутокова-Серебрякова, давая характеристику (удостоверение) за № 713 от 25 сентября 1919 года подхорунжему Тембулату Лабазанову ⁶ пишет: «…Поступил в отряд генерал-майора Даутокова-Серебрякова в августе месяце 18-го года, когда в отряде было 9 всадников. Будучи доблестным воином и безукоризненным в политическом смысле – Лабазанов является примером для всадников и заслужил доверие со стороны командного состава.

По сформировании бригады продолжал службу в 1-м Кабардинском полку, участвуя в Кубанском, Балкарском, Дигорско-Осетинском и Малокабардинском походах. В июне месяце Лабазанов был взят генералом Серебряковым в качестве ординарца на Царицынский фронт, где находился до 30 августа с. г. Подхорунжий Т. Лабазанов прослужил в строю 12 месяцев» (ЦГА КБР, ф. Р-197, оп. 1, д. 30, т. 2, л. 438).

В составе отряда Бековича-Черкасского корнет оказался в Крыму. Турция, Болгария, Чехословакия, Франция – вот эмигрантские скитания Константина Чхеидзе, о которых он вскользь упоминает в своей книге, неизбывно тоскуя об утраченной родине, вновь и вновь возвращаясь к ней, с теплом и любовью вспоминая страну Прометея и ее жителей…

Вот, пожалуй, и все, что было известно нам еще вчера об авторе «Страны Прометея». Но было при этом ощущение, что столь талантливый литератор, человек, одаренный особым взглядом проникновения в суть вещей и явлений, не мог уйти из этой жизни просто так, не оставив еще более значимого следа. Об этом ощущении говорил и Олег Опрышко, кстати говоря, не знавший точно, что Чхеидзе зовут Константином (в выявленных документах приводится только первая буква имени), а предположивший это, поистине влюбленный в корнета и передавший эту любовь всем, кто читал его краеведческие книги.

Действительность превзошла все наши ожидания: К. А. Чхеидзе – выдающийся деятель русского зарубежья, большой писатель, глубокий философ, один из зачинателей евразийства. Впрочем, обо всем этом читатель подробно узнает из предисловия Анастасии Гачевой, старшего научного сотрудника Института мировой литературы Российской академии наук, которая занимается творчеством Константина Чхеидзе, написала ряд статей о нем, обследовала архивные фонды Чхеидзе в ГАРФ (Москва) и Литературном архиве Музея чешской литературы (Чехия). Она же сообщила нам, что жива дочь Константина Александровича, от которой и получено любезное разрешение на публикацию «Страны Прометея» в Кабардино-Балкарии. Все это стало возможным благодаря интернетовским сайтам «Русский космизм» и «Философия русского зарубежья», неизмеримо расширившим круг друзей К. А. Чхеидзе, позволившим нам связаться с людьми, кому близко и дорого его имя.

«Страна Прометея» – это светлое и пронзительное повествование о людях Кабарды и Балкарии, их менталитете, образе жизни и духовных ценностях; взволнованный рассказ о природе, достопримечательностях горного края. Событиям, происходившим здесь до начала Первой мировой войны, посвящена первая часть книги, названная «Горы и горцы».

Вторая часть – «Заурбек» – описывает события гражданской войны в Кабардино-Балкарии, поданные через призму биографии З. А. Даутокова-Серебрякова. Личности до недавнего времени рисуемой преимущественно черными красками, ярым противником новой власти, в глазах которой он был «бандитом», «висельником», «палачом кабардинского народа». Чхеидзе же создает образ неординарного, разносторонне талантливого человека (чего стоят одни его музыкальные и поэтические способности), вихрем революционных потрясений ставшего в первые ряды противоборствующих советской власти сил; фигуре не столько знаковой, как трагической.

Реальными героями – живыми, узнаваемыми – насыщена книга Константина Чхеидзе. У всех у них подлинные судьбы и имена, а фамилии не названы лишь потому, что автор боялся навредить многочисленным родственникам своих персонажей, продолжавших жить в Кабардино-Балкарии. Наивный корнет, он и предполагать не мог, какую степень родства затронут репрессии Советской власти в отношении участников его повествования.

