Наследство в Тоскане

– Да, – она свела приподнятые брови. – А вы из?..

– Таллахасси, Флорида.

Выпустив мою руку, она отступила назад.

– Никогда не бывала в Западной Флориде.

– Там очень мило. Заезжайте как-нибудь.

Миссис Уилсон слегка усмехнулась.

К этому моменту София вышла из комнаты и удалилась по лестнице наверх.

Миссис Уилсон обернулась к Марии.

– Ее не приглашали на встречу, верно?

– Нет, – ответила Мария. – В списке ее нет.

– Хорошо. Мне потребуется ваша помощь в том, чтобы завтра же избавиться от нее. Если только Антон не наделал в свои последние дни каких-нибудь глупостей. Да поможет нам бог, если наделал, но даже это меня бы не удивило. – Она снова покосилась на меня и тоже вышла из комнаты.

Мария опустилась в кресло.

– Ми диспьяче^[14].

Я тоже села.

– Но вы же не виноваты. София была… – Я указала пальцем в опустевший дверной проем.

– Си. Любовницей Антона. Не первой, но ей повезло, она стала той, кто был с ним до самого конца. Если честно, я не могу представить себе, чтобы он ей что-нибудь оставил. Он не был дураком, и она много всего получила от него при жизни. Были разговоры про ожерелье, на которое можно было бы целый год снимать в Риме квартиру. Думаю, она заслужила кое-что за то, что была с ним, когда он был так сварлив. Она правда была к нему привязана. Хотя… – Мария неодобрительно покачала головой. – Ее мотивы вызывали подозрения, если вы меня понимаете. Он был немолод, а ее вы видели.

– Думаете, она его обирала?

– Возможно.

Не желая делать осуждающие кого-то предположения, я опустила взгляд на свои руки, лежащие на коленях.

– Кажется, я не особо понравилась его бывшей жене.

Мария махнула рукой.

– Из-за Кейт не переживайте. Она планирует свое третье замужество, а ее второй муж был еще богаче Антона, так что ей-то уж жаловаться не приходится.

– А дети? – спросила я напрямую. – Они меня возненавидят?

– Это уж точно, – ответила Мария, взглянув на меня. – Но что они думают, это неважно. Важно то, что написано в завещании, так что берите то, что он вам оставил, и уезжайте.

Удивленная ее откровенностью, я несколько раз моргнула.

– Спасибо за совет.

Мария печально вздохнула.

– Иначе у вас не будет никаких шансов. У этой семейки просто талант осложнять жизнь себе и всем окружающим. Все превращается в битву.

– Но я же тут ни при чем.

– Нет, конечно, ни при чем, – глядя на меня, Мария начала крутить сережку в ухе. – Что бы ни случилось здесь сегодня утром, не принимайте этого на свой счет. Нет и не было никаких шансов, что они смогут принять тот факт, что у их отца был еще ребенок. Но вообще-то… Не знаю, почему они так уж изумлены. Мать увезла их в Америку тридцать лет назад. Не то чтобы их отец был монахом. В его жизни было много женщин.

Что-то в этой фразе обеспокоило меня, потому что я не хотела думать о своей матери как об одной из многих его пассий. И в то же время мне не хотелось предполагать ничего некрасивого на следующий день после похорон этого человека. Но у меня были свои подозрения.

Я снова выпрямилась.

– Марко сказал, что ваш свекр, Доменико, работал на виноградниках до того, как вы с мужем заменили его. Может быть, родители вашего мужа знают что-нибудь, что произошло между Антоном и моей матерью?

– Может, они что-то и знали, но они оба умерли. Мы с Винсентом начали работать здесь в 1988 году. Когда ваша мать приезжала сюда?

– Это было летом 1986-го. – Когда это направление дознания не принесло результата, я сменила направление. – А кто был шофером Антона до Марко? Где он теперь?

– Его звали Гордон Нуччи, и он был с Антоном много лет. Он жил тут, на вилле, до того, как я начала здесь работать, так что он тоже мог что-то знать, но он тоже давно умер, и тогда мы наняли Марко.

Прежде чем я успела задать еще какие-то из своих многочисленных вопросов, прозвенел звонок на двери.

– Это, должно быть, адвокаты, – Мария поднялась с кресла. – Оставайтесь тут, я пойду встречу их, а потом начнем.