Мы посчитали нужным раскрыть фамилии действующих лиц: Маштая – поднимавшего «молодого коня, как обыкновенный человек поднимает барана» – сына Тенгиза Суншева, балкарского таубия из Безенги; Хабыж-цуга – «громоподобного, грандиозного ребенка», чье имя гремело в Большой и Малой Кабарде – Хабыжа Абдурахманова; бесподобных Джан, Джансурат, Алтынчач, Дауты, Фатимат, Сафият – дочерей Дадаша Балкарокова, говоря о которых автор печалится, что он «не в силах изобразить великолепие цветника, где цветут не цветы, но звезды» и многих других…

Посчитали нужным сделать такие комментарии к авторскому тексту по той причине, что если не помнить, откуда ты родом, какое будущее ты сможешь построить? «Человеком ниоткуда» называл таких людей в своем предсмертном интервью известный актер Леонид Филатов, говоривший, что «если ты не любишь какое-то время, то это не значит, что его не было», убежденный: «нет черно-белого прошлого… ничего нельзя забывать».

Вслед за ним поспорим с Екклесиастом, утверждавшим, что «нет памяти о прежнем; да и о том, что будет, не останется памяти у тех, которые будут после нас». Возвращая в нашу сегодняшнюю повседневность книгу, чьи страницы запечатлели гордые и неповторимые судьбы, выразим благодарность ее автору – Константину Александровичу Чхеидзе за то, что он сохранил для нас имена и деяния людей, достойных вечности, за встречу на поле родства.

Виктор Котляров

Анастасия Гачева
Путник с Востока

Роуднице над Лабем. Маленький городок под Прагой, весь утопающий в зелени. На городском кладбище – скромная черная плита с двумя высеченными фамилиями. Верхняя надпись, как, впрочем, и нижняя, читается четко: «Константин Чхеидзе, грузинский писатель и этнограф, 1897–1974». Две лаконичные даты: начала и конца прожитой жизни, между которыми бездонность и бесконечность…

Замок Стары Грады. Филиал Литературного архива Музея чешской литературы. Его бессменный хранитель пан Карол Билек, улыбаясь своей всегдашней тихой и доброй улыбкой, кладет мне на стол толстую папку. Развязываю тесемки. На первом листе заглавие: «События, встречи, мысли». Текст на тонкой папиросной бумаге с потрепанными, зачитанными краями. Воспоминания Константина Александровича Чхеидзе. Опыт самосознания и самосвидетельства, вынесенный из прошлого, завещанный будущему.

Константин Александрович начинает рассказ не с себя, даже не с матери и отца, плотью от плоти которых он пришел в этот мир, – первые страницы «Воспоминаний» посвящены предкам: последний в роде, Чхеидзе идет в глубь веков и поколений, вызывая из небытия образы давно отошедших, те, что сохранились в семейном предании и будоражили воображение мальчика еще в годы жизни в родительском доме. Долгожительница бабушка Анна, очень любившая внука, не раз говорила с ним о прошлом древнего рода, где были и герои-воины (отсюда знак меча на фамильном гербе), и колоритные персонажи, и знаменитости – вспомнить хотя бы того Чхеидзе, который играл роль шута при дворе царя Ираклия II, или Сехнию Чхеидзе, известного грузинского историка XVIII века. «В XVIII мои предки, князья Петр и Моисей, в составе свиты грузинского царя Вахтанга VI, выехали из Грузии в Россию. Вахтанг ехал для переговоров с Петром I, но прибыл в Северную Пальмиру вскоре после смерти Петра. В силу исторических обстоятельств, о которых тут не место говорить, Вахтанг и сопровождавшие его люди предпочли не возвращаться в Грузию. Они приняли предложение Екатерины I остаться в России, поступить в русскую службу»⁷. Так князья Чхеидзе стали русскими подданными, получив поместья вблизи Моздока, и на протяжении двух веков преданно и доблестно служили короне Российской империи.

Отца Константин помнил мало. Александр Чхеидзе умер, когда мальчику исполнилось всего 5 лет. Он был участником русско-турецкой войны, воевал в Болгарии, получил тяжелое ранение под Шипкой. Яркий, темпераментный, независимый в суждениях и поступках, Александр первый из княжеского рода Чхеидзе женился не на грузинке, взяв за себя русскую девушку, дочь полковника и георгиевского кавалера, незнатную и небогатую. Она была очень красива, но не красота являлась ее главным достоинством. Чистота и отзывчивость сердца, душевная доброта, глубокая религиозность, подлинная интеллигентность, которая отнюдь не тождественна голой «образованности». Мать Чхеидзе, происходившая из многодетной семьи, смогла окончить лишь четыре класса начальной школы, и тем не менее в ней была и пламенная духовность, и нравственная чистота, и честность, и деликатность, и подвижный, восприимчивый ум. Все эти качества в полной мере унаследовал от нее ее сын.