Я смотрела ей вслед, чувствуя, как при мысли о том, что сейчас здесь начнется, у меня сводит желудок – моя первая встреча со своими братом и сестрой, которые, скорее всего, ненавидят меня всеми силами души за то, что я стала наследницей по завещанию их отца, грозила обернуться катастрофой. Но тем не менее мне было интересно, что же Антон оставил мне и сколько это может стоить. Судя по тому, что я успела увидеть в этом владении, это могло быть нечто существенное. Или нет. В любом случае я буду рада, когда эта встреча закончится.

Глава 3. Слоан

Незадолго до прибытия адвокатов на Слоан Ричардсон снизошло прозрение. Это случилось позади виллы, в огороде, где по утрам солнце светило ярче всего. Возможно, оно было принесено ей божественным переливом церковных колоколов с вершины холма. Или же свежий сельский воздух напоил кислородом ее мозг, измученный выхлопными газами, от которых у нее болела голова всякий раз, как шоссе под Лос-Анджелесом застывало в мертвой пробке и их шофер не мог двинуться с места.

– Дети, посмотрите, – обратилась она к своим детям, Хлое и Эвану, которые шли позади нее.

Эвану было десять, Хлое – семь. Оба не поднимали глаз от телефонов.

– Эван! Хлоя! – прикрикнула она.

– Ну что? – огрызнулся Эван.

– Уберите телефоны, пожалуйста. Такой прекрасный день. Идите посмотрите, что я нашла.

Закатив глаза, Хлоя вслед за старшим братом пробиралась по рядам высаженных помидоров.

Слоан показала на кучу земли.

– Смотрите, там ящерица.

Дети наклонились.

– Клево, – сказал Эван.

Ящерица шмыгнула под кучу листьев и исчезла.

– А мы можем ее поймать? – спросил он.

– Наверное, – ответила Слоан, – если будете достаточно ловкими. Может, можно будет прийти сюда потом с каким-нибудь ведром. Но если мы и поймаем одну, мы все равно потом отпустим ее, когда разглядим как следует, хорошо?

– А можно будет взять ее домой? – спросил Эван.

– Да ни за что, мам! – завизжала Хлоя.

– Хм-м, – протянула Слоан. – Наверное, твоя сестра права. Марии может не понравиться, если ящерица убежит у нее на кухне.

– Я буду держать ее в своей комнате под кроватью, – пообещал Эван.

– Посмотрим, – Слоан сжала его плечо и вздохнула, признавая поражение, когда они оба тут же снова уткнулись в свои телефоны.

Пока она выводила их из помидорных грядок к оливковой роще, ей показалось, что она идет совершенно одна. Таковой была вся ее жизнь в последнее время.

И тут к ней, словно свежий ветерок с холма, пришло воспоминание, которое перенесло ее обратно, в детство, когда они с Коннором и их двоюродной сестрой Рут играли в прятки в прохладных, заплесневелых винных погребах. Как было здорово изучать темное пространство позади огромных деревянных бочек, полных бродящего вина. Иногда их заставляли работать, обрывать листья в июле и поливать огород. А для Слоан Мария всегда находила какую-то интересную работу на кухне. Она вспомнила, как месила тесто, помешивала что-то в большой кастрюле, забравшись на стул, разливала по банкам сливовый джем. Слоан вспоминала все это с нежностью до тех пор, пока не появились оттенки сожаления. Это чувство застигло ее врасплох и несколько изумило.

Очевидно, похороны отца дались ей тяжелее, чем она ожидала. Глубокая печаль, вызванная приступом ностальгии, удивила ее, потому что они с отцом не общались годами и она не приезжала в винодельню с тех пор, как родились ее дети. Путешествуя, она брала их с собой в Лондон навестить кузину Рут, которая всегда была Слоан больше сестрой, чем кузиной. У Рут было двое своих детей, и Эвану с Хлоей было с ними весело. Поэтому она собиралась приехать в Италию, попрощаться с отцом, оставить все это позади и жить дальше. Но, снова увидев это место, она вспомнила другие времена своей жизни, когда все было гораздо проще.

Говорят, в прошлое не вернешься, но почему бы и нет? – расстроенно подумала она, оглядывая такой знакомый пейзаж. Вот же оно, точно такое же, каким она помнила его с самого детства.

Конечно, какая-то часть прошлого исчезла безвозвратно навсегда. В последние годы она отдалилась от отца и больше никогда его не увидит. Даже если бы он был жив, она не могла представить себе, как можно было бы вернуться к прошлому и стать к нему ближе. Ее родители разошлись, когда ей было всего пять, а Коннору три, и развод был очень тяжелым и неприятным, потому что отец изменял матери. Поэтому она увезла их из Италии, где они родились, и привезла к своей семье в Калифорнию. Соглашение по опеке гласило, что Коннор и Слоан должны проводить с отцом в Монтепульчано четыре недели каждое лето и неделю на Рождество. Когда они были маленькими, им это нравилось, им казалось приключением провести целый месяц на настоящей ферме, где можно было гонять цыплят и ходить с грязью под ногтями. Но в подростковом возрасте из-за этих визитов начались споры и ссоры, потому что им хотелось оставаться в ЛА^[15] со своими друзьями. А авторитарный отец никогда не уступал ни на дюйм, заставляя их являться сюда каждое лето до восемнадцатилетия, когда он наконец сдался и позволил им поступать так, как хочется.

Неудивительно, что и Слоан, и Коннор предпочитали оставаться в ЛА, а их мать всегда принимала их сторону. Если они и путешествовали, то в свой лондонский дом, где с радостью проводили время с Рут, которая водила их на всевозможные вечеринки. С каждым следующим годом они виделись с отцом все меньше и меньше. А по телефону разговаривали только раз в году, на день рождения, когда он звонил их поздравить.

Мимо пролетел шмель. Слоан обернулась и посмотрела на детей. Их глаза так и были приклеены к экранам телефонов. Она тяжело вздохнула, жалея, что они не проявляют к окружающему никакого интереса.

Ее охватила очередная волна раскаяния. Не то же ли самое испытывал их отец, когда они с Коннором навещали его каждое лето, мрачные и недовольные, ноющие про то, что они упустили из-за него там, дома?

Заметив кого-то боковым зрением, Слоан повернулась и заслонила глаза от утреннего солнца. Это был Коннор, ее брат, быстро идущий к ней – руки в карманах голубых джинсов, рукава белой рубашки закатаны до локтей, в зеркальных очках отражается солнечный свет.

– А я тебя ищу, – сказал он, уворачиваясь от пикирующей стрекозы. – Что ты тут делаешь, ради всего святого?

– Показываю детям сады, – объяснила она.

Он посмотрел на детей.

– Ты только посмотри, как им это нравится. Да ты, похоже, вырастила парочку гениальных садовников, сис. Мои поздравления.

– Ой, заткнись, – сказала Слоан.

Коннор вытащил свой телефон и посмотрел на время.

– Почти десять. Адвокаты прибудут с минуты на минуту, а ты тут устроила какие-то крестьянские игрища в огороде.

– Отстань. – Она отвернулась от него, потому что не могла вынести, чтобы он разрушил очарование ее детских воспоминаний – что он непременно бы сделал, если бы она ему о них рассказала. Он бы, по обыкновению, отпустил какую-нибудь идиотскую шутку.

– Им это полезно, – сказала она. – Они должны видеть другие культуры.

Коннор издевательски рассмеялся.

– Боже мой, ну мы же не в какую-то развивающуюся страну приехали. Ты заметила – они похоронили отца в золотом «Ролексе»?

– Нет, но я не удивлена, что ты заметил.

Он снова проверил телефон.

– Тебе надо взбодриться. Все это скоро кончится, и мы сможем забрать деньги и свалить.

Она потыкала траву кончиком туфли и снова оглянулась на детей, которые теперь сидели на скамейке под оливой. Продолжая пялиться в телефоны. Как всегда.

– Конечно, нет, – ответила она. – Я как раз думала, каким может вырасти это поколение. В смысле, ты посмотри на них. Они же почти не общаются друг с другом. Что будет, когда Хлоя вырастет и у нее будут свои дети? Она что, так и будет катить коляску по улице, пялясь в телефон и не обращая внимания на ребенка? А как насчет умения разговаривать? Как дети будут учиться говорить, если их матери практически отсутствуют? Да Хлоя будет вот так сидеть на скамейке возле площадки, не отрывая глаз от телефона с бесконечными видео про котиков, а кто-нибудь возьмет и похитит ее малыша, а она так ничего и не заметит, пока не будет поздно.