Моздок, родной город Константина Чхеидзе, в начале XX века насчитывал всего 3–4 тысячи человек населения, но этнографически и культурно был разнообразен необычайно. «В городе жили грузины-православные и грузины-католики, армяне-грегориане и армяне-католики, были осетины, кабардинцы, чеченцы, ингуши, немцы, казаки, украинцы, евреи, персы. Никаких национальных или религиозных предубеждений среди нас, мальчиков… не было. Мы вместе играли, вместе купались, ловили в Тереке рыбу, ходили в сады лакомиться фруктами, виноградом, на бахчи – арбузами. Эта этнографическая пестрота, религиозное разнообразие принималось нами как нечто данное, само собой понятное. Также и сословные различия стирались между нами – это был подлинный “демократизм”» («Воспоминания»). Да, недаром говорил Христос: «Будьте как дети»! Детская открытость и любовь к людям вне зависимости от их веры и национальности будут свойственны Константину Александровичу Чхеидзе всю жизнь. Выросший в двуконфессиональной семье (отец был католиком, а мать – православной), с детства посещавший и католический костел, который был построен в Моздоке его предками, и православный храм, куда мальчика часто водила мать, а потом много общавшийся с горцами-мусульманами, он с чрезвычайным уважением относился к религиям мира, и Бог в его романах, к которому взывают с надеждой и упованием то старец-мусульманин, то бесстрашный воин, то офицер-христианин, есть единый, превечный Бог, милосердный к людям и миру, одаряющий человека великим даром любви, зовущий его к вечной правде и вечной жизни.

Моздок, Моздок… С каким юношеским увлечением описывал уже немолодой Константин Александрович шумные ярмарки, устраивавшиеся в городе под праздник Успения Пресвятой Богородицы! Тогда «продавалось и покупалось все: лошади, коровы, овцы, козы, буйволы, ослы, домашняя птица, кожа, шерсть и все изделия из кожи и шерсти. В наскоро сколоченных магазинах предлагались ткани, начиная с шелковых и кончая копеечным ситцем. Тут – железно-скобяной товар, рядом двуколки, возы, фаэтоны. Дагестанские чеканщики привозили свои художественные вещицы из серебра. Украинцы продавали глиняную посуду, охотники всех народностей – меха. Лежали высокие горы арбузов, стояли возы, доверху наполненные виноградом. Фрукты отдавались чуть не даром» («Воспоминания»). Но сердце, бившееся бурным, почти языческим восторгом при виде всего этого немыслимого изобилия, запечатлевало в себе и другое – толпы богомольцев, шедших поклониться Богородичной чудотворной иконе, находившейся в соборном храме Моздока. Мать распоряжалась выставлять перед домом, где жило семейство Чхеидзе, большие чаны с водой. И дворянские дети сами подавали воду паломникам, в большинстве своем людям бедным, простым, – да что там говорить: просто нищим, больным и убогим. Всех, кто в том нуждался, кормили. Самым обнищавшим раздавали одежду, снабжали продуктами и деньгами. Как чуток, мудр, воспитующ был этот жест матери, учившей своих детей – неважно, что они знатного рода, – оказывать помощь всякому человеку, как бы ни был он мал и ничтожен, ведь в образе этих страждущих, отверженных, попавших в беду и приходит к людям Спаситель. Симпатию и интерес к простым людям Константин Чхеидзе будет испытывать с самого детства: их разговоры – без светской изнуряющей болтовни, без отвлеченного и такого бесплодного умствования, – рассказанные ими истории, иногда совершенно фантастические и тем не менее истинно увлекательные, спустя многие годы найдут свое отражение на страницах его рассказов, повестей и романов.

Юный Константин был впечатлителен. Его неудержимо влекла красота кавказской природы. Он часто бывал в Нальчике или под Нальчиком в поселке Долинский и во время этих поездок «постоянно испытывал радостное, возвышенное настроение. Величественная красота горных вершин вселяла уверенность, что мир, в котором существует такое неизъяснимое великолепие, не может не быть прекрасным» (Там же). Юноша любил уходить один в горы, где «наедине с чудотворной красотой гор, наедине с природой, вышедшей из рук Создателя в девственном, покоряющем великолепии, наедине с самим собой» «постигал непостижимое, соприкасался с невыразимым никакими словами». «Мне кажется, если я действительно могу назвать себя писателем, то именно потому, что на заре жизни пережил восторги, рожденные этими поездками и прогулками», – вспоминал он позднее («Воспоминания»).