– Слушай, да что с тобой? – спросил Коннор. – Ей всего семь!

– Знаю, но ты посмотри на нее. Она же просто зависима. Они оба. Элан не хотел покупать им телефоны, пока они не станут старше, но у всех их друзей они есть, так что я не могла отказать. Сейчас я думаю, он, наверно, был прав. Телефон расплавит им все мозги, и помоги мне боже, когда они станут подростками.

– Ну посмотрите на нее, – ласково проговорил Коннор, обхватывая ее за плечи и прижимая к себе. – До чего ты хорошая мамочка, как волнуешься о будущем своих деток.

– Посмотрим, когда у тебя будут свои.

Он поднял руки вверх.

– О, нет. Только не я. У меня никогда не будет детей.

– Ах да. Я и забыла, – ответила она. – Чтобы это произошло, сначала же надо вступить с кем-то в устойчивые, наполненные любовью отношения.

Он погрозил ей пальцем.

– Не обязательно. Я могу пойти по папиным стопам, завести несколько незаконных спиногрызов и никогда в жизни с ними не встречаться.

Слоан положила руку на ствол дерева и нахмурилась.

– Думаешь, кроме Фионы, был еще кто-то?

– Да кто же знает? – ответила Коннор. – У папочки был неиссякаемый загашник секретов.

Они немного помолчали, стоя в тени оливы. Слоан стянула с себя кофту.

– Ты ее уже видел?

– Нет, но девушка на ресепшен сказала, что она приехала прошлой ночью. Ее поселили в седьмой номер. Четвертый этаж.

– Да что ты? – Слоан перекинула кофту через локоть. – Как ты думаешь, что он ей оставил? Адвокат сказал, какую-то собственность.

Коннор медленно ходил туда-сюда по траве.

– Мне известно столько же, сколько и тебе. Я же даже не знаю, что он еще покупал в последнее время. Он же всегда прикупал виноградник то тут, то там, где угодно, в разных областях, в других регионах, добавляя к своему бренду. Может, он оставил ей какой-то участочек в Кьянти. Миленький желтенький домишко с зелеными ставнями. А может, квартиру, которую купил одной из своих любовниц. А может, что-нибудь в Лондоне.

Слоан нахмурилась.

– Нет. Он так не сделал. Или, думаешь…

Коннор пожал плечами.

– Не знаю. Он переписывал завещание в Англии. Может, как раз поэтому.

Слоан подняла голову, и у нее приоткрылся рот.

– Коннор, ты же не думаешь, что он мог оставить ей дом в Белгрейвии^[16], нет же? Где же мы будем жить, приезжая туда? Рут теперь вообще живет в Ричмонде. И уж точно не с тетей Мейбл. Я лучше выколю себе глаза булавкой. И папа знал это.

Коннор снял очки и начал протирать стекла.

– А знаешь, что нужно дому тетушки Мейбл?

– Что?

Он снова надел очки и закинул голову к небу.

– Стенобитная баба.

Слоан слегка виновато ухмыльнулась.

– Трудно не согласиться. По крайней мере, это избавило бы всех от атмосферы этих жутких восьмидесятых, которую она развела в своей кухне.

Коннор посмотрел на траву.

– Но это было бы жестоко. Бедная тетя Мейбл так любит свое заплесневелое старье.

– Некоторых людей не изменишь.

Хлоя громко рассмеялась, подвинулась поближе к брату и показала ему что-то в своем телефоне. Эван взглянул на него, не отвечая, и снова отвернулся к своему экрану.

– Посмотри же, как мило, – сказал Коннор. – Они делятся. Видишь? Социальные навыки утеряны не полностью.

– Крыса ты вонючая.

– Нет. Ты намекаешь, что я пахну плохо, а мы оба знаем, что сегодня я пахну просто прекрасно.

– Да что ты? – ответила Слоан. – И чем же ты так пахнешь? Одеколон «Гигантское Наследство»?

Коннор понюхал свое запястье и протянул его Слоан, которая принюхалась.

– Ну, признай же, довольно мило.

– Да уж конечно. – Слоан снова обернулась на виллу, которая величественно возвышалась на фоне синего неба, и долго смотрела на нее.

Коннор слегка озабоченно наблюдал за ней. Потом пощелкал перед ней пальцами.

– Слоан, вернись. Ты же не собираешься растечься в сантиментах, а?

– И передумать насчет продажи? – спросила она. Предвидя его реакцию, она предпочла не отвечать на вопрос.

– Слоан!

Она повернулась к нему.

– Что?

– Не нравится мне все это: ты что-то задумала.

– Почему это?

Он прищурился, словно предупреждая ее, и она сдалась, отступила.

– Ты уверен насчет этого? – спросила она. – Что, если это ошибка? Может, стоит еще раз подумать перед тем, как звонить агентам по продаже?

– Нет. Мы не будем этого делать. Ты с ума сошла?

Она пожала плечами.

– Я не знаю… нам было тут очень неплохо, правда? Когда мы были маленькими? Помнишь, как папа давал тебе водить трактор по виноградникам? И Мария… она всегда так хорошо к нам относилась. Было очень приятно снова ее увидеть. Она отлично выглядит, правда? Немного поправилась, но в целом хорошо сохранилась.

Коннор положил руку ей на плечо и не слишком-то бережно стиснул.

– Ты просто ударилась в эмоции из-за похорон. Поверь мне, это пройдет.

– Думаешь? – Она приподняла бровь, касаясь нежных листьев свисающей ветви оливы. – Что, если нам оставить винодельню себе и вместе заняться бизнесом? Коннор, подумай об этом. Это отлично смазанная машина, все управляющие на местах. Шофер – как его зовут? Он говорил, что даже без папы бизнес тут идет своим чередом. Если мы оставим его, мы сможем приезжать сюда, когда захотим, и дети смогут уезжать из ЛА, и узнать что-то про сельское хозяйство, и виноделие, и итальянскую кухню. Им это будет очень интересно.

– Ты все забываешь, что у меня нет детей, – сказал Коннор. – А если тебе хочется развлечься, то можешь на выручку от продажи купить Хлое с Эваном их собственный парк аттракционов. Это будет гораздо ближе к дому, и не надо будет мучиться джетлагом.

Слоан одарила брата суровым взглядом.

– Я не желаю покупать им парк аттракционов.

– Нет? Ну так купи им игрушечную ферму или контактный зоопарк. Что угодно, где не надо будет работать изо всех сил, чтобы оно функционировало. Да ну, Слоан. Не будь идиоткой. Ты же ненавидишь работать.

– Может быть. Не знаю. Я просто чувствую себя какой-то грязной, избавляясь от дела жизни отца ради денег. Иногда мне хочется, чтобы Хлоя и Эван могли приезжать сюда на каникулы, как мы в их возрасте.

– Слоан. Мы это ненавидели.

– Только когда были подростками.

– Да ну, серьезно, и когда ты приезжала сюда по доброй воле в последний раз? Правильно. Никогда. Отец всегда говорил, что ждет нас в любой момент, но никто из нас так и не воспользовался его приглашением.

– Это потому, что он был тут, и я злилась на него из-за развода и того, что он сделал с мамой. Но теперь-то его здесь нет.

– О-о-о! – рассмеялся Коннор. – Сурово. Вот она, твоя сентиментальность.

– Я не это имела в виду, – сказала она, закрывая лицо руками. – Я просто хотела сказать, что… Мне жаль, что мы так все запустили, а теперь его нет, и это невозможно исправить. Но это к делу не относится. – Она уронила руки.

– К какому именно делу?

– Я думаю, мы не должны торопиться с продажей, а если ты будешь настаивать… – она помолчала и сложила руки на груди, – то, возможно, я буду с тобой бороться, потому что мне кажется, что винодельня должна остаться в семье.

Коннор в изумлении откинул голову.

– Вау. Я впечатлен. Старшая сестричка играет в жесткую даму?

– Может быть.

Он наклонил голову набок.

– Ты предполагаешь, что он оставил нам равные доли. А может, он оставил винодельню мне, а тебе – дом в Белгрейвии. Мы ведь не знаем.

Его кривая улыбка вызывала у Слоан непреодолимое желание двинуть ему по уху и подраться, как они делали в детстве, он дернул бы ее за волосы, а она бы на него заорала, и в конце концов они покатились бы по полу, пока кто-нибудь не растащил бы их.