А как был красив – и бурен, и стремителен, и неукротим – знаменитый Терек, воспетый еще Лермонтовым, одним из любимых поэтов Чхеидзе! Лишь самые смелые дерзали его покорять. Константин однажды уже спас двух друзей, тонувших в водах своенравной реки. Сам же решился не просто переплыть Терек, а переплыть в половодье, когда водный поток не оставляет смельчаку практически никаких шансов справиться с ним. Рискнул вместе с другом, кадетом Петром Сысоевым. Были моменты, когда думал: доплыть не удастся. И все-таки он доплыл. А потом также вплавь вернулся обратно. Эта сила и твердость духа, бросающего вызов судьбе, идущего наперекор обстоятельствам, не раз еще заговорит в нем в годы гражданской войны, в многолетних эмигрантских скитаниях, в советских тюрьмах и лагерях, помогая выжить тогда, когда выжить, казалось, уже невозможно…

Впрочем, в начале 1910-х годов юный Чхеидзе еще мало задумывался о «дне грядущем», тем более не мог и представить, какие изломы и катаклизмы, какие превратности и тупики этот день ему уготовит спустя каких-нибудь семь-восемь лет. Жизнь шла своим чередом. И все складывалось по заведенному в роде обычаю. Все князья Чхеидзе были военными. Из поколения в поколение передавалось родовое оружие, от отца к сыну переходила фамильная шашка. Константина, «наследника рода», ждала учеба в Кадетском корпусе, военное училище, а затем служба в кавалерии, в Северском или Нижегородском драгунском полку, где служили его деды и прадеды.

В Полтавском кадетском корпусе, куда в 1908 году поступил десятилетний Константин, будущих офицеров учили не только строевой подготовке с сопутствующими ей гимнастикой и фехтованием и не только точным наукам. Здесь преподавали – и очень добротно – иностранные языки, историю и литературу, обучали пению, танцам и даже игре на струнных инструментах. Закон Божий, тогда предмет обязательный, вел молодой священник отец Сергий Четвериков, впоследствии в годы эмиграции известный церковный и общественный деятель, один из руководителей и духовных вдохновителей Русского студенческого христианского движения. «Высокого роста, худой, с лицом, похожим на лик святого мученика, как изображалось на византийских иконах; с пристальным спокойным взором темных, задумчивых глаз; с приятным, как бы из глубины души идущим голосом, он производил неотразимое впечатление. Проповеди его были просты, конкретны и трогали сердце» («Воспоминания»). Предмет, «к которому едва ли не вся учащаяся молодежь тогдашней России (не исключая семинаристов) относилась несерьезно» (Там же), он умел одушевить пламенем истинной веры, и на его уроках студенты не читали под партой книжки и не посмеивались над катехизическим «во-первых, во-вторых, в-третьих, в-четвертых», а слушали, впитывали, размышляли.

Став заведующим ротной библиотекой, Чхеидзе много читает. Его по-настоящему захватывает русская классика: Гоголь, Толстой, Достоевский, молодой, романтизма исполненный Горький. Тяга к писательству пробуждается рано, хотя носит еще вполне ученический и несерьезный характер: вместе с В. Короленко, племянником знаменитого писателя, Чхеидзе начинает издавать рукописный журнал «Огонек», потом другой – уже под названием «Сигма», «своего рода дневник на различные темы, неопределенные наброски, иногда отклики на злободневные темы кадетской жизни» (Там же).

Перед самым выпуском из училища старшие кадеты участвовали в маневрах. С каким одушевлением будет потом вспоминать об этом Чхеидзе: «Бывало уже тепло, мы маршировали в летней походной форме: белые рубашки, белые брюки, высокие сапоги. Через плечо свернутые полотнища палаток с веревками, палками и кольями; за поясом лопата с короткой ручкой; на плече винтовка с примкнутым штыком. Страшно боевой вид! Нам казалось, что безусловно все девушки в нас влюблены – ведь невозможно не влюбиться в этаких героев. Во время маневров все худели, загорали, казались возмужавшими. Целый день в движении, вечером устройство лагеря. Сами разбивали палатки, варили в котелках кашу. На вечернюю “зорю” – перекличку и молитву – сбегались поглазеть молодые и немолодые жители деревень, если лагерь находился поблизости от них. Некоторые женщины с жалостью смотрели на нас, вспоминая, быть может, своих братьев и сыновей, отправленных на немецкий или австрийский фронт. А мы стояли в каре, непоколебимые в своей мужественности, исполненные достоинства. Правда, когда опускалась ночь, кое-кто сидел около костра пригорюнившись, кто-то охал, стягивая сапоги с распухших натертых ног, кое-кто, закрыв голову полой шинели, “пускал слезу”… но все это вне сцены; а на сцене все мы молодцы и удальцы, один, как другой» (Там же).