Слоан взглянула на часы.

– Наверное, пора идти в дом.

– Ага. Пора окешить наши фишки.

Слоан позвала детей, но по пути так и продолжала в изумлении оглядываться на расстилающиеся перед ней холмы и долины, древние камни террасы.

Раньше она как-то совсем не ценила все это. Очевидно, всю свою юность она воспринимала это как данность и была слепа. И она никогда не задумывалась о годовом доходе от винного бизнеса. Хотя и знала, что некоторые бутылки с отцовских виноделен продавались за 600 долларов за штуку в ресторанах ЛА. Она всегда гордилась этим, и Элан с удовольствием говорил своим коллегам за деловыми ужинами, что Винодельни Маурицио принадлежат его тестю.

Может быть, финансово тоже будет более разумно сохранить винодельню. Это будет план с более дальним прицелом.

Мудрость приходит с возрастом, подумала она, пытаясь вспомнить, кто из древних философов это сказал. Надо будет погуглить.

Глава 4. Фиона

Когда Мария вернулась в гостиную, я стояла, рассматривая черно-белые фотографии в рамках, выставленные на столе позади одного из диванов. Я была почти уверена, что узнала в детях на одной из них своих единокровных брата и сестру, Слоан и Коннора. Они стояли на фоне виноградных рядов, озаренные солнцем, улыбающиеся. Я подумала, не Антон ли сделал это фото. На всех остальных фотографиях были люди, которых я не знала и даже не пыталась угадывать. Много фотографий казались сделанными в 70-х годах.

– Фиона, вы можете пройти со мной? – Мария махнула мне рукой из дверей.

Снова занервничав, я пошла за ней сквозь другие двери, которые привели нас в небольшой открытый внутренний дворик. Мы прошли через него и снова зашли в дом, в большую гостиную, которая выходила в сад с восточной стороны виллы. В дальнем конце комнаты вокруг овального обеденного стола сидели люди. Все молчали.

Когда все глаза уставились на меня, я замерла на месте.

Не моргнув глазом Мария подошла к столу и выдвинула последний свободный стул.

– Господа, это Фиона Белл. Фиона, садитесь сюда, рядом со мной.

Я постояла еще несколько секунд, пока Мария начала представлять мне остальных.

– Это Коннор, сын Антона.

Мой единокровный брат.

Он сидел, низко откинувшись на стуле, и, закинув голову, смотрел в потолок. Казалось, ему было скучно. При звуке своего имени он поднял голову и кивнул мне через стол, после чего снова уставился в потолок.

Мария продолжила, указав на красивую темноволосую женщину, сидевшую возле него.

– Это Слоан, дочь Антона.

– Доброе утро, – поздоровалась Слоан, слегка приподнимая подбородок и оглядывая меня с ног до головы с орлиной зоркостью.

– Миссис Уилсон вы уже видели, – сказала Мария. – А это сестра Антона, Мейбл, которая приехала из Лондона. – Мейбл была пожилой женщиной в инвалидной коляске. – Рядом с ней Рут, ее дочь.

– Рада познакомиться, Фиона, – тепло сказала Рут.

– Мне тоже очень приятно, – ответила я.

Рут наклонилась к матери и крикнула ей на ухо:

– Мам, как же она на него похожа!

– Незачем так кричать! – нахмурилась в ответ Мейбл.

– А это юристы, – продолжала Мария. – Джон Уэйнрайт и Карен Миллер.

– Здравствуйте, Фиона, – поздоровался мистер Уэйнрайт. – Пожалуйста, садитесь, и мы начнем.

– Спасибо. – И я села за стол рядом с Марией.

Адвокаты разложили перед собой стопки бумаг и выключили звук у своих телефонов. Ощущая на себе взгляды, полные злобы, я попыталась унять сильно бьющееся сердце.

– Итак, начинаем? – сказал мистер Уэйнрайт. – Прежде всего примите наши искренние соболезнования. Антон был замечательным человеком, и всем, кто его знал, будет его очень не хватать.

– Какое изящное соболезнование, – сказал Коннор. – Благодарю вас. Мы все глубоко тронуты.

Слоан хлопнула его по плечу, и я почувствовала, что всем остальным за столом было неловко. Казалось, что даже адвокатов удалось выбить из колеи этим замечанием.