Из них готовили боевых офицеров, командиров, способных умереть «за веру, царя и отечество» – ведь уже вовсю шла Первая мировая война. И внушали неписаный строгий завет: «армия вне политики», она не может быть игрушкой в руках тех или иных политических сил, не должна подчиняться интересам классовым, социальным или национальным. Ее долг – защита державы от внешних врагов, защита всех – и богатых, и бедных, и мусульман, и христиан, и русских, и украинцев, и грузин, и евреев, даже и этих вечно враждующих друг с другом политиков, ее девиз – «положить душу свою за други своя». Увы, как скоро этот прямой и честный офицерский идеализм разобьется о жесткую реальность революции и гражданской, братоубийственной бойни! И Чхеидзе полвека спустя выплеснет на страницы «Воспоминаний» так и не утихшую боль за русское офицерство, ставшее одной из первых жертв революционного Молоха: «Русская революция была принята огромным большинством населения страны, она совершилась полвека тому назад, и было бы праздным занятием обсуждать вопрос о ее неизбежности или необходимости. Русская революция – важный исторический рубеж, переведший Россию на новые, небывалые пути, указавший в значительной мере путь развития всего мира. Никакого спора об этом быть не может. Но сейчас я оплакиваю тех моих братьев-офицеров, которые были умерщвлены слепой яростной стихией только за то, что они были офицерами. Я говорю не о тех, кто сознательно вступил в ряды Белой армии – “взявший меч, от меча погибнет”. Они убивали, и их убивали. Я говорю о тех, кто не мог бы объяснить, что значит слово “политика”; кто не знал названия ни одной политической партии в России; кто знал только один долг: идти в бою впереди солдат и первым подставить свою грудь под удар врага» (Там же).

Но все это будет потом. А пока кадеты упоенно маршировали на плацу, занимались стрельбой, гимнастикой, спортом, бравировали отличной выправкой и удалью бесшабашной, галантно ухаживали за барышнями-институтками и с нетерпением ждали, когда же наступит их черед воевать.

В мае 1916 года К. А. Чхеидзе оканчивает Кадетский корпус. Он мечтает об Одесском кавалерийском училище: офицеров там готовили быстро – уже через четыре месяца после приема они отправлялись на фронт. Но в училище не нашлось свободных вакансий, и будущий корнет поступает в Тверское училище. Занятия должны были начаться с сентября, а потому лето он проводит в путешествиях по Кабарде и Балкарии. Именно тогда происходит его встреча с долгожителем Тенгизом Суншевым из селения Безенги, описанная в книге «Страна Прометея». «Тенгиз полностью сохранил ясность мысли, был скуп на слова; но из его немногих слов, из его поведения, из речи его глаз – если так можно выразиться – я почувствовал и понял многое. Когда Тенгиз говорил о своем внуке, о лошади, о горах, которыми мы любовались в час заката, о речке, бурлившей вблизи его сакли, он говорил так, как будто он сам был частью внука, лошади, солнца, гор и речки. А внук, солнце, речка – частью его существа» («Воспоминания»). Встреча с Тенгизом была одним из самых сильных впечатлений поездки. Другим стало посещение древнего могильника: об этом посещении писатель также расскажет в «Стране Прометея» и позднее назовет в числе определяющих и главных событий, оказавших особое влияние на становление его как художника, на путь, которым шел он в литературе. Процитируем «Воспоминания»: «В солнечный летний день, когда ликуют небо и земля, я вошел в мрачную, темную пещеру, таившую в своих недрах останки некогда живших людей. Это был внезапный переход от царства всепобеждающей жизни к царству молчания, тьмы, неподвижности. Вокруг, у стен пещеры, на ее дне, стояли полуприклоненные или лежали скелеты, иногда сохранившиеся, иногда распавшиеся на части. Много оружия, домашней утвари, обрывки полуистлевшей одежды, высохшие ремни, потемневшие украшения. Больше всего меня поражали глазницы черепов – они упорно глядели на меня, как будто спрашивали о чем-то, в чем-то упрекали. Может быть, в том, что я жив, а тех, чьи глаза сверкали некогда в этих темных дырах, уже нет, и даже память об их жизни не сохранилась. Может быть, они требовали от меня чего-то – но чего? Может быть, звали к чему-то, пытались что-то объяснить? Я вышел из могильника расстроенный и печальный. Больше всего угнетало сознание, что я не в силах разгадать вопросов и упреков, пришедших из загробных далей. Я недоумевал, и это было самым тяжелым чувством».