Мистер Уэйнрайт откашлялся и продолжил.

– Завещание мистера Кларка датировано седьмым декабря 2015 года, оно было составлено мной, в присутствии мистера Кларка в нашем офисе на Фенчерч- стрит, в Лондоне. – Он перевернул страницу. – Так что начнем с лондонской собственности. Дом в Челси оставлен вам, Мейбл, так же, как и три миллиона фунтов наличными.

Рут сжала руку матери.

– Вот, мама. Все будет в порядке.

– Дом на Итон-Сквер в Белгрейвии переходит к Коннору и Слоан, в равных долях.

– О, слава богу, – произнесла Слоан, и ее голова упала на стол с вполне ощутимым стуком.

– Видишь? – сказал Коннор. – Он знал, как ты любишь этот дом.

– Да, наверное, – ответила она, снова выпрямляясь. – Не могу тебе передать, насколько легче мне стало. – И резко взглянула в мою сторону.

Мистер Уэйнрайт повернулся к Марии.

– Что же касается владений в Тоскане… Мария Гуардини, вам завещается дом, в котором вы живете в настоящее время, а также шесть гектаров земли и двести тысяч евро.

Мария уставилась на него широко распахнутыми глазами.

– О, Мио Дио!^[17]

– Серьезно? Вы шутите? – казалось, Коннор удивлен, но одновременно и обрадован. – Вот это да, Мария. Как тебе повезло. Поздравляю.

Слоан убрала за ухо прядь волос.

– Мария, это просто чудесно. Ты это заслужила.

Рут протянула Марии салфетку, которой та промокнула слезы.

– Коннор и Слоан, – продолжил мистер Уэйнрайт. – Ваш отец оставил каждому из вас по три миллиона фунтов из английского инвестиционного портфеля.

– Отлично, – сказал Коннор, выпрямляясь и опираясь локтями на стол.

– Миссис Уилсон, вам он оставил картину Караваджо, которая висит над камином в главной гостиной.

Кейт горько рассмеялась.

– Действительно. Я умоляла его отдать ее мне во время развода, но он наотрез отказался.

– Не жалуйся, мам, – сказал Коннор. – Ты же ее наконец получила.

Она откинулась назад и скрестила руки на груди.

– Ну что ж, я рада ее получить. Это именно я уговорила его купить ее.

Мистер Уэйнрайт перевернул очередную страницу.

– Что же касается предприятия Винодельни Маурицио, которое включает в себя виноградники, оборудование, здания и обстановку, девять тысяч гектаров земли в Тоскане и все финансовые вложения – все это завещается Фионе Белл.

Что такое он только что сказал?

В комнате повисла тишина. У меня пересохло во рту.

– Что-о-о! – заорал Коннор.

Словно в замедленной съемке, мистер Уэйнрайт взял очередной листок из лежащей перед ним стопки и перевернул его. Я следила за этим листком завороженным взором, словно за летящим по ветру листиком.

Коннор встал, прижимая ко лбу раскрытые ладони.

– Скажите мне, что вы не говорили этого. Думаю, что я неверно вас расслышал.

Адвокат повторил сказанное, и все продолжили пялиться на меня.

– Этого не может быть, – недоверчиво произнесла Слоан. – Почему он оставил все ей?

Я сидела неподвижно, не в силах произнести ни слова.

Коннор злобно взглянул на меня.

– Ну, какого же черта ты сделала?

– О чем вы? – спросила я, все еще не воспринимая произошедшее до конца. Наверное, это все же какая-то ошибка. Антон не мог оставить мне все.

– Да ты слышала, – ответил Коннор. – Как ты это сделала?

– Я ничего не делала, – прошептала я, защищаясь.

Он снова повернулся к адвокату.

– Этого не может быть.

– Боюсь, что это так, – ответил мистер Уэйнрайт. – Ваш отец был очень четок в выражении своей последней воли.

– Кому? – спросил Коннор. – Вам? Вы лично присутствовали, когда он принял это решение?

– Нет, но он выразил его совершенно ясно, когда пришел ко мне в офис.

Коннор недоверчиво потряс головой.

– Он был пьян?

– Нет, он был совершенно трезв и в своем здравом уме, могу вас заверить.

– Откуда вам это знать? Вы что, врач?

Но мистер Уэйнрайт был непоколебим.

– Я засвидетельствую в суде, что он был в полном здравии и ясном рассудке.

Коннор повернулся к матери, сидящей напротив него.

– Мам. Сделай что-нибудь. Это просто невозможно.

Она несколько раз моргнула.

– Что ты хочешь, чтобы я сделала? Я в таком же шоке, как и ты. Твой отец никогда не упоминал при мне, что хочет изменить завещание, и я уж точно ничего не знала о его незаконном ребенке. – Она обвиняюще уставилась на меня. – Сколько вам лет? В каком году вы родились?

– В тысяча девятьсот восемьдесят седьмом, – ответила я.

Миссис Уилсон возмущенно воскликнула:

– Мы тогда были еще женаты. Еще даже не развелись.

Я замялась, подыскивая слова.

– Мне очень жаль. Я не знаю, что тогда происходило. Все, что мне известно – что моя мать провела здесь лето – с моим папой, ее мужем, – а я родилась в Америке, когда они вернулись домой.

– Невероятно, – фыркнула миссис Уилсон. – Хотя я не должна удивляться.

– Уж конечно не должна, – сказала Слоан. – Ты же знала, что он спал с кем попало, даже когда вы были еще женаты. Потому ты от него и ушла.

Все они снова посмотрели на меня, как будто это я была виновата в том, что их отец был таким бабником.

– Не смотрите на меня, – сказала я наконец. – Я во всем этом не виновата.

– Так ли? – сказал Коннор. – Мне как-то с трудом в это верится.

– Почему? – спросила я. – Ваши родители развелись несколько десятков лет назад, и прямо сейчас в этом доме находится женщина, которая была одной из его подружек. Единственное, что меня удивляет – так это то, что я единственный незаконный ребенок, сидящий сегодня за этим столом.

Миссис Уилсон поднялась.

– Как ты смеешь?! Он еще даже не остыл в своей могиле.

Я громко рассмеялась.

– Серьезно? Простите. Это действительно странно.

Она снова села на стул и, повернувшись, ласково заговорила с адвокатом:

– Джон. Вы, конечно же, понимаете, какая проблема у нас возникла. Если бы я знала, что все так обернется, я пригласила бы своих адвокатов.

– Это ничего бы не изменило, – невозмутимо ответил мистер Уэйнрайт. – Завещание действительно и остается в силе.

Она окинула его искоса почти кокетливым взглядом, как будто надеялась очаровать его, чтобы он изменил дело в ее пользу. Но он продолжал молчать, нисколько не колеблясь.

– А он не говорил вам, почему он так поступил? – спросила миссис Уилсон, раскрасневшись от возмущения. – Не объяснял, почему решил обездолить собственных детей ради ребенка, которого никогда даже не видел?

– Он их не обездолил, – сообщил ей Джон. – Он оставил им по три миллиона фунтов и дом в Лондоне.

Миссис Уилсон резко выдохнула и прижала руку к груди, как будто была оскорблена.

– Для него это была карманная мелочь, – сообщил Коннор всем окружающим. – Винодельня стоит в разы больше этого.

Мне было довольно интересно, насколько же именно больше она стоит, но я не посмела спросить. В настоящий момент было лучше сидеть тихо и держать рот на замке.

Коннор снова уселся за стол.

– Мы будем бороться.

– Я предполагал это, – ответил мистер Уэйнрайт.

Слоан быстро замахала руками.

– Подождите. Я уверена, все это может довольно легко разъясниться. Если я правильно понимаю, в Италии существует закон о наследовании детьми имущества отца. Мой муж проверил это, перед тем как я садилась в самолет. Он сказал, это называется обязательное наследование или что-то подобное, и что мы должны получить как минимум шестьдесят шесть процентов всей его собственности в равных долях. – Слоан указала на меня. – А она не наследница. Она незаконная.

Я начинала ненавидеть звуки этого слова.

– Это верно, – ответил мистер Уэйнрайт. – Гражданский кодекс Италии защищает ближайших родственников, но в 2015 году Европейский Союз принял закон, позволивший вашему отцу, как британскому подданному, составить завещание согласно законам его страны. А в Соединенном Королевстве Великобритании человеку предоставляется гарантированная законом свобода распоряжаться своим имуществом так, как ему будет угодно. Он мог бы при желании оставить все на благотворительность